Ах, дороги вы мои, дороги. Вьетесь ниточками, пересекая мою жизнь, как макраме… Так бы, наверное, начал свое эссе журналист более опытный, художественный и умелый. Я давно обратил внимание, что, чем более мои эссе тревожные, чем больше в них ярости и правды моей жизни – тем меньше я получаю на них откликов, рекомендаций и проклятий. А вот когда я пишу о том, что смешно, но легкомысленно – я вижу высокую, так сказать, социальную активность своих немногочисленных фанатов. Но вот сижу я сейчас в одном далеком месте и думаю о том, что хорошо я могу писать только об одной вещи – о своей жизни, ведь чужой жизни я не знаю. А выдумывать фантастику у меня получается плохо. В моих фантастических эссе все больше блондинок в обтягивающих шортах, которые виснут, обтирая большой упругой грудью героя, подозрительно похожего внешне на меня, отстреливающегося от превосходящего числа соперников из бластера. Соперники, все как один, туповаты и бегут на бластер грудью, а патроны у героя не заканчиваются. В финальных кадрах любого моего фантастического эссе блондинка слизывает каплю пота с небритой скулы героя и – занавес.
Но и в моей жизни писать я могу хорошо только о сыновьях да дорогах своих неизменных. Обо всем остальном почему-то у меня либо очень поучительно получается, либо уж очень мрачно. Собственно, даже сейчас, глядя, как мой старший сын Андрей варит чай, полагаю впервые в жизни в 13 лет, я тревожусь за его будущее, потому что, с момента, как он обнаружил в номере нашего высокогорного отеля чайник и до момента, как мы вот-вот должны испить его, прошло уже 46 минут. За это время он дважды в носках, кроссовки ему надевать лень, сходил на ресепшн. В первый раз он вернулся почему-то с одним пакетиком чая и заверением, что чай нам принесут. Через 20 минут сходил напомнить и почему-то принес второй пакетик чая и мед. Вот он ушел третий раз и есть надежда все же чай получить, так как электрический чайник он оставил включенным и открытым. Ну разве это не мрачно? Вообще, конечно, инфантильность мне кажется заразна – я на своем опыте это знаю по многочисленных походам по горам, когда с виду серьезные в городе люди, внезапно превращаются в капризных детишек. Обычно это происходит, когда этих серьезных людей вытаскивают куда-то за грань их среды обитания, комфорта и заботы. В тот самый момент, когда становится ясно, что либо ты сам за собой уберешь, сам себя спасешь и сам с собой поговоришь, либо никто за тебя это не сделает – люди и снимают с себя маски психологического загара и становятся теми, кто они есть.
На Кавказе есть горы. Популярные и не очень. Эта была очень непопулярной. Мы сидели с Женей и пили Азер-чай. Самый модный напиток сих забытых мест. Женя, мой питерский приятель, сидел черный лицом, с подрагивающими руками, уже многократно пожалев о том, что согласился поехать со мной «прогуляться» по горам. На третьей ночевке температура жизнерадостно установилась на отметке 44 градуса – и это июль, и Женя, долго сопя из спальника, сообщил мне что если сейчас не пописает то умрет. Я, нарушая все техники безопасности, варил чай прямо в тамбуре палатки и пробурчав что-то одобрительное подвинулся, пропуская его к ботинкам. Он выполз, кряхтя, и жмурясь от слепящего солнца пошел подальше, чтоб я не мешал интимному процессу. Меня что-то гложило. Что-то совсем явное мешало мне сосредоточиться на сложнейшем процессе приготовления чая в горах, когда горелка отказывается выдавать огонь. Когда я услышал крик, я вспомнил все за секунду – жаль что не за секунду до. Дело в том, что при температуре от 40 градусов и ниже жидкость замерзает не долетая, так сказать, до поверхности Земли. То есть писать можно – но в бутылку. Крики усиливались, и я, путаясь, пытался судорожно застегнуть трехслойные горные ботинки. Когда я подбежал к прятавшемуся за камнем Жене, меня постигла картинка, которая долго преследовала меня потом в кошмарах. Примерзнув метровой струей к камню, Женя размахивал ногами, пытаясь отколоть себя от…ну вы поняли, да?
Я лежу в кровати, широко раскрыв глаза. Почему, спросит читатель и будет прав – потому что, не смотря, на ночь темную я не могу уснуть. Причем не от нервов, работы, и шальных мыслей и идей – все проще. Дело в том, что справа от меня развалившись так, что его нога и рука лежат у меня практически на лице спит мой старший сын Андрюша. Вас может смутить это нежное слово – «Андрюша», ведь он 177 сантиметров ростом, хрипит, кашляет и плюется на 3 метра – это его я научил. Потому ласкового от него за 13 лет жизни и осталось только имя. Мы с ним легли спать на диване, потому что в соседней комнате, полностью ее захватив лег спать Паша – младший из нашего клана, мой сын. Паша испытывает в жизни только две тяги. К еде и разрушению. Поэтому весь день, сражаясь со мной и няней в попытках уничтожить все, что лежит в квартире на видных местах, Паша рано ложится спать – а если неловким звуком его разбудить – пиши пропало. Но сегодня в 4 утра он внезапно растолкал меня, и пока я соображал в темноте ,что происходит, влез мне под бок, пригрелся, и тут же захрапел. Паша огромен и силен как бык. Точно также он и храпит. С подвываниями. Вот почему глаза мои широко открыты, периодически я стряхиваю с себя накапавшую с одной стороны Пашину слюну и отпихиваю угловатые конечности старшего с другой стороны. Я лежу и вспоминаю безмятежные времена, когда спал я либо один, либо с женщинами. Как сладко я перекатывался на постели не боясь ни на кого наткнуться. И никто, слышите, никто не кусал меня за нос от голода в шесть утра, глядя как я вскрикиваю и протягивая мне тарелку – корми. Я блаженно закатываю глаза, вспоминая подъемы в 12 и в обед. Неспешное шараханье голым по квартире, душ, и медленный завтрак из трех яиц, когда никто не пытается вырвать у тебя тарелку, уверенный, что все на столе именно его. Я вспоминаю, как я мог привести домой в пятницу девушку, раздеть ее и….., а не воровато оглядываясь шепотом попить с ней чаю и выпроводить, пока кое-кто спросонья не начал задавать компрометирующие вопросы «Папа, а кто это!?». Я уже начинаю дремать, когда братья одновременно начинают кряхтеть и вот Паша поднимается на постели и немилосердно начинает топтать меня, а Андрей, злой от того что его разбудили отпихивает меня ногами и руками. Уже через пять минут на телевизоре орет мультик «Маша и Медведи», старший в трусах сидит на диване и, не обращая внимания, на мои окрики слушает что-то в наушниках, Паша съедает уже третью тарелку хлопьев и жадно смотрит на тарелку с бутербродами которые я судорожно нарезаю себе. Весь стол залит молоком, на кровати уже куски хлеба и крошки, я немытый, голодный и злой с утра пытаюсь уговорить одного не отбирать еду у другого. Крики, гвалт, Маша орет на Медведя – Господи, сегодня суббота и мне всего 33 года, взываю я про себя, стирая с груди куски шоколада. Я вспоминаю, как на этой кухне сидели нимфы без белья игриво на меня поглядывая – но греза меркнет под криками: «ПАПА, Паша ест чеснок!!!!!» Вепрем я бросаюсь и вырываю у младшего сына огромную головку чеснока, попутно он кусает меня и бросается на брата. Боже, какие еще нимфы, оголтело думаю я, размазывая по тарелке остатки бутерброда…..
-Папочка а ты с милицией дрался? – вопрос сшибает меня с ног в омут воспоминаний 15 летней давности.
..мент сильно, вразмашку, ударил меня. Моя голова качнулась в сторону как болванчик и вернулась на место. Он присмотрелся, словно оценивая работу, и влепил мне еще одну плюху. Я молчал, кровь разбитой губы покатилась по подбородку. Очень хотелось вскрикнуть или заныть, но я чувствовал, что он именно этого и ждет и молчал. Стояли мы в шеренгу человек пятнадцать, оказавшихся в ненужное время в ненужном месте. А он сидел. Вальяжно закинув ногу на ногу, растекаясь по удобному стулу и глядя по очереди нам в глаза. Уж не знаю, чего он хотел добиться, но глазки ее, рыбьи и глубоко посаженные, не выдавали ничего, кроме тупой жестокости, лени и местечковой властности. Мой дед – самый настоящий гангстер, говорил мне, что милиционерам как собакам – в глаза смотреть нельзя. Поэтому я стоял опустив глаза в низ, поминутно облизывая кровь на губах, и исподлобья глядя на тупую жирную тушу напротив нас. Он выдергивал нас по одному, кого то бил по лицу, кого-то стращал – и было до ужаса беспомощно, хотя нас там и было толпа молодых здоровенных подростков. Никто из нас ничего не сделал. Мы просто радостно и пьяно горланили, забредя случайно на территорию какого-то пансионата, и были пойманы этим ублюдком, решившим поразвлечься в свое дежурство. «Власть имущий» крутилось в моем воспаленном яростью сознанием и я в голове уже убил его много раз, мучал его на дыбе и вешал на дереве. А самым страшным было то, что мент, тщательно обыскивая нас отобрал, найди за подкладкой бомбера, выкидной нож, подаренный дедом. И я скрипел зубами ю, сглатывая кровь от злости. Он делал это просто так. Он мучал нас просто так. На всю жизнь я запомнил эту уверенность в своей безнаказанности власти в его заплывшей роже. Годами позже, сейчас, я помню тот свой страх и с каждым днем все больше ненавижу его. Эта маленькая зарубка стала трещиной моей памяти, и не смотря на все каноны – я не забыл. Если когда-нибудь я встречу его я, надеюсь, сверну ему толстую шею так, чтоб и его рот наполнился собственной кровью…
Египет встретил нас 40 градусной жарой, теплым морем, солнцем и фруктами. Я был в Шпрме множество раз, имел там огромное количество приятелей-арабов, поэтому встречали нас по-царски. Нас – это меня и Андрюшу, тогда еще 8 летнего нежного и ласкового мальчика, который в своих песнях не пел что он «горячий ублюдок» и «ставит лайки на могилы». Мы жили в отеле, где кормили круглосуточно, мило улыбались, а мое знакомство с начальником службы безопасности отеля давало мне неограниченные права гостя. Андрея, в его кепках и панамках, нежно тискали аниматоры, а он старался далеко от меня не отходить, греясь в лучах собственного величия. С сожалением он рассуждал о том, что дома нет такой роскоши и общественной любви и почитания. Больше всего его восхищал «шведский стол» – безграничный выбор, включающий сладкое и фрукты каждый раз выбивал пояту из под его ног. Еды в него влезало по тем временам немного, и он с сожалентем оглядывал горы мороженого, вздыхая им вслед. Садясь за стол я брал омлет и отпускал сына в атаку за его желанными блинчиками с шоколадом. Каждый раз я просил его набрать мне стакан апельсинового сока, и каждый раз он приносил то полстакана, то треть, то вообще на дне. Списывая это на детство и нежелание ждать пока наберется полный стакан я молчал и гонял его по паре раз. Но когда он принес полстакана вишневого сока, я удивился. «Апельсинового нет» пояснил любимый сыночек, обмазывая тоненький блин толстым слоем шоколадной пасты. Черные сомнения закрались мне в душу. При входе стояли огромные бочки с соками и уж точно не было нашествия гуннов, выпивших весь апельсиновый. На мой вопрос где он берет сок, Андрей махнул рукой куда-то за спину. Я отобрал у него блинчик и, сокровенно наклонившись поближе, попросил показать. Вздохнув от непроходимой отцовской тупости, он отвел меня к столу, куда официанты сносили со столов….. грязную посуду… Я посмотрел в его не затуманенные сарказмом детские глаза и подумал, за кем интересно из наших отдыхающих соседей я уже неделю допиваю сок….
Автор публикации
