Сын

Старик сидел нога на ногу на табурете у раскрытого окна, постукивая горящей сигаретой о край пепельницы, из которой беспорядочно торчало несколько смятых окурков. Улица полнилась ранними сумерками и по-майски свежими звуками. Вскрикивали мальчишки; издалека застенчиво струилась скрипичная нота; монотонно бубнил соседский телевизор. Внизу коротко тренькнул трамвай и зашумел, набирая ход и постепенно удаляясь, пока не растворился за поворотом. Зашумел? Это вряд ли, думал старик. Эти новенькие трамваи с асинхронным двигателем, прорезиненными колесами и утопленными в дорожное полотно рельсами я называю «бесшумная смерть». Налетают что торнадо и трезвонят в последний момент, заставляя хвататься за сердце. То ли дело старые увальни Линденберги, громыхавшие по этой улице лет 60 назад. Услышит и глухой… Когда этакий железный сундук поутру выползал из депо, жители окрестных домов просыпались без будильника. Да и сама мостовая была еще мостовой в полном смысле этого слова — мощеной крупным булыжником, тяжелым и покатым, привезенным с дальнего скалистого побережья.

Размышляя, старик не замечал ни долгожданной весны, ни порожденного ею веселого гвалта, по которому он должен был соскучиться за зиму. Дом вот соскучился, хотя он, дом, был вдвое старше старика. Кто знает, не последняя ли эта весна? Слезящиеся глаза глядели поверх города, гревшего в лучах закатного солнца ребра двускатных крыш. Привычные и бесполезные стариковские мысли лениво струились вместе с сизым дымом, а ветерок легко подхватывал их, унося куда-то вверх.

— Соренсены будут недовольны, — собеседник старика, сидевший в кресле в глубине комнаты, показал пальцем в потолок.

— Переживут, — сухо обронил тот. — Они там обитают сам знаешь с какого года. Людей, переживших Люфтваффе…   

— Не возьмет и мышьяк, не то что табак, — добродушно подхватил сидевший в кресле. — А ты все тот же, пап. Не меняешься, и это хорошо.

— А с чего мне меняться? Ты вот меняешься потихоньку, как я погляжу. Смотрю, как-то взрослее стал, что ли? Мы с тобой в последний раз когда виделись? Напомни-ка.

— Двадцать пятого августа прошлого года.

— Двадцать пятого августа, — покорно повторил старик. Год уж скоро как. Девять месяцев… год, считай. В августе будет.

Сидевший в кресле молчал, не мешая подсчетам.

— Давай за встречу, что ли, — предложил старик. Поднявшись в два приема с табурета, поковылял к шкафу, где за стеклом угадывалась бутыль с янтарным напитком, окруженная шеренгой крохотных рюмочек. Потянулся за бутылью, подхватил рюмку. — Тебе не предлагаю.

— Понятно, — усмехнулся его визави, наблюдая, как жидкость из бутыли заполняет рюмочное лоно.

— Ну, со свиданием, — опустившись на табурет, старик поднял рюмку на уровень глаз и тут же опрокинул ее в себя. Наморщив рыхлый нос, шумно втянул воздух.

— Со свиданьицем.

Помолчали.

— Сестра твоя знаешь когда у нас была? — старик вертел в руках пустую рюмку, изучая резную вязь на ободке. — Года три тому назад приезжали с Робертом и Дэнни. Постой-ка. Четыре уж скоро будет. И живут вроде недалеко — ночь на поезде и здесь. Приезжай, не хочу. И спать есть где. Но не-когд-да.

Произнес по слогам последнее слово и вновь надолго умолк, разглядывая багряный закат — предвестник завтрашнего ненастья. Солнце в эти часы выкатывалось из-за стены, чтобы вскоре упасть за дальние крыши. В ясную погоду он любил наблюдать закатные шоу, сидя у окна на своем табурете. Сколько их было и ни один не повторился. Великий художник Бог.

— Аннета звонит хоть иногда? — поинтересовался его собеседник.

— По воскресеньям. — Старик не сводил взгляда с терракотовых крыш, словно видел их впервые в жизни.

— Дэнни славный парнишка. Стихи забавные пишет.

— А ты читал, что ли? — старик оставался спиной к собеседнику, но сидящего в кресле это не смущало. Его реплики звучали добродушно и расслабленно.

— Все до единого прочитал, — фигура в кресле усмехнулась. — Разумеется, те, что он поместил на своей страничке.

— Свои-то стишки, поди, и не помнишь, — глухо проговорил старик, потянувшись за новой сигаретой.

— Не помню, — смиренно подтвердила фигура в кресле. — Вот если бы тогда была возможность их опубликовать, тогда другое дело. Теперь ведь как? Что есть в Сети, не исчезает. Интернет помнит все.   

Щелкнула зажигалка. Язычок пламени лизнул кончик сигареты, вспыхнувший красным стоп-сигналом.

— Что-то многовато ты куришь, пап. Поберег бы себя. Кстати, как твоя язва?

Старик досадливо махнул рукой, и в этом жесте читалось сразу все — и бесстрастное недоумение насчет того, для чего и для кого себя беречь, и холодное равнодушие по поводу язвы.

— Как съездили на побережье?

Старик помедлил с ответом. Новые-старые мысли, подхваченные потоками вечернего воздуха, заструились вверх, прямо к Соренсенам. Теперь они будут знать обо мне все. Хотя они и так все знают.

— А ты откуда знаешь? Ах, да…

— Мама выложила фотографии. Ей, кстати, очень идет новое платье. И шляпка тоже к лицу. Очень молодит ее.

— Съездили, — подтвердил старик. — Могилу моей матери проведали, навестили родню. Дядя Виктор, тетя Линда, тетя Эмили, сестра моя старшая. Город детства, как никак. Мы с тобой туда часто наведывались, когда ты был маленький. Если помнишь. Давно это было.

— Да-а-а… — неопределенно откликнулось кресло, соглашаясь не то с давностью тех поездок, не то с тем, что как ни старайся, а всего не упомнишь.

Щелкнул замок, хлопнула входная дверь. В передней кто-то включил свет и под дверью в гостиную нарисовалась яркая желтая полоска. Эй, ты там опять куришь, что ли, донесся требовательный женский голос из прихожей.

— Еще и выпиваю, — громко подтвердил старик, помахал перед собой рукой и затушил сигарету. — Вот и мама пришла.

— Холод, рюмка, дым, хоть топор вешай. Окно-то зачем распахнул? Заболеть решил? — дверь в комнату приоткрылась.

— Здравствуй, мама, — произнес сидящий в кресле.

Женщина осеклась и прикрыла дверь. Я сейчас, сказал старик. Затворил окно и вышел нагонять удаляющиеся шаги. На кухне она обернулась. Глазищи, так ее звали в юности. Удивительный дар, сохранившийся и сейчас — в гневе или радости она вся превращалась в глаза. Он не видел ничего, кроме глаз, в которых стояли слезы.

— Зачем? — шептала она, словно боялась, что сидевший в комнате услышит ее. — Вот зачем?

Старик молчал, опустив голову, как провинившийся школьник. Шепот жены обжигал его. Не смей больше, твердила она убежденно и настойчиво. Его больше нет. Отпусти его. Слышишь? Он неловко попытался обнять ее, но она дернула плечом, отстранилась и подошла к окну. Затем резко развернулась и вышла из кухни. 

Сумерки в гостиной сгустились. Когда женщина распахнула дверь, свет из прихожей озарил обстановку. Фигура в кресле приветливо взмахнула рукой.

— Как дела, мам? Давненько мы с тобой не виделись. А мы тут с папой разговаривали. Поговоришь со мной?

Всхлипнув, женщина подошла к стоящему на письменном столе компьютеру, захлопнула крышку и рывком выдернула из розетки электрический шнур.

— Некоторые изменения могут не сохраниться, — предупредила фигура. — нейросеть залатает пробел, но заплатка есть заплатка.

Отгораживаясь ладонью от источника звука, женщина с силой рванула на себя кабель голографического проектора. Не оборачиваясь на опустевшее кресло, вышла из комнаты и прикрыла за собой дверь.