Волшебная тайга (отрывок)

В пятом классе, на одном из первых уроков литературы, ставшая впоследствии многими любимая, учительница Людмила Алексеевна Клюканова, знакомила нас с Пушкиным. Она рассказывала о его детстве, о няне Арине Родионовне, её сказках и вдруг обнаружила, что один из наиболее беспокойных учеников, темпераментный и неусидчивый непоседа странно преобразился. Он сидел совершенно тихо, напряжённо вслушиваясь в рассказ про старушку-няню, внимательно встречая каждое новое слово, новое предложение, а на его милой подвижной мордашке застыло выражение восторженного удивления. Весь класс тоже как-то затих и воодушевлённая этим вниманием учительница с упоением продолжала описывать состояние юного слушателя сказок — будущего великого поэта.

Каюсь, мне в то время было не до Пушкина. Рассказ о детстве поэта, его няне и её сказках поразил меня совпадением с моим детством. Удивление и захватившие воображения воспоминания усмирили мой буйный нрав и вынудили успокоиться.

В учебнике была картинка — кучерявый мальчик, подперев кулачком щёчку, слушает сказки неродной бабушки. Я в его возрасте с подобным вниманием также слушал сказки и также неродной бабушки.

В Советском Союзе, в Западной Сибири была прекрасная страна – Горная Шория. Люди, немало поездившие и немало повидавшие в мире, называли её за красоту Советской Швейцарией. Возможно, ещё и за то золото, которое хранилось в её горах и которое послужило причиной превращения этого чудесного края, в край заброшенных карьеров и бездушного хозяйствования.

Шорцы, местные жители, пошли проторенной дорогой всех малочисленных народов. Под нахрапистым натиском цивилизации они спивались и деградировали не просто семьями, а родовыми кланами, так как издревле жили по-родственному дружно и оседло, не кочевали, а кормились дарами тайги -охотой и рыбалкой.

В нашем подъезде на первом этаже жила такая многоликая и многочисленная семья. Во главе её стояла старуха-мать, здесь же проживали её сыновья со своими жёнами и их дети, её внуки, двоюродные между собой братья и сестры.

Жила семья весело. Летом к ним постоянно приезжали гости -многочисленные родственники. Гостили и уезжали, а им на смену приезжали

другие. Осенью и зимой оставались в семье в основном женщины и дети -мужчины уходили в тайгу – бить кедровую шишку и добывать пушного зверя. Весной и летом эти же мужчины ловили рыбу в бурной и стремительной реке Томь.

Среди внуков был один шкет, звали его Васькой, он был мой ровесник, мы с ним пошли осенью в первый класс, а до этого – летом, подружились.

В самом начале лета, когда дом только заселяли, и никто особо никого не знал, я случайно, болтаясь во дворе и осваивая новую территорию, натолкнулся на неприятную картинку – трое лупили одного. Двое держали низенького мальчугана, а третий старательно отвешивал ему пендалей. Я рос в хорошей, благополучной семье, долго жил у бабушки, которая старательно и незаметно учила меня основам христианства, а дед делал вид, что не замечал это и втолковывал своё видение мира — тоже хорошее и доброе. Благодаря ему я не курю сам, не курит мой сын и не курил мой отец. Но на окраине Новокузнецка, где проживали мои благовоспитанные старики был «Шанхай». Там проживал тот пролетариат, который всегда жил и будет жить плохо и бедно. При любой власти и при любом строе. Им всё равно – какой сегодня праздник и куда надо идти – защищать Белый дом или его штурмовать – главное, чтобы было на  халяву выпить и можно было вволю  подраться. С детьми этих бесшабашных, вольнолюбивых и полукриминальных взрослых я общался. С ними было интересно – они были отчаянно смелы и уверенны в манерах и поступках. Поэтому и я, уверенно с разбега налетел на мучителей, одного сразу толкнул и свалил, другому дал хорошего пинка, а с третьим мы схватились бороться. А затем я познакомился с Васькой. У него тоже были свои особые манеры и своя линия поведения. Он не умел, а поэтому не любил играть в футбол. Крайне неохотно играл в вышибалу и штандер, если там были девчонки, но обожал прятки. И ещё он любил охоту. У этого семилетнего шкета был лук и рогатка и вскоре кошки уже пугливо оббегали наш двор стороной, а воробьи и голуби балансировали на грани вымирания. Он не мог драться, просто не мог сделать больно другому пацану и поэтому терпел обиды, считая жестокость к себе чем-то вроде игры, но откровенно презирал девчонок и просто считал ниже своего достоинства общаться с ними. С ним было интересно. Каюсь, я многое у него перенял. До сих пор я, уже взрослый человек, оглянувшись по сторонам, иногда начинаю мяукать и подманивать проходящего кота. Моя бедная младшая сестричка оказалась виновата в том, что она девчонка и вскоре почувствовала это на себе. Вероятно, в моей не очень удачной семейной жизни лежит плохо скрываемое презрение к женскому полу.

Васька был совершенно самостоятельным. В семь лет он открыто курил трубку и ходил куда хотел и когда хотел. Я ни разу не слышал, чтобы его звали домой обедать или просто потому, что поздно. Однажды я  затащил его к себе в гости, мы поиграли в машинки и солдатиков, а затем моя матушка нас накормила. То, что при этом она решительно прекратила нашу игру, заставила вымыть руки, а Ваську и умыться, а ещё и поучала за столом как надо правильно и воспитанно есть -здорово поразило Ваську. В ходе этих экзекуций он несколько раз дёргался и бросал на меня вопросительно-негодующие взгляды и порывался что-то сказать. Зато, когда мы с ним попали к нему с ответным визитом – уже удивился я.

Прямо с улицы мы с ним прошли на кухню, уселись за стол и чуть-чуть подождали. Затем Васька крикнул что-то по-своему, в глубь квартиры. Пришла девчонка лет 12-13, позвала ещё двух поменьше и так я в семилетнем возрасте впервые попал в ресторан. Мы с Васькой только ели, а накрывали и убирали его сестрёнки.