Прыжок

Жизнь у меня в последние несколько лет была такая замотанная, что я даже перестал понимать, зачем живу. Сплошные переезды, перелеты, встречи, конференции, контракты, факсы, телефаксы; кругом не друзья, а партнеры, не обеды, а фуршеты.
Порой мне даже мерещилось, что это и не я живу в этом бешеном мире, а только мое тело, как отдельная сущность, к тому же принадлежащая не мне, а какому-то сообществу людей, объединенных общим названием «бизнес». Попав во власть этого загадочного монстра, люди забывают, что помимо бирж и процентов на свете есть лес, а в лесу – поляна с ежевикой, есть река, а в ней – сопливые пескарики; что день состоит из восьмидесяти шести тысяч четырехсот секунд, а не из единого мига между утренней и вечерней котировкой акций; что женщины – не только роботизированные помощницы, но еще и нежные создания с бархатной кожей, которую можно ласкать и испытывать при этом не меньшее удовольствие, чем от положительного сальдо баланса, составленного, кстати сказать, этим же эфирным созданием.
Прочитав это, вы, наверное, подумали: «И откуда у этого бедняги такие идиотские думки о пескариках, полянках и дамочках? Не свихнулся ли он часом? Не сообщить ли об этих причудах в его центральный офис на предмет скорейшего собеседования с психиатром? Пусть-ка ему мозги поправят».
Что до мозгов, тут, пожалуй, в самую точку. С мозгами у меня, наконец, все в порядке. В том смысле, что сейчас они у меня в том порядке, в каком надо им быть.
А раньше – это до моего последнего прыжка. Когда-то, в той далекой и уже, кажется, не совсем моей жизни, я, как и многие, увлекался спортом. Нравилось мне прыгать с парашютом. Напрыгал я не много, но не мало – за сотню прыжков. С разных высот и с разными элементами сложности. Хватало и затяжных прыжков. Но этот мой недавний прыжок стал, можно сказать, рекордным. Вряд ли кто-то еще в нашем мире совершал такие. Впрочем, расскажу все по порядку.
Я улетал из Голландии после очень тяжелых переговоров по поставке голландских цветочных луковиц для экзотических супов в элитные ночные клубы Москвы. Переговоры были долгими, нудными и каверзными. Мне кое-как удалось склонить партнеров на определение наших совместных инвестиционных вложений. Этого было достаточно.
В общем, оставил я свою команду доводить этот контракт до ума и рванул в аэропорт Амстердама.
В Москве меня ждал аукцион по продаже четырнадцати тросов обгоревшей Останкинской телевизионной башни. Машина гнала, как безумная. Я опаздывал. По телефону связались со службой сервиса авиакомпании «Пан Америкэн», на разных тональностях требуя задержать рейс.
Наконец примчались в аэропорт. Я чуть не протаранил само открывающиеся двери. Состоялся блиц скандал. Но дежурный автобус мне подали. Короче говоря, я успел. Правда, место мое уже заняли, и мне досталось одно-единственное свободное – в самом хвосте самолета, у туалета. Но скандалить я уже не стал – мне важно было успеть на аукцион.
На Останкинской телевизионной башне после пожара меняли крепежные тросы. Тросы были из особой стали. Кое-кто готов был заплатить за них приличные деньги. Наша фирма взялась представлять в Москве, на этом аукционе, интересы этих «кое-кого». Деньги под это были уже получены и переведены в Австралию на закупку земельных участков в центральной австралийской пустыне, где, по предсказанию Ури Геллера, через восемьсот лет образуется нефтяное море.
Сел я в кресло. Пристегнулся. Попросил чашку чая с ликером «Бейлиз». Потом попросил шерстяной плед и заснул, рассчитывая проснуться только в аэропорту «Шереметьево-2», где меня должна была ждать машина с мигалкой и парой бутербродов.
Я сладко дремал, разморенный изрядной порцией ликера.
Мне снилась Лондонская биржа.
Катастрофическое падение стоимости унции золота.
Паника в швейцарских банках. Обвал, переходящий в страшный скрежет не обеспеченных золотом акций итальянских ювелирных заводов.
От этого мне во сне стало страшно, и я проснулся, плохо еще соображая, где нахожусь.
А был я все еще в самолете, но его трясло, как в лихорадке, даже посильнее, чем Лондонскую биржу в моем сне.
Перед глазами мельтешили стюардессы, пилоты и пассажиры в истерике, а сам самолет летел почему-то не прямо, а круто пикировал вниз. При этом моторы завывали, как добрая сотня разорившихся банкиров, – натужно и обреченно.
Я несколько раз закрыл и открыл глаза, в глубине души еще надеясь, что эта сумасшедшая свистопляска – лишь продолжение моего сна, не менее сумасшедшего. Но толку от этих моих жмурок не было никакого.
Самолет вдруг затрясся еще сильнее и резко перешел в совсем уже отвесное падение.
Я застыл от ужаса, не в силах сообразить, что же мне теперь делать. На всякий случай посмотрел в иллюминатор. Лучше бы не смотрел. Солнце яркое. Небо чистое. А навстречу нам с бешеной скоростью несется земля.
Не успел я помянуть хорошими словами Создателя, как на моих глазах правое крыло отвалилось со страшным визгом и скрежетом, и самолет охватило рваное голубое пламя. В ту же секунду что-то треснуло прямо подо мною, и хвост, отломившись вместе с моим креслом от остального фюзеляжа, подпрыгнул вверх и бешеной юлой закрутился в ледяном вихревом потоке. Через долю секунды меня вместе с креслом выдрало из взбесившегося хвоста, и я, как обезумевший камикадзе, понесся уже в кресле следом за самолетом навстречу неминуемой гибели.
Сознание замерло, но зрение и слух успели отметить чудовищную вспышку левее и ниже меня, затем мощная взрывная волна ударила по моей примитивной катапульте, как бы оповещая: самолету амба, – и я влетел в круговерть алюминиевых клочьев, липкого мяса и горелой пластмассы.
Спасибо креслу – оно помогло мне пролететь этот хаос почти невредимым и после этого моментально развалилось на части.
Вот тут-то я и запричитал: «За что, Господи? Почему именно я? И без парашюта?» – хотя все было, как в те далекие молодые годы, когда я – только с парашютом за плечами – летел в свободном падении навстречу земле. Правда, тогда мне петь хотелось, а сейчас – плакать. Но мозг, вне зависимости от подавленного состояния души и телесной дрожи, сам начал автоматический хронометраж высоты в секундах. А секунда у нас, парашютистов, отсчитывается словом «пятьсот».
501, 502, 503…
Я прикинул опытным взглядом: до встречи моего грешного тела с землей осталось секунд восемьдесят-девяносто – значит около пяти тысяч метров. Вспомнил: в падении прежде всего надо удерживать тело параллельно земле, руки и ноги в стороны, что я и сделал, быстро избавившись от пиджака, галстука и ботинок.
…504, 505, 506…
Та-ак, кажется, получилось. Небо чистое. Вся земля как на ладони.
…523, 524, 525…
Глазам больно. Куда летим? Кругом поля – квадратики, треугольнички, прямоугольнички.
…542, 543, 544…
Используя навыки свободного падения, осторожненько корректирую теперь уже организованное падение своего тела к этому озерку. Все же лучше падать в воду, чем на поле, пусть даже заботливо кем-то вспаханное.
…558, 559, 560…
Ну вот! Оказывается, ошибочка: времени у меня еще меньше, и до середины озера мне не дотянуть.
…565, 566…
Ого, уже все! Вон как стремительно водичка мчится навстречу. Закрываю руками лицо. Солдатиком!
Может, здесь и с краю глубоко.
…569!!!
Со страшной скоростью я влетел в воду. Доля секунды – и я, пройдя воду, как накаленная иголка масло, вонзился выше колен в илистое дно.
Слава богу, успел глотнуть воздуха, а то ведь чуть не задохнулся, пока выдирал ноги из вязкого ила.
Наконец полуживой вынырнул. Еле-еле доплыл до берега.
Уже на карачках выполз на пологий склон, упал ничком и лишился сознания.
Очнулся я от щекотания в носу. Поморщился, чихнул и открыл глаза, но не шевелился. Шевелиться не было сил.
Прямо передо мной сидела на корточках маленькая девочка в золотых кудряшках, похожая на ангела, и вокруг нее раздавался колокольный звон.
«Уже в раю», – подумал я и блаженно зажмурился, чтобы хоть немного подготовить себя к райской жизни. Но через секунду у меня в носу снова защекотало.
Я опять чихнул и вновь открыл глаза.
Вокруг, очевидно, был не рай, и ангелом в кудряшках оказалась обыкновенная девчонка лет пяти, которая былинкой щекотала мне нос. Я гримасничал, а она от этого заливалась смехом.
Другой рукой она держала веревку, за которую была привязана коза со звенящим колокольчиком на шее. Эта картина была настолько необычной после всего мною пережитого, что я невольно, превозмогая боль, приподнял голову и повернулся набок.
Тело, похоже, уцелело, но ныло, как будто его кто-то усердно пожевал.
Но едва я пошевелился, златовласая проказница отскочила и спряталась за свою козу. Тогда я перестал шевелиться.
Да не больно-то и хотелось – кругом была такая благодать: озеро, коза, поле… Словно я вдруг вернулся в свое деревенское детство.
Так прошло минут пять.
Девочка, осмелев, снова подошла ко мне, уже держась за саму козу.
Видя, что я не шевелюсь, она опять присела рядом и спросила:
– Вы кто, пан?
– Я? Я парашютист.
– А где ваш парашют?
Я посмотрел на ее веселенькое личико и совершенно серьезно ответил:
– В самолете забыл.
Она вначале удивилась. Потом рассмеялась. А затем загрустила.
И столько в ее взгляде было жалости и сочувствия ко мне, что я смутился и как можно искреннее сказал:
– Нет, честно, я с неба свалился.
– Честно, честно? – переспросил меня мой ангел.
– Честно, честно, – и даже перекрестился.
Она, услышав мой такой правдивый ответ, вдруг подпрыгнула, закружилась и закричала:
– Папа вернулся, мой папа вернулся!
Потом она бросилась ко мне и давай целовать и обнимать.
Процедура, конечно, была приятная, но я был весь в грязи, поэтому боялся, что и она станет такой же чумазой.
Оторвав ее от себя, я поднялся на ноги.
Златокудрый ангел, уцепившись за руку, потянула меня в сторону от озера к видневшемуся за деревьями дому.
«Почему она решила, что я ее папа? – думал я. – Может, ей сказали, что детей находят в капусте, а папы валятся с неба?»
В тот момент я даже не подозревал, насколько был близок к истине.
Ангел привела меня по тропинке к дому со множеством пристроек, где она, очевидно, и жила.
Когда мы вошли во двор, там высокая, молодая и сильная женщина колола дрова.
Взмах, удар, и чурбан пополам.
Взмах, удар, и следующий пополам.
Юбка у нее была заткнута за пояс, и мои глаза сразу наткнулись на белые, как сахар, ноги.
Увидев козу, девочку и меня – грязного от озерного ила «парашютиста», – она воткнула колун в чурбан и быстрым движением руки опустила юбку.
– Доброе утро, – сказал я и зачем-то встал за козу.
– Дзень добры, – ответила мне женщина.
А мой ангел бросилась к ней со словами радости:
– Мама, мама, это же папа. Он с неба свалился в озеро. Немного побыл на небе и свалился. – И видя, что та на ее радость никак не реагирует, добавила: – Он грязный, поэтому ты его не узнаешь. А когда он помоется, ты его сразу узнаешь.
Мама из-под руки посмотрела на меня, на козу, на небо, моча вынула колун из чурбана и ушла в дом. Девочка побежала за ней.
Безразличная к происходящему коза отошла к забору и стала жевать лопух, а я присел на чурбан. Наконец мама девочки вышла и, махнув мне рукой, подошла под навес с другой стороны дома.
Там оказался душ. Она повесила чистое полотенце на крючок, положила на лавку стопку свежего белья, показала, как пользоваться душем, и, не сказав ни слова, ушла.
Я разделся.
Осмотрел свое тело.
Обширный синяк в области груди. Немного ломило спину. И несколько царапин на шее и левой щеке. И все.
«Просто чудо какое-то. Может, это мне знак свыше? Может, мне предначертана иная жизнь?» – задумался я.
Но голым думать не совсем удобно, и я, так ничего и не придумав, решил вначале помыться и смело открыл воду.
Вода была теплая, нежная, ласковая. Она обняла мое тело, и я долго блаженствовал под тонкими струйками. Но, неожиданно вспомнив, где я, быстро намылся и надел то, что мне принесли. Мой милый ангел уже ждал меня, и мы пошли в дом. Там был накрыт стол.
– Зося, – представилась хозяйка.
– Крыся, – присела в реверансе девочка, приняв мамино представление папе за какую-то игру.
Я выпил предложенную мне рюмку крепкой настойки, закусил пирогом и сразу стал засыпать.
Мама Крыси и дочка Зося, видя это, прервали трапезу, чтобы отвести меня в постель: высокую, свежую, с чистым белым бельем, пахнущую летом.
Кровать была высокая, с металлическими спинками, никелированными шарами и райскими птицами.
Я рухнул в этот белоснежный айсберг и моментально заснул мертвым сном. Не знаю, сколько я проспал, но когда проснулся, солнце било прямо в окно сквозь тонкие, ажурные занавески, и от этого казалось, что спальная комната была пронизана позолоченными нитями, то затухавшими, то вновь неожиданно вспыхивающими, как утренние звездочки.
Я откинул одеяло и сел на край кровати. Спрыгнул на пол. Деревянный пол был теплым и приятным босой ноге.
«Боже, как хорошо!– заколыхалось сердце. – Когда же такое было? Наверное, в глубоком детстве».
Вышел во двор.
Свежий утренний воздух, как эликсир бодрости, ворвался в мои забитые городом легкие. Обыкновенный рукомойник с колодезной водой и белое полотенце, расшитое красными петухами, прямо манили ополоснуть лицо и насладиться этим ласковым утром.
Я вернулся в спальную, надел заранее приготовленную для меня одежду и вышел в столовую завтракать. От стола пахло настоящей едой, а не безвкусной консервированной резиной, похожей на продукты питания, которую я употреблял последние десять лет.
Пока завтракали, Зося включила телевизор. Передавали новости.
– Вчера над Польшей в районе пригорода Варшавы взорвался авиалайнер компании «Пан Америкэн», вылетевший из Амстердама в Москву. Так как взрыв произошел на высоте десяти тысяч метров, то от самолета и пассажиров ничего не осталось.
Зося подошла и выключила телевизор. Потом подошла к шифоньеру, пошвырялась там в белье и достала пачку каких-то бумаг.
Отослав Крысю на улицу, она положила эту пачку передо мной. Я взял их в руки стал рассматривать.
Со слов Зоси, это были документы ее бывшего мужа, без вести пропавшего где-то несколько лет назад. По слухам, он умер. Поэтому документы его есть, а самого мужа нет. С фотографий на документах смотрело лицо, весьма похожее на меня.
– Если хочешь, то можешь пожить по его документам. Как мой муж и отец Крыси.
Вбежала Крыся и опять включила телевизор.
Во весь экран красовалась моя фотография.
– Папа, тебя показывают.
– Нет, это дядя, похожий на папу, а папа вот здесь сидит, с нами. Иди, принеси нам сметаны.
И она подала Крысе миску. Та схватила ее и побежала в сарай. А голос за кадром из «ящика» вещал: «В числе погибших пассажиров был известный менеджер компании “Рашен Корпорейшн” Прозоровский Игорь Леонидович».
Я инстинктивно дернулся. Зося подошла и опять выключила телевизор, а затем, повернувшись ко мне, спросила:
– Тебя что-то там держит?
Я задумался. Что меня может там держать?
Деньги? Бизнес? Бешеная работа? Раз – взрыв самолета, и ничего этого нет.
И что осталось? Ничего. Пустота. Даже любимой женщины нет. А родных и близких я забыл давно, кругом одни партнеры или конкуренты.
– Нет, меня там ничего не держит,– ответил я.
Зося отвернулась, потом, повернувшись, сказала
– Мой муж служил в Легионе и где-то там, в Северной Африке, пропал. Когда мне его друзья-товарищи сообщили, что его больше нет, я сказала Крысе, что ее папа улетел на небо. А что я должна была сказать ребенку? Что ее отец – наемный убийца и его застрелили? А тут ты свалился с неба и прямо к нам. А мне одной тяжело. Устала я. А ты и мне, и Крысе приглянулся. Я всем скажу, что муж вернулся. Да и похожи вы. Тебя все равно искать не будут. Не мог никто выжить при такой катастрофе. Тебя Господь спас для нас с Крысей. Оставайся. Если что не так, уйдешь. Я не обижусь и держать не буду. А Крысе скажу, что ее папа опять на небо улетел.
Она говорила тихо и смотрела на меня с трепетной надеждой и затаенной радостью.
Я молчал. Слишком все было неожиданно.
– Решай, – и вышла, погладив меня по руке.
В голове моей после вчерашних и сегодняшних событий немного гудело, поэтому я встал и пошел к дивану, прилег на него и даже задремал.
Такого мой организм не мог себе позволить последние лет десять. Это точно.
Проснулся от того, что кто-то во дворе сильно визжал.
Я поднялся и выглянул в окно.
Там Крыся с хворостиной бегала за маленьким розовым поросенком, пытаясь загнать его во двор. Тот истерично визжал. Крыся отчаянно кричала.
Наконец оба, вдоволь убегавшись, разошлись в разные стороны: Крыся – в тень сеновала, поросенок – к своим сородичам, умильно хрюкавшим в луже у забора.
Крыся забралась на копну сена и уселась на нее сверху, облокотившись на березовую жердь.
Поросенок залез в грязь и, успокоившись, присоединился к десяти своим похрюкивающим собратьям.
Зося опять колола дрова.
Жужжали пчелы. Летали бабочки. Пели птицы. Легкий ветерок разносил по хутору дурманящий запах полупросушенного сена. Каким прекрасным и спокойным был этот мир. От ощущения счастья слезы выступили у меня на глазах: «К черту все, что было! К дьяволу!» И, высунувшись в окно, я крикнул что есть сил:
– Зося! Я все решил.
Зося вздрогнула и вместо того, чтобы посмотреть на меня, отвернулась и, опустив топор, стала тщательно вытирать руки о фартук.
Крыся, спрыгнув с копны сена, подбежала к окну.
– Папа, папа, что ты решил? Мы в город поедем на ярмарку, да?..
– Да, доча, поедем. Обязательно поедем.
И я, перегнувшись через подоконник, щелкнул по ее конопатому носику.

Прошло два года.
Я полностью обвыкся в своей новой жизни: стал Петром, мужем Зоси, у нас родился сын Яцек.
Я научился косить, строгать, пилить, забивать гвозди и ездить верхом на лошади.
Я ощутил природу – мать всего живого на Земле.
Я обрел Бога, и Христос стал моим мерилом нравственности.

Я понял, что такое любовь к женщине, детям, людям. Любовь к лесу, траве, птицам. Ко всему живому и неживому на Земле.
Я понял, насколько ничтожной была моя прежняя жизнь, обвешанная значимыми условностями, пронизанная жадностью, обманом, корыстолюбием, завистью, предательством и презрением. И ради этого я жил, спешил, торопился и даже чуть не умер?
Мне стало жаль моих бывших коллег, которые продолжают жить в том бешеном ритме, в той сумасшедшей жизни, не понимая, что никому, кроме них, это все не нужно.
А я сейчас нужен всем: и семье, и яблоневому саду, и лесу, и полю, и речке и даже муравьям у одинокой ели. Кстати, о саде. Это моя гордость. Некогда брошенный, он под моим пристальным присмотром обновился и зажил заново. А в этот год принес такой урожай яблок, что с каждой яблони мы собрали по нескольку корзин сочных, румяных плодов.
Я наделал огромное количество всяких наливок, варений и настоек, и все равно еще много яблок осталось, этих маленьких планеток, по которым с удовольствием ползали мои знакомые мураши, почти как мы, люди, ползаем по своей большой планете.
Мы с Зосей, Крысей и маленьким Яцеком провели семейный совет и решили в три голоса «за» при одном воздержавшемся – это был Яцек – поехать в город и там, на ярмарке, продать остаток нашего огромного яблочного урожая.
Самые лучшие яблоки мы уложили в огромные плетеные корзины, запрягли нашего рыжего коня, и я с Крысей тронулся в путь.
На огромный праздник, на ярмарку.
Не спеша, по проселочным дорогам, слушая пение птиц и жужжание шмелей.
По пути Крыся нарвала ромашек, сплела венок и надела его себе на голову. Белые цветы с желтыми глазами кружились на ее русой головке, как звезды, нанизанные на солнце.
На галдящей ярмарке мы встали с самого края. Я не стал въезжать в центр, решил торговать прямо с телеги – и расхода меньше, и при глазе.
Яблоки наши пошли быстро, покупатели стояли в очередь.
Крыся старательно мне помогала, и уже часа через три у нас осталось полторы корзины. И вот как раз в этот момент мой взгляд, случайно брошенный в толпу людей, снующих между торговых рядов, наткнулся на знакомый профиль.
Человек стоял полуотвернувшись от меня, и я не мог сразу хорошенько рассмотреть его.
Я, попросив Крысю поторговать пока без меня, спрыгнул с телеги и из-за лошади стал наблюдать за этим человеком.
Наконец тот повернулся ко мне лицом.
Точно, этот был мой заместитель Роберт Карлович. Только у него на всем белом свете такое вытянутое изогнутым огурцом лицо и черная бородавка на правой бровью. И, как раньше, он ее прикрывал своей неизменной зеленой фетровой шляпой.
Он. Точно он.
Я инстинктивно присел, пытаясь спрятаться. Почему-то в эту минуту вспомнилось, как Крыся дергала козу за веревку, когда нашла меня у озера.
Роберт Карлович, потолкавшись у помидорных рядов, направился в нашу сторону.
И я решил бежать.
– Заканчивай! – крикнул я Крысе.
– Почему? – удивилась она.
– По кочану, – ответил я, нервно впрягая Рыжего.
Наша перепалка, очевидно, привлекла внимание многих, в том числе и Роберта Карловича, и он направился к нам.
Мне хоть сквозь землю провались. Но и убегать уже было поздно.
Крыся не отводила от меня удивленных глаз. Да и Роберт Карлович, зорко вглядываясь, заспешил к нам.
– Не может быть! – закричал он. – Игорь Леонидович, вы ли это? – и, подбежав, радостно обнял меня.
– Вы ошибаетесь, Роберт Карлович, это не я, Игорь Леонидович умер два года назад,– ответил я ему на ухо.
– Да? – удивился он и испуганно отодвинулся от меня.
А я, поспешая, собрал пожитки, взнуздал Рыжего и быстро тронулся в путь. Назад, в свое теплое и родное гнездо.
Крыся, как бы почувствовав что-то, затихла, прижалась ко мне и всю дорогу молчала.
И я молчал. И не было у меня радости от выгодно проданных яблок, от пения птиц, жужжания шмелей и от венка из ромашек, брошенного среди пустых корзин в телеге.
Эта неожиданная встрече на рынке всколыхнула мою душу и память.
Душа скреблась, но память и вспомнить-то из той, моей прошлой, жизни ничего не могла, кроме какой-то суеты и бешеного бега по кругу.
И я от этих своих мыслей даже незаметно для себя запел:

Динь, динь, динь.
Динь, динь, динь.
Колокольчик звенел.
Динь, динь, динь.
Динь, динь, динь.
О судьбе тихо пел.

– Папа, захныкала Крыся. – Зачем ты так грустно поешь?
– Это песня такая грустная, доча.
– А где ты узнал эту песню? Там, на небе?
– Да на небе.
– А ты опять туда уйдешь?
– Куда?
– На небо.
– На небо? – я поднял голову и посмотрел вверх.
Небо было синим-синим, без единого облачка.
И там, далеко-далеко, маленьким крестиком очень медленно беззвучно полз самолет.
Я вздрогнул и встал.
– Нет, Крыся, туда я не вернусь.
И зачем-то сильно хлестнул Рыжего. Тот очнулся и, дернувшись от удивления, помчался галопом, теряя корзины.
– Ура! – закричал мой голубоглазый ангел. – Мой папа больше не улетит на небо.

Автор публикации

не в сети 1 год

Владимир Седов60

Комментарии: 0Публикации: 19Регистрация: 28-02-2022