Многие десятилетия увлечения стихосложением, при этом безразличное отношение к поэзии, думаю, не частое явление. Поэтому и хотелось разобраться в самом себе, почему чуть ли не вся жизнь оказалась тесно связанной с этим хобби. Ведь были и другие увлечения, полностью загружавшие моё свободное время. Это и спорт (точнее, физкультура) с погоней за разрядами; это и шахматы, которые я не держал за спорт, но с головой погружался в изучение дебютной теории; это и мистика, сконцентрированная на «Тайной доктрине» Елены Блаватской; это и различные собирательства – филателия, нумизматика, книги. Но все эти увлечения были относительно краткими – от года до пяти лет. А вот стихосложение захватило в раннем детстве и продолжается до сих пор, конечно, с многолетними интервалами.
Эпизод первый
Мой сосед по дому и приятель с раннего детства Толька Дюжев (дворовая кликуха – Толян) всегда следовал за мной, как тень, и постоянно «смотрел мне в рот», хотя и был старше меня почти на год. Ничего в этом удивительного не было. Слабоват он был на голову. Дважды бывал второгодником – во втором и шестом классах, не утруждал себя чтением книг. Постоянная моя помощь ему в выполнении домашних заданий никакого проку не имела. Во всех делах он был моим ведомым. В одном я отдавал ему должное – он обладал врождённым поставленным ударом по футбольным воротам. Вот Толяне и довелось стать «крестным отцом» моего стихоплётства.
Произошло это, когда, если мне не изменяет память, у меня за плечами было лет двенадцать. Толян мучительно зубрил заданный в школе стих какого-то классика и поливал бранью и этого поэта, и всю поэзию в целом: – Вот уродятся такие рифмачи! А нам зубри и зубри! И кто только придумал эти самые стихи?!
– Что ты против стихов-то имеешь, – ответствовал я Толяне. Интересная же игра – слагать стихи. Ничуть не хуже, чем кроссворды и шарады разгадывать.
– Вот ты и попробовал бы сочинить что-нибудь, а я посмотрю, как у тебя это получится.
Это предложение запало мне в душу. Решил я, что «не Боги горшки обжигают», обязательно что-нибудь сварганю. Например, про Алку, которая во дворе числилась «невестой» Толяны. И сварганил. Толян был первым слушателем и “комментатором”. Он хлопал в удивлении глазами, шмыгал носом, никогда не свободным от соплей, и смог только вымолвить: – Классно! Я б так не смог.
После этого и пошло – забава оказалась заразной. Писал и про наши дворовые дела, и про школьные, и про пионерские забавы. Иногда пытался всерьёз писать и патриотические стихи. Нужно отдать должное Толяне: он был единственным моим слушателем и никому не рассказывал во дворе о моей «поэзии». Стихи писал на вырванных тетрадных листочках и складывал в ящик письменного стола. Однажды один из серьёзных стихов мне самому настолько понравился, что я решил послать его в редакцию «Пионерской правды», благо жанр и тема вполне соответствовали формату этой газеты. Попытка не удалась. Признав «несомненное наличие таланта», настоятельно рекомендовали записаться в литературный кружок Дома пионеров и «совершенствовать там своё поэтическое мастерство». Это был первый удар по самолюбию начинающего поэта.
Тут же вскоре последовал и второй. Моя мама, далёкая от поэзии и подобных увлечений, при очередной уборке очистила мой стол от разрозненных тетрадных листочков с правленными-переправленными текстами, написанными карандашом. И я наконец-то почувствовал себя свободным от тягостного увлечения.
Эпизод второй
Но увлечение неожиданно вернулось лет так через шесть-семь. Закончил я школу, не поступил в институт по конкурсу. Но полученных экзаменационных оценок мне хватило для поступления в техникум той же специальности, что и институт. По сравнению со школой меня здесь больше всего поразило совместное обучение с девчонками. В школе-то оно было раздельным. Нет-нет, поразило не сравнительная близость с инакополыми коллегами (в этом отношении иммунитет был приобретён в постоянных дворовых играх). Поразила крайне низкая школьно-умственная способность моих соучениц. Такого количества двоечников, в основном за счёт женской половины группы, я никогда не видел в школе.
Из этой половины только одна Маша Болдырева была, как тогда говорили, хорошисткой. К тому же она отличалась серьёзностью поведения, какой-то взрослостью и рассудительностью. Остальные девчонки варьировались от стабильных троечниц до непробиваемых двоечниц, подобных моему другу детства – Тольке. Тогда мне это трудно было объяснить себе, а сейчас понимаю. Семнадцати-восемнадцатилетние девушки, обуреваемые бушующими потребностями в любви и замужестве просто не могли сосредоточиться на освоении таких спецпредметов, как «Организация и производство строительных работ», «Каменные конструкции», «Геодезия» и тому подобное. Вскоре это подтвердилось и в жизни нашей группы. На первой же практике на строительстве многоэтажного жилого дома забеременела наша соученица. В группе никто из ребят не относился к ней серьёзно, даже игнорировали, а на стройке нашёлся и на её долю любвеобильный каменщик. Кажется, она так и недоучилась, родив незадолго до диплома.
Эта особенность техникумовского обучения и способствовала новому всплеску моего стихоплётства. Только теперь единственным жанром для меня стали сатирические стихи и эпиграммы, а героями – наиболее типичные студентки нашей группы. Письменных свидетельств того периода моего творчества опять же не осталось, но в памяти застряла пара эпиграмм. Первая посвящена крайне слабой ученице, отличавшейся излишне стройным станом и высоким ростом. Вот эпиграмма и относилась к голове этой девушки:
Ты на почтенной высоте,
воздетая, как на кол.
Но вот умишка-то в тебе,
как будто кот наплакал.
Героиней другой эпиграммы была красивая и слабо успевающая девушка. В глаза прежде всего бросалась её необычно изломленная фигура с сильно откляченной круглой попой и обильный макияж. Конечно, в то время макияж был не столь изысканным, как сейчас, всё больше подручными средствами пользовались модницы. Я, постеснявшись, решил отметить в эпиграмме только вторую особенность героини:
Если вдруг на горе людям
Иссякнут залежи угля,
Мы достаточно добудем
под глазами у тебя.
Под стихами и эпиграммами я ставил подпись, составленную из первых пар букв нашей сдружившейся троицы. Кроме меня, в эту троицу входили Славка Евграфов и Борис Рубанович, который при знакомстве с кем-либо, представляясь, обязательно добавлял: «Прошу не путать с Рабиновичем». Нет, мы не были закадычными друзьями, не проводили совместно время вне техникума. Безболезненно расстались после защиты дипломов. Пару раз состоялись у меня встречи с Борисом после окончания учёбы, но он сам прервал наши общения, честно сообщив, что ему очень нравится моя девушка. Со Славкой встретились только после службы в армии – столкнулись на вступительных экзаменах в институт и перед тем, как идти на экзамен, посидели в кафе и отметили нашу встречу.
Только они и знали истинное имя автора стихов и эпиграмм, тем не менее почему-то меня довольно быстро расшифровали. Естественно, появились обиженные на меня. Помню ещё такой случай. Была в нашей группе очень яркая, фигуристая, с чертовщинкой в блестящих глазах, жгучая брюнетка, довольно свободная в своём поведении девушка, которую все называли с моей «лёгкой руки» Хайкой Веркиной, поменяв местами первые буквы имени и фамилии. Ей я посвятил довольно большой стих. В нём воспевалась её красота, чёрный локон на фарфоровой белизне её лба и прочие прелести. Но заканчивался стих такими словами (только они и остались в памяти): « …но тсс, молчу! Пусть только я один из группы нашей знаю, что баба ты для всех своя». Ну как тут не обидеться навсегда?!
Последствием моей «известности» стало приглашение в литературный кружок, возглавляемый преподавательницей русского языка и литературы. Я даже не знал о его существовании, так как эти предметы в нашей группе, сформированной из молодёжи, уже имеющей среднее образование, не преподавались. Получил я записку, опять же на тетрадочном листе. Читаю стих, в котором староста литературного кружка приглашает в этот кружок и одновременно пытается убедить меня, что я совсем не такой (плохой), каким изображаю себя в своих стихах. Дескать, я лирик, натянувший на себя маску циника. В своём стихотворном отказе я ещё более цинично представляю «свою сущность» и заканчиваю стих словами, что лирика – это шелуха и пустозвонство, а по мне всё проще: «…понравилось? – купил и положил в карман».
Два года в техникуме – два года моего сатирического стихоплётства.
Рассказы
Автор публикации
Очень интересно. Надеюсь на продолжение
Спасибо, Надежда! Будет продолжение.
Интересно…. )
Спасибо!