В квартире стояла особая, предутренняя тишина. Замараев лихорадочно нашел свою тетрадь с рисунком, где были изображены обнаженная девушка и маленький человечек в камзоле. Рисунок был снабжен надписью: «В стране великанов Гулливер был лилипутом». Меняя жизнь, Замараев перевернул тетрадную страницу и, ощущая торжество момента, на цыпочках прошел в кухню. Не включая свет, достал из стола нож Solingen, закатал рукав рубашки и приставил хищное, холодное острие к левой руке. «Не трусь! Давай!»
Взрезая, он неглубоко, но резко воткнул нож в живую веточку вены. Напрягая руку, усиливая кровоток, сжал кулак…
…Этим субботним утром его разбудил телефонный звонок. Звонила незнакомая женщина – приятный грудной голос, спокойные интонации. Через несколько мгновений спину Замараева покрыла испарина.
– …второй режиссер областного театра драмы, – она представилась, но он тут же забыл её имя. Что-то из Федора Достоевского? Да. Филипповна. Настасья?
– Мы прочитали ваш цикл новелл «Курганские подробности» в московском «Литературном дилетанте». Затем ознакомились в газете «Зауралье» с заметкой о вас и о вашем особом, – она улыбнулась в трубку, – Замараевском стиле. С удивлением поняли, что талантливый Иван Замараев живет в Кургане. И мы бы хотели…
Словом, речь шла о том, чтобы он подумал «скажем, до понедельника» и кратко, «скажем, два-три предложения, плюс название» набросал идею «скажем, современной городской пьесы».
– Если ваш сюжет понравится, мы заключим с вами договор, и вы напишите для нас пьесу. Вы согласны?
– Простите, – Иван еле ворочал языком, – я не расслышал ваше имя-отчество…
– Ирина Филипповна, – она опять заулыбалась.
Познакомившись, расстались на том, что Ирина Филипповна позвонит ему в понедельник утром, «скажем, часов в двенадцать» и они договорятся о личной встрече с главным режиссером театра.
Скорчив в далекий трехметровый потолок страшно веселую рожу, Иван дал отбой, подскочил к полке с дисками и выловил из стопки первую попавшуюся пластинку. Улов оказался удачным – Wish you were here, Pink Floyd.
План был такой: умыться, немедленно помолодев, побриться, приготовить завтрак, а затем, всё обдумав, обрадовать родителей. Это, во-вторых.
В зеркале ванной комнаты он с легким недоумением обнаружил помятую, но всё еще моложавую физиономию – в последнее время он ощущал себя значительно старше…
А, во-первых, надо было занять у мамули немного денег. Месяц назад Замараева уволили с работы без объяснения причин. Мысленно он попытался вспомнил, сколько было денег в кошельке? Вышло мало даже мысленно… Вот оно – скудоумие.
Иван поставил на огонь свою прочную тяжелую гордость – настоящую чугунную сковороду, вынул из холодильника масло, яйца и сыр. Вроде бы где-то в низах холодильника были старые помидоры? Желток третьего яйца растекся по сковороде, Замараев поморщился. Глазунья с подбитым глазом. Жадность! Надо было строить яичницу из двух яиц. Он ненавидел растекающиеся по сковороде яйца, но сегодня это не имело значения…
Орудуя отличным немецким ножом Solingen, Замараев нарезал хлеб и сыр. Этот нож ему подарил отец, называя его почему-то «Германским». «Только учти, он как бритва».
Сжалившись, Иван разрезал и посолил пожилые помидоры, подумалось странное: «Смерть – не жизнь, смерть обязана быть достойной». Записать?
Набрал номер родителей. Сообщил мамуле новость, и когда мать возликовала, понизил голос до «подпольного» и страшным шепотом спросил «чуть и чуть взаймы».
– Конечно! – закричала мамуля. – Родители для этого и придуманы! Приезжай!
Завтракая, он с удовольствием вспомнил как месяц назад получил из Москвы невероятное известие – его короткие сюжеты «Курганские подробности» выйдут в столичном издании «Литературный дилетант». «Подробности…» напечатали, он получил не только авторские экземпляры журнала, но и небольшой гонорар. Обналичив гонорар в банке, счастливый Иван тут же поехал в «Ежевику» и потратил всё на деликатесы, затем он заехал к родителям, и они отпраздновали первую его «всесоюзную» публикацию.
Иван вычистил тарелку кусочком хлеба, сосредоточенно доел последний ломтик сыра, чутко прислушиваясь к гастрономическим ощущениям, запил сыр еще горячим кофе. Сложив грязную посуду в мойку, пустил воду, и вспомнил разговор с Ириной Филипповной: «Вы, скажем так, еще молодой литератор…» Улыбаясь, он вымыл посуду, думая о том, что детство многих мужчин заканчивается к сорока годам. И начинается отрочество. Некоторые так и не доживают до юности…
Он убрал постель, сложил диван, выкатил из кладовки пылесос, обдумывать идею пьесы надлежало в чистоте. Иван поменял пластинку на The dark side of The Moon, прибавил звук и тщательно пропылесосил пол.
Год назад умерла бабушка Маша, и он переехал от родителей сюда, на привокзальную площадь, в однокомнатную, но огромную «сталинскую» квартиру. Бабуля до последнего дня мужественно жила «полной жизнью», придумывая себе и поредевшим подругам «светские мероприятия», посещая то больницы, то кладбища…
– Ты повзрослел после сорока, – мамуля вздохнула на грустном его «новоселье», – но всё же начал самостоятельную жизнь.
А он тогда подумал о том, что никогда бы не смог заработать на такую квартиру. Закончив университет, Иван попытался найти работу там же, в Свердловске. Работа была, но надо было снимать жилье. Он промучился так несколько лет, вернулся в родной Курган и устроился в крохотное рекламное агентство «Империя» на мизерную зарплату. Кроме того, подрабатывал в районной газете. Этого хватало на еду и на одежду second hand. Выручали родители – он часто занимал деньги у «богатых пенсионеров». Всё это время Иван сочинял «для себя», безнадежно рассылая свои доверчивые тексты по глухонемым издательствам. И вот – неожиданная публикация в Москве. Затем в местной газете «Зауралье», которую он помнил, как «Советское Зауралье», появилась заметка о нём некоего Ивановского, литературного критика. Ивановский сдержанно хвалил «заметного земляка», отмечая особый «Замараевский» стиль письма. «Тексты Ивана Замараева настоящие, – писал Ивановский, – это как свежее парное мясо. С кровью. Мне даже кажется, что автор, записывая свои тексты, использует красные чернила…»
Иван убрал пылесос. Красные чернила «Замараевского» стиля, надо же… В соседнем Екатеринбурге жил драматург Николай Коляда. И у него есть имя. И есть Коляда-Театр. Замараев-Театр… Нет, не звучит. Он вспомнил как отец, провожая его в армию, напутствовал: «Служи с честью! Не замарай Замараевых».
Иван для чего-то заглянул в тощий кошелек. Как же это по-русски – точно зная, всё же надеяться. Русская надежда – бессмысленная и беспощадная.
Проверил ключи, документы и сотовый телефон, бережно захлопнул за собой дверь и вышел на улицу.
Ну, так. И о чем же будет твоя «современная городская пьеса»? О Кургане и его жителях? Да, хорошо было бы нанести на литературную карту мира новую географическую точку – Курган… Самонадеянно? Но так что же, я и должен быть самонадеян!
Он шел в сторону улицы имени Коли Мяготина, думая о том, что в последнее время родители стали его верными друзьями. Правда, дружба окрепла, когда он стал жить отдельно. Написать об этом? Нужна точная идея. Одно предложение. А лучше – два слова. Два слова, что спасли бы мне жизнь, скажем, во время катастрофы. Это была странная мысль, слова-обереги, жаждущие продолжения, развития, а потому спасающие автора…
Иван прошел мимо небольшого памятника пионеру-герою Коли Мяготину. Сегодня памятник показался ему особенно мертвым. Замараев свернул на Тобольную и вышел к дому родителей, на Въезжую улицу. Улица давно была имени «известного поэта» Сергея Васильева, неизвестного Ивану, но Замараевы по-прежнему называли свою родную улицу Въезжая.
У родителей было обычно, более того – обыденно, и оттого – хорошо. Отличный чай с лимоном. Горячие мамины пирожки. Неспешные ровные разговоры. Родители все ещё были для него бессмертными, навсегда. Как водится, демонстративно тайно, мамуля сунула ему деньги. На ощупь, как водится, он понял, мать дала ему больше того, что он просил.
Поговорили о погоде, о том, что отец не поехал сегодня на рыбалку «из-за твоей радостной новости», а мать не посетила рынок. По субботам мать выбирала на рынке телятину, отец удил рыбу. Родители строго хранили свой выверенный образ жизни, в котором было два смысла: сын и распорядок дней. Среди прочего, мать громким доверительным шепотом сообщила ему о том, что им с отцом опять звонила Вика Натрусова, бывшая их соседка.
– Спрашивала, не женат ли ты? Она сейчас директор огромного магазина…
– Не будь эгоистом, – поддакнул отец, – мы с матерью хотим внука. Или внучку. Нам все равно, главное, чтобы внук.
Иван, кивая, пропускал мимо ушей родительские разговоры, настроение отчего-то затуманилось, ему казалось, что всё отвлекает его от идеи пьесы. Он попытался представить себе второго режиссера, эту Ирину Филипповну. Судя по голосу, она молода. А хороша ли она в постели? В широком смысле слова, разумеется. Общительна? Привлекательна? Возможно даже, что она притягательна – редкое женское… или женственное?.. качество, не зависящее от красоты и возраста. Закручу с ней роман во время репетиционного процесса. И вставлю этот роман в рассказ. Роман в рассказе. Иван не мог допустить мысли, что репетиционного процесса не будет.
После родителей Замараев зашел в «Ежевику», выбрал самое вкусное: банку красной икру, семгу, буженину, кусок копченого гуся. Представлялось так: приготовлю на два дня еды, буду есть, слушать музыку, пить кофе и думать над пьесой. Выбирая продукты, он прикидывал, позвонить Алёне? «Поработаешь музой?» – «В кухне?» – «И в кухне тоже» – «Я подумаю» – «Подумай»
Позвонить Виктории? «Привет, Вика! Помнишь соседа с третьего этажа?» – «Конечно, помню!» Или даже: «Я тебя и не забывала!» – «Поработаешь музой?» – «Что-что?»
Нет, история Виктории Натрусовой не на два дня. Натрусова серьезная девушка. Натрусова для прочного настоящего брака. Про «музу» она просто не поймет. Муза, любовница, хозяйка, жена. Алёна? Вика? Таинственная Ирина Филипповна?
– Не надо говорить писинки! – строго сказало своей маме ангелоподобное существо лет трех, с неподдельным интересом юного натуралиста рассматривая апельсины. – Это детское. А надо говорить по-взрослому: «Писины»!
Он с улыбкой положил в тележку апельсины, подошел к кассе и услышал фразу:
– У меня два неустроенных сына от четырех мужей…
Беседовали, вероятно, подруги, женщины средних лет.
– …жить не хочется.
– Ничего страшного, многие так живут.
Замараев мгновенно подумал: «Взрослые слова» и «Жизнь многих» – отличные заголовки. Запомню и то, и это, пригодится. «Думать заголовками» – проклятие пишущего человека.
Иван достал деньги, убедился, мать дала ему много, вероятно, всю свою пенсию. Ничего, придет время – отдам. Он рассчитался, вышел с пакетами на воздух и вызвал такси, подумав мимолетно, дешевое такси – привилегия провинциальных городков…
Нужна такая идея, которую бы приняли сразу, мгновенно. Не надо звонить Алёне. Не надо звонить Натрусовой. Вика Натрусова – директор магазина… Нет, не так. Виктория Алексеевна – директор «огромного магазина». Интересно… Они не виделись лет десять. Или восемь? Она была замужем, развелась. Детей нет. Сейчас, по словам мамули, она хочет его видеть. «Очень хочет». Девочка с пятого этажа: черная челка, упрямый взгляд, коленки в пятнах «зеленки», писклявый голос. Сейчас девочке тридцать пять. А тебе самому, брат, сколько?
Дома он поставил Led Zeppelin, их первый альбом. Аккуратно разложил на кухонном столе продукты и стал вдумчиво готовить. В программе были: борщ с копченым гусем, котлеты по-киевски, картофельное пюре, салат. Мороженое, апельсины и кофе – на десерт.
На готовку ушло полдня, он прислушивался, но ожидания были тщетны – нужные слова не пришли. Трепетно переворачивая на сковороде котлеты, Замараев вспомнил разговор с редактором районной газеты.
– Название произведения должно быть коротким, емким. Из пяти, а лучше из трех букв, например, – редактор замер…
Он долго и напряженно обедал, потом слушал музыку, пил кофе и сидел перед компьютером, бессмысленно вглядываясь в монитор, всё казалось пустым.
Некстати позвонила мамуля и энергично осведомилась: «Как идут дела? Можно, я сообщу о твоих успехах Виктории?» Иван раздраженно что-то промычал в ответ, в том смысле, что «делай как знаешь». Мать, понимая, смущаясь повесила трубку. Стало совсем худо, и он вызвал такси. Глупо сидеть дома, особенно с деньгами, особенно, когда ничего не лезет в голову.
Решил поехать в Кино-Бар, в кинотеатр «Россия». Был в этом баре два раза. Второй раз пришел ради улыбчивой молоденькой официантки с восхитительной, еще девичьей грудью. Рассказы Владимира Набокова, черная икра и девичья грудь – вот та ядерная триада, что пока волнует и делает тебя отчасти бессмертным. Он попытался вспомнить цвет её глаз… Синие? Серые? Склероз? Какой склероз, идиот? Ты почти неприлично глазел на её грудь. Может быть, она поможет мне? Почти неприлично? Смешно…
В такси он раскрыл тетрадь и записал то, что давно хотел записать: «ГУЛаг, водка, Пушкин, авось, Волга, Калашников, Sputnik, погром, Сталин, Perestroika, сума, Толстой, пятая колонна, Победа, враг народа, Сибирь, иностранный агент, Гагарин, тюрьма – сакральные слова России». Написать об этом? «Сакральные слова России». Подумалось, приехал, банальнее некуда.
– Приехали, – подтвердил таксист.
В баре ненавязчиво играла музыка, что-то из Café del Mar, прекрасно пахло молотым кофе, и, кажется, корицей. Он занял столик у окна. Ему не повезло, заказ приняла другая девушка. В ожидании бесконечного кофе, он перечитал написанное в такси, бездумно взял карандаш. Зажужжала кофемолка. Просыпалась мелочь. И тут же – женский смех в отдалении.
Было так… Они решили провести вместе ещё одну ночь, и наутро объясниться. Это мучило его. Забываясь, он пытался подобрать какие-то последние решающие слова, измучившись, отключился, так ничего и не решив. Очнулся один. Сразу понял – один. А рядом, на подушке отрезанная грива, роскошные её волосы – на, забирай. Как голова врага, как трофей, на память. Он содрогнулся… И никаких объяснений, и никаких слов.
Глядя на мальчишескую стрижку новенькой официантки, Замараев мгновенно придумал эту её историю. Ему показалось, что нечто подобное он уже где-то читал… Или слышал по радио? Какой-то ночной эфир? Где? Что? Нет, не помню…
Когда ему принесли кофе, он прикрыл салфеткой набросок обнаженной женской фигуры, решающих слов по-прежнему не было, и он порисовал. Вначале был рисунок…
О чем они думали той ночью, перед расставанием? О чем вообще люди думают по ночам? Обо всем. Но в итоге: «Что буду делать завтра?» В этом «завтра» и есть ощущение бесконечности жизни… Сюжет «Бесконечность жизни»? Записать?
После третьей чашки кофе, Иван дорисовал рядом с голой девушкой крошечного человечка в камзоле. Подумав, написал: «В стране великанов Гулливер был лилипутом». Настроение испортилось окончательно, он расплатился и вышел из бара.
Сходить в храм? Неопрятные нищие старухи, тяжелый запах свечей, тишина, давящая тревожными шорохами… Поговорить с батюшкой?
«Что с тобой?» – «Отец Николай, ничего в голову не приходит, а я, между тем, хочу написать гениальную пьесу» – «Между тем, ты, сын мой, ничего не напишешь»
Представляя себе этот диалог, Иван подумал, а ведь батюшка прав, «между тем» вряд ли что-то получится, необходимо время, во всяком случае мне. Батюшки всё знают. Ответы на все вопросы знают три категории граждан: дети, сумасшедшие и батюшки…
Он остановился возле киоска «Роспечать», разглядывая сиротские газеты и женские обложки журналов. Замараев помнил этот киоск по своему детству, киоск «Союзпечать». Союз… Несколько лет назад он помогал отцу покупать стиральную машину, и папа сказал тогда: «Знаешь, у меня такое ощущение, что Советский Союз пал для того, чтобы у нас с матерью была вот эта итальянская стиральная машина» Отец так и сказал: «Пал…»
Кто-то суетливо чихнул, затем деловито обнюхал Ивана. Посмотрев под ноги, Замараев увидел доброжелательную улыбающуюся собачку с напряженной хозяйкой на поводке. Хозяйка дернула поводок:
– Идем отсюда. Это не наше!
Люблю людей, среди них водятся собаки и женщины. Записать бы… К чему?
Не паникуй. Ещё есть вечер, есть борщ с копченым гусем. Есть Led Zeppelin и спасительное воскресение. В конце концов, есть котлеты по-киевски. Всё сложится само собой. Или не сложится. Или всё же позвонить Алёне? Придет к тебе твоя пара слов, вместе с Викой и придет. Утром она сварит мне кофе… С Алёной хорошо, спокойно, как с родителями. А как бы тебе было с надежной Натрусовой? Ещё спокойнее. А любовь ли это, когда спокойно? А что такое любовь? А разврат? Не знаю, знаю только, что любовь уходит. И разврат уходит. А спокойствие остается до конца. До доски. Как у родителей.
Замараев записал в блокнот: «Добротная Любовь – чудесное сочетание фамилии-имени». Пригодится…
– …Отчего бы вам не встретиться? – как бы «между строк» подсказывала мать, – у тебя теперь есть собственное жилье. Да и Вика не из бедных. И выглядит отлично! Лет на тридцать.
Смысл между строк… А как сделать так, чтобы смысл был в строках? Вот задача…
Он подумал о том, что всё в его жизни случилось слишком поздно: бабушкина смерть и наследственная квартира (Боже, прости меня, несчастного атеиста), первая публикация в Москве, Алёна, заявка на пьесу, возможная Натрусова… Болван! Всё в жизни случается не раньше и не позже, а точно в срок. «Опоздания в точный срок». Каково? Для названия пьесы? И в точный срок, опоздав, ты женишься на победной Виктории Натрусовой.
…Ночью он толком не спал. Ворочался, силясь унять тихую истерику. Вспомнил неторопливые и бесстыдные, многое умеющие из запретного, руки Алёны, улыбку её раскрытых губ, короткую стрижку – после той истории она больше не отращивала прежнюю гриву. Вспомнил свое недельное пьянство до беспамятства после её аборта. Куда всё это деть? А жить с этим? Многие так живут. Да, но я – не «многие». Записать? Станет легче?
Он проснулся окончательно. Было три утра. Тяжело встал, повлекся в кухню и поставил на огонь обманчиво спасительный кофе. Незаметно накатило вязкое ощущение бессилия, немоты. Напиться? Водка ведь помогает трезво мыслить. Нет, через это я уже проходил. Выйти, прогуляться? Посетить злачные места ночного Кургана? Закусить? Пир вовремя… Позвонить друзьям? Мои друзья… Вороватые законники и воры в законе. Поэтические женщины и женственные поэты. Степенные академики и академические стипендиатки. Политизированные уборщицы и уборщики политиков… Господи, кого только нет среди моих друзей! И это надо бы записать… Лень. Лень записать, лень думать, в итоге – лень жить.
Почти медитативно пил кофе. Между «записать это», «позвонить друзьям» и «выйти прогуляться», он выбрал прогулку. Медленно оделся. Проверил телефон, деньги, документы, ключи от квартиры и вышел за дверь. Всегда идите туда, где темно и страшно – там интересно.
В меру освещенная Станционная улица была тихой, по летнему уютной. Изредка мимо Замараева деловито проносились автомобили. Он отчетливо слышал далекие звуки близкого вокзала. Возле небольшого, наполненного светом магазина стояли два парня и девушка. Молодые люди о чем-то оживленно разговаривали. Девушка, задирая голову и целясь в Луну, курила, пуская в ночное небо струйки седого сигаретного дыма.
– …американцы, конечно, не были на Луне, – услышал Замараев обрывок фразы.
– Точно, – подхватил Замараев, – Америки вообще нет. И, кстати, Земля плоская. Я как-то сидел на краю, свесив ножки, и вдруг увидел внизу гигантские, тихо шелестящие уши одного из слонов…
– А ниже, в бесконечном океане плавала колоссальная черепаха, – подхватила, соглашаясь, девушка, – я тоже видела. Именно так и устроен мир, да…
Надо же, улыбаясь про себя, Иван пошел дальше по Станционной, бывает же такое – они поняли друг друга мгновенно. Парни думают о ней. А она теперь будет думать обо мне. «Так устроен мир».
Завязка, развитие, финал. В композиции текста всё важно: финал, развитие, завязка. Но хорошо, когда можно убрать развитие, сталкивая завязку и финал. Ещё лучше, если можно обойтись без завязки. В идеале – финал тоже не нужен. Идеальный текст – это чистый лист. Думая про идеальный текст, он вспомнил, как днями с наслаждением листал Орфографический словарь, издательство «Просвещение», 1973 год. Все слова в словаре были без опечаток и ошибок, включая «отнюдь» и «фильдекосовый».
Он побрел в сторону Пригородного вокзала…
Мне сорок три года, а я не знаю, чего я хочу? Когда я повзрослею? И надо ли мне взрослеть? О чем писать? И надо ли мне писать? Какая женщина мне нужна? Или мне нужно быть одному? Отчего женщины любят только успешных? А что делать человеку, если он родился неуспешным? Не неудачником, а именно неуспешным. Что делать, если ты ошибается даже в прогнозе погоды на вчера? Как быть успешным? Как быть услышанным? Что важнее? Вероятно, все ответы знают только ангелы, но к ним надо еще удачно попасть…
Увольнение с работы, занятые у родителей деньги, хорошенькая официантка из Кино-Бара, Алёна, Вика Натрусова, Ирина Филипповна, собачка с хозяйкой на поводке – всё это, вроде бы, отвлекало, путало мысли, но, вместе с тем, он понимал – в этих частичках его жизни был ключ к успеху. А успех был необходим. В сорок три года успех просто необходим…
Он не знал, о чем будет его пьеса, чувствовал только – находка рядом, и сейчас главным было не сойти с ума. Замараев думал об этом, подходя к дому.
В квартире стояла особая, предутренняя тишина. Он нашел свою тетрадь с рисунком, где были изображены обнаженная девушка и маленький человечек в камзоле. Рисунок был снабжен надписью: «В стране великанов Гулливер был лилипутом». Меняя жизнь, Замараев перевернул тетрадную страницу и почему-то на цыпочках прошел в кухню.
Не включая свет, он вынул из аптечки вату и пластырь. Йода в аптечке не обнаружилось. Ерунда. Он приготовил чистую кофейную чашку и зубочистку. Достал из стола нож Solingen, закатал рукав рубашки, вытянул левую руку и, примерившись, приставил острие к руке. «Давай! Не трусь! И запиши первое, что придет в голову» Взрезая, он неглубоко, но резко воткнул нож в беззащитную живую веточку вены и тут же пожалел об этом. «Глупо. Дурак!» Боли не было, он только ощутил неприятную прохладу. Усиливая ток крови, напрягая руку, он сильно сжал кулак, подставляя под торопливые и частые капли кофейную чашку.
Нет, всё верно. Остановить мгновение, задержать уходящий шанс можно было только настоящим – кровью, а не чернилами. За слова-обереги, сохраняющие жизнь, надо платить частью жизни. Жаль йод куда-то задевался…
Капли превратились в тонкую струйку. Замараев немного испугался, чашка быстро наполнилась. Иван зажал рану комком ваты, затем неуклюже залепил вату пластырем. Сел за стол, неловко обмакнул зубочистку в чашку с кровью и бездумно, но старательно вывел на чистом тетрадном листе ученическими поблескивающими буквами: «Спина зрителя». Открыл скобки. «Идея пьесы». Закрыл скобки.
Порез на руке заныл. Замараев почувствовал – вата под пластырем набухла кровью…
Ниже он написал: «Сомнения и страдания автора. И главный страх режиссёра – увидеть спину уходящего зрителя».
За окнами было уже светло. Подумав, он поставил дату завтрашнего понедельника.
Впереди было целое воскресение – вечность…
(Москва – Курган, Кино-Бар к/т «Россия» – Москва, 13 сентября, 1 ноября 2016 г.)
Автор публикации
