Седьмая жена режиссера Немых.

(кометные Немыхинские промельки)

Горячий Пирожков Колька, легкомысленно продюсерствующий режиссер, небрежно кивнул подбородком на небольшого, но аккуратного человека средних лет при неряшливой бороде, что уныло сидел за столиком в кафе «Зигмунд Фрейд» над сиротской чашкой остывшего кофе. Даже издали было видно, что кофе невкусный…

– Это и есть режиссер Немых… Харчится, дурачина, после того, как отдал алименты бывшей жене. Если у тебя есть лишние деньги купи ему бутерброд…

– Лишние деньги?!

– Ну, не лишние, какая разница?! Он любит большие бутерброды с ветчиной, салатом и сыром!

– Знаешь, я тоже люблю большие бутерброды, например, с черной икрой!

С почти слышным скрипом думая о жизни, Немых медитативно крутил в пальцах одинокую чайную ложку, на ту пору режиссер был женат по первому дантовому кругу…

– …Андрей, говоришь? – с ровным безразличием переспросил Немых, когда я сел на соседний стул. – Где живешь?

– Восточное Дегунино.

– Знаю, – кивнул Немых, брезгливо сморшившись, – это где-то под Челябинском. Если у тебя есть динары, рупии, тугрики, йены, фунты или хотя бы русские нефтяные доллары, закажи мне что-нибудь поесть…

Я заказал обед, так мы и познакомились, стой поры прошло двадцать лет…

– …и вот он лежит на мне и шепчет, прямо в ухо мне шепчет, ты, мол, мой любимый кинокритик… это я-то! Ты мой любимый ангел с рукоположенным телом мадонны, ты – мой любимый редактор сценарных поправок. Ты мое маленькое – это я-то, сто семьдесят четыре сантиметра! – маленькое мое нежное божество, моя полицейская принцесса, ты моя многоопытная невеста, мой снайперный глазастый зритель, ты – королева моих явных снов! И дальше он мне крикливо шепчет: «Я люблю тебя до онемения всех слов!» Просто, говорит, до всех слов онемения…

Мы сидели с Беллой в «Генацвале» на Арбате. Я сидел на правах «лучшего друга-свидетеля семьи», Белла – как подозревающая…

Два года назад режиссер Немых начал снимать какой-то свой документальный проект: «Силовые женщины», сериал о женщинах в силовых ведомствах России. На этих съемках он и встретил одну из своих героинь, Беллу Белоцерковскую, то ли генерала, то ли, наоборот, генерала-лейтенанта чего-то специального военного и полицейского. Гнусный Немых оценил не только дивное сочетание имени-фамилии – Белла Белоцерковская – кроме этого Немых понравилась подкительная грудь Беллы, ее туго затянутые в форменную юбку бедра, рафинадная – натуральная! – улыбка, и, разумеется, «изумрудный блеск ювелирно прекрасных глаза!» Позже Немых таинственно сообщил мне, «Белла натуральная везде и всюду, она только волосы басмой подкрашивает, Белла мадонноподобна!» Дальше последовало неотвратимое, Немых незамедлительно развелся со своей пятой Ириной, ради всего святого подформенного Беллы. Я понимал Немых, прекрасная Белла действительно была подобна мадонне…

– И в чем же дело, он же тебя так любит… – явно тайно я завидовал Немых, – любит до деревянного напряжения решительной мышцы…

– Немых скоро шестьдесят лет, юбилей! И в этой связи у него какая-то омерзительно красивая и безобразно молодая Клара без конца берет какие-то нескончаемые интервью. И я подозреваю, что кроме интервью, она берет у него еще что-то!

В этом месте Белла беззвучно, но видимо заплакала, и я протянул ей сразу две салфетки. На правах «лучшего друга семьи» из пяти случаев, я был уже в трех подобных, шестая Белла была четвертой, я знал, что будет дальше и у меня были готовы ответы на все вопросы. Спрятавшись за броней салфеток, мысленно сорвавшись в пропасть, Белла пробубнила из своей бездны:

– Я боюсь, он бросит меня, уйдет к этой Кларе, этой молодой… – с твердой ненавистью Белла выговорила слово.

– Не бросит, видел я эту Клару, он тебя любит без памяти, вон, все слова забыл…

– Она на двенадцать лет моложе меня! – Белла «следовательски зло» смотрела на меня прекрасными глазами, полными дрожащих зеленоватых слез. Из свидетелей я мог перейти в статус подозреваемого, более того, – виновного, двенадцать лет – это не шутки. Аргумент обвинения был убийственный, но мои контр-доводы защиты были наготове:

– У тебя бедра шире, ты притягательнее, и ты – генерал!

– Генерал-лейтенант!

– Тем более! Мало того, что генерал, так еще и с довесочным лейтенантом! С бедрами!

Приобняв, я мысленно перебрал всех бывших Немых: Стелла, Дарья, Светлана, Дарья Вторая, Ирина, Белла… На Белле я сильнее сжал мысленные объятия и содрогаясь, сообразил, девушки с именем Клара в этом жениховском трофейном списке не было…

С надеждой и ужасом, я понял, седьмая жена Немых была неизбежна как айсберг «Титаника», как искра «Гинденбурга», катастрофа была неминуема. Но Белле я сказал другое.

– Слушай, – сказал я, – я моложе твоего мужа, я талантливее, остроумнее, в конце концов, я почти на сорок сантиметров выше Немых!

– Не выше, а длиннее, – уточнила Белла со вздохом, – и какое это имеет значение? Мне было интересно раздеваться перед ним, и я не уверена, что я буду так же увлеченно показывать стриптиз тебе…

Уже много лет назад, во время съемок в Одессе, в «Аркадии» мы с Немых увидели огромный павильон с затемненными витринами, павильон был снабжён волнующими неоновыми силуэтами дев, изгибающихся в явном экстазе. Имела место вывеска: Strip Club. Перед входом сидели бабушки весомых объемов, которые торговали семечками.

– Вот он – шик, – завистливо почмокал губами режиссер Немых, – затарился семками и в стриптиз-клуб на девок голых зырить!

Каждый новый проект Немых сопровождала его новая муза, это стало почти ритуалом, сакральной традицией. Пикантные отношения почти всегда совпадали с новыми творческими порывами режиссера Немых.

– В странном моем детстве я был маленьким и пионером, – режиссер Немых поразил словами разного роста, – однажды родители вывезли меня в пионерский лагерь, где, как вскоре выяснилось, мухи, зеленея на лету, дохли от скуки. Мы с мухами стали занудно жужжать. Наши вожатые – пожилые тридцатилетние женщины – собрали мой отряд и стали пытливо выяснять, отчего нам скучно? Кивая на расслабленные трупы мух, мы обмусолили версии и выказали претензии. В итоге одна из вожатых нервно вскричала: «Что нам, голыми на столах танцевать?» Все замерли. Над миром повисла мхатовская пауза. Уже тогда я гениально догадывался о том, что это такое.

– И?

– И когда тишина стало невыносимой из заднего ряда кто-то отчетливо согласился: «А неплохо бы…» Догадайся с трех раз, кто это был?

– Так вот из какого пионерского детства твои шесть жен!

И вот, после промелька пионерской империи, как будто бы сразу наступили эти его шестьдесят лет, и в предверии юбилея его «окрутила эта Клара», журналист. Она придумала название для ряда своих публикаций о «датском герое», а именно: «Крик Немых»

– А там что же, не будет слова «режиссер»? – уточнил я.

Немых задумался:

– Вообще, меня уже и так половина мира знает, но, черт побери, наверное, я вставлю слово, я же не писька собачья, а режиссер!

Так и решили. «Крик режиссера Немых».

– А монография? Может быть, Клара и книгу о тебе напишет?

– Нынче книги читают только идиоты! – отрицательно замотал головой Немых.

– Но ты не таков, верно?

– Еще бы! Я умный! Я беру книгу в руки, ощущаю ее вес, вдыхаю аромат типографской краски, листаю страницы, вылавливая некоторые слова и наслаждаясь легким ветром и шелестом, бросаю вдумчивый взгляд на иллюстрации, на название, на имя автора и ставлю книгу на полку, экономно додумывая понаписанное.

– Интересно, что ты экономно додумал, услышав шорох «Войны и мира»?

– Денег бы, – Немых нервно подергал себя за бороду, – на попойно эпопейную экранизацию. Надо же, две только темы и есть среди человеков, война да мир, любовь и смерть, бог и явь, свет и тьма…

Как-то раз в квартире Немых надолго погас свет, случилось что-то серьезное с проводкой, и я тут же понял существенную разницу между мужчинами и женщинами. Прекрасная Белла стала посещать сортир с зажженой свечей, Немых же выбрал шахтерский фонарик «во лбу». Женственная Белла предпочитала «архаику будущего» – свечу, брутальный Немых – мимолетную современность технологий – светодиодный огонек.

– «Метеорные Немыхинские промельки», как тебе подзаголовок?

– Все одно, – он махнул рукой, – сплошные метеоризмы… Лучше кометные…

– Лучше, да.

– Знаешь, все чушь. Нежность, любовь, предательство, – режиссер Немых яростно почесал бороду, – последовательность именно такая, и она неизменна. Или ты предашь, или тебя. Или ты умрешь первым, или жена. И кто-то из вас останется один. Хотелось бы предать, а не быть преданным. О, почти оксюморон! Предают преданных. Преданая новогодняя елка, которую выбросили после Нового года… Мимоходом я совершаю и гениальные филологические открытия!

– Что-то подсказывает мне, что первым умрешь ты, учитывая, что твоя финальная на это мгновение жена, моложе тебя на двадцать два года. Или, в крайнем случае, ты попадешь на седьмой круг и женишься на еще более юной деве, хотя куда уж…

– Это так, да… В мире ведь как? Только две неизлечимости есть: рак и сердце. Если повезет, умрешь от сердца – раз! – и ты свободен. Рак – долгая и болезненная история… Но самое лучшее, обнявшись, разбиться в самолете. Ты что предпочитаешь? Если ответишь правильно, я оплачу наш обед… Гм… Оплакать? Оплатить? Оплачу, оплакав… Еще одно открытие… Моя гениальность настигает меня неожиданно и повсюду, – Немых обреченно вздохнул, – никуда мне от нее не спрятаться и не скрыться…

Когда мы с Немых снимали фильм о Бенито Муссолини, мы вроде бы договорились об интевью с его внучкой, несмотря на годы, прекрасной Алессандрой. Интервью должны били записать в Париже, но птичка моя итальянская, прекрасная Алессандра не смогла прилететь к нам. Вместо чувственной внучки, пикантной фотомодели, возник ее пожилой помощник Марио, похожий на гламурного бандита. С извинениями, Марио подарил мне сувенир – солнцезащитные очки, в который Марчелло Мастрояни снимался у Федерико Феллини в картине «8 1/2». И эта старая сволочь Немых раздавил бесценный раритер, умостившись на очках в самолетном кресле…

– Хрупкий итальянский неореализм погиб под мощью русского искусства! – констатировал впоследствии Немых, – а я-то думал, что на подлете к Родине обострился мой геморрой.

Позже мы с Настей отвезли останки очков Мастрояни в музей Феллини, в Римини, в родной город мастера, где очки благополучно восстановили и выставили на всеобщее обозрение.

Через много лет выяснилось, что, как я и подозревал, Марио действительно был бандитом в прямом смысле, римское право и итальянское правосудие посадило его в тюрьму за коррупционные сделки… Как узнал Немых «по личностным каналам», упоминались контрабандные составляющие дорогих зубных протезов и стоматолочическое оборудование…

– …Бывало, подвигнет меня дьявол, усну случайно на левом боку, и тут же приснится кошмар, например, человек с зеленым лицом без головы или голая девушка вся без зубов, – редким и некрепким частоколом зубы окружили кариесное Немыхинское подсознание, – кошмар – это ведь что такое? Это когда в нормальном не хватает чего-то важного. Так и в кажущейся нам реальности, если не хватает чего-то настоящего…

– Например, зубов?

– …или денег на них, – вероятно, оберегая останки зубов, режиссер Немых с осторожностью покивал, – а если так, то случается кошмар. А ведь, заметь, чего-то настоящего не хватает решительно всем, во всем и всегда, отсюда можно сделать вывод… – Немых замер, помня о том, что в недосказанности есть своя прелесть.

Меня многажды почти ослепляла яркость неожиданных высказываний Немых, вот и в этот раз… Нас остановил инспектор дорожной полиции, за рулем был Немых.

– Я не Христос, – внезапно открылся Немых вдумчивому офицеру полиции, – и, соответственно, моей любви не хватит на всех.

– Не Христос? – с каменным лицом полицейский пошелестел своими бумагами. – А как тогда ваша фамилия?

Я надел наушники, вслушиваясь в ритмы первого альбома «Yello», все самые важные слова были сказаны, и дальнейшее прослушивание этого «марсианского» диалога уже не имело никакого смысла.

В другой раз Немых бросил в лицо однону усато-сановному кинодеятелю:

– Ты, Сергеевич, хорошо кушай, чтобы хорошо какать! Какать – это лучшее, что ты нынче делаешь! Что, заработал свой миллиард, а?! Или ты уже хуллиард заработал?!

Вечными мгновениями я горжусь знакомством с Немых и его остроумием.

Однажды Немых экспромтом сочинил что-то вроде pro-женского манифеста. Было это так… Когда режиссер Немых пьян, он бывал обременителен для окружающих, к примеру, он лез ночью на колесо обозрений на ВДНХ, хамил в ресторане хорошеньким, но нерасторопным официанткам, рассказывал вдумчивым полицейским об отсутствии смысла в их жизни и так далее. Вот и сейчас…

– Я могу полюбить лысую женщину! – Немых скандально хлопнул ладонью по столу, наши рюмки подпрыгнули. – Могу увлечься одноногой лесбиянкой! Могу полюбить девушку с тремя искусственными зубами… и даже с в… с в… с вставной челюстью! Могу влюбиться в безрукую женщину. Могу потерять голову от девушки с левым стеклянным глазом. Я полюблю страдающую эпилепсией алкоголичку. Могу влюбиться в женщину с одной грудью! Увлекусь женщиной-сантехником, склонной к мазохизму, но я никогда! Никогда!.. Никогда!

– Да что «никогда»? – я пытался прояснить ситуацию. – Что?!

– Но я никогда, – закричал Немых, – никогда не смогу полюбить дуру!

Он была неправ, конечно, режиссер Немых, как и все мы, любил и дур… Как-то раз Немых «систематизировал» градации альковных «девичьих» возрастов.

– Первый возраст самый забавный, шестнадцать-восемнадцать лет. Пугливые газели, натуралистки-открывательницы. От теории с удовольствием переходят к практике. По большей части совершенно не думают о детях и свадьбах. Чудесны кожей и непосредственной милой глуповатостью. Опасны только своими родственниками, особенно папами. Этот тип, чуть повзрослев, легко передается друзьям. Второй возраст – двадцать один, двадцать два года – самый замечательный. В этот период девицы ещё год-два не думают о свадьбах и детях.

Режиссер Немых задумался на секунду и продолжил:

– Критический возраст – двадцать четыре, двадцать пять лет. Критичность в том, что они пока не замужем. Но тут со дня на день можно ожидать утром за кофе вот этого: «Я хочу с тобой серьезно поговорить» Ты киваешь: «Давай» И она продолжает: «Как ты смотришь на то, чтобы я переехала к тебе насовсем?» «Переехала к тебе» – это свадьба, дети, словом – финиш. TheEnd. Конец фильма. Это те, что не замужем…

– А замужние?

– Замужние этого же возраста – самые дивные девицы, но тут есть другая опасность – муж. И вся его родня. Некоторые девушки шантажируют этим: «Я разведусь с мужем, но мы поженимся?» А тебе не надо, чтобы она разводилась…

– Ясно, а, скажем, тридцать девичьих лет?

– О!.. Это отличный возраст, когда тебе пятьдесят! Кстати! Ты-то когда женишься?

В этом месте я вспомнил нынешнюю жену Немых, прекрасную Беллу…

– Я же помню, что ты однажды чуть не женился…

В самом дела, как-то раз я чуть не женился на продюсере…

– Не вздыхай, – сказал Игорёк Мусоргский-Болтромеюк, малоизвестный даже среди нашей компании поэт. Привстав на цыпочки, Болтромеюк отечески обнял меня за плечи: – Ну женился бы ты на этой Аике… В чем были её прелести, кстати? Напомни…

– Болван, – сказал режиссер Немых.

 Она – продюсер, – начал считать я, – и я так и не понял, какого цвета её глаза, это в-третьих…

– Неразгаданная тайна Японии, – сказал Немых.

– А кроме того, она почти с меня ростом, у неё папа – китаец два метра… правда на каблуках… стеклянных, – зачем-то добавил я, вспоминая болезненное.

– Папа? На стеклянных?!

– Аика!

– Так, тем более, – скептически хмыкнул Игорёк, – два Гулливера в одной семье это знаешь…

– Это перебор, – сказал Немых, и добавил глубокомысленно, – а потом ещё Курилы…

– Ты, Андрей, есть Андрей, Москва, азиатчина, – стал объяснять мне Игорёк, – а Аика, есть Аика, Токио, Запад…

– И вам… им… не сойтись никогда… – с каменным стуком Немых поставил пустую рюмку на стол. – Точка.

Немых как в воду глядел, наше с Аикой нежное знакомство закончилось ничем, она так и не смогла оставить своего мужа, крохотного, но весомого профессора Токийского университета… А я думал: «Вот встретишь хорошего человека, который тебе вровень, хотя бы и на каблуках, а он уже замужем…»

Кроме своих любовей, в предверии шестидесяти лет, Немых стал чаще как будто бы рассуждать о смерти.

– Когда умру, – бодро сообщил Немых, – буду сидеть с огромным морским биноклем на кольцах Сириуса и смотреть на Землю. А там, на Земле чудесная юная девушка заплачет, глядя прямо в мой сериал. И одинокая бриллиантовая слеза девушки упадет в её глубинное декольте. Вот в этой слезе почти ребенка и есть смысл моего бытия.

– Одинокая слеза?

– Да, гениальность девушки определяется именно так – способна ли она плакать одинокой слезой или не способна.

– То есть все одноглазые девушки гениальны?

– Ну…

– И кольца у Сатурна, а не у Сириуса, недоучка!

– Умник, все бы тебе опошлить! Сириус, Сатурн, какая, к черту, разница, когда речь идет о девичьей слезе?!

Мысли о смерти в исполнении Немых иногда приобретали плавно извилистый, таинственный змеиный ход.

– Ты вот, к примеру, знаешь, отчего помер последний лидер Северной Кореи?

– Даже, к примеру, и не подозреваю, – сознался я.

– Всегда знал, что ты болван! – констатировал режиссёр Немых. – Гениальный корейский вождь умер от тяжелейшего истощения, вызванного невыносимой любовью к родине.

Затем Немых затейливо продолжил:

– Мы – непризнанные гении, а остальные – случайно успешные посредственности. Гений-неудачник выше успешного гения, потому что он не обременен успехом денег, это – чистая психология.

С психологией и с психологом у Немых была целая история, которая закончилась бурным романом, который, в свою очередь, закончился ничем. Дело было в том, что как всякий настоящий художник Немых был впечатлителен сверх всякой меры. Однако, впечатлительность его, помогая в любви и работе, мешала в обычной жизни – Немых, например, страшно боялся полетов. Режиссер демонстративно чутко прислушивался к шуму двигателей, и тяжело напрягался, если тональности звуков менялись. Он нервно реагировал на малейший крен самолета. Время от времени озабоченно крикливо бормотал: «Ну вот, пора прощаться…», повергая в ужас сидящих рядом.

– В каждом двигателе есть невероятное количество деталей, – сообщал мне громким шепотом Немых, пугая соседей по салону, – и от каждой из них – от каждой! – зависит наша жизнь.

– Водки выпей, дурачина! Успокойся!

Немых стаканами пил водку, оставаясь при этом неприятно трезвым.

– В Москве есть музей катастроф. Там выставлены все эти крохотные болтики, винтики и шпуньтики, которые поломались некстати. Что и привело к невероятным трагедиям! Все боятся летать, но не у всех есть мужество признаться в этом.

Я посоветовал режиссеру начать посещать «мозговитого» врача. Немых так и сделал, и записался на прием к Юлии W, практикующему психотерапевту.

Через несколько дней мне позвонила Юлия…

– К черту самолеты! – сказала в сердцах практикующий психотерапевт, – лучше поездом!

Потом эти двое – Немых и Юлия – как-то подозрительно исчезли из поля моего зрения. До меня долетали только подозрения плановой жены Немых, кажется, это была Дарья Вторая…

– …понимаешь, у него какая-то творческая командировка – беспомощно бормотала в трубку трепетная Дарья, – где-то в Подмосковном санатории… Что-то он там для кого-то снимает, какой-то корпоративный фильм…

«Не верь, – думал я, – он лжет! Порно он там снимает. Немецкое…» Но Дарье я, как водится, сказал другое…

– Ты не заедешь ко мне, а?! – голосок Дашкин задрожал серебристой надеждой. – У меня новый кофе, специально для тебя купила, сварю как ты любишь, по-королевски…

Спустя неделю, Немых возник как всхрап во сне, неожиданно и отчасти скандально…

– Не женись на актрисах, – предостерег меня много лет назад Немых, сейчас к этому добавились еще одна категория гражданок: – Не женись на практикующих психологах!

На ту пору Немых совсем было собрался написать гениальный сценарий, а то «годы-то идут, а ничего кроме очередной женитьбы на юной девке мне не светит», так что…

– Покатили до Владивостока! – с нервным азартом предложил мне Немых. – Подальше от практикующих психологов! Купим купе, в дороге настрочим гениальный сценарий, а?!

– Я бросил пить, а ты один шесть дней не выдержишь, а потом еще обратная дорога, будешь ехать в купе не со мной, а с выводком белесых белок…

– Вечно ты опошлишь красоту моих блистательных замыслов!

После этого он по поводу и без публично обвинял меня в том, что я «лишил человечество гениальной работы его, Немых, авторства». Я не возражал…

В канун своего юбилея Немых заскучал дольше обычного, шла вторая неделя тоски, это был дурной знак нового альковного приключения, которое вполне могло закониться «разводом-свадьбой». Я думал о том, что эти уже почти ритуальные, только отчасти любовные процессы надоели даже мне, как это не утомляет самого героя? И главное, что? Что сподвигает юных и красивых как на подбор дев обращать внимание на немолодого захолустного режиссера документального кино? Вероятно, когнитивный контраст топорной внешности, почти интеллигентных манер и знание слова «отнюдь», другого объяснения я не нашел.

В самом начале мая мы с режиссером Немых пили в «Армении». То есть Немых, скривив физиономию и прикрыв глаза, пригубил рюмку водки, а я ждал свой кофе.

– Ночью сплю и постоянно думаю во сне, – сообщил Немых, еще больше сморщившись, – мое кино, плавные изгибы в имени «Клара», ветчина, друзья, майская гроза, дача, сыр, музыка, водка, жена, автомобиль… – он сделал вялый жест рукой, как будто отгонял обессиленную, смертельно больную муху, – и между этими понятиями, дробя жизнь, возникает слово «бессмысленно». Бессмысленные друзья, бессмысленная жена Белла, бессмысленное кино, ты – особенно бессмысленный…

– Бессмысленная водка? – я подумал, как эта сволочь может называть почти мою Беллу, бессмысленной?! Красота и стать не бывают бессмысленными.

– И утро уже не приносит облегчения, – он не слышал меня.

Немых продолжал бормотать что-то докучливое, а я думал о том, что он стал пить по утрам. Еще я пытался понять, что может утешить природного пожизненного простофилю? Терпение? Надежда? Девушки? Но это слишком просто и для молодых, а интуитивный поиск истины – сложный основной инстинкт. Может быть, смирение? И попытка сохранить достоинство вне молодости? Смирение и достоинство в терпеливой обманчивой надежде на вкус послесмертия – рецепт утешения для коренного состарившегося неудачника.Найденная истина тут же наскучила, к тому же мне принесли кофе.

– …и самое обидное в том, что утро не приносит облегчения даже после клозета!

– Словом, выхода нет?

– Вроде бы да, мы ведь рождаемся в одиночестве, умираем в одиночестве и все исчезает… фотографии, трусики любовницы, коллекция значков, воспоминания детства, пиво из холодильника, в этом месте я уже было решился покончить с собой, но тут я вовремя вспомнил твое: «Пройдет не все, продет не это», ты прав, а Соломон ошибся, что-то точно останется… И я вот думаю, главный вопрос современной мировой философии именно в этом, если пройдет не все, то что это «не все»? Что останется? Что?! Ты знаешь?

Я не знал. Я думал о своем, о насущном. О том, что он-таки сделает предложение своей седьмой по счету Кларе и, соответственно, разведется с генерал-лейтенантом Беллой Белоцерковской, самое время мне серьезно поговорить с прекрасной Беллой, может быть, она все же согласится? Или хотя бы подумает…

(Кафе и рестораны Москвы, существующие и исчезнувшие, май-май, 2002-2022 гг)