Строгинский бульвар. 4. Катя и Катерина

«Осторожно, двери закрываются. Следующая станция – Улица 1905 года».  Двери с мягким стуком захлопнулись,  залитая ярким светом платформа проплыла мимо, и поезд, раскачиваясь и завывая, помчался в чёрном тоннеле.  Катя стояла и крепко держалась за поручень, прижавшись головой к своей руке.  Пассажиров в тускло освещённом вагоне было немного.  Кто-то сидел, прикрыв глаза, кто-то  уставился в книжку, подвыпивший мужичок, сжимая в руке свёрнутую в трубку газету, изо всех сил старался сидеть ровно и смотреть прямо перед собой, но то и дело веки его опускались, а отяжелевшая голова клонилась к плечу.  Двое  юных влюблённых, не в силах дотерпеть до дома, беспрерывно целовались, при этом ловко сохраняя равновесие на качающемся, словно палуба катера, полу. Иностранец в застиранных джинсах и с огромным рюкзаком за спиной внимательно изучал цветную схему метрополитена на стене вагона.

Катя закрыла глаза.  Скрежет, лязг, свист, вой, гул, щёлканье… Если прислушаться, получается даже какая-то мелодия. А если вплести в эту мелодию сотни и тысячи мотивов человеческих чувств,  человеческих мыслей, человеческих судеб,  – выйдет целая симфония. Симфония московской подземки. Жаль, что она не умеет сочинять музыку…

Вот и её станция. Катя вышла из вагона. Лето, воскресенье, вечер, и в метро довольно малолюдно. И всё равно  многие куда-то спешат,  мчатся по платформе, перепрыгивают через две ступеньки на эскалаторе.  Кате всегда не нравилась эта нарочитая, показная деловитость и спешка жителей мегаполиса. Пусть её тысячу раз называют провинциалкой,  но она никогда не станет нестись сломя голову по улице или переходам метро, даже если будет опаздывать. Впрочем, она почти никогда не опаздывает, не в её это характере.

Вероятно, её неспешная походка и спокойно-созерцательное выражение лица сразу выдавали в ней не-москвичку, но Катя никогда не испытывала от этого неловкости. Напротив, она всегда чувствовала некое превосходство перед жителями столицы. Почему?  Наверное, потому, что она была праправнучкой людей, которые однажды, давным-давно, в самые трудные для страны времена  отважились покинуть родные, обжитые места, свой дом, свою малую Родину   и пуститься в дальний-дальний путь,  через весь материк, почти на самый край света,  чтобы там, на берегу сурового и прекрасного Тихого океана  начать всё с нуля.

Катя  гордилась своими предками. Гордилась тем, что родилась и выросла у моря.  Она была уверена, что люди, живущие у моря – особенные:  они более эмоциональные, более смелые, более искренние, и в то же время – более романтичные и мягкие, чем обитатели Среднерусской возвышенности, или даже сибиряки.  И ещё, она не раз слышала от других, да и сама стала замечать, что дальневосточники – самые красивые из всех своих соотечественников. Возможно, от того, что здесь смешалось столько самых разных кровей.  А возможно, так действует морской воздух, кто знает!  …Вот и тётя Нина всё называет её красавицей. Ха! Побывала бы она у них в Приморье, посмотрела бы, какие на самом деле бывают красавицы. Катя в своём родном городе – совсем обычная, среднестатистическая девушка в плане внешности.

Но тётя Нина никогда не приезжала и, скорее всего, никогда не приедет к ним. Она так привязана к дому, к саду-огороду, к мужу и детям, теперь ещё – к внукам.  И кроме того – её очень пугает расстояние.  Как-то, лет десять назад, вдохновлённая их очередным визитом и рассказами о Дальнем Востоке, и сильнее обычного раздражённая своими домашними хлопотами и заботами,  она сказала:

– А что! И впрямь надо прилететь к вам в гости! Никогда моря не видела! Только лететь, чай, долго? Сколько? Часа четыре, наверное?

– Нет, почти девять.

– Что??? – тётя Нина замахала руками. – Ой, нет, не полечу! Страшно!!!

И как ни убеждала её Катя, что в самолёте ничуть не страшнее и не опаснее, чем в машине и метро,  этот внезапный порыв к путешествию у тети Нины больше не возникал.

 

***

 

В своём номере гостиницы, перед тем как уснуть, Катя внимательно смотрела на абстракционистскую птицу и синее солнце  и вновь вспоминала слова Нины Михайловны о семье. «А обязательно ли это нужно?  И всем ли это нужно?» Вот уж от кого Катя меньше всего ожидала услышать такое – так это от Лёшкиной мамы, для которой дом, семья, дети, казалось, были центром и смыслом жизни.   А ведь тётя Нина никогда, ни прямо, ни намёком не спрашивала у  Кати, вышла ли она замуж, собирается ли или почему не выходит. Ни разу.  Спрашивали все: подруги, одноклассники, коллеги, родственники, иногда совсем посторонние люди. Непонятно, с какой целью, но спрашивали: интересовались, любопытствовали, заглядывали в глаза, улыбались – недоумённо, сочувственно или злорадно;   пожимали плечами, качали головой;  бесцеремонно и безжалостно лезли в душу.  Катя всегда чувствовала себя беспомощной перед такими расспросами.  Она  то отшучивалась, то огрызалась, то пыталась объяснить, то просто молчала.  Но как бы она ни реагировала, всегда слышала одно:  «Ну, как же так! Надо, надо!»

Она всё ждала – когда же перестанут спрашивать?  Не переставали. А вот тётя Нина – единственная – никогда не задавала этого вопроса. И не потому, что ей было безразлично, – Катя не сомневалась в этом, – а скорее в силу своей прирождённой деликатности. А ещё из-за того, что безмерно уважая Катину семью в целом, всегда была убеждена, что они все поступают так, как считают нужным. Собственно, тётя Нина занимала такую позицию по отношению ко всем своим знакомым  и даже родственникам. Она никого и никогда открыто не осуждала, а если и была возмущена чьим-то поведением,  то выражала свое отношение мягко – скорее как непонимание, а не возмущение.  Поэтому-то  её сегодняшнее высказывание в адрес  Лёшкиной жены  поразило Катю до глубины души.

И конечно, поразило ещё вот это: «А обязательно ли это нужно?  И всем ли это нужно?» – сказала Нина Михайловна о семье. Может быть, нужно и всем, но не каждому суждено. А иногда суждено тем, кому совсем не нужно. Вообще, всё это так сложно, так запутанно, и никогда не найти однозначного ответа.  Утомлённая и убаюканная своими размышлениями, Катя быстро уснула, хотя за окном было ещё совсем светло,  и многие постояльцы ещё и не добрались до гостиницы, а некоторые только-только спустились в ресторан к ужину.

 

***

 

–  Ну, что?  Насмотрелся на свою красавицу?

Катерина сидела в глубоком кресле, подобрав под себя ноги, и исподлобья смотрела на мужа.

– Какую ещё красавицу? – опешил Лёшка.

Он только что вошёл в квартиру, открыв дверь своим ключом, и даже не успел крикнуть жене обычное своё приветствие: «Салют! Салют! Не вижу красных флагов!»

– Не притворяйся, пожалуйста. Ты прекрасно знаешь, о ком я говорю.

– Да я и не притворяюсь. Ты – о Кате, что ли?

– О ней сАмой. Хорошо пообщались?

– Ну…пообщались, нормально. – Лёшка положил ключи от машины на полочку в прихожей и пошёл в ванную вымыть руки.

Когда он вернулся в гостиную, жена всё так же сидела в кресле, угрюмо уставившись  в мелькающий экран телевизора.

– Ты ужинала?

– Нет.

– Так пойдём тогда. Дети спят?

Он приоткрыл дверь в детскую, прислушался и снова плотно закрыл её.

Катерина молчала, поджав свои хорошенькие губки.  Потом спросила, не глядя на мужа:

– Ну и что она?  Всё такая же юная и летящая?

Лёшка поморщился, словно от зубной боли.

– Ты это к чему? Ты ведь сама не захотела идти к матери. Пошла бы – тоже пообщалась бы….

– Да не хочу я общаться с этой… этой… – она не могла подобрать достаточно оскорбительно слова, а может быть, побоялась произнести его вслух. – И видеть её не хочу  тем более.  И чего она  таскается сюда каждый год? Ближний свет!

– Почему – каждый год? По-моему, уже года три прошло, как они с тёть Ларисой здесь были…

– А ты уж и посчитал! Ждал, что ли?

 

Лёшка смотрел на жену широко распахнутыми глазами, хлопал длинными пушистыми, как у девушки, ресницами.

– Катерина, чего это ты завелась, не пойму…

– Да надоело мне, что ты каждый раз после этих визитов сам не свой ходишь, – сказала молодая женщина, не повышая голоса и не меняя интонации. И на гладком, холёном, белом лице  её не было никакого выражения. Только – взгляд исподлобья.

Алексей стоял перед ней, беспомощно опустив руки, и его подвижное  загорелое лицо перекосилось, как у ребёнка, который  вот-вот заплачет.

– Послушай. Ну, что ты опять начинаешь!  Я  тебе двадцать раз объяснял, что Катя мне – как сестра. Ёлки-палки, мы же друг друга тридцать лет знаем!

– Угу. Друзья детства.

– Да не друзья даже. Они ведь не так часто приезжали.

– Конечно.  Зато теперь она зачастила.

– Мать! Прекрати молоть чепуху! – Лёшка повысил голос и тут же осёкся, боясь разбудить детей.

– Чепуху? Ну, конечно, я говорю чепуху, не то что твоя драгоценная Катенька… Я-то университетов не заканчивала… Только скажи мне, почему же она, такая умная и красивая, замуж до сих пор не вышла? Не берёт, что ли, никто?

Катерина растянула губы в ехидную улыбку и впилась глазами в лицо мужа.

– Ой, ну зачем вот ты… Берёт – не берёт… Я откуда знаю…  – устало пробормотал Алексей, опуская взгляд и лихорадочно соображая, как бы успокоить жену, чтоб прекратить это ядоиспускание.

 

Вообще-то, они с Катериной практически никогда не ссорились, а если и случалось, то ему довольно легко удавалось погасить её раздражение и недовольство, потому что причина их всегда казалась ему самому пустяковой и совсем не стоящей того, чтоб ругаться, спорить и обижаться друг на друга. Но  когда жена начинала говорить ему о Кате, Лёшка сразу чувствовал растерянность и смятение. Он словно терял почву под ногами и не знал, совершенно не знал, за что ухватиться, чтоб вернуть свои обычные уверенность и спокойствие и как-то разрядить напряжение, от которого, казалось, вот-вот заискрит в воздухе…. Катерина замечала его состояние и от этого бесилась ещё больше, но при этом не кричала, не плакала, а с совершенно непроницаемым лицом, абсолютно ровным голосом говорила, говорила и говорила всякую ерунду про него и Катю… И продолжала до тех пор, пока он, Лёшка, не хватался за голову и, хлопнув дверью, уходил из дому, чтоб пересидеть этот приступ ревности в  машине.

Да, жена говорила ерунду, но в глубине души Алексей знал, что она отчасти права. Права в том, что Катя очень ему нравится, всегда нравилась, и что он всегда с волнением ждал и ждёт её появления в Москве.  Что ему всегда хочется видеть её и не хочется, чтоб она уезжала.  И в то же время Катерина была чудовищно несправедлива  в том, что считала Катю бывшей Лёшкиной «пассией» и была уверена, что Катя приезжает сюда с единственной целью снова его заполучить.  Конечно, прямо это никогда не проговаривалось, но намёков было предостаточно, чтоб вывести Лёшку из себя.  Его возмущала до глубины души неприязнь и недоверие  жены к Кате, потому что никогда в жизни, ни раньше, ни теперь, Катя не была для него просто девушкой, женщиной, за которой можно приударить, с которой можно «поразвлечься» и всякое такое.  Алексей вообще был не из тех мужчин, которые заводят любовниц, а уж Катя  – та всегда была для него чем-то святым, каким-то почти бестелесным, излучающим свет существом, непонятным и недосягаемым. Кстати, именно поэтому у него никогда не возникало вопроса, замужем она или нет.

Конечно, сам он не смог бы выразить своё отношение словами. Он просто это чувствовал, и чувствовал довольно смутно, даже не до конца осознавая, просто потому что никогда не  анализировал свои переживания… и всё же этого было достаточно, чтоб слова жены вызывали в нём бессильную ярость.  Лёшку мучила его неспособность объяснить Катерине всё это, но возможно, если б он мог объяснить, то сделал бы только хуже:  известно ведь, что многие жёны довольно легко прощают мужьям чисто физическую измену,  но никогда не простят того, что муж считает другую женщину «божеством».

 

Алексей провёл ладонью по лицу  и заставил себя улыбнуться жене.

– Послушай. Давай оставим эту тему. Просто смешно даже. Всё это твои фантазии, ничего нет на самом деле. Пойдём лучше ужинать.

– Я не хочу есть.

– Ну, тогда просто посидишь со мной. Пошли-пошли, – он наклонился и обнял жену за плечи.

Катерина удовлетворённо улыбнулась  и лениво поднялась из кресла.  Она, в сущности, прекрасно знала, что за человек её муж, знала, что он  её любит и  что никогда и ни с кем  ей не изменит… И что бросить семью и детей он не сможет, даже если их супружеские отношения испортятся.  Она и не вышла бы за него, если бы не была в нём уверена.  Но, Господи, как же она ненавидела эту молодую женщину, свою тёзку, из далёкого-далёкого приморского города… Просто терпеть не могла!  Её бесила Катина моложавость,  её манера говорить, вести себя, одеваться, её образованность… Но больше всего её выводило из себя то, что Катя до сих пор не замужем.  С одной стороны, она чувствовала своё превосходство перед ней, – как любая замужняя женщина перед одинокой,  а с другой – её просто  трясло при мысли, что Катя свободна, не обременена детьми, и как ей казалось, может ещё «гулять», кокетничать, перебирать ухажёров… А самое главное – что она может снова и снова приезжать сюда, и Лёшка снова будет нестись, сломя голову, в аэропорт, чтоб её встретить, а потом, когда она уберётся восвояси, ещё несколько дней будут задумываться и отвечать невпопад…

 

Катерина положила Лёшке на тарелку две сосиски, разогретые в микроволновке, залила кипятком растворимый кофе в большой кружке и села за стол напротив, подперев кулачком подбородок.

– Горчица у нас имеется? – спросил Лёшка, откусывая сосиску.

– Не помню. Закончилась, кажется. Надо будет купить. Возьми кетчуп.

– Угу…  Ты завтра что собираешься делать? – Алексей ожесточённо тряс бутылку с кетчупом, не замечая, как подозрительно взглянула на него жена.

– А что?

– Ну так, просто спросил. Везти тебя никуда не нужно?

– А почему ты спрашиваешь?  – Катерина снова смотрела на него  исподлобья. Голубые глаза стали холодными, как лёд.  – Красавицу эту куда-то отвезти надо, что ли?

–  Да нет…  Я хотел с утра на автомойку… А потом – на выставку в Митино смотаться. Поехали вместе?  Малых  матери забросим…

– Не хочу. Что я там не видела, на твоей выставке.

– Пацаны говорят, очень хорошая выставка:  самые последние модели машин…всё рассказывают подробно,  можно даже сделать драйв-тест.  Может быть, присмотрим себе что-нибудь вместо «вольвушки».

– Ну и смотри сам.  У меня два сериала с утра, не хочу пропускать.

– Не хочешь, не надо! – немного обиженно сказал Лёшка,  отхлебнул кофе и,  почему-то вдруг вспомнив Катин рассказ о крапиве, рассмеялся.

– Чего это ты? – нахмурилась Катерина.

– Я? Да так… – ему очень хотелось рассказать ей о своих давно забытых мальчишеских шалостях, которые Катя  воскресила сегодня в его памяти, но он удержался,  зная, что этим только разозлит жену ещё больше.  И он заговорил снова о выставке, потом – об их общих знакомых, и Катерина слушала, поддерживала разговор и даже заварила себе  тоже кофе, хотя обычно пила только зелёный чай.  Казалось, её приступ раздражения и злобы совсем прошёл, и Лёшка  снова почувствовал почву под ногами и вздохнул с облегчением.

Ночью, сжимая в объятьях горячее, крепкое и упругое тело жены, слыша её жаркое громкое дыхание в унисон тоненькому поскрипыванию пружин матраса, Алексей снова растворялся в терпкой, пьянящей страсти к этой женщине – женщине, ставшей его плотью и кровью, матерью  его детей…  но в момент наивысшего наслаждения его как молнией пронзило видение –  мягкий, нежный и немного печальный взгляд тёмных глаз из-под длинных  ресниц… –  и вместе с этим видением он уплыл в волшебную страну снов…