В который раз то верю, то скудею,
О, боже мой, шаманскою водой
Ты ноги омывал сему плебею,
Готовому за ломаный златой
Фокстрот плясать с арийскими богами,
Божиться, что с тобою не знаком,
Задрав портки, выискивать руками
И тешить шаловливым языком…
О, боже мой! Да разве есть на свете
За что бы я тебе не изменил?
Безмолвствуешь, отец, ты не в ответе,
И я себе чего-то возомнил?
Вот не пойму, могучими руками
Ты охраняешь сотворённый мир?
Или в глазах под черными очками
Насмешливый расчетливый банкир?
Чей промысел – лишь только со своими?
Грехом и покаянием шурша,
Кто жалует подачками сиими,
Благоухающими духом барыша?
Ты кто? Ты где? Ты только страха призрак,
Придуманный ретивою толпой?
Ты как «вобще»? Ты вправду с нами близок?
Ты преисполненный, али пустой?
Молчи, молчун, оно тебе привычней:
Не при мощах, всегда не при делах…
Зато ты в назиданиях отлично
Даруешь вечный покаянный страх.
Неужто лишь презрительность и тленье
Питают твою царственную грудь,
А праведник, оговоренный мщенью,
Сам по себе и лишь бы как-нибудь?
Не может быть, что ты не постигаешь,
Тобою ж сотканный жестокосердный мир,
Набедокурил, и теперь играешь
Навальный и кровавый пир…
Ты есть, конечно, ведь недаром сущий,
Но только из-за сущности твоей
Не пожелают пасынки твои в грядущем
Злокозненных твоих очей.
Никто не видит, на твоем запястье
Начертан Птах, Ешу или Сварог?
Ты до сих пор для нас, распятый в страсти,
Так и остался – не воскресший бог
Ну ладно!
Ну, спасибо!