— А она молодая? — спросил про меня у своего друга юности Коли Никифорова поэт Игорь Григорьев, подписывая мне свою книгу стихов: «Дружески и сердечно от автора. 1990 год».
Николай Николаевич Никифоров — уроженец Плюссы, родился в 1925 году, учился в школе, а потом… Потом война. В оккупированной фашистами Плюссе Николай вместе со старшим братом Алексеем примкнул к партизанскому движению, лично участвовал во многих операциях, проявляя смекалку и находчивость.
Участие в подполье сблизило его с руководителем группы партизан- подпольщиков Игорем Григорьевым, ставшим после войны одним из самых крупных псковских поэтов.
Их судьбы, переплетённые войной, очень похожи. Их многое роднило. Это любовь к своему краю, своей малой родине, которая отражалась во всём, к чему бы они ни прикасались. Оба, по какому-то роковому совпадению, потеряли на войне старших братьев, также участвовавших в партизанском движении, Игорь — Льва, Николай — Алексея. Позже старшего сына Николай Никифоров назовёт в честь погибшего брата. И станет он лечить людей так же, как станет лечить людей сын Игоря Григорьева, известный сегодня врач и богослов Григорий Григорьев. И учиться после войны Игорь и Николай поедут в самый прекрасный город на свете — Ленинград. Игорь поступит в Ленинградский университет на филологический факультет, а Николай — в техникум железнодорожного транспорта. И будет потом очень интересная жизнь… Но это будет потом. А пока война… И дружба… Как же она ценилась и проверялась на войне, порой очень жёстко. Сам помирай, а товарища – выручай.
Да, тогда была война, оккупация, было страшно, но ведь жизнь не прекращалась. Меня никогда не переставало удивлять, как ветераны — бывшие бойцы, прошедшие жестокую школу войны, обладают такой тягой к жизни. Может быть, именно потому, что война их очень крепко когда-то зацепила, каким- то шестым чувством они понимают, как надо беречь эту жизнь. И это чувство остаётся с ними до самых последних дней.
Никогда не забуду, как заботливо ухаживал Николай Николаевич за своей престарелой матерью, приехав уже в 80-е из города Златоуста, что на Урале, где он тогда жил. Да, и любил он Плюссу, скучал. Родина. И остался бы в ней насовсем, но там жена, дети, внуки. Там — вся устроенная жизнь, а тянет сюда, в родные места. Да, и сердце нет, да и вспомнит — мама. А потом, когда мама станет совсем немощной, он приедет сюда и будет с ней до самых её последних дней.
На войне с его мамой в оккупированной Плюссе был случай, который говорит о недюжинной стойкости русских женщин. Про зверства фашистов здесь до сих пор вспоминают с содроганием. Фашистский режим отнял у людей всё, в том числе и весь домашний скот. Но были среди всей этой мрази и чудесные моменты, выбивающиеся из общего ряда. Николай Никифоров вспоминал, как однажды в дом к его матери зашёл фашист, чтобы забрать единственную оставшуюся козу. Но не тут-то было. Тётка Шура, никогда не отличавшаяся покладистым нравом, поняла, что, отдав козу немцу, потеряет единственную кормилицу, спасавшую от голода. Возник спор. Немец своё — отдай, она своё — не отдам, рискуя, что её тут же может он расстрелять… И вдруг взгляд у фашиста упал на висевший в прихожей портрет Лёши- сына. Немец спросил: «Воюет?» Она ответила: «Да». Он вздохнул, может, вспомнил о своей матери, оставшейся в Германии, покачал головой и вышел восвояси.
Коля Никифоров был в это время очень далеко от родного дома. И не где-нибудь, а во Франции. Францию он узнал не по Елисейским полям и Монмартру, а по колючей проволоке концлагеря. Перед отправлением прошёл так называемую особую сортировку. Она заключалась в следующем: строили всех в ряд и выбирали — кто поздоровее вправо, на отправление, а кто послабже — влево, там, на работах, «дохлые» не нужны. И бывало, разлучали родных людей. Николай Николаевич рассказывал, как на его глазах разлучили мать и малолетнюю дочь. После такой сортировки долго слышала плюсская земля, как будто из недр своих, вырывающиеся крики и стоны, разрезанная по-живому, по тому, что было святее святого — раскроенный по жилам человеческий род.
В концлагере приходилось работать до седьмого пота, недоедая и недосыпая, и, возможно, потому на всю жизнь сохранилась у Николая Никифорова привычка трудиться. Даже находясь уже в очень почтенном возрасте, он не бросил эту, надо сказать, не самую плохую привычку, работая и в Плюссе, пока ухаживал за мамой, и в родном Златоусте, преподавая в техническом училище.
Победу он встретил со слезами на глазах. Тут была радость за то, что победили, и боль утрат. Но было и то, что некоторые сейчас не хотят признавать. Это клеймо, закрепившееся за всеми, кто был в плену, и именно за границей. Узники концлагерей, страшнее быть не может ничего. И если бы ту конторскую крысу, которая решала пущать или не пущать, определить бы хоть на денёк в условия концлагеря… Та же сортировка, как у немцев. Фильтрация. Но там, у немцев, а здесь — свои! Война закончилась. Война началась! Первое, что ему сказали в райисполкоме, когда он пришёл восстановить документы: «Ты — враг народа! Тебя надо посадить! Неизвестно, какой деятельностью ты там занимался!» Это вызвало в тогда ещё очень молодом человеке, но с поседевшей от боли и ран душой, ярость от несправедливости слов. Вместо благодарности и сочувствия было, как всегда, выражено недоверие, что соответствовало характеру того времени и строю. И может быть, болезни сердца, преследовавшие Николая Николаевича, берут начало из того времени, когда он услышал это: «Ты — враг народа».
Выражение, не дававшее многим советским людям спокойно жить и продолжать строить «счастливое светлое будущее».
Мой рассказ не о герое Великой Отечественной войны, а о простом человеке, пережившим это лихое время, пронесшим со страной все её боли и радости, победы и поражения, не свернувшим с пути, оставшимся верным своим идеалам до конца. Но простом ли? Да, он не совершал подвига, равного подвигу Александра Матросова, он просто в силу возраста не смог бы это сделать, когда началась война, ему было 16 лет. Но то, что судьба предначертала ему — участие в подпольной организации, плен, а затем — ярмо «враг народа», позволяет мне думать, что не такой уж он простой был человек.
Это был человек, крепко стоящий на своих ногах, воспитавший двух прекрасных сыновей — оба врачи, до последних дней ухаживающий за своей престарелой мамой. Человек, который любил жизнь. Очень. Любил искусство, интересовался им, хотя по специальности был технарь. Не пропускавший премьеры в любимом родном театре оперетты. Пишущий стихи. Разные. О Родине. И о любви.
В нём была какая-то неуёмная жажда жизни, казалась, что он в свои преклонные годы так до конца её и не распробовал. Это ощущалось, с каким смаком он курил «Беломор» и пил кофе, которые ему запрещали врачи, резал хлеб и шутил. А уж о внуках своих (а их на время нашего знакомства было четверо) он мог говорить часами.
Приезжая в Псков по делам, он неизменно останавливался у своего давнего друга поэта земли Псковской Игоря Григорьева, яркого, стремительного, неугомонного, мудрого, а самое главное — настоящего. Они оба были настоящие, а значит, стоящие, стоящие очень дорого, потому что живые, потому что принимающие эту жизнь, любящие её всей душой, всем сердцем и знающие цену этой жизни. А ещё живые, потому что с войны пришли, пусть покалеченные, но пришли.
Живые! Настоящие мужики! Они даже похулиганить могли. Подписывая мне книгу, Игорь Григорьев спросил у своего друга молодости Николая Никифорова: «А она молодая?» Ну, что ж, если мужчина его лет интересуется, значит, душа его осталась такой же, как и в юности. Пусть даже израненной этой страшной, бесчеловечной войной.
Спасибо, мужики, что вы были в этой жизни. Низкий вам поклон от всех нас, живущих. ____________________
Николай Никифоров, партизан, письмо: «Дорогой Игорь Николаевич! Своим письмом ты вернул меня в далёкое прошлое 1941–1944 годов, и мне стало не по себе. За каждый звук о совершении прегрешений перед “великим рейхом и фюрером” любому из нас грозили расстрел или виселица. Все операции проводились дерзко перед самым носом у комендатур и комендантов Брауна, Флото и им подобных, ГФП, зондеркоманд и полицаев. Наши ребята гибли на фронтах Великой Отечественной войны, в партизанах, при выполнении трудных операций в подпольной разведке. Мы шли на выполнение боевых заданий с чувством солдата России: Родина и Победа или…пусть лучше смерть. У меня лично совсем не было сомнений в горестной необходимости нашего правого дела, не было и растерянности, даже тогда, когда я попал в лапы карателей в 1944 году в деревне Манкошев Луг, под Плюссой. А ведь в середине 1941 года большинство из нас были “маленькими” – ещё носили пионерские галстуки, комсомольские билеты или были просто плюcской “мелюзгой”, “архаравцами”, “шпингалетами”… …Будь здоров, мой дорогой командир! С дружеским приветом Коля Никифоров. 14 декабря 1988г., Плюсса» Многие из других многочисленных писем, адресованных Игорю Григорьеву, вошли в сборник воспоминаний о плюсском подполье «Контрразведка» (Псков, 1995).
Автор публикации
Таких людей надо помнить.