Из пены или из ребра. Портрет 4. Надя

Добавлено в закладки: 0

—  У-ух, как хорошо!  Водичка классная, бодрит!

Она садится на расстеленное у самой кромки воды покрывало, вытягивает длинные загорелые ноги. Крупные капли морской воды дрожат и сверкают под солнечными лучами на её плечах.

— Подай мне, пожалуйста, полотенце,  чтоб я через тебя не тянулась… Спасибо. А ты не хочешь окунуться?

—  Чуть позже, наверное.  Позагораю немного, согреюсь.

Нет, навряд ли я решусь забраться в воду в начале июня.  Мы здесь начинаем купальный сезон не раньше, чем через месяц.   Но Надя – с берегов сурового Амура,  и наше море кажется ей вполне тёплым для купания  даже в мае.  Впрочем, Надя не купается.  Она совершает заплывы.  Самые настоящие.  Каждый раз, когда приходит на пляж.  И дважды в году  участвует в городском заплыве через Амурский Залив.

—  Может, чаю уже попьём?  — она извлекает из большой холщовой сумки термос. – Ты   до которого часа планируешь здесь побыть?

—  До обеда, наверное. А ты?

— А я …хоть до самого вечера… Вадим всё равно не приедет сегодня. —  На последней фразе в её бархатном контральто появляется металлический призвук.

—  Что на этот раз?

—  К тёще на дачу поехал. С женой и детьми. —  Металл полностью вытесняет бархат.  Она сгребает в ладонь пригоршню камушков и швыряет их в воду.

— Я могу представить себе, каково это.  Хотя, …наверное, нет, не могу.

— Ты знаешь, я уже привыкла. За пять-то лет.  Все праздники — одна, выходные – одна.  В будни – полтора-два часа вечером.  Или совсем ничего, если он устал на работе, и у него нет сил   приехать.  Привыкла… Ко  всему ведь можно привыкнуть,  —  металл в голосе  разъедает ржавчина, делает его похожим на кружево,  совсем хрупким.

— Плохая привычка…

— Знаю.

Она смотрит на море.  Смуглый упрямый профиль   с тесно сжатыми тонкими губами – как с полотен Эль Греко.

— И сколько ещё ты сможешь это терпеть?

— Пока люблю,  смогу. …O-o…. На прошлой неделе, знаешь, что было…Просто какой-то трэш!

Ещё  одна пригоршня гальки фейерверком летит в воду.

— Пришёл, как обычно, вечером, мы посмотрели фильм, полежали.  Потом говорит: «Нам надо расстаться,  я тебя мучаю,  тебе нужно найти кого-то другого,  быть счастливой, бла-бла-бла»…

— Старая песня о главном?  В который уже раз?

— Ну да. Я говорю: «Мне никто не нужен больше, я тебя люблю».  А он: «А я тебя —  не люблю». Собрался  и вышел.

Надя умолкает.  Волны неспешно наползают на берег,  облизывают пёстрые камушки мокрым языком и  отступают с мягким шорохом.

— ..И вот я сижу, как будто меня ударили в солнечное сплетение: не вдохнуть – не выдохнуть, перед глазами темно… А как дверь за ним закрылась, так меня аж подбросило на месте. Я – за ним! Сломя голову! В чём была…..не помню, как успела ноги в сандалии сунуть.  Оля,  как я орала!  Наверное, весь район слышал.  Как я его проклинала! Пнула ограду клумбы так, что она завалилась… Потом накинулась на него с кулаками, визжала,… он обхватил меня, сильно, взял на руки и понёс домой.  Я всё ору: «Ненавижу тебя, ненавижу!», а он мне рот руками закрывает.  Потом стал целовать, ну и потом —  бурный секс…  Через час уехал…. А я осталась, опять одна.

Надя  никогда не мёрзнет, но сейчас она накидывает на дрожащие плечи полотенце. Смотрит неотрывно в морскую даль. Июньское светло-голубое небо с лёгкими перистыми облачками на горизонте встречается с ярко-синей полоской воды.   Надин телефон блинькает оповещением.  Она хватает его и впивается глазами в экран.   Лицо, на мгновение осветившееся надеждой, снова мрачнеет.  Губы кривит злая усмешка.

— Вот, Оль, объясни мне, пожалуйста, —  в голосе снова бряцание металла, —  объясни. Зачем. Слать. Мне. Фотографии. Своих. Детей.  А?!

Она отбрасывает телефон в сторону. Прикрывает ладонью рот, как будто боится, что оттуда выплеснется  яд или пламя.  На среднем пальце руки —  перстень с большим плоским агатом: бабушкино наследство.   Впрочем, от бабушки  не только самоцветы перешли к Наде. Она частенько рассказывает о том, что бабушка в молодости много лет любила женатого,  и что он так и не развелся с женой… У Надиной мамы была точь-в-точь такая же история.

Море шуршит, шепчет что-то,  качает на волнах солнечные блики… С другого конца пляжа слышен заливистый детский смех…

—  Я знаю, знаю, что это плохо, но я ненавижу их!  Потому что он не уходит от жены только из-за детей.

— Думаешь?

— Он так говорит.  Жену он давно уже не любит.  Но ведь когда-то же любил! И вот эти двое детей – как напоминание, как живое свидетельство того, что он когда-то её любил, и из-за этого я ещё больше их ненавижу.

— Надеюсь, ты не говорила ему об этом?

— Нет…Не говорила….

Она  задумывается, опустив голову.

Потом встряхивает ею и смеется:

—  А недавно, знаешь, что было…ой!  Я тебе не рассказывала?  Оля, это просто экшн!  —  Надино лицо  оживает, глубокие  оливково-зелёные глаза    лукаво щурятся,  полотенце – долой с плеч!  —  Вадим забрал меня с работы, едем с ним ко мне домой, и тут навстречу  — представляешь! —  его жена на своей машине!  И она увидела, увидела, что рядом с ним  кто-то есть!  И сразу же, через пару секунд   звонит ему, трезвонит!  Конечно, он ответил, сказал, что коллегу подвозит с работы. Я его спрашиваю:  «А если бы ты не взял трубку?».  Он говорит: «Если бы не взял, Вера развернулась бы через две сплошные!  Она может!».  Представляешь?!

Я тоже загребаю пригоршню гальки и швыряю в воду.

—  И после этого ты веришь, что они уже давно не живут, как муж и жена?

— Он так говорит.  Я ему верю. Как я могу ему не верить?  Если ему не верить, то можно просто сразу пойти и умереть.

— Я сейчас, наверное, сделаю тебе больно… Но… Антону ты тоже верила.  Все три года верила…

— Ну да… Только он и не скрывал, что с женой  спит.  А потом…потом вдруг сделался такой набожный, фу-ты, ну-ты… Обвенчался с ней.  Я всегда церкви стороной обходила, а теперь меня от одного вида этих крестов-куполов  тошнит просто.  То трахал каждую встречную, будучи женат,  даже список  вёл, своих «побед». … Я у него, по ходу, последняя в списке была.  Потому что после меня его   вдруг переклинило:  свечечки-иконочки, венчание с женой,  вместе и в горе, и в радости до гробовой доски.   Тьфу!  Знаешь, была бы моя воля, я бы ему просто осиновый кол вогнала бы в грудь, и камнем голову бы размозжила!

— Надь… я вижу, ты его так и не отпустила….

— Нет!  —  она снова смеется.  Вернее, смеется теперь  только рот.  А глаза темнеют, меркнут.  —  Надо ещё один заплыв сделать.  Пойду домой, когда ты пойдешь…  Начала натюрморт, акварелью,  надо закончить… Не хочется ничего делать, но надо.

—  А что за натюрморт? Покажешь потом?

— Ага. Там полевые цветы какие-то в стеклянной вазе.  Мне интересно, получится ли воду нарисовать.  Маслом вот получалось,  но тут же всё по-другому, с акварелью…. Покажу, да.  Вот тебе всегда хочется посмотреть мои картины, и ты всегда хвалишь… А Вадиму  — всё равно. Он их не замечает даже…

— Ну, может быть, он просто ничего не понимает в живописи…

— Наверное, так. —  Надя грустнеет ещё больше.  Потом, вспомнив что-то, вскидывает голову, встряхивает густыми тёмно-русыми волосами. – А вот Митя – понимает! И Митя всегда смотрит и хвалит мои работы.  И Митя снова звал меня в кино! И знаешь,  я думаю,  что я даже пойду с ним в кино. А что?  Сидеть одной весь вечер и ждать Вадечку, который всё равно не приедет, потому что он на дачечке с женушкой и детишками?

—  Сходи, конечно.  Хотя… бедный Митя, как я его понимаю!  Ждать тебя столько лет, и всё напрасно!  Не боишься, что снова его обнадёжишь?

— Ну я же не виновата в том, что у него такие чувства ко мне… Я ему прямо говорила, и не раз – только дружба.  Он покорно соглашается. Мол, он все понимает, и лучше так, чем совсем никак…

— Конечно. Потому что он в глубине души верит, что в один прекрасный день всё может измениться.

— Наверное, да.  Но измениться не может.  Он классный. Он умный, добрый, внимательный.  Мне безумно интересно с ним разговаривать, обо всём.  Но стоит мне только представить, что он меня целует – бррр….. нееет.   Большее я даже и представить не могу.   А в отношения без секса я не верю.  Я имею в виду, в паре…

— Понимаю.

— А Вадим…Вот порой я так зла на него, так зла, что, кажется, расцарапала бы ему всю рожу… Но я всегда так его хочу…  Я насытиться им не могу, понимаешь? И  стоит ему ко мне прикоснуться, и  я  вся загораюсь, и таю, и забываю обо всём на свете.

—  И забываешь даже, как буквально вчера рыдала, закрывшись в школьном туалете, в то время, как твой телефон обрывали начальник отдела образования и зав бухгалтерией…

— Да, даже об этом!  —  Надя  смеётся, и теперь уже весело. —  Кстати, хорошо, что ты напомнила. Мне в бухгалтерию надо завтра с утра съездить, разобраться с отпускными для учителей, что-то они напутали там.  Эх!

Надя   быстро собирает в узел тяжёлые, влажные волосы,  поправляет бретельки купальника на покрытых золотистым весенним загаром плечах и, легко, грациозно  поднявшись, идёт в воду.  Море ласково принимает её в свои объятья, качает на волнах, словно в колыбели… Вода в море солёная. Как слёзы.  Но от того, что солёная, в ней так легко держаться на плаву.  Несмотря на то, что под тобой – бездна.