Из пены или из ребра. Портрет 2. Лиза

Августовское солнце припекает из всех сил.  Льётся расплавленным золотом на изумрудную листву, на двускатные,  островерхие  крыши  дачных домиков, на деревянные, давно не крашеные заборы.   Раскалённый воздух напоён ароматами каких-то трав и цветов,  но мой нос чутко улавливает в этой симфонии запахов самый любимый  –  флоксы!       Лиза – в широкополой соломенной шляпе, старой мужской рубашке, завязанной узелком на невероятно  тонкой талии, в потёртых джинсовых шортах, и  с большими садовыми ножницами в руках, –   выглядывает из-за угла дома.

– Олечка!  Иди-ка сюда, посмотри, какую красоту мы с  Нюшей нашли!

Я ставлю на землю пластиковую канистру с водой, которую притащила с ручья,  и покорно иду смотреть красоту.  На зелёном листе флокса спит большая карамельная улитка.  А Нюша умиленно смотрит на неё, согнувшись в три погибели, ежесекундно поправляя сползающие с носа очки.

– Лиз, я принесла четыре канистры. Хватит, или ещё сходить набрать?

Лиза задумывается на пару секунд,  потирает  переносицу под мостиком своих очков – почти таких же, как у Нюши.

– Давай ещё две, наверное, если ты не устала.

– Не устала. Я бы  устала на грядках пахать, как вы с Нюшей. А просто гулять туда-сюда – что уставать…

– Ой, что ты, Олечка! – Лиза улыбается, и улыбка её светит из-под широких  полей шляпы, как августовское солнце. –  Мне так хорошо здесь, я от этой работы не устаю совсем, даже отдыхаю! Так отвлекаюсь от всего!  Жалко только,   что мы с Нюшей не можем теперь с ночёвкой приезжать!   Родителей нельзя  оставлять. Папа в одиночку с мамой не справится.

Словно эхом к её словам  звонит мобильный на веранде. Лиза торопится ответить,  на ходу вытирает узкие ладони мокрой тряпкой.

– Да, папуля! Ну, я бежала с огорода, руки грязные были. Да.  Что там?  Ты покормил её? Поела? Сколько съела ложек?  Ой… Ну, ладно, хоть так. А лекарство не забыл?  –  Она переступает с ноги на ногу, трогает носком старенькой кожаной сандалии  какой-то прутик на дощатом полу веранды. –   Да, я сделала всё, как ты сказал.  Помидоров совсем немного будет, но всё-таки что-то будет. Наверное.  Ну, я уж не знаю, почему,  что-то им не нравится  в этом сезоне!… Нет, не поэтому, папуля.   Как ты говорил, так мы с Нюшей всё  и сделали.  Да.  Ты сам-то покушал? Таблетку выпил? Молодец.  Хорошо, я позвоню, как будем выезжать. Не скоро, работы ещё много.  Позвоню. Пока, папуля. Давай. Давай. Пока.

Я ухожу с очередной канистрой к ручью.  У воды так хорошо в жаркий день. Присаживаюсь на деревянные мостки,  наблюдая, как струится хрустальный, играющий весёлыми бликами поток воды… Сидела бы и сидела здесь, хоть целую вечность.

Понимаю теперь, почему Лизу так тянет в это место… Во-первых, здесь прошло её детство, когда родители были ещё молоды и полны сил.  Во-вторых, это действительно какой-то рай по сравнению с  тесной, душной, насквозь пропахшей старостью, болезнью и лекарствами  квартирой,  где Лизе в течение многих лет, день за днём  приходится  поддерживать едва теплящийся огонёк жизни в восковом, почти обездвиженном мамином теле и попутно  вести борьбу с папиными капризами и упрямством….

Каково всё это наблюдать взрослеющей Нюше,  я даже представить не могу.  Хотя, наверное, она уже привыкла. Как и привыкла всё время быть рядом с матерью, словно её тень, её двойник… Раз в месяц она видится с отцом,  но  их отношения больше похожи на отношения брата и сестры. Подруг у неё нет.   Недавно, правда,  подружилась с мальчиком – в театральной студии, где занимается  под руководством  мамы.

Помню,   Лиза когда-то мечтала стать актрисой. Теперь вот ставит спектакли с детьми.  И не только ставит, а ещё и пишет сценарии, и песни к ним, и сама порой играет на сцене  и поёт…  Как ей удаётся всё это успевать, одному Богу известно.  Наверное, Он и пособит.    Хотя сама Лиза в Бога не верит категорически.  Не любит всё, связанное с религией и церковью. Она такая   типично советская девочка из семьи госслужащих,   где в доме всю стену занимал стеллаж с книгами (он, кстати,  по-прежнему  на месте, правда, заполнен теперь больше по Лизиному вкусу – не классикой, а научной фантастикой и фэнтези),  где постоянно смотрели и пересматривали отечественные добрые фильмы о любви и дружбе,  а  Лиза пересматривает их и теперь, стойко  ограждая и себя, и Нюшу от всего современного, западного, авангардного…  Порой мне кажется, что она так и осталась там, в далёком нашем прошлом,  а приезжая на дачу, она и вовсе словно открывает портал в свое счастливое беззаботное детство….

Ручей тихонько напевает свою незамысловатую песенку,  а маленькая птичка, невидимая в густой листве, вторит ему,  немножко задумчиво и грустно. Я отправляюсь в обратный путь со своей ношей.

 

–  Вот, теперь хватит  точно. Отдыхай, Олечка. Можешь вон в гамак лечь, Нюша его привязала… Не надо нам помогать.  Справимся… В прошлый раз  Сеня с нами ездил,  так он знаешь как тут пахал,  мы с Нюшей не  успеем  глазом моргнуть, а он уже другую работу просит!  Вот, что значит  мужская сила!…

Лизины русалочьи глаза – пусть и окружённые уже сеточкой ранних морщинок – сияют, как алмазы,  из-за стёкол очков.  В голосе    начинают явно угадываться  нотки  кокетства и страсти, которые неизменно появляются, когда Лиза говорит о мужчинах, причем, любой возрастной категории.  Нюша же  при упоминании о Севе заливается краской, так, что россыпь прыщиков на лице становится незаметной на общем  фоне  и, сутулясь ещё сильнее обычного,  ретируется за кусты крыжовника.

– Но мы в долгу не остались, конечно! –  Лиза переходит на полушёпот,  чтоб Нюша не слышала,  но оттенок чувственного восторга в её голосе не блекнет.  –  Мы взялись помогать Сене  с учёбой… Оказалось, что там всё очень запущено, а экзамены-то на носу.  Так что я срочно стала учить физику, Нюша – повторять геометрию,  а мы обе – литературу.   Вот, всё лето занимались. Нет, он не просил, конечно! Но он был в такой депрессии и панике к концу учебного года, что ну нельзя было не помочь.    Не знаю, что из всего этого выйдет, но опыт был интересный.

–  Лиз,  что-то   мне  это всё  сильно напоминает… – я качаю головой, тоже стараюсь говорить тихо. –  Не боишься, что история повторится?  То  ты  была для своего Сашки «мамочкой», а теперь Нюшу к этому же  приучаешь…

Я вспоминаю, как Лиза познакомилась со студентом  Сашкой  в институте, где она  работала в библиотеке,   как быстро они сошлись и поженились, несмотря на приличную разницу в возрасте…  Как Лиза после работы, ночами  писала для Сашки курсовые, потом – диплом.   Как потом помогала ему с поиском работы.  Как устраивала для него посиделки друзей с настольными играми…     Впрочем, у неё и  с Витькой,  нашим общим  однокурсником и её первым мужем, был тот же самый сценарий,  –  почти тот же самый,  с разницей в том,  что Витьку она не любила  и  вышла за него назло парню, в которого безумно  и безответно  была влюблена со школьных лет… Ко времени, как появился Сашка, старая боль почти совсем  прошла,  с Витькой  они давно развелись,  и казалось, что всё будет замечательно.  Но второй, юный и любимый  муж, так же, как и первый, предпочитал обществу жены компьютерные игры.  «Я устала созерцать его спину и мелькающий за ней монитор… А ещё устала терпеть его безразличие ко всему… Вот эту его фразу:  Решай ты сама!  Мне все равно». Ей так хотелось чувствовать себя слабой,  чувствовать в муже  свою опору…

Я с досадой обрываю с куста малины сразу несколько листков.   Ну, как ей объяснить?

–  Этот Сеня – вполне взрослый парень, пусть сам решает свои проблемы!  Твоя Нюша сейчас помогает ему, думая, что это его привяжет, но только привязывается ещё сильнее  сама… А Сене захочется всё-таки быть с той,  рядом  с кем он не будет чувствовать  себя слабаком и неудачником. Наверняка.   Не было бы потом слёз…

Лиза кивает:

–  А слёзы уже были.  И не раз. – Она  поднимает руку.  Зеленоватые ручейки вен под сухой, почти прозрачной кожей  сбегают от кисти  к запястью и теряются из виду на полпути к острому углу  локтя. Осторожно поправляет шляпу.   –   Я думаю, Нюша  всё это понимает  сама.

–  Тогда зачем вы это делаете?  Зачем ТЫ это делаешь?  Ты же прекрасно знаешь: всё обычно заканчивается тем, что об тебя просто вытирают ноги.

– Знакомо. – Лиза улыбается снисходительно. –  Но это не про Сеню.

– Уверена?  Вы настолько хорошо его знаете?  Хотя, конечно, я понимаю Нюшу…   Когда  влюблён в человека, очень многого не замечаешь…

–  Знаю. Только в моём случае это уже не влюбленность. Это любовь. А когда любишь, многое видишь, но просто принимаешь, как есть.  Знаешь… когда мы с Сеней играли нашу сцену в «Хозяйке медной горы»,  он сначала был ужасно, ужасно закрыт, скован, и   я не могла к нему пробиться, достучаться … А потом, в какой-то момент что-то произошло, и… между нами возникло что-то…что-то вроде телепатической связи, что-то такое удивительное, невероятное… И я…не могу, просто не могу его отпустить.

Лиза умолкает, кажется, сама испугавшись   своей внезапной откровенности,  хмурит тонкие брови, снова трёт переносицу под очками.  Поднимается и окидывает деловитым хозяйским взором свои маленькие дачные владения…

– Пойду ещё морковку прорву… Отдыхай.

Я не без труда забираюсь в любезно приготовленный для моей особы гамак, что качается   меж стволов двух старых абрикосовых деревьев.  Вдыхаю жаркий воздух, наполненный любимым ароматом флоксов, и наблюдаю из-под опущенных век, как две высокие тоненькие фигурки  в почти одинаковых соломенных шляпах  склоняются над аккуратными грядками… Мать  и дочь. Сейчас – лучшие подружки. Оригинал и копия.  Фигура и вечно следующая за нею тень… Августовское солнце печёт нещадно.  Но осень совсем-совсем близко.