Мамина улыбка. Глава 10

Глава 10

На дворе уже март, а снова идет снег. Снова похолодало, и кажется, что настоящая весна не наступит, а снова вернется зима, и снова всё сначала: еще три месяца холода, гололеда, ранних сумерек и поздних рассветов. Через неделю будет ровно год, как я отвезла маму в Дом престарелых. Мне кажется, что прошло гораздо больше времени, потому что за этот год столько всего случилось… Не в моей жизни, нет. В мире. Моя собственная жизнь словно замерла. Мне казалось, что если не будет необходимости постоянно навещать маму, всё время думать о том, поела ли она, как она себя чувствует, не потеряла ли ключи от дома, не оставила ли включенной плиту, не поскользнулась ли на улице; ехать к ней в любую погоду и при любом самочувствии, когда у нее внезапно опустел холодильник, или лампочка перегорела в прихожей, или заело замок в двери; выслушивать каждый раз её монологи о том, как ей одиноко и плохо, и выслушивать упреки от сердобольных соседей; – мне казалось, что если не будет всего этого, у меня станет гораздо больше времени, и гораздо меньше беспокойства. Мне казалось, что я смогу глубже погрузиться в любимую работу, что смогу пойти, наконец, на йогу, или на танцы, или освежить свои знания французского языка. Мне казалось, что мы с Владой сможем спокойно путешествовать, поехать в любой момент, куда угодно и на какой угодно срок. Мне казалось, что я стану намного свободнее. Спокойнее. И счастливее. Но этого не произошло.
В самые первые месяцы маминого пребывания в Пансионате я постоянно думала о том, как ей там плохо, как она хочет домой. Она снилась мне почти каждую ночь: то совсем еще молодая, полная сил, то уже старушка, сгорбленная и седая, – и в этих снах мы почти все время ссорились и ругались и спорили до хрипоты. Я переживала, как воспримут мой поступок в отношении мамы мои знакомые, друзья, родственники. И хотя ни один человек из тех, кому я сказала об этом, не осудил меня открыто, всё равно я чувствовала, что про себя они думают: «Нет, вот я бы так никогда не поступил(а)». И я понимала их, потому что на их месте, скорее всего, думала бы точно так же. Но я была не на их месте, а на своём. И в глубине души я осуждала себя сама. Порой мне казалось, что я просто слабачка, которая не смогла справиться со своим долгом и заботиться о престарелой матери до конца. А порой я представала в своих же глазах каким-то монстром, бесчувственным и безжалостным чудовищем, жестокой сукой, которая обрекла несчастного, беспомощного пожилого человека на страдания ради собственного благополучия.
Через несколько месяцев, когда мои скромные сбережения в банке иссякли, моральные терзания ушли на второй план, уступив место постоянным тревоге и страху, что мне не хватит денег, чтобы оплатить мамино проживание. Каждый отмененный урок, каждый момент непредвиденных срочных расходов заставляют меня напрягаться и, по выражению Влады, «поджимать хвост». Порой я прямо физически ощущаю этот поджатый хвост, и только в тот день, когда я перевожу оплату за маму, и вижу, что на карте остались еще какие-то деньги на самое необходимое, я «выдыхаю», перевожу дух и могу, наконец, немного расслабиться. Но ненадолго. Разумеется, и речи нет о том, чтобы позволить себе йогу, танцы или французский. О путешествиях тоже можно забыть. И здесь дело не только в моей личной финансовой несостоятельности. Дело в том, что происходит сейчас в мире.

Самая распространенная, самая часто звучащая и самая, пожалуй, верная фраза теперь, это фраза о том, что «Мир уже никогда не будет прежним». Скорее всего, она была бы верной и в 90-е, когда стремительно рушилось все привычное и кажущееся незыблемым, но тогда, насколько я помню, она не звучала. Может быть, потому что казалось, что изменения происходят только в нашей стране. Хотя, конечно, на самом деле это было не так. Сегодня же прямо на наших глазах рассыпается карточный домик всемирного, – оказавшегося иллюзорным, – благополучия. И если тогда, в 90-е крушение занимало годы, то теперь все происходит за считанные недели и даже дни.

Года два назад, когда мы с Владой еще жили на съемной квартире, но я уже уволилась из школы и утренние часы проводила дома, готовясь к своим частным урокам, неизменным аккомпанементом к моим занятиям было Радио России: на кухне висел старенький радиоприемник, и мне нравилось слушать радио, потому что это напоминало детство. Так вот, года два назад, каждый день по утрам на Радио России читали книгу Яны Вагнер «Вонг Озеро». Сначала я не особо вслушивалась, погруженная в свои словари и грамматические справочники, но постепенно повествование стало меня захватывать, и я даже оставляла на полчаса свои тетрадки, чтобы, прислонившись спиной к стене, положив вытянутые ноги на второй табурет, внимательно следить за тем, как разворачивался сюжет.
День за днем я с волнением наблюдала за тем, как две московские семьи на своих джипах бегут от наступающей семимильными шагами беспощадной эпидемии, и попутно решая свои личные проблемы, которые со временем становятся все менее и менее значимыми на фоне происходящего в мире, ищут безопасное место, где они смогут спрятаться от смертоносной заразы и выжить, – и пусть это будет всего лишь маленький необитаемый остров, затерявшийся средь северных озер. Эта история звучала ежедневно, по федеральному радиоканалу, а потом, некоторое время спустя вышел сериал «Эпидемия», с моей любимой Викторией Исаковой в главной роли.
А еще через несколько месяцев, накануне Нового года Влада, вернувшись из очередной (и последней, как оказалось) командировки в Китай, рассказала, что в Поднебесной началась эпидемия какого-то вируса, и что там уже закрыли на карантин несколько городов на юге страны. Это казалось чем-то несерьезным тогда, потому что были еще очень живы воспоминания и о «свином» и о «птичьем» гриппе, и о лихорадке Эбола, которыми нас всех так пугали, но которые каким-то волшебным образом обошли нас стороной.
На это раз все оказалось намного серьезнее, и после Нового года Китай закрыли. Наши города стали непривычно пустыми без ярко-одетых и галдящих толп китайских туристов. А в марте, когда сошел снег, когда повеяло теплым влажным ветром с освобождающегося ото льда моря, когда начали проклевываться первые серебристые пушистики на ветках ивы, городские улицы и вовсе опустели, мгновенно исчезли так докучавшие всем пробки на дорогах, и в наш словарь вошли новые, незнакомые слова: «режим самоизоляции», «удаленка», «дистанционное обучение», «пандемия», а в сумках и карманах прочно и надолго поселились бело-голубые медицинские маски.
Я никогда не поверила бы, если бы не увидела собственными глазами, как мощно влияет на поведение людей страх. «Оставайтесь дома!» – и народ действительно засел по домам. «Не выходите без маски!» – и действительно: люди натягивали маску даже на улице, даже в собственном автомобиле…некоторые не пренебрегли даже рекомендацией носить резиновые перчатки. Вы пробовали провести хотя бы час, не снимая резиновых перчаток? Я не представляю, как работники банков носили эти перчатки целый день, каждый день. Пустые улицы, единичные машины на дорогах…как будто в блокаду, как будто в каком-то апокалиптическом фильме. Мы с Владой выходили гулять (да, и без масок) и нас всё время сопровождало ощущение какой-то нереальности. Ежедневные сводки о количестве заболевших. Потом – ещё и о числе летальных исходов. Регулярные оповещения в телефоне об уровне соблюдения режима самоизоляции, напоминания о необходимости беречь себя и оставаться дома. Мы не оставались.
Мы с самого начала стали теми, кого позже обозвали «ковидными диссидентами», а еще позже – «антиваксерами». Мы надевали ненавистную маску только в том случае, если не хотелось ругаться с охранником в супермаркете. Мы игнорировали сводки. Мы не верили и спорили с теми, кто безоговорочно верил. «Вы думаете, что вас это не коснется? Это всех коснется! Каждого!» – говорили «верующие». Мы со смехом возражали, что даже если этот вирус существует на самом деле, то маска от него не спасет. И маска действительно не спасала. Заражались и серьезно болели даже те, кто, казалось бы, только что не ел в маске. Только непонятно было, чем именно они болели. И когда люди стали повально умирать от короновируса, всё же неясно было, умирали ли именно от него… О других болезнях перестали говорить вовсе, как будто их больше не существовало: ни инфарктов, ни онкологии, ни диабета, ни цирроза, ни почечной недостаточности, – ничего, один только короновирус. «Вы знаете, какая от него ужасная смерть?» – говорили нам, делая страшное и грозное лицо. Мы, видевшие уже на своем веку две самые страшные смерти: как мой папа умирал от голода из-за фибробластомы в желудке, и как умирала Владина мама, задыхаясь от метастазов в лёгких, – только горько усмехались в ответ. У каждого своя судьба, у каждого своя смерть. От неё не убежишь, и не убережешься, сидя дома или натянув на нос два слоя марли. Но «верующих» и «боящихся» было не переубедить. Как и нас.
И вот именно тогда началось самое первое разделение всего нашего общества на два больших, противостоящих лагеря. Это разделение и противостояние ощущалось даже физически. Казалось, звенящее напряжение висело в воздухе. Мы больше смеялись и шутили, наши противники – злились и нападали. Их можно понять: люди искренне верили, что из-за нас, несознательных, они все перезаразятся и умрут. Я продолжала ездить в автобусах без маски, – я действительно задыхалась в ней. («Не хочешь задыхаться в маске, будешь задыхаться на ИВЛ» – еще один устрашающий лозунг «верующих», среди, которых, как это ни странно, больше всего было молодежи; да, пенсионеры и молодежь). Но не заражалась. Хотя давным-давно уже должна была. Весна, лето, осень, зима…. Я подхватила-таки этот ковид перед самым Новым годом. Сначала как будто простыла: мои обычные насморк и першение в горле, температура чуть выше обычной, легкий озноб. А потом, через пару дней – я резала на кухне ветчину к завтраку и удивилась тому, что колбаса эта совершенно не пахнет. Я наклонилась и ткнулась носом в бледно-розовые ломтики: ничего, вообще. Это показалось даже забавным. Очень непривычное ощущение, особенно для меня, потому что я чую запахи, как охотничья собака, и иногда это даже раздражает. Я вымыла руки и пошла в комнату для «контрольной пробы». Духи, медово-древесно-пряные, с сильным и стойким ароматом, которые я недавно выбрала для себя на зиму – они так чудесно звучали на морозе, – я брызнула из флакона на запястье и изо всех сил потянула носом…. вообще ничего, абсолютное отсутствие какого-либо, даже слабого запаха. Не могу сказать, что я испугалась. Чувствовала я себя вполне нормально, температура больше не повышалась.
У Влады тоже было легкое недомогание, но проверить наличие главного симптома у неё мы не могли по той простой причине, что она просто вообще не чувствует запахи. Никогда. Такая вот особенность организма. Бывает иногда, что Влада скажет вдруг: «Ой, как сильно здесь пахнет шоколадными конфетами!», или что-то еще в этом роде, а я в этот момент вовсе не слышу никаких конфет или даже чего-то похожего, потому непонятно, что это у неё – внезапно открывающийся на пару мгновений канал тончайшего восприятия запахов, или просто какие-то продуцируемые мозгом обонятельные образы. Поэтому мы и не поняли, заразилась Влада ковидом от меня, или нет. Ни мои ученики, с которыми я занималась, пока еще не поняла, что со мной, ни мама, к которой я приезжала почти каждый день, уже понимая, чем болею, потому что нельзя было не приезжать, – никто не заразился. Запахи и вкусы милосердно вернулись ко мне утром 31-го декабря, так что я могла вдоволь нюхать и ёлку, и мандариновую кожуру, и наслаждаться своей любимой селедкой под шубой.
В общем, можно считать, что мне крупно повезло, что я перенесла эту странную, непонятную болезнь в легкой форме, и без каких-либо последствий. Есть среди моих знакомых те, кому повезло гораздо меньше. А есть и те, кого она вообще никак не затронула. Можно сколько угодно рассуждать, анализировать, спорить, слушать мнения разных врачей, ученых-эпидемиологов, просто образованных и здравомыслящих людей, можно приводить бесконечное количество личных примеров, можно даже поинтересоваться видением каких-нибудь эзотериков, астрологов, духовных практиков, кого угодно, – всё равно мы никогда не поймем всего до конца и не дойдем до самой сути дела. И каждый, имеющий свое мнение, будет считать его единственно правильным, и всё, что видит и слышит каждый день и каждый час воспринимать под своим собственным углом зрения, и толковать именно в пользу своей точки зрения, не иначе.

По иронии судьбы, мне, не верующей в пандемию, эта же пандемия в каком-то смысле помогла. Во-первых, она помогла смириться с мыслью, что я не смогу теперь путешествовать. У меня нет на это средств, совсем, даже на недалекие поездки. Но я могу успокоить себя тем, что если средства и были бы, то всё равно я никуда не могла бы поехать. Ибо нельзя. Понятно, что это «нельзя» весьма относительное, и многие, включая и тех, кто с рвением носил маску и послушно заседал дома в период «самоизоляции», боясь заразиться от морского бриза, мгновенно рванули в путешествия, едва только открыли авиасообщение между странами. То есть, уже как бы и можно. Но у меня есть свое оправдание: уедешь куда-то, а там – раз и объявят карантин, и что – сидеть там потом? И думать, что ты просто осмотрительный и осторожный намного комфортнее, чем признавать тот факт, что ты нищий, прямо скажу.
Во-вторых, пандемия дала мне драгоценное время на то, чтобы мама привыкла к пансионату и к моему долгому отсутствию. Когда она спрашивала меня, когда же, наконец, я заберу её домой, я объясняла, что сейчас никак нельзя, потому что в стране, и во всем мире эпидемия, и можно легко заразиться и умереть, а здесь, в пансионате, она в полной безопасности. Мама сразу переставала быть унылой и с живым интересом в десятый раз расспрашивала меня о симптомах нового вируса, и о том, откуда же он взялся, и почему пришел к нам, и сколько же все это будет продолжаться, что говорят специалисты, и так далее, и потом снова по тому же кругу, потому что она через пять минут забывала о том, что я говорила. Но главное, благодаря этой информации, которая всё же как-то откладывалась в её голове, – скорее, не в уме, а на эмоциональном уровне, – она стала намного спокойнее относиться к своему пребыванию в новом месте. Перестала метаться и стала потихоньку привыкать. И отвыкать от меня, потому что из-за периодического ужесточения карантина (как «новая волна» ковида – так новый карантин), мы стали видеться совсем редко. Да простит мне Бог мои малодушие и ложь: ведь я уверяла маму в том, во что почти не верила сама, и прежде всего для своего собственного спокойствия, к чему лукавить. И если Он меня простит, то самое большое мое желание и самая большая моя просьба к Нему – это чтобы мама подольше сохраняла свое физическое здоровье, и чтобы Он даровал ей душевное спокойствие, если, конечно, это возможно.

Вспоминаю свою последнюю весну дома с мамой. До того, как я ушла от неё навсегда, до того, перестала считать этот дом «своим». Вспоминаю один эпизод той весны. Мама была очень хорошим врачом, особенно ей удавалось ставить точные диагнозы своим пациентам, и вот тогда, по каким-то внешним признакам, заметным только её профессиональному взгляду, она определила, что у меня малокровие. Разумеется, мы вместе пошли в поликлинику сдать кровь, и действительно анализ показал, что гемоглобин у меня уже на критически низком уровне. Молоденькая и очень красивая терапевт внимательно осмотрела меня и дала направление к гематологу, сказав на прощание полушутя-полусерьезно: «И не тяните, идите скорее, мы теряем время». Это прозвучало почти как слова хирурга «мы его теряем», что очень меня позабавило. И мы поехали на другой конец города к гематологу, которая прописала мне препараты железа и специальную диету, напичканную зелеными яблоками, вишней, гранатовым соком, гречкой и говяжьей печенью. Я спокойно стала лечиться, не придавая особого значения своему состоянию, потому что чувствовала себя вполне нормально. Ну, если не считать того факта, что я постоянно скрежетала зубами во сне. Это мама мне сказала. Мне часто снилось, что у меня ломаются и крошатся зубы, это было жуткое ощущение и зрелище, и я всегда просыпалась в промокшей насквозь от пота сорочке, и первым делом проводила языком по зубам, чтобы убедиться, что все они на месте, что это был просто сон. Мама сказала, что она не раз слышала, как я скриплю зубами, когда заходила ночью ко мне в комнату. Правда, она не объяснила, зачем она туда заходила, а у меня тогда и вопроса такого не возникло: в моей комнате стояло мамино трюмо, в нем была и аптечка, и может быть, ей там что-то было нужно.
И вот однажды она снова зашла ночью ко мне в комнату, зажгла настольную лампу на письменном столе и присела ко мне на кровать. Я сразу проснулась, я довольно чутко сплю.
– Мама, ты что? – я приподнялась на локте, щурясь от света лампы.
– Не могу уснуть, всё думаю.
– О чем? Что случилось?
– Ну как, что случилось… – она смотрела на меня, нахмурившись, пристально вглядываясь в лицо, так, что мне стало даже не по себе. – Твоё малокровие. Это ведь серьёзно.
– Но я же лечусь, пью вот железо, всё пройдет, – сказала я, недоумевая, почему это так сильно её беспокоит.
– Ты думаешь, это так просто вылечить? Гемоглобин быстро не поднимается, и он у тебя такой низкий, что это может быть опасно. – Она говорила угрюмо и как-то даже зло.
– Мам, но я же вполне нормально себя чувствую, не умираю же я, это же не рак. – Глаза у меня слипались от сна, завтра мне нужно было рано вставать на работу, а она сидела на моей кровати и не собиралась уходить. Я не понимала, что она хочет.
– Знаешь, я думаю, нам надо оформить тебе инвалидность, – медленно и отчетливо проговорила она, глядя мне прямо в глаза, словно гипнотизируя. Меня так и подбросило на кровати.
– Мама, ты что! Ты о чем вообще? Какая инвалидность? Послушай, всё нормально со мной. Иди спать.
– Я не считаю, что с тобой всё нормально. Всё это серьезно, ты даже не знаешь, насколько.
– Мама, пожалуйста, не выдумывай. Я пролечусь, сдам снова анализы, и всё будет хорошо. Иди спать, мне вставать через три часа уже.
Она поднялась нехотя, покачала головой и ушла к себе. Я услышала, как она захлопнула двустворчатую остекленную дверь в свою комнату, звякнула щеколдой. С недавних пор она стала иногда закрываться у себя в комнате, и, как правило, это означало, что она обижена или очень зла. Через несколько секунд скрипнул её диван. Мне безумно хотелось спать, и я почти мгновенно провалилась в сон. Ни на следующее утро, ни позже мы не возвращались к этому разговору. Но уже тогда я интуитивно поняла, что значила мамина идея об оформлении инвалидности мне. Это была её последняя отчаянная попытка удержать меня рядом.
С тех пор, как я стала жить отдельно, мой ночной зубовный скрежет и мое малокровие исчезли мгновенно и больше никогда не возвращались.

Конец марта, а по-прежнему холодно, и менять зимнюю одежду на что-то более легкое пока совсем не хочется. Но ведь всё равно весна победит. Снег, который выпал пару дней назад, уже почти весь сошел. И море освобождается от ледяных оков. Из наших окон открывается потрясающий вид на гладь залива (этот бонус вполне компенсирует отсутствие в доме горячего водоснабжения и необходимость все время ждать, пока титан нагреет воду), и сегодня утром мы увидели поистине волшебное зрелище: бело-сине-голубой калейдоскоп расколотых льдин, тонких и полупрозрачных, кажущихся невероятно хрупкими и невесомыми, словно не плавающих на поверхности воды, а парящих в голубом небе. А дальше, на горизонте – плавные очертания сопок Хасанского района, сиренево-розоватых и припорошенных снегом, словно сахарной пудрой.
Само море каждый день разное, даже когда оно сковано льдом, и мы не устаем любоваться зрелищем, которое создает игра света и тени на его поверхности, мы не перестаем удивляться красоте закатов, ведь они тоже не бывают совершенно одинаковыми, и не бывают некрасивыми и скучными, даже если небо затянуто облаками. Как можно жить вдали от моря? Как можно променять такое бесценное сокровище на какие-то дешевые безделушки в виде столичных благоустроенных районов, где «всё для людей» (почему меня так раздражает эта фраза?). Променять свежий соленый морской ветер и нежный шепот прибоя на теплый душный воздух и оглушительный гул метро? «Здесь нет никаких перспектив». Может быть. Но для меня важнее та перспектива, что открывается взгляду. По крайней мере, сейчас. Есть вероятность, что пройдет какое-то время, и я буду думать иначе. Но пока так.

Здорово, что и Влада мыслит мне в унисон. Поразительно, что мы, такие разные по натуре, все-таки сходимся практически во всех смысложизненных вопросах и в общей оценке всего, что происходит вокруг: в семье, в стране, в мире. Возможно, кто-то из нас двоих бессознательно подстраивается под другого, но мне кажется, что все-таки нет. Так, не сговариваясь, мы обе мгновенно стали «ковидными диссидентами». А прошлой осенью, когда началась прививочная компания и выдача куар-кодов, обе попали в разряд «антиваксеров». Влада даже перессорилась почти со всеми своими молодыми знакомыми, когда пыталась объяснить им нашу точку зрения. Она очень эмоционально восприняла все эти нововведения и изменения, неустанно следила за новостями и дебатами в соцсетях, бесконечно смотрела какие-то видео, а по утрам за завтраком и вечерами за ужином мы обсуждали в сотый и тысячный раз всё происходящее и строили свои предположения о том, для чего всё это затевалось, и что нас ждёт дальше. Понятно, что совершенной правды не знал никто, но то, что мы получили сполна – это очередной раскол и разлад между людьми, зачастую даже внутри одной семьи, даже между мужем и женой! И какое чудо, что нас с Владой это миновало. А может быть, вовсе и не чудо это, а просто мы правильно выбрали свою вторую половину.
Мы обе признаём, что между нами не было сумасшедшей влюбленности и всепоглощающей страсти. Мы встретились, когда обе были безответно влюблены в других, когда обе не чувствовали твердой почвы под ногами, когда были растеряны и одиноки. И мы не были очарованы друг другом, нет. Скорее, даже наоборот. И все-таки, было что-то, что притянуло нас друг к другу с такой силой, которая сильнее страсти. Нам было легко, спокойно, надежно и тепло друг с другом. Причем, с самой первой встречи, да, той самой, право на которую я отвоевала у мамы в нашем поединке своеволий. Страшно представить теперь, что было бы, если бы тогда я сдалась и позволила маме пойти со мной. Но я не сдалась. Что-то придало мне такую силу противостоять её воле, которой я всегда подчинялась, что на это раз ей пришлось уступить. Наверное, если бы в тот июльский вечер мамина воля пересилила мою, то теперь она не была бы в Доме престарелых. Наши с Владой пути разошлись бы, и я так и осталась одна, при маме, её вечным верным другом, компаньонкой, слугой и нянькой. Наверное, для мамы это было бы намного лучше. А для меня? Но всё произошло так, как произошло.

Познакомившись вживую, мы с Владой стали встречаться, всё чаще и чаще. Мама, наверное, чувствовала моё состояние, видела, как меняется моё настроение после этих прогулок. Наверное, она начала подозревать, какая опасность кроется в этом, казалось бы, невинном, дружеском общении. И в один из вечеров, осенью, произошла катастрофа. Как назло, я сильно задержалась по времени, – да, да, я всё ещё строго отчитывалась перед мамой, во сколько я вернусь домой, и всегда следила за часами гораздо внимательнее раззявы Золушки, только в этот раз обстоятельства сложились так, что пришлось опоздать. На полчаса или даже на час, уже не помню. Помню только, как я ждала Владу у входа в супермаркет, где она должна была закончить свою раскладку товара, и с ужасом смотрела, как бегут стрелки, и как темнеет небо, и изо всех сил боролась с желанием бросить её и побежать на автобус, поехать домой. По всёму телу у меня пробегала мелкая дрожь, ноги подкашивались, в желудке что-то противно сжималось, потому что я знала, что это такое – опаздывать, приходить позже назначенного времени, заставлять маму ждать. И в то же время, я понимала, что уйти, оставить Владу я просто не могу, уже не имею права. Теперь я знаю, что я не имела права так поступить не только по отношению к ней, а прежде всего, по отношению к самой себе.
Однако в тот вечер о себе я не думала. Внутри меня боролись мама и Влада, и больше всего на свете мне хотелось разорваться на две части, раздвоиться, чтоб не ранить, не обидеть, не разозлить ни одну, ни другую. Влада победила. И я заявилась домой непростительно поздно. Думала, что мама не откроет дверь, была почти готова к этому. Но нет, она открыла. Громко и зло лязгая ключом в замке. Лицо перекошено от злости. Колючие, холодные глаза за стеклами очков, ненакрашеные, синеватые губы презрительно сжаты.
Разувшись, но еще не снимая свой старенький выцветший болотно-зелёный плащ (не свой, то есть, а бывший мамин), я покорно приготовилась защищаться. Мне и в голову не приходило сразу напасть самой, заявив своё право приходить домой тогда, когда я считаю нужным. Мне было тридцать четыре года. Но вела я себя так, словно мне было четырнадцать.
– Что, никак расстаться не могли? – зловещим шепотом, с ядовитой усмешкой, начала мама.
Я молчала. Что мне было сказать…
– Почему я должна ждать? – уже громче, угрожающим тоном. – Думать невесть что, сходить здесь с ума.
Я было открыла рот, чтобы возразить – время ведь совсем не позднее еще по сути, но… не смогла ничего произнести.
– Что ты издеваешься надо мной, тварь! – это уже почти в голос. – Что за отношения там у вас? Она что, для тебя как мужик? Или это ты для нее мужик? А?!
– Мама, перестань… – только и могла сказать я.
– Шлюха, потаскуха, бл….ь, вся в отца! – заорала она, как сумасшедшая и, резко и высоко подняв руки, кинулась на меня с кулаками, целясь прямо в лицо. Едва я успела чуть пригнуться и закрыть лицо и голову руками, как на меня обрушились неслабые такие удары. Она била изо всех сил. И продолжала надрывно орать:
– Мразь! Шлюха грязная! Бл….дище! Убью тебя, тварь!
От очередного её удара я пошатнулась, как-то оступилась и упала на пол. Мне на миг показалось, что весь мир разлетается вдребезги.
– Чтоб ты сдохла, скотина! – выдохнула моя мать, пнув меня в бок, но уже почему-то несильно. Наверное, вид моего тела на полу как-то отрезвил её, и она немного пришла в себя. Она отшвырнула ногой мою сумку, лежащую на полу у порога, и ушла на кухню, теперь уже громко жалуясь на свою собственную судьбу и причитая. Потом я услышала, как она всхлипывает. Но в первый раз в жизни, слыша мамин плач, я не испытала никакого сочувствия и жалости. На душе было холодно, темно и пусто. Звенящая, ледяная, черная пустота. На следующий день я бросила в пакет смену белья, зубную щетку и щетку для волос и ушла к папе.

Автор публикации

не в сети 8 месяцев

Ольга Муравьёва38K

автор

День рождения: 12 Февраля

Комментарии: 2913Публикации: 161Регистрация: 18-07-2022

1

1

1

3

5

11

14