Марс

— Значит, так. Мы тут с товарищами посовещались и единогласно, это самое, достигли консенсуса. Летишь на Марс ты.

Я было раскрыл рот, но начупр выставил ладонь и нервно дернул щекой, что означало — я тут, это самое, не для дискуссии выступаю.

— Делать ничего не надо. Изделие умное, само все знает. Ты там больше для веса, а заодно присмотришь за техникой. Выйдет из строя какая единица — переподключишь. Инструкции будут даны устно и в письменном виде под роспись. Туда и назад. Делать, это самое, ничего не надо.

Государь-император с портрета на стене смотрел на меня снисходительно и великодушно. Нужно было возразить — нельзя же вот так, Иван Ильич, с бухты-барахты человека на Марс закидывать. Что, если у меня поход на природу намечен? Может, у меня культурные планы на выходные в смысле театра? А я вообще имею право на личную жизнь?

Мой сослуживец и приятель Бурнаков из тех, про кого говорят — за словом в карман не лезет. Мне же в минуту волнения приходится в поисках нужного слова заполошно шарить по карманам, но каждый застегнут на пуговичку, а самый нужный закрыт на молнию с замочком и ключик потерян. И вот я молча переминаюсь с ноги на ногу под пристальным взглядом начальника, пока целая партия возмущенных вопросов и восклицаний спорит-клокочет в моей голове депутатами внутренней Думы, слетевшимися на экстренное заседание, чтобы в конце концов выставить своего наиболее жалкого парламентера:

— А… а почему именно я?

— А кто же? — начуправления покровительственно хмыкнул, дивясь моей недогадливости. — Сам посмотри. Полубоярский на больничном с переломом. У Бурнакова жена рожает. Лешко — на повышении квалификации. Сырникова переаттестацию завалила. Штейнер защищает честь на турнире. А ты у нас, это самое, молодой. Холостой. С высшим образованием опять же. Три отгула плюс надбавка в прогрессивке. Усиленное питание в столовой. И еще. Учтем в характеристике. Семьей обзаведешься — квартира от предприятия в приоритетном порядке. Старт — в конце недели.

Нужно было сказать что-то веское. Найти правильные слова, чтобы со мной наконец начали считаться. Должны же быть такие слова! Но начупр, не мигая, смотрел мне прямо в душу. В морщинистых уголках его усталых глаз я заметил желтоватые студенистые комочки, схваченные капиллярной сеткой. Начальник не откровенничал о личном, но в отделе знали, что после развода он обитает бобылем в крошечной ведомственной квартирке с видом на восьмой цех, а дети ему не звонят и не пишут. Работа, еще раз работа — и ничего, кроме работы.

Живо представилось, как он коротает стариковские ночи на кухне, щурясь сквозь двойные очки на статистические показатели, в пепельнице — с десяток смятых окурков и будильник заведен на 6-30 утра. Я сдался, пожал плечами и махнул рукой с показным безразличием. Надо, значит надо.

— Вот и молодцом, сынок, — начуправления вышел из-за стола, протянул шершавую ладонь, другой неожиданно обхватил меня за шею и притянул к своему пропахшему табаком лацкану. — Все будет хорошо. Подпиши вот здесь. Стартуешь в пятницу вечером прямо с территории.

***

Если жать на велосипедные педали изо всех сил, то дорога от проходной до общаги занимает всего семь минут. Сегодня я решил не торопиться и некоторое время рассеянно петлял по поселку, поминутно сворачивая в окрестные дворы в тщетной надежде встретить кого-нибудь из приятелей и за разговором о том о сем отвлечься от сокрушающих мыслей о своей подневольной судьбе. Я колесил в задумчивости по узким улочкам, пока впереди не замаячила хорошо знакомая табличка с сообщением для автовладельцев, едва читавшемся сквозь напластования матерных граффити — платите за проезд через наш переулок простой человеческой улыбкой. За табличкой в густой зелени акаций угадывалось приземистое здание общежития. У меня не было авто и мне было не до улыбок. Нужно было позвонить матери.

— Я не приеду в субботу, ма. В пятницу улетаю в командировку.

— Вот те раз. А я-то думала, ты в огороде дыру под забором заделаешь. Собаки разрыли и ночами разгуливают по участку как у себя дома. Клубнику раскопали, рассаду разбросали да еще и потоптали. Ну, думаю, погодите, псы такие. Давеча до полуночи караулила с отцовской лыжной палкой. Так они же умные, не пришли, а следующей ночью — снова-здорова. Не приедешь, говоришь? Ну так нечего и обещать. Чего резину-то тянул? Сразу надо было позвонить. Лучше бы я Гришу попросила.

Гриша — мой старший брат. Он гостит у матери от силы раз в год, что не мешает ей вслух размышлять о том, что первенец получился «путевый».

— Да я сам только что узнал.

Повисла гнетущая пауза, пропитанная концентрированным скепсисом по отношению к каждому моему слову, тайному и явному, произнесенному и не высказанному.

— Мама?

— Темнишь ты что-то, сынок. Взял моду матери говорить, да не договаривать. Правильно, мама теперь старая, зачем ей все рассказывать? А вот женит тебя на себе какая профурсетка, и вовсе мать забудешь, — укоряя, мама поминала себя в третьем лице. Последние слова, приглушенные носовым платком, утонули в сдержанном всхлипе.

— Да что ты такое говоришь, ма? Как можно тебя забыть? — вяло парировал я и это было чистейшей правдой.

Тяжкий ответный вздох означал следующее: как же, иначе и быть не могло. На целом предприятии никого другого не сыскали. Все люди как люди, в пятницу отработают, и на дачу — не то что мой размазня. Сели ему на шею и ноги свесили, а он и рад стараться. Был в школе тюфяком, тюфяком и вырос.

— Ну и куда на этот раз?

— На Марс.

— Оссподи… Поближе ничего не нашлось? Отгулы-то хоть дадут?

— Дадут, ма. Как раз приеду на отгулы.

— Приедешь, сыночка, приедешь. Если еще куда не отправят. Ты же у нас безотказный. Ну ладно. Долетишь — смотри, позвони матери, расскажи как добрался. Может, подарок какой оттуда Маришке привезешь.

Маришкой звали 5-летнюю дочку моего старшего брата — того самого, у которого все как у людей. Никто бы не смог упрекнуть маму в том, что она напоминала мне об этом слишком редко.

— Конечно, — я с облегчением завершил разговор. Вечер за окном густел, пропитывался чернилами сумерек. Надо было поспать, но едва я устроился на кровати и потянулся снять с запястья нейроком, браслет завибрировал и заговорил голосом Бурнакова.

— Что ли ты у нас на Марс собрался? А выпить с другом на ход ноги, размах крыла и вектор тяги? Давай скорее к нам.

— К кому это «к нам»? У тебя вроде жена рожает…

— Только что родила пацана и у тебя нет шансов оставить меня без поздравления.

Из дальнейшего возбужденного монолога я понял, что жена и новорожденный в роддоме чувствуют себя удовлетворительно, а Бурнаков с двумя дамами сидит в ресторане, чувствует себя превосходно и ему не хватает только меня, чтобы отметить своего сына и мой Марс.

***

Бурнаков балагурил, девицы слушали. По крайней мере, одна из них была в его вкусе. Мой бедный друг был неравнодушен к дамам в зените фертильности и выпади ему такой шанс — с энтузиазмом населил бы планету повторно. Если бы ему пришло в голову сотворить себе герб, то сегодняшняя пассия сошла бы в нем за символ плодородия. Это была корпулентная дива с медной гривой, искушенным макияжем и перебором на полтона в каждой детали тела и гардероба — добросовестно выведенном радиусе ресниц, полноразмерном блеске бижутерии и многообещающей щедрости бюста под карминным шелком изрядно декольтированной блузки.

Ее приятельница носила очки с десяток диоптрий и держалась в тени подруги — неприметная тихоня с редкими волосиками, собранными в худосочный хвостик. Она напоминала лабораторную крыску, поступившую в аспирантуру, чтобы получить отсрочку от опытов. Пока Дива хохотала, ласково заглядываясь на моего приятеля, Крыска тихонечко вставляла осторожные хорошо продуманные реплики, иногда вворачивая испанские слова. Я аккуратно придвинулся и как бы невзначай опустил длань на спинку дивана, ненавязчиво приобняв околокрыскинское пространство. Крыска пугливо замерла, но не отстранилась.

— Расскажи, куда собрался, — через стол громогласно обратился ко мне Бурнаков. — Не все же мне солировать.

— На днях лечу на Марс на акаэсдешечке, — сообщил я, указав большим пальцем в старорежимную люстру на украшенном лепниной потолке, и тут же уточнил. — На АКСД — автоматическом корабле средней дальности. Пожелаете удачи?

Вопрос адресовался Крыске. Та обхватила нервные локти и напустила на себя таинственный вид.

— У Марса сильные космические вибрации. Человеку с тонкой аурой там будет сложно.

— У меня вроде бы нормальная, — застенчиво возразил я.

— Не существует ничего нормального, — загадочно откликнулась новая знакомая. — Вы кто по зодиаку? Постойте… ее взгляд сфокусировался на точке между моими бровями и сделался отрешенным. — Точно не Лев. Львиную энергетику я обычно siento de inmediato. Сразу чувствую.

— Вы, наверное, Лань по гороскопу, — учтиво предположил я.

— Внутри вас сходятся потоки противоположных вибраций, но вы стремитесь к равновесию… задумчиво продолжила она, проигнорировав мою неуклюжую шутку.

— То есть, Весы? О нет, не говорите больше ничего. Это просто поразительно, — пробормотал я, качая головой в деланном изумлении и незаметно подавая упреждающие знаки Бурнакову, готовому обнародовать мою постоянную прописку в Козероге. Дива восторженно округлила глаза, губы и бюст. Крыска хмыкнула и поправила толстенные очки, довольная общим вниманием. — Но, позвольте, как у вас это получается?

— Этого не дано explicar… объяснить. Кармические навыки напрямую связаны с планетарным возрастом души. В результате вы либо улавливаете синхробиотические волны, либо нет.

— Все на мази, старик. Как вижу, ты только что гениально уловил ее синхробиотические волны. Теперь главное не теряться. Развивай успех, — вкусно затянувшись, Бурнаков сделал рукой выразительный жест. Специально вытащил меня в курительную комнату, чтобы наставить на свой путь грешника. Я оглянулся, хотя в ресторанной курилке никого кроме нас не было.

— Дурак ты, Бурнаков, и Нептун у тебя в Плутоне. И жена в роддоме, а ты ей изменяешь.

— Жена моя человек серьезный и сейчас ей не до глупостей. Между прочим, я ей по мере сил скромно содействую, поскольку ни в чем не отвлекаю от порученного природой предназначения. К тому же в СоцРосе запрещен секс в дополненной реальности, а я гражданин законопослушный, подчеркнуто верный патриархальной традиции. А потом, мой строгий друг, где в мимолетном соприкосновеньи тел увидел ты измену? Плоть есть тюрьма для духа, прах преходящий и томящийся.

Бурнаков мог убедить кого угодно в чем угодно — это одна из причин, почему в командировку каждый раз отправлялся кто-то другой. Чтобы не идти на поводу у приятеля и ясно очертить свои границы, я откланялся и вернулся домой в одиночестве.

У дверей в общагу меня окликнул дядь Вить — местный добродушный алкоголик без прописки и возраста. Такие нелегально состоят при общежитии каждого ВУЗа. Почти всегда это бывшие студенты, решившие по получении диплома остаться в гостеприимной альма-матер на годик-другой, а потом еще на один, и еще, а дальше бежала под горку череда пахнущих перегаром лет в окружении неуклонно молодеющего студенчества. Говорили, что после диплома дядь Вить готовил кандидатскую по нуклеотидам, но теперь в это не верил даже он сам.

— На Марс, значит? Эт’ хорошо, — одобрил дядь Вить мой план на выходные, выцыганив мелочь и сигаретку. — На «Логосе» летишь? Али на «Центурионе»?

— На «Логосе», — буркнул я. Распространяться о подробностях полета не разрешала подписка о неразглашении.

— Тоже вариант, — кивнул дядь Вить с ученым видом знатока.

— Быстрая машина, — как смог, поддержал я диалог.

— Что немаловажно, надежная, — резюмировал дядь Вить и протянул узкую ладонь интеллигента. Я осторожно пожал нежные пальцы несостоявшегося кандидата наук и уже было развернулся на каблуках, как дядь Вить окликнул меня снова.

— Ты, эта… Короч, аккуратнее там. Чтобы все нормально было.

Не оборачиваясь, я помахал рукой и прикрыл за собой скрипнувшую дверь общаги.

***

Ночью мне приснилось безлунное шоссе с неподвижными звездами, висевшими высоко над головой, прямо по курсу и даже в черной бездне под колесами велосипеда. Я нажимал на педали изо всех сил, потому что пятьдесят миллионов километров — не близкий свет. Дальний свет, если уж начистоту.

Дальний свет. За спиной вспыхнули нестерпимо яркие фары, выстрелив моей тенью в сторону Марса. Бурнаков с девицами поравнялся со мной и гостеприимно распахнул дверцу. Тоже вариант, подумал я и устроился на заднем пассажирском сиденье рядом с Крыской. Машина тронулась, звезды за окнами пришли в движение, замелькали стекляшками детского калейдоскопа. Осмелев, я приобнял тело Крыски, оказавшееся прямым и твердым, как указка. Ладонь ощутила рифленую шероховатость кевларовой оболочки под невесомым ситцем платья. Я решил ничему не удивляться.

— Не вас ли я намедни повстречал на уэнтэшечке — лекции по управлению небесными телами? — бархатно промурлыкал я в нежное крыскино ушко, заныривая рукой под неподатливый кевлар.

— Тело — это скафандр для выхода души в открытый космос жизни, — заученной скороговоркой проговорила Крыска, поправив диоптрии указательным пальцем, востреньким, как безупречно заточенный карандаш.

— Можем ли мы всерьез считать изменой случайное соприкосновение скафандров? — осведомился Бурнаков, нацелившись пытливой бровью в звезду Каф, известную также под именем беты Кассиопеи. Отраженный зеркалом заднего вида, его взгляд излучал вежливое недоумение. Сидевшая в кресле второго пилота Дива залилась хохотом, обнажив перламутровые премоляры без единого кариесного пятнышка.

***

До конца недели я оброс множеством новых социальных связей. Стажеры из минералогии заказали образцы породы из горы, у подножия которой мне предстояло примарситься. Штатный космограф поручил запечатлеть спутник Марса Фобос, для чего всучил под расписку диковинный объектив. Экоаудитор Олечка принесла толстый вязаный свитер для мужа, подавшегося за длинным рублем на трехмесячную марсианскую вахту. Из тумана небытия всплыли шапочные знакомые и случайные знакомые шапочных знакомых, полагавшие передачу приветов и посылок единственной разумной целью моей поездки — или, наоборот, мечтавшие об аутентичном сувенире для своих детей, племянников и внуков. Когда список пожеланий принял угрожающие размеры, пришлось вывесить мемо о том, что заказы на Марс больше не принимаются. Именно после этого на пороге лаборатории возник Али — авторитетный астрофизик, к мнению которого прислушивался сам начупр.

— Салам, брат, — приветствовал он меня. — Как вообще по жизни?

Дальше я выяснил, что Али меня уважает почти как родственника по отцу или даже сильнее и сто пудов не стал бы беспокоить, тем более что слава Аллаху у него самого в натуре нет проблем и он, Али, никому проблем не желает, и наоборот, сам бы в лучшем виде сто раз помог, если бы знал, что мне что-то нужно, но у него, Али, есть дядя — очень уважаемый на Марсе человек, у которого слава Всевышнему тоже все хорошо и дядя там при нормальных делах — смотрящий за галактикой М64, слышал про такую, брат? Из-за козней шайтана вышел из строя импульсный преобразователь, управляющий системой привода самого крутого радиотелескопа, а паршивые шакалы с ближайшей станции наблюдения не дают запчасти, кафиры проклятые, врут что нет в наличии, но Али по-любому в курсе, что запчасти сто процентов есть, потому что это по чесноку, брат, самый крутой локатор в Солнечной системе, и вот он, Али, просит по-братски привезти дяде запасной преобразователь и еще пару книжек по космодинамике, и даже везти никуда не надо, потому что его братья, мамой клянусь, приедут сами прямо на космодром, встретят как родного и кое-что для Али по мелочи передадут, Али сам не в курсе, что там за передачка, наверное сувениры какие-то, подарки-шмадарки, но это же братья, отказать нельзя — обида получится, брат.

***

Накануне старта меня вызвал начуправления. Вместо того, чтобы сухо кивнуть на стул для посетителей, начупр поднялся навстречу с вытянутой для приветствия рукой. Запах слежавшегося табака ударил мне в ноздри.

— Не стой, присаживайся, — а сам уже ласково, но настойчиво подталкивал меня в покойное кожаное кресло для почетных гостей. Сухая кисть цепко сжала мою правую руку чуть выше локтя, словно начупр опасался, что я вот-вот улизну из кабинета. — К старту, стало быть, готов?

Я кивнул, отчетливо понимая, что сейчас будут новые вводные. Уж очень предупредителен был со мной начуправления. Не к добру это.

— Сынок, в полетной программе произошли изменения, — прокуренный баритон руководителя зазвучал психотерапевтически. — Твое участие пока откладывается. Корабль на этот раз стартует, это самое, в полностью автоматическом режиме. Инженеры устранили прошлые неполадки с автоматикой и теперь в присутствии специалиста на борту нет необходимости.

Я заметил, что начальник избегает смотреть мне в глаза. Хороший он все-таки мужик. Всю жизнь проработал на крупнейшем в СоцРосе закрытом предприятии, дожил до пенсионного возраста, но врать в свои девяносто пять так и не научился.

— Товарищ начуправления, — попросил я, стараясь выговаривать каждое слово как можно тверже, — разрешите узнать истинную причину вашего решения.

Начупр вздохнул, взял меня под руку и отвел к окну подальше от письменного стола.

— ОТТУДА пришел отвод, — зашептал, наклоняясь к моему уху. Желтоватые глаза многозначительно устремились вверх. — Из синодального департамента. А ты тоже хорош. Разглашаешь детали полетного задания. Замечен за употреблением в общественном месте в ходе предполетной подготовки. В анкете указал, это самое, регулярное посещение исповеди. А причастие что же? Эх, молодежь…

Начупр разочарованно махнул рукой, оставив меня у окна. Дойдя до стола, обернулся и произнес на этот раз отчетливо и строго:

— руководство мотивы своих решений оглашать не обязано. Впредь настоятельно рекомендую, это самое, неукоснительно соблюдать все положения должностной инструкции — в том числе и те, что набраны мелким шрифтом. Можете быть свободны.

Поговорив с мамой, я выяснил, что она прекрасно справится сама, потому что когда у человека семь пятниц на неделе, на него лучше не рассчитывать, а надеяться надо только на себя и Гришу, который если скажет, то сделает, а не вот это все — то приеду, то не приеду, то снова приеду. Осталось разослать повторное мемо для сотрудников, сделавших заказы, записать для Али видео с извинениями и закончить кое-какую работу. Выходные были полностью свободны.

У дверей в общагу маячила знакомая фигура. Я пошарил рукой в кармане — мелочь и сигареты наличествовали.

— Дядь Вить, — спросил я после того как бомж принял подношение, — как считаешь, Бог есть?

Дядь Вить чиркнул спичкой. Огонек на мгновение озарил его изможденный лик. Страдания иссушили тело старца и наполнили дзеном его душу.

— Только Бог и есть, — изрек он наконец. — Что тебе Марс? У нас тоже все слава Богу. Живи да радуйся.

— Спасибо, — моя благодарность была абсолютно искренней.

В комнате, вытянувшись на кровати, я некоторое время раздумчиво вертел в руках нейроком. За окном в вечернем небе висели сразу три спутника Юпитера, что у нас на Ганимеде считается редким природным явлением. Я решил, что это добрый знак, нашел в списке контактов Бурнакова и нажал кнопку вызова. Мне не терпелось узнать, где живет Крыска, и заодно выяснить ее планы на выходные.