Строгинский бульвар. 2. Желанная гостья

Катя проснулась в четыре утра,  чувствуя себя совершенно бодрой и отдохнувшей. Она ещё дня три-четыре будет просыпаться в такую рань, прежде чем привыкнет к местному времени. Но у этих предрассветных пробуждений есть большой плюс:  собираться можно, абсолютно не торопясь,  не следя за стрелками часов,  без угрызений совести отвлекаясь на разные приятные мелочи, –  и всё равно ты выйдешь на улицу с самыми ранними горожанами и уже до обеда успеешь переделать кучу дел!

Катя сбросила с  себя одеяло,  босиком по колючему ковру пробежала к окну и отдёрнула штору.  Было уже совсем светло, дождь давно прекратился, оставив начисто вымытыми крыши и асфальт, небо почти очистилось, и на горизонте отчётливо вырисовывался изящный, подсвеченный розовым, кажущийся хрустальным  силуэт Останкинской телебашни.  Свежий утренний ветерок слегка шевелил полупрозрачный тюль и овевал прохладой Катины лицо и шею.  «Вороны-москвички  меня разбудили…Промокшие спички надежду убили…  курить»  – пропела Катя вполголоса и ещё раз полной грудью вдохнула утренний воздух.   Нет, курить ей, конечно, не хотелось, зато ужасно хотелось есть.  Где-то в сумке оставались яблоко и половина шоколадки с орехами,  но ещё бы горячего чаю!  Помнится, в самом начале коридора, в  холле  она видела  кулер.

Через пять минут Катя вернулась из своей экспедиции в коридор спящей гостиницы и  совершенно счастливая уселась у окна завтракать и встречать солнце, которое спешило к столице с востока.  Утро. Её любимое время суток:  такое свежее, светлое, тихое, ласковое и многообещающее.   Порой с вечера голова идёт кругом от усталости, проблем  и забот,  и долго не можешь уснуть от тревоги или тоски, и кажется, что всё в жизни  идёт не так, как надо, и что ничего уже нельзя исправить… Но утро всегда всё расставляет по местам, возвращает  силы и вселяет надежду. Каждое утро ты снова заново рождаешься.   А когда в жизни всё хорошо и нет причин для печали, то утро и вовсе настоящий праздник. Вот как сегодня.

По улице проехала первая машина.  Или может быть, наоборот, последняя: кто-то возвращался из ночного клуба. Такой же тёмно-синий автомобиль, как у Лёшки.  Катя на миг представила Лёшкино лицо и улыбнулась.  Они знакомы уже тридцать лет – даже не верится! И с самого детства Катя почему-то знала, была уверена, что они с Лёшкой будут вместе.  Она не думала о этом, не размышляла, не планировала, не мечтала,  это никогда не произносилось вслух, – это просто было в ней  почти на уровне подсознания, – такое же естественное, необходимое и незаметное, как дыхание или биение сердца.  Она взрослела, влюблялась, встречалась, но всё это было мимолётно и несерьёзно.  Любила она – ровной, тихой, безмятежной,  всё растворяющей в себе любовью – только Лёшку.

Алексей очень долго не женился, хотя явно не был обделён женским вниманием, даже наоборот.  А вот к Кате он будто ничего  и не проявлял,  даже, казалось, избегал её. «Привет – привет»,  «Как дела – нормально»  – и помчался.  Иногда, очень редко они всё же разговаривали, но Лёшка при этом всегда смешно моргал и щурился, словно у Кати вместо лица было солнце, на которое больно смотреть.  Катя всё звала его приехать во Владивосток, заманивала морем.

–  Да…надо бы съездить…посмотреть на океан, – говорил Лёшка, вдруг грустнея и задумываясь.  Однажды он совсем было собрался, но в последний момент друзья отговорили его, и он укатил с ними в отпуск в Болгарию – то же море, только во много раз ближе.  А потом… Потом Катя узнала, что Лёшка женился.  Как-то совершенно неожиданно для всех и, может быть, даже для самого себя.   На Катиной ровеснице и тёзке, бывшей стюардессе.  Они спешили расписаться, так как невеста была в положении, и свадьба состоялась в феврале, в Катин день рождения.  Да, хороший подарочек сделал ей Лёшка на двадцатисемилетие.  А может, и действительно, просто хороший подарок. Кто знает?

Катя доела шоколад и скомкала фольгу в ладони. Разве она обижается на него?  Нет, конечно, да и глупо было бы обижаться. Ведь это в её  мире они должны были соединиться, а в его мире всё шло по-другому.  В конце  концов всё сложилось так, как было задумано свыше.  Катя не верила в Бога, но верила в Судьбу, провидение, и иногда ей казалось, что по сути, это одно и то же.

Она с удовольствием допила чай, поставила кружку на телефонный столик и пошла в ванную.

 

***

 

Когда Катя вышла из автобуса в Троицком, было около полудня.  Билет на поезд до Петербурга, куда она собиралась в гости к подруге, был куплен. Кроме того, Катя успела плотно позавтракать в кафе,  взглянуть на новую временную экспозицию в Третьяковке  и пройтись по магазинам.  Погода стояла чудесная, и настроение у неё было отличное.  Она неспешно шла по узенькой улочке,  утопающей в зелени старых деревьев, считая про себя калитки.  Дача Долгушевых была восьмой по счету. Но, не доходя нескольких шагов до их забора, Катя увидела разлегшегося на дороге большущего лохматого пса. «Вот здорово, – подумала она, ещё больше замедляя шаг. – Он ещё, чего доброго и не даст мне пройти,  почует не местную, змей такой!»   У собаки была огромная голова  с треугольными, пушистыми изнутри ушами и раскосые, как у лайки, умные глаза.

– Хороший, – негромко сказала Катя, приближаясь к четвероногому стражу порядка.

Пёс чуть наклонил голову набок, поднялся и стал обнюхивать её ноги, приподнимая носом оборку льняного платья.

– Хороший мальчик, – повторила Катя  ласково. – Умница.

Пёс заглянул ей в лицо, вильнул пушистым хвостом и уселся рядом, подставив широкий лоб под Катину ладонь.  Как ни хотелось ей погладить собаку, Катя всё-таки побоялась, хоть и видела, что  пёс явно к ней расположен и сам напрашивается на ласку. Продолжая называть его разными ласковыми именами, она тихо пошла дальше. Собака улеглась, положив голову на лапы, и смотрела ей вслед.

Катя остановилась у знакомой с детства зелёной калитки и заглянула в сад. Вымощенная плиткой дорожка, ведущая к дому, была чисто выметена и побрызгана водой. Между стволами двух кряжистых сливовых деревьев висел пёстрый гамак. В маленькой песочнице валялись забытые Лёшкиными малышами красное пластмассовое ведёрко и грабельки.  Слева от дома, на аккуратных клумбах белели скромницы-ромашки,  тянулись вверх аристократичные ирисы и  млели на солнце гордые, напыщенные пионы.  Кате всегда приходилось подавлять в себе желание купить для тёти Нины букет:  какой смысл дарить его женщине, у которой в саду целые охапки своих цветов?…

Катя медлила у калитки. Она видела, что окно кухни раскрыто настежь, и ветерок играет белоснежными тюлевыми занавесками.  Немолодая высокая женщина в ситцевом  домашнем платье и переднике, с большим чайником в руке, вышла из дома и спустилась по скрипучим ступенькам крыльца к крану.  Было хорошо слышно, как струя воды бьёт в жестяную раковину и потом – о дно чайника.   …А вода в этом уличном умывальнике всегда холодная, как лёд!  Катя улыбнулась про себя, взялась за медное кольцо и толкнула калитку.   Женщина подняла голову, всмотрелась и, поставив чайник на ступеньку, поспешила навстречу своей гостье.

– Катюш!  Приехал, мой хороший!  – тётя Нина прижала обняла её и прижала к своей большой тёплой груди.

– Тёть Нин, милая! – Катя почувствовала, как на глаза наворачиваются слёзы.  – Как же я по вам соскучилась!

– Я тоже скучала. Проходи, проходи в дом!  Есть, наверное, хочешь?

– Нет-нет, я недавно хорошо поела в кафе, не беспокойтесь!

– Ну, тогда уж будем вместе обедать, когда дед вернётся. На рыбалку с утра ушёл. – Тётя Нина тихо засмеялась.  –  Ходит почти каждый день  и сидит там, сидит…Ничего не поймает, но всё равно довольный возвращается.

– А куда он ходит? – поинтересовалась Катя, усаживаясь на старенькую, покрытую чистым плетёным пледом кушетку.

– Да тут заводь неподалёку…Куда вы с мамой раньше загорать ходили, помнишь?

– Само место помню, а вот дорогу туда сейчас, наверное, не нашла бы…

– Так я тебе покажу, если хочешь. Туда и Лёшка бегал рыбу удить, когда пацаном был. А теперь вот дед в детство ударился. Лишь бы на огороде ничего не делать! – Тётя Нина сделала вид, что сердится, но в её голосе слышалась тёплая нежность к мужу.

Катя извлекла из сумки нарядную коробку конфет и небольшой свёрток, перевязанный голубой шёлковой ленточкой.

– Это вам от меня и от мамы.

Тётя Нина смутилась. Она всегда смущалась, когда получала подарки, когда слышала комплименты,  когда кто-нибудь вызывался ей помочь.

– Ой, ну придумаете ещё! Не стоило, честное слово!  Спасибо, мой хороший.  Как мама-то?

– Отлично. Укатила вот со своей бывшей однокурсницей в Корею, отдохнуть и подлечиться.

– Вот молодец!  А ты…Ты долго в Москве пробудешь?  Может, всё-таки сюда, к нам переберёшься, в гостинице-то дорого…

– Нет-нет! Ну, что же я буду вас с дядь Колей стеснять! Я послезавтра в Питер уезжаю, на две недели, а на обратном пути ещё дня три здесь пробуду.

– Ясно… Ну, ты хоть чаю-то выпьешь?

– Не переживайте, теть Нин. Вы делайте то, что вам нужно. А я помогу, если хотите.

 

Катя привыкла, что Нина Михайловна не позволяла им с мамой помогать ей на кухне, а тем более, в огороде. Не раз они предлагали прополоть или полить её растения, но хозяйка и слышать об этом не хотела: наверное, считала, что им, городским образованным барышням не место на грядках.  А они были вовсе не белоручки, хотя в садах-огородах и вправду, плохо разбирались.  Однажды, у подруги на даче Катя добросовестно выдернула из земли все стрелки чеснока, приняв их за сорняки.

Но  сегодня тётя Нина приняла Катино предложение помочь:

– Если хочешь, можешь пойти нарвать клубники. Вот эту миску, полную. Мне-то наклоняться да приседать уже тяжеловато.  Пирог буду печь. Тесто уже поставила, а вот с начинкой не успела.

 

Потом Катя сидела на кухне за столом  и, раскрасневшись от усердия и удовольствия, очищала ягоды от плодоножек.   Тётя Нина, вытирая руки полотенцем, отошла от плиты и присела напротив своей гостьи.

– Справляешься?

– Угу, уже заканчиваю.

Тётя Нина смотрела на неё с материнской нежностью.

– Гляжу я на тебя, Катюш, и удивляюсь…ты совсем-совсем не изменилась, всё такая же.

– Да что вы, тёть Нин!

– Нет, правда, совсем такая же…девочка.

 

Катя вздохнула. Конечно, она совсем не изменилась. И несмотря на крошечные морщинки около глаз, и несмотря на то, что ей уже приходилось подкрашивать волосы, чтоб скрыть появлявшиеся серебристые нити, ей, в её тридцать четыре года никто не давал больше двадцати семи… Да, она не изменилась.  Но когда ей делали такой комплимент, она всегда вспоминала слова Ирэн из «Саги о Форсайтах»:  «люди меняются, когда живут, а я всё это время не жила, а существовала». Конечно, Кате грех было бы называть свою жизнь «существованием»:  в конце-концов, она построила её так, как сама хотела.  У неё любимая, интересная, творческая работа;  много увлечений;  она часто путешествует и находит время встречаться с друзьями.  Наверняка  такой жизни позавидовали бы многие женщины. Но Катя прекрасно понимала, что имела в виду героиня Голсуорси:  женщина, которая не познала настоящей, взаимной любви,  не испытала радостей и тягостей материнства –  всё-таки не живёт, а существует.

–  Хотя нет, – продолжала тётя Нина, забирая у Кати миску с клубникой. – Изменения всё же есть.  Ты стала ещё красивее.

Катя засмеялась. Забавно, что тётя Нина всегда считала её красавицей.  Её собственная  мать была другого мнения о внешности дочери. Но сейчас Катя не стала скромничать и возражать.

– Стараюсь! – сказала она весело и, взглянув в окно, увидела, как в калитку  входит дядя Коля – в шортах, спортивной панамке и с удочками в руках.

– Явился… – заворчала тётя Нина. – Сейчас битый час будет причиндалы свои раскладывать… Дед! – закричала она в окошко. – Ты давай быстрее там! Катюша у нас!

– Ого-го-о-о! Приветствую! – загудел дядя Коля и замахал обеими руками над головой.

Катя тоже помахала ему в окошко и пошла с тете Ниной за посудой – накрывать сто к обеду.