В древние времена, в стародавние века, когда земля полнилась шёпотками духов-предков и когда трели ветра и скрип мхов раскрывал люду тайны, тогда и жила Василиса. Жила она только с матушкой да с младшей сестрой; отец погиб у них давно, утопнув в болотах, раскинувшихся ленно кругом в увядающих сосняках, но не тужили они боле — погоревали-погоревали, да осознали, что остались в одиночестве во всём мире. Деревенские недолюбливали семью их, живущую на отшибе: всё кликали её матушку зловредной колдуньей, уморяющей скот и портящей житьё, да только боялись больше, чем мёртвой узреть желали, не подходили близко без надобности, а дочерей её словно бы не замечали. Приходилось им часто несладко, но Василиса не впадала в уныние — только силилась становиться лучше и лучше, подражая матушке и намереваясь занять однажды её место.
Но очень печалило девчачье сердце, что не находилось у неё ни подруги, ни друга; и однажды, средь полуночного лугового разнотравья, вдруг отыскала Василиса сарий волос — и схватилась за него сильно-сильно, и спрятала за пазуху надёжно-надёжно. Поначалу хотела она тут же поведать матушке о находке, но вспомнила: коль расскажешь — потеряешь тут же, как бы ни таила колдунскую траву в сундучках; а потому приняла она решение смолчать.
Загадала только вдруг, сама не ожидая от себя, чтобы появился у неё друг верный. Думать она о порыве тут же забыла и только вернулась к опушке, в родную избу, да уснула.
Проснуться её заставил странный скрип — деревянные полы туго прогибались под чьими-то аккуратными шагами; и Василиса невольно задержала дыхание, сжалась на лавке, чтобы никто не посмел даже заподозрить, что она потеряла сон и покой. Шаги приближались, становясь только громче, и девочка больно зажмурилась, как вдруг в её плечо ткнулось нечто холодное, как нос ящерицы.
Тут же она распахнула глаза, намеренная закричать да завопить, но не сумела.
— Прошу прощения, не хотел напугать.
В изумлении Василиса глядит на существо: двуногий то ли змей, то ли ящер, с мордой плоской и глазами янтарными, смотрел на неё в ответ со спокойствием вековечного леса, забывшего, что есть несносная буря, что есть дикие ветра, вырывающие древнейшие дуба с корнями. То был Сем — сомнений в том не осталось, и Василиса встало было, чтобы суетливо предложить дорогому гостю молока или куска вчерашнего куриного пирога, но тот лишь махнул хвостом, призывая к порядку.— Не отыщется ли в вашем доме ночлега для осеннего путника? Уж холодает снаружи да ложатся первые снега на долгие-предолгие месяца, а я утомился странствовать и ищу новый дом, где смогут меня принять.
— Отыщется, конечно же, — моргнула Василиса. — Ты оставайся: тут на лавке ещё есть место!
Однако нежданный-негаданный гость предпочёл свернуться под печкой, в тепле, да был таков и боле не показывался ни ночью, ни утром; и с первыми петухами, становящимися всё ленивее и ленивее с царапающими дыханиями скорой зимы, тоже носу не высунул. Василиса порой поглядывала в сторону печки, да гостя не трогала, дав тому выспаться — только сожгла в печи курицу, лишь матушка отвернулась, и сунула под печку блюдце с молоком.
Ближе к вечеру проверила: ничего не оказалось, выпил всё гость, и Василиса улыбнулась. Впереди — ледяные ветра и высокие снега; впереди — много времени, чтобы подружиться с Семом и пригласить его защищать их скромное жилище от люда. Но пока что Василиса отщипывает куски пирога Сему и подносит ему уважительно блюдца молока
Автор публикации
