Мамина улыбка. Глава 12

Глава 12

С годами я замечаю в себе всё больше и больше маминых черт. Я не очень похожа на маму внешне: не унаследовала ни её роскошных каштановых волос, ни зеленых глаз, ни мраморной кожи. Пожалуй, только фигура и осанка у меня мамины. Я помню, как мы пришли в гости к маминой однокурснице и подруге студенческих лет, и когда я отправилась мыть руки, тетя Инга вошла в ванную с чистым полотенцем и вдруг воскликнула: «Боже мой, я даже испугалась! Ты со спины прямо как Тамара в молодости, один в один!» Однако сама мама всегда подчеркивала, что у неё фигура «всё-таки лучше», потому что у меня гораздо шире плечи, а талия не такая тонкая, как у неё. Что ж, с этим я, пожалуй, соглашусь.
Характером я больше в папу, – потому что нет у меня ни маминой взрывной эмоциональности, ни её артистичности, ни упорства. И тем не менее, ровно половина генов у меня от мамы, и эта половина стала сильнее проявляться именно сейчас. А может быть, это и не всегда гены, а какие-то с детства запечатлённые, закреплённые в подсознании образцы поведения, которые я порой воспроизвожу, как будто даже против своей воли. Я стала замечать, что всё чаще говорю мамиными словами, что порой проскакивают у меня её интонации и ужимки, и иногда даже не по себе становится – от того, что этим почти невозможно управлять. Какая-то фразочка или жест выскакивают сами по себе, и только через секунду ты осознаешь, чья это фразочка и чей жест. Не твои вовсе, но теперь вот ставшие твоими.
Есть во мне кое-что, что я не смогла унаследовать от мамы, но мама сознательно это во мне воспитала, и я не могу не быть благодарной ей за это. Первое – это умение проявлять инициативу в общении. И второе – страсть к путешествиям. Если убрать две эти черты, то была бы я стопроцентной домоседкой и книжным червяком, с чрезвычайно узким кругом общения, состоящим исключительно из родственников и таких же странных заумных и занудных особ – «серых мышек» и «синих чулков», или как там их еще называют. Конечно, я по-прежнему люблю сидеть дома с книжкой в руках, и чувствую себя вполне комфортно, не общаясь ни с кем в течение нескольких дней. Но всё же нередко возникает у меня сильнейшая потребность собрать дорожную сумку и махнуть куда-нибудь – неважно куда, главное – ехать, главное – открывать что-то новое (пусть даже в старых, знакомых уже местах). При этом я не так уж нуждаюсь в попутчиках. Отправиться в путешествие совсем одной – для меня это не просто легко, а еще и в кайф, потому что только так ты можешь ощутить полную, абсолютную свободу. В то же время, мне ничего не стоит завязать разговор со случайным попутчиком или познакомиться с кем-нибудь в музее или на выставке, подружиться с человеком любого пола, возраста, национальности и взглядов на мир.
Во времена СССР мы не раскатывали по миру так, как сейчас…. Вряд ли кто-то из простых смертных мог позволить себе поехать на Новый год в Финляндию, или на Пасху в Израиль, или на Пивной фестиваль в Баварию в октябре. Мы слыхом не слыхивали о такой возможности даже. Но по своей стране мы путешествовали: раз в год, когда у родителей был отпуск, непременно ехали куда-нибудь. Правда, в девяностых наши дальние поездки прервались: думаю, у родителей просто не было финансовой возможности тогда, как и у большинства людей.
Тем не менее, мама не могла усидеть на месте, и каждое лето таскала меня в свой любимый, свой обожаемый Хабаровск. Она и мне показала его таким, что я не могла не влюбиться. Во Владивостоке летом обычно пасмурно и туманно, серенько… А Хабаровск всегда встречал ярким солнцем и настоящим летним зноем, который не может смягчить даже ветер с Амура. Я завороженно смотрела, как белоснежный тополиный пух, словно снег, устилает широкие ровные улицы. Вот прохожий закуривает сигарету, бросает еще не потухшую спичку – и ффффуууууххххх!…- ярко-оранжевый фронт пламени молниеносно пожирает это невесомое, шелковистое покрывало, не оставляя даже пепла, даже следа…..
Меня восхищали большие, белые, словно лебеди, прогулочные пароходы, изящно скользящие по могучей, величественной реке. Мы с мамой ходили кататься вечером, на закате, и с восторгом наблюдали с палубы, как солнечные лучи красным золотом преломляются в тысячах окон города, раскинувшегося на крутом Амурском берегу. Потом в салоне парохода зажигался электрический свет, открывался кафетерий, и начинала звучать музыка, так что желающие могли даже потанцевать. Для меня это было в диковинку, потому что во Владивостоке, как ни странно, ничего подобного не было, и Хабаровск тогда казался таким цивилизованным и утончённым городом. На Карла Маркса, главной улице города по утрам сидели за своими мольбертами художники и писали с натуры здания или портреты, а вечерами там играла живая музыка: саксофон, гитара, барабаны, скрипка, – и прохожие останавливались, чтобы послушать. Мы с мамой часами гуляли, кружили по городу, покупали на обед по две порции невероятного фруктового десерта (замороженная смесь кураги и чернослива с мёдом), ходили в художественную галерею и в Театр Музкомедии, как-то раз даже прокатились на Детской Железной Дороге (экзотика, которой в нашем городе тоже не было). Для мамы Хабаровск был одним большим, ярким и светлым воспоминанием о юности, о студенческих годах, и мне передавалось это её восприятие, это её ощущение: тепла, солнца, романтики, счастья.
Однажды, гуляя по центру, мы попали под теплый июльский ливень с грозой. Тучи набежали стремительно, заслонив собой палящее солнце, потянуло пахнущей тиной прохладой с Амура, и потом, с грохотом и вспышками молний на раскаленный город обрушились с неба потоки воды. Зонтика у нас с собой не было, поэтому мы просто спрятались под какой-то навес переждать стихию. А когда тучи разошлись, и снова выглянуло солнце, ярко-синее небо опрокинулось в зеркало мокрой, начисто вымытой мостовой. Звонкий девичий смех, громкие, возбужденные голоса – мимо нас прошли три девчонки моего примерно возраста, вымокшие насквозь: футболки и шорты липли к телу, волосы – ко лбу и плечам, – и одна из подружек шагала по лужам прямо босиком, а белые босоножки с низким широким каблуком несла за ремешки в руке. Я даже остановилась и, разинув рот, провожала их взглядом: идти по главной улице города, прямо по асфальту босиком, после проливного дождя, – как это классно, как это круто, как бы я тоже так хотела! Эта «картинка» прочно врезалась в память и всегда ассоциировалась с летним Хабаровском, с моими юношескими поездками туда.

Середина и конец девяностых – моё студенчество, и время нашей с мамой настоящей взрослой дружбы, когда я ещё не чувствовала своей несвободы, а она еще не была эмоционально зависима от меня. Потому что сама была еще полна сил, энергии, задора, прекрасно выглядела для своих не совсем молодых уже лет, по-прежнему носила высокие каблуки и делала макияж, и флиртовала с незнакомыми мужчинами, просто для удовольствия.
К тому времени она уже перестала ревновать папу к другим женщинам, ей было всё равно, и поэтому мы спокойно оставляли его одного на две или три недели. В Хабаровске у нее было множество однокурсников, бывших коллег, а еще там жил мамин первый муж: они поженились на последнем курсе и прожили вместе всего года три-четыре, а после развода мама не захотела оставаться в этом городе и вернулась во Владивосток.
Во время наших неспешных прогулок по длинным, уютным Амурскому и Уссурийскому бульварам, мама много рассказывала мне о своей молодости и первом замужестве. Мы часто проходили мимо красивого, сталинской постройки бело-желтого дома в самом центре, – в нём мама и жила со своим молодым мужем. Он был инженером-мостостроителем, из интеллигентной семьи, очень умный, начитанный, образованный и галантный, что с лихвой компенсировало его внешнюю непривлекательность: прямые волосы ежиком, нос картошкой и очки в роговой оправе, с такими толстыми линзами, что глаза за ними казались крошечными. Вадима воспитала родная тётя, – мама его почти двадцать лет провела в сталинских лагерях: её арестовали и сослали вслед за мужем почти сразу после рождения сына, так что он её совсем не помнил. Вернувшись из лагеря, мать увидела своего ребенка уже взрослым, и как ни старалась она наладить с ним отношения, ничего не получалось: он стеснялся и чуждался этой совершенно посторонней для него женщины и по-прежнему называл «мамой» воспитавшую его тётку. Конечно, мать ревновала сына к сестре. Конечно, еще большую ревность она стала испытывать к невестке. Приходя в гости к сыну и его молодой жене, она всегда, словно невзначай, трогала край занавески на окне и, разочарованно вздыхая, всё-таки хвалила: «Молодец, накрахмалила».
Через год после их свадьбы моя бабушка приехала в Хабаровск познакомиться с семьёй зятя, и главное, конечно, со своей свахой. Когда эти две нестарые еще женщины (им обеим было лишь немного за сорок) сидели друг напротив друга, обе худощавые, с уставшими лицами, натруженными руками и потухшими глазами, казалось, нет на свете ничего, что могло бы как-то настроить их друг против друга. Обе пережили войну. Обе рано потеряли мужей. Обе знали, что такое голод и тяжелый труд. Конечно, моя бабушка не сидела в лагерях, и три её дочки выросли при ней… Наверное, это одно могло вызвать у той женщины горькую зависть. Но не враждебность. Они сидели и мирно беседовали, хотя, возможно, и чувствовалась между ними легкая напряженность, потому что бабушка, даже выросшая в городе, не могла похвастать такими изысканными манерами и образованностью, как сваха. Мама подливала обеим чай из большого фарфорового заварника, Вадим, по просьбе своей матери, открыл бутылку портвейна. И всё было хорошо. До того самого момента, когда бабушка (может быть, слегка размякнув от спиртного с непривычки) вдруг разоткровенничалась о своем муже. Рассказала, как познакомились, как жили, как он ушел на фронт и как пропал без вести в 1943-ем. У неё не было никаких документов, никаких свидетельств о том, где и как он погиб….
– А кем был ваш супруг? Где он работал до войны? – вдруг поинтересовалась мать Вадима, закуривая папиросу.
Мама вздрогнула и метнула на бабушку предостерегающий взгляд. Но та ничего не заметила или не поняла, и сказала просто:
– Он служил в НКВД.
Мамина свекровь мгновенно изменилась в лице. Узкая аристократическая рука её с длинными тонкими пальцами, не испорченными даже лесоповалом, задрожала, пепел с папиросы упал мимо пепельницы на скатерть. Мама внутренне сжалась, ожидая всего, что угодно. Но женщина быстро справилась со своими эмоциями.
– В НКВД… Понимаю. Что ж… – Она перевела разговор на другую тему и держалась доброжелательно и спокойно до конца вечера.
Однако её отношение к невестке с того дня стало холодным и жёстким, и она едва могла разговаривать с ней. Если бы можно было объяснить бедной женщине, что далеко не все работники НКВД были причастны к репрессиям… Если бы можно было рассказать ей о том, что мамин отец однажды сам отсидел трое суток на ледяной гауптвахте за то, что отдал водителю служебной машины свои перчатки… А еще о том, что отец, скорее всего, вовсе не пропал без вести, а был «устранен» своими же, неизвестно по каким причинам. Мама хорошо помнила, как однажды утром бабушку вызвали к начальнику краевого НКВД, и как бабушкина мать, баба Люся, ждала её возвращения, ни на секунду не отходя от окна, понимая, что дочь может больше не прийти назад, никогда.
Её разговор с начальником (бывшим начальником) мужа был коротким и очень странным.
Я могу представить, как молодая испуганная женщина в расстегнутом тонком пыльнике вошла в просторный, обставленный массивной мебелью кабинет, как присела на краешек стула, сжимая и теребя в руках шелковую косынку. С большого портрета над столом начальника пристально, спокойно и мудро смотрели на неё из-под густых южных бровей глаза вождя.
– Ну, здравствуйте, Валентина Георгиевна! – высокий лысоватый мужчина в военной форме и в погонах, с усталым и напряженным лицом, который при её появлении поднялся из-за стола, теперь снова сидел, чуть ссутулившись и постукивая кончиком химического карандаша по мраморной столешнице.
– Здравствуйте…- она попыталась улыбнуться, но ничего не вышло.
– Наверное, вы догадываетесь, почему я вызвал вас?
– Догадываюсь?…- молодая женщина судорожно сглотнула, ее раскосые тёмные глаза горел, как угли на побледневшем, худом, скуластом лице. – Наверное… что-то случилось с Василием…От него очень давно не было писем.
– Да, вы правы. – Слова упали, словно тяжелые камни, и он снова умолк, внимательно глядя ей в лицо, изучая каждую черточку, следя за малейшим изменением выражения.
– Что же?… Он погиб? В плену? – Валентина слышала свой собственный голос в звенящей тишине кабинета и не узнавала его. Как будто говорил кто-то другой. Она была готова ко всему. Война есть война.
– Нет. – Еще один глухой удар тяжелого камня. И снова молчание.
– Нет? Тогда что же?… Пропал без вести? Но…возможно, что-то ещё выяснится… надо просто подождать.
– Официально будет считаться так. Пропал без вести.
– Как же это? Я…я не понимаю. – Молодая женщина взглянула прямо в холодные серые глаза человека, сидящего напротив. Лицо его было непроницаемо. Голос звучал так же глухо, спокойно, невозмутимо:
– Он наказан.
– Наказан? – Валентина повторила это слово медленно и чуть слышно, чувствуя, как холодеют руки и ноги.
– Так точно.
– За что же? – слова вырвались сами собой, она сообразила, что не надо было задавать этот вопрос, но теперь было уж поздно. Пауза перед ответом показалась ей бесконечной. Блестящий медный маятник больших напольных часов с мерным стуком раскачивался из стороны в сторону, дробя вечность на секунды.
– За что?…. За непослушание родителям, – ответил человек в погонах и негромко рассмеялся.
В ту минуту она не поняла смысла его последних слов, но смех, так странно прозвучавший в этих мрачных, душных стенах, показался ей намёком на спасение. И она не ошиблась. Начальник поднялся из-за своего стола, подошел к двери, обитой блестящей черной кожей и, распахнув её, сказал почти мягко:
– Рад был знакомству. Секретарь проводит вас к пропускному пункту. Честь имею.
От здания НКВД на Алеутской до её дома в Куперовской Пади – две трамвайные остановки. Но Валентина пошла пешком. Идти-то всего ничего: сначала вверх до Покровского парка, потом – вниз, вниз и вниз, до Полиграфкомбината. Она ходила по этому простому маршруту сотни и тысячи раз, знала каждый камень на мостовой, каждую выбоину. Солёный ветер с залива рвал шелковую косынку с её головы. Мысли кружились бешеным хороводом – всё быстрее, быстрее и быстрее. Она не заметила, как, пытаясь угнаться за мыслями, ускорила шаг, потом ещё и ещё. Пробежав пару сотен метров, Валентина вдруг остановилась как вкопанная и огляделась по сторонам. Она была в совершенно незнакомом месте. Вот это красивое светлое здание слева, с полукруглым фронтоном и широкими ступенями крыльца, ведущими к остеклённым дверям, – она видит его первый раз в жизни. Напротив, через дорогу, – мощная гранитная стена, над нею – высокие деревья, только начинающие зеленеть, за ними – купол часовенки. Она никогда не была здесь. По правую руку дорога уходила довольно круто вверх, а дальше виден был склон сопки, словно подернутый розоватой дымкой. Что это? Где она? Куда ей дальше идти? Бедную женщину охватил ужас. Она не понимала, где находится, не понимала, сон это или явь, и в этот час, как назло, вокруг не было ни души, ни у кого она не могла спросить дорогу… Несколько бесконечно долгих минут Валентина стояла на месте, беспомощно оглядываясь по сторонам, потом вдруг сообразила, что можно зайти вот в это красивое здание и спросить… Но тут звонкая, живая, радостная трель трамвайного звонка рассыпалась в прохладном весеннем воздухе, и женщина увидела, как маленький тёмно-красный трамвайчик торопливо взбирается по крутой мостовой, чуть раскачиваясь на рельсах. И этот привычный, повседневный, такой человечный звук вернул её в реальность. Да что же это было с ней? Что за обморок с открытыми глазами? Это же здание Восточного Института, а напротив – Покровский парк, бывшее кладбище, здесь папа её похоронен. А вон та лиловая дымка на склонах Орлиной сопки – это багульник цветёт… И ей нужно домой, скорее домой, к маме, к своим маленьким дочкам. Она возвращается домой. А ведь могла бы и не вернуться.

Если бы мама могла рассказать всю эту историю своей свекрови! Но она не рассказала. А может быть, это ничего не изменило бы. Она была теперь не просто соперницей, отнимающей у матери любовь сына, но еще и дочерью заклятого врага, не личного, но классового. Отношения становились всё более и более напряженными. Начались размолвки и с Вадимом, у которого в строительном училище, где он преподавал, появилась поклонница-студентка. И в один прекрасный день мама вернулась домой с работы в поликлинике и обнаружила все свои вещи аккуратно упакованными в два небольших чемодана, стоящие у порога. Муж в это время был в командировке, выяснять отношения не было возможности, да и желания тоже не было. И мама просто взяла свои чемоданы и ушла в общежитие. А полгода спустя, после официального развода, вернулась во Владивосток.
Думаю, своего первого мужа мама не любила. По крайней мере, не любила настолько, чтобы «удерживать», как она сама говорила. Но к Хабаровску у неё всегда было особое отношение, и во Владивосток она возвращалась нехотя, больше поддаваясь уговорам родственников. Вот почему мама всегда так любила снова и снова возвращаться в Хабаровск, город своей юности, студенчества, первой настоящей любви.

Всё это я рассказывала Владе, когда мы с ней вдвоём гуляли по набережной Амура два года назад. Так вышло, что это было наше последнее с ней путешествие за пределы Приморского края до начала пандемии. Тогда, еще не зная, что нас всех ждёт впереди, мы мечтали о наших будущих, новых поездках: в Петербург, который мы обожаем; на Байкал, где мне однажды довелось побывать, а Владе – пока нет; в Крым, где живут мои родственники; и конечно, на Алтай, откуда родом отец Влады. А эта коротенькая осенняя поездка в Хабаровск была для нас чем-то вроде воскресной прогулки, чем-то вроде репетиции предстоящих больших туров, которым так и не суждено было состояться…
Несмотря на то, что Хабаровск был городом её юности, Влада не любит его. Очень уж суров. И зимы такие холодные! Но всё-таки мы планировали как-нибудь съездить в город на Амуре вместе, и вот, поехали. Одна ночь на поезде («Какие же неудобные у нас поезда! – возмущалась Влада, привыкшая за несколько лет к комфортному транспорту в Поднебесной) – и нас встречает на привокзальной площади гордый и статный Ерофей Павлович, с суровой приветливостью взирающий на гостей со своего гранитного пьедестала.
Осень на Амуре обычно наступает гораздо раньше, чем в Приморье, но в том году сентябрь был на удивление теплым, и мы с удовольствием наматывали километры по широким, ровным улицам, рассматривая знакомые, хоть и немного изменившиеся, здания, фотографируя роскошные цветы на клумбах, и просто наслаждаясь ласковым осенним солнцем, нашим отдыхом и бесконечными разговорами – воспоминаниями о прошлом.
– О, сейчас мы свернем на улицу Ким-Ю-Чена, – говорю я. – Это одна из моих любимых улиц здесь, мы с мамой очень часто по ней гуляли.
– Знаешь, может быть, мы с тобой здесь и встречались когда-то, только не знали, что мы – это мы, – отзывается Влада с улыбкой. – У нас ведь здесь общежитие было, и мы постоянно по этой улице бегали.
Она начинает припоминать студенческие годы, своих подружек–однокурсниц, какие-то забавные случаи из своей тогдашней жизни.
Мы медленно бредем по улице Карла Маркса, и Влада вдруг смеется мечтательно и немного грустно.
– Я помню, мы с девчонками как-то летом на пляж пошли, на набережную, день такой жаркий был, в общежитии невозможно сидеть. А как стали обратно собираться, такой ливень шарахнул, вот просто как из ниоткуда. Мы вымокли все до нитки, а у меня босоножки совсем новые были, знаешь, такие белые, на широком каблуке, самые модные тогда, и на одном ремешок порвался, когда под дождем бежали…Так жалко было! Ну, пришлось снять оба и босиком идти. Представляешь, шла вот здесь, по Карла Маркса, босая по асфальту.
Я смотрю на Владу. Глаза у неё голубые-голубые, как небо над городом.
– Представляю, – говорю я. – Вернее, знаю. Сама видела.
Самолет гудит где-то высоко в небе. В Хабаровске всегда слышен гул самолетов: аэропорт в черте города. Мы обе смотрим вверх, провожаем взглядом серебристый, словно хрустальный, крылатый силуэт. Самолет – символ мечты, символ будущего. А будущее – оно уже с нами, уже в нас, в каждом мгновении настоящего, которое неумолимо становится прошлым.

Автор публикации

не в сети 3 недели

Ольга Муравьёва38K

автор

День рождения: 12 Февраля

Комментарии: 2913Публикации: 161Регистрация: 18-07-2022

1

1

1

3

5

11

14