Строгинский бульвар. 7. Дождь в Строгино

Катя осторожно поставила чашку на блюдце. Короткая пауза перед её ответом показалась Лёшке вечностью, и он весь внутренне сжался, проклиная себя за свою дерзость.

– Да, я одна,  – просто сказала Катя, и он с облегчением заметил,  что лицо её не потеряло своего спокойного, безмятежного выражения. – А что?

– Как же… как же так вышло?

– Да так уж вышло, Лёш.  Просто единственный человек, за которого я действительно хотела бы выйти замуж, женился на другой, вот и всё.

 

Алексей смотрел на неё во все глаза, но по его лицу нельзя было сказать  – догадался он, или нет,  понял или нет.  Лицо его словно окаменело,  взгляд приобрёл какое-то странное выражение, как будто он глядел не на Катю, а внутрь себя.  Рука, сжимающая десертную ложку, застыла над столом.

 

– У тебя мороженое тает!

Катин голос вывел Лёшку из этого короткого транса, он быстро опустил глаза и принялся ковырять ложкой в  вазочке.

– Не так уж это и страшно – быть одной.  Не в лесу же!  И потом, ты ведь сам как-то сказал, что «свобода  превыше всего».

 

Катя говорила весёлым тоном, и у Лёшки отлегло от сердца. Почти.  Что-то в её словах о «единственном человеке», а скорее, в интонации, с какой она произнесла эти слова, задело его, даже причинило тупую боль, и он не мог понять, почему.  Какое он-то имеет отношение к тому «единственному» человеку?  Никакого.  Но почему тогда в нём поднимается злоба против этого неизвестного, незнакомого ему человека,  такая злоба, что вот встретил бы – придушил собственными руками!

 

Официант принёс им счёт, и Лёшка рассеянно слушал, как Катя благодарит этого черноглазого красавца за прекрасный обед. Итальянец, демонстрируя в улыбке все свои тридцать два белоснежных зуба, раскланивался перед Катей и так сверкал глазами, что Лёшке захотелось стукнуть его чем-нибудь тяжёлым.  Но он спрятал раздражение за вежливой улыбкой.  Краснофартучный потомок древних римлян поклонился и ему и проговорил заговорщическим тоном, скосив глаза на Катю:

– Я вам завидовать!

Улыбка сползла с Лёшкиного лица, а Катя, наоборот, рассмеялась в голос и, легко поднявшись, направилась к выходу.

– Какой нахальный тип, – пробурчал Лёшка, догоняя её у дверей.

– Ну почему же? По-моему, он просто потрясающий! – возразила Катя с невинным видом.

Алексей, с лицом мрачнее тучи, распахнул перед ней дверцу автомобиля. Катя внимательно поглядела на него.

– Что-то не так?

– Да нет, всё нормально. Садись. – Он попытался снова улыбнуться,  улыбка вышла кривая.

– Лёш, если ты спешишь куда-то, я могу добраться на метро.

– Никуда я не спешу, садись.

Она покорно села. Протянув руку, положила сумочку на заднее сиденье, расправила платье на коленях. И старалась не глядеть на Лёшку, который сидел рядом, положив обе ладони на рулевое колесо и внимательно глядя на дорогу.

– Куда едем? – спросил он вдруг резко, не поворачивая головы.

– Не знаю, – честно ответила Катя и умолкла.

– Есть одно место у нас, в Строгино… Река и лес…Ну, не лес, так, рощица…Но там очень красиво. Хочешь, съездим туда? Погуляем…

 

Катя молчала. Ей стало вдруг ужасно грустно. Господи!  Если бы он предложил ей это десять, пятнадцать лет  назад, – она почувствовала бы себя на седьмом небе от счастья! Потому что тогда, в юности, она каждый раз подспудно ждала такого вот приглашения.  Поехать с ним вместе куда-нибудь,  побыть наедине, погулять, поговорить…. Как она хотела этого тогда! Но Лёшка никогда и никуда не звал её, не приглашал.  Он даже, казалось,  боялся оставаться с ней наедине, как будто  стеснялся. И Кате как-то передавалось его состояние: эта неловкость, эта робость, это смущение.  Её стесняло его стеснение. Его молчание подавляло её, и она замолкала сама, боясь, что ему будет неприятна её разговорчивость.  Бывало, они всё-таки беседовали, но говорили о каких-то пустяках, какой-то чепухе, а Катя никогда не любила такие вот «лёгкие» разговоры.  «Лёгкие» разговоры  всегда  тяготили её. Особенно, если приходилось вести их с человеком, который был небезразличен.  А говорить с Лёшкой о чём-то серьёзном, о том, что действительно её волновало и интересовало, – никак не получалось.  А как она мечтала о том, чтоб поговорить с ним по душам, узнать его мысли, его чувства, разглядеть, понять, что скрывается за этой обаятельной добродушной маской,   а ещё – дать ему возможность лучше понять себя.

Она попыталась один раз, и что он сказал ей тогда? «Смотри на вещи проще».  Проще. Что ж, она последует его совету. Хотя бы сегодня, сейчас. И не станет ломать голову над тем, почему Алексей до сих пор  гоняет с ней по городу, а не едет по своим делам или домой.  И не станет она думать о том, что дома его ждёт жена с двумя маленькими детьми, и наверняка тревожится и злится.   Ещё совсем недавно, окажись она в такой ситуации, как сегодня, она стала бы журить Лёшку, и уговаривать его ехать домой, и пристыдила бы его.  Но сегодня – нет. Не будет она задумываться об этом. Хватит. Какое ей дело до их отношений? Какое ей дело до того, почему он вдруг решил быть сегодня с ней? Решил, и всё, и это его решение, а не её, и он будет нести за это ответственность, – он, а не она. Смотреть на вещи проще. Какое хорошее правило!

 

Катя взглянула на Алексея. Он по-прежнему сидел, ссутулившись, уставившись на дорогу. Совершенно не похоже на него. Он ведь всегда такой быстрый, стремительный, прыг-скок, и след его уже простыл.   Почувствовав  её взгляд, Лёшка повернул голову. Лицо –  напряженное, но глаза – глаза снова смотрели так, будто он видел какой-то сон…

– Ну, так что? Поедем? – его голос прозвучал немного сдавленно, будто что-то мешало, какой-то комок в горле.

Лёшка и сам не мог бы сказать, объяснить, что с ним сейчас происходит. Простейший самоанализ был ему практически недоступен, поэтому новое, незнакомое состояние, которое он не мог назвать словом,  пугало и в то же время захватывало его. Ему казалось, что если Катя скажет сейчас «нет», он расплачется, как ребёнок.  Невольно он перевёл взгляд на её губы, с внутренней дрожью ожидая ответа. Негромко, без улыбки, она сказала:

– Да.

 

***

-О чём ты думаешь?

-Ни о чём. Просто смотрю. Смотрю, как бежит река… На это можно смотреть бесконечно. Течение воды… оно завораживае

-Ты как-то говорила, что не любишь реку.

-Говорила?

-Угу…

-Удивительно, что ты запомнил.

-Сейчас почему-то вспомнил. Ты говорила, что море намного лучше.

-Гм… Лучше? Как можно сравнивать? Оно просто другое. Бескрайнее, солёное, и не течёт, а плещется…

-Я видел море. В Болгарии. Чёрное.  Красивое…

-Наше море совсем другое.

-Откуда ты знаешь?

-Знаю. Я видела и Чёрное море, и Балтийское, и Средиземное… И Северное, да… Они все такие разные. Наше море тоже особенное,  у него своя, уникальная красота…  Жаль, что ты так и не приехал!

-Я приеду! То есть, мы все вместе приедем,  с Даниилом, с Катериной…

-Нет.

-Почему – нет? Ты сомневаешься? Приедем, вот увидишь.

-Я не сомневаюсь. Я – не хочу.

-Не хочешь?

-Да, не хочу. Не хочу, чтобы она приезжала.

-Хм… Ну, ладно. А почему?

-Лёш, знаешь, все мои друзья и знакомые считают, что я очень мягкий, терпеливый и добрый человек.  Не знаю, со стороны, наверное, виднее. Но даже если и так, всё равно – я не святая.

Алексей наморщил лоб, силясь понять, что она имеет в виду. Какая-то странная, нелепая догадка проклёвывалась в его возбуждённом мозгу, но он никак не мог ухватить её, – так человек с неловкими пальцами не может ухватить кончик нитки, продетой в игольное ушко.

– Кать, я что-то не догоняю… – сказал он честно, и почти в ту же секунду внезапно соединил смысл её последних слов  со словами о «единственном человеке», что она проронила час назад, в кафе.  Его словно окатили ледяной водой с головы до ног, и он с полминуты ошалело смотрел прямо перед собой.

Катя вздохнула и легонько похлопала его ладонью по предплечью.

– Так что, извини, но я вас не приглашаю. А один ты, конечно же, не поедешь. Теперь уже нет. Ты не представляешь, как я… ждала тебя тогда, десять лет назад. Мечтала всё-всё тебе показать… Да, что теперь говорить!

Катя помолчала. Потом заговорила снова, негромко, спокойно, не спеша подбирая слова, словно размышляя вслух, и не сводя глаз с медленного течения реки:

– Знаешь, в жизни есть много вещей, которые можно исправить. Но много и такого, что исправить никак нельзя. А раз нельзя  исправить, значит, нужно просто выбросить это из головы.

Она взглянула на Лёшку и ободряюще улыбнулась ему.

– Нет, Кать…Подожди. Я… просто… я никогда не думал…Ну, не думал, что для тебя это так важно.  Я не думал, что такая девушка, как ты…

– Ну, какая – такая? – перебила его Катя, внезапно почувствовав, как в ней поднимается лёгкое раздражение.

– Ну, понимаешь…тут всё как-то… Кто ты,  и кто – я…  – пробормотал Лёшка смущённо.

–  А что тут понимать! Конечно, понимаю… Ты – столичный житель, а я – провинциалка, да ещё живу где-то у чёрта на куличиках. Думаешь, я не знаю, как вы тут нас, дальневосточников, называете?  Чилимы!  Конечно. И друзьям было бы стыдно сказать, что жена – не местная, из понаехавших…  – Она осеклась, сообразив, что зашла слишком далеко.

Лёшка смотрел на неё, широко распахнув свои светло-карие глаза, ошарашенный её злым тоном, её прямотой.  Он никогда раньше не видел Катю такой.  Она покраснела и отвернулась.  Не следовало ей это всё говорить. Не надо было так его обижать.  Но, что поделаешь! Что сказано, то сказано. Зато теперь он увидит, что она действительно не святая.

– Кать, послушай… Но ведь дело совсем не в этом, – начал было Алексей,  но Катя остановила его:

– Ладно, Лёш. Не будем больше об этом, хорошо? Прости меня, пожалуйста. – Голос её снова звучал спокойно и тихо, как обычно. – Всё произошло так, как должно было произойти. Всё устроилось. Каждый получил то, что он заслуживал.  Скажу даже так: каждый получил то, к чему сознательно или бессознательно стремился.  …Я опять непонятно говорю, да, Лёш?

 

 

Вода тихонько плескалась о берег. Старая берёза, под сенью которой расположились Катя с Лёшкой, чуть слышно шелестела листвой. Где-то в траве глуховато стрекотал одинокий  кузнечик.  На противоположном, низком берегу  сидел парень с удочкой, сидел так неподвижно, словно уснул. А может, и в самом деле уснул.  В тёплом предвечернем воздухе, наполненном ароматами полевых цветов, запахом травы, листвы и речной воды, была разлита томная полудрёма.

Катя закрыла глаза, вдыхая полной грудью. Лёшка молчал. Он сорвал какую-то былинку и долго  наивнимательнейшим образом изучал её, поднеся к самому носу.  Потом отбросил стебелёк в сторону и украдкой взглянул на Катю.  Она сидела, чуть откинув назад голову, и волосы, из которых она вытащила шпильки, мягкими тёмно-каштановыми волнами рассыпались по плечам.  Она сидела так близко, что Лёшка разглядел светлый пушок на её скулах  и россыпь маленьких коричневых родинок на чуть тронутой загаром тонкой  руке. Так близко, что он уловил слабый прохладно-цитрусовый аромат её духов. Странно:    он знал Катю столько лет, но никогда прежде не видел в ней женщину… А вот сегодня, теперь  вдруг увидел.

 

Одной рукой Катя оперлась о землю, другая – лежала на коленях, ладонью вверх, и Лёшка с интересом заметил  квадратик пластыря у основания  большого пальца.

– Кать?

– М-м-м?

– Что у тебя с рукой?

– Вражеские пули изрешетили.

Лёшка подавил смешок.

– Нет, я серьёзно.

– Обожглась вчера, когда пирог из духовки вытаскивала.

– Болит?

Катя почувствовала, как он осторожно взял её руку в свою.  «Вот, начинается…» – подумала она с горечью и, открыв глаза, мягко высвободила руку.

– Нет, не болит уже.  Знаешь, я вчера в Троицком с такой псиной познакомилась! Интересно, он чей-то домашний, или приблудный?…

– А какой с виду?

– Огромный. Лохматый. С большими ушами, и на лбу – белое пятно.

– Так это Пират соседский!  А где ж ты его видела?

– Где…где… Прямо на дороге разлёгся – как его было не увидеть…

– На дороге?!  И он тебя пропустил? – Лёшка уставился на Катю, лицо у него вытянулось, а светлые брови полезли вверх.

– Ну да.

–  Э-э-э…  Так он никогда никого из чужих не пропускает,  лает, пока дядя Миша не выйдет и не утащит его.

– Нет, думаю, ваш дядя Миша и не подозревал, что я прошла, – засмеялась Катя.

– Ну ты даёшь!  Прямо дрессировщица!

– Угу. Укротительница. Просто я люблю собак, и, по-моему, они отвечают мне взаимностью.  А может быть, ваш Пират просто очень умный и смекнул, что вовсе я не чужая. Разве я тебе чужая, Лёш?  –  Катя повернула голову, и снова Лёшка увидел близко-близко её  глубокие печальные глаза.

– Нет, конечно, – проговорил он, чувствуя, как «тяжёлый шар земной» медленно уплывает из-под него.

 

Но Катя уже снова отвернулась, поглядела вверх и вдруг испуганно ойкнула.  Лёшка тоже глянул на небо.  Прямо над ними оно было ещё чистым и голубым, но с запада двигалась громадная свинцово-серая туча. Берёзовая рощица и  луг на противоположном берегу, лишь несколько минут назад такие светлые, пронизанные солнечными лучами, теперь выглядели так, словно были написаны акварелью и сильно размыты.  Там, судя по всему, уже шёл дождь.  Проснувшийся рыбак спешно сматывал удочки и собирался.

– Ёлки-палки! – выдохнул Лёшка, вскочил на ноги и помог Кате подняться.

Прогуливаясь, они ушли довольно далеко от машины, и теперь, если они не хотят вымокнуть, им придётся совершить приличный марш-бросок.

 

Сначала они просто быстро шли, а потом, не сговариваясь, припустили бегом. Туча, однако, несмотря на свою грузность, оказалась проворнее, и первые тяжёлые капли упали на землю, когда до парковки оставалось ещё метров сто.  В какой-то момент Катя немного отстала, и Лёшка, обернувшись, увидел, что она сняла босоножки и, держа их за ремешки, побежала по траве босиком. Всё вокруг быстро потемнело, гдё-то вверху глухо заворчал гром,  ещё и ещё раз,  и крупные капли зашлёпали по листьям деревьев, зашуршали в траве.

 

Держась за руки, как дети, Катя и Лёшка подбежали к машине, и еда успели нырнуть в неё и захлопнуть дверцы,  дождь хлынул как из ведра! Лёшка машинально включил дворники, но в общем-то, это было ни к чему:  автомобиль как будто попал в столб падающей воды, и за сплошной стеной дождя лишь смутно различались очертания берега и рощи.

Алексей посмотрел на Катю.  Она всё ещё учащённо дышала, и по её лбу и щекам медленно стекали прозрачные капли. Вынув из сумки две бумажные салфетки, она, не глядя, одну протянула Лёшке, а другой сама промокнула лицо. Потом пригладила намокшие волосы, скрутила в узел и заколола шпильками.

– Дурацкий климат… – сказала она, глядя на потоки воды за стеклами.

– Но всё-таки мы успели.

– Да, мы успели.

Катя повернулась к Лёшке, и тут он, сам не соображая, что делает, обхватил одной рукой её плечи, другой – талию,  и сильно прижался губами к её рту. Сердце у него колотилось, как тяжелый молот в груди, он чувствовал, как задрожало её тёплое, гибкое тело под тонким шёлком платья. Он ждал, когда её нежные губы ответят ему,  но тут она подняла руки и уперлась Лёшке в грудь крепко сжатыми кулаками.  Он оторвался от неё, медленно открыл глаза и убрал руку с её плеч.

 

– Вот это уж совсем ни к чему. – Катин голос звучал так холодно, будто это и не она сама говорила, а что-то звучало через неё.

Лёшка усмехнулся, потёр ладонью лоб.

– Извини.  Извини, это…само как-то вышло.

– Я понимаю. – Катя отвернулась, чтоб спрятать подступившие к глазам слёзы, и стала смотреть в окошко на дождь.

 

Время стало тягучим, как патока. Минуты ползли, отмеряемые  глухими ударами сердца. Двое в машине молчали. Был только шум дождя. Шум дождя и мягкое постукивание дворников.  Шум дождя и отдалённое рокотание грома.   Ровный, непрерывный шум летнего дождя.  И ещё – её настойчивые, горькие мысли…мысли, которые она хотела, но не могла высказать вслух.

 

Когда серая завеса за стёклами заметно поредела,  все контуры стали чётче, а краски ярче. Туча прошла, небо посветлело  и поднялось, а местами  в его сером холсте уже проглядывали широкие голубые прорези.

Чувствуя тупую, давящую боль в груди, Катя попросила:

– Если тебе не трудно, отвези меня домой…в гостиницу. Пожалуйста.