Пигмалион
Вместо эпиграфа:
Слышишь, моя не любимая,
Как я спокойно сплю?
Ночи тоской не длю.
Будто все лето длинное
Винное и безвиное
Брел через поле минное
К виселице – октябрю.
Слышишь, как не люблю?
Слышишь, моя не любимая,
Что я не говорю?
Просто в себе храню,
Будто бы эхо долгое
С Дона да по над Волгою,
Сумрачное и волглое.
Слышишь, как не люблю?
Молча боготворю.
Когда эта странная пара появилась в нашем доме, я точно не помню. Кажется, лет пять или шесть назад. Я почему–то сразу, ещё до знакомства, окрестил их Пигмалионом и Галатеей. Почему? Не знаю.
Она – обычная девчонка из какой то северной станицы, лет восемнадцати, рыженькая, ничего особенного в её внешности не было. Разве что глаза… разного цвета. Темно-карий и… Второй постоянно менял свой оттенок от зеленоватого цвета морской волны до прозрачно голубого. Но это я заметил гораздо позже.
Он – старше ее вдвое, мужчина ростом под два метра, богатырского телосложения, когда он протягивал руку при встрече, моя ладонь просто исчезала в его ладони. Он мог бы своим видом внушить опаску любому, если бы не взгляд. Заискивающий взгляд ребёнка, которому не досталось любви от своих родителей и он непроизвольно ищет и ждёт её от любого другого человека. Взгляд, в котором отчаянная надежда смешана с боязнью и болью получить отказ. Такой взгляд невозможно долго выдержать, так смотрят бездомные голодные щенки, но уже столкнувшиеся с человеческой жестокостью и несправедливостью. Я старался не смотреть ему в глаза и не только я. Отводил взгляд в сторону, под ноги, в телефон, куда угодно… А он наоборот, старался заглянуть в глаза собеседнику. Принимая во внимание его рост, это выглядело со стороны комично, ведь при разговоре ему приходилось складываться чуть ли не пополам. Не может быть такого взгляда у взрослого мужика! Не должно быть! Это неправильно! Вскоре все жильцы нашего подъезда под тем или иным предлогом сократили общение с ним до минимума.
Привет, привет… И скорей вниз по лестнице, чувствуя спиной его потерянный, собачий взгляд тебе вслед и ощущая себя последней сволочью. Поскольку мы были соседями по лестничной клетке, мне это не добавляло хорошего настроения по утрам. Я изменил время выхода, стал выходить пораньше минут на десять, чтобы избежать встречи с ним, и кажется, он все понял.
Потом у меня был трудный год, я практически не бывал дома и совсем потерял из виду эту странную пару. До того самого воскресного утра.
Звонок в дверь, долгий, настойчивый…
– Привет, сосед! – На пороге стояла незнакомая ослепительно красивая молодая женщина в домашнем халате, но в полной боевой раскраске, и с незажженной сигаретой в руке. От неё пахло духами и алкоголем.
– Чо так зыришь? Не признал что ли? Зажигалкой даму угостишь? – Зелёный глаз смотрел насмешливо, а темно карий изучающе и оценивающе. Бог мой это же та самая девчонка, дошло наконец до меня.
– Да, конечно, извини…те. Не проснулся до конца ещё, проходите на кухню, я сейчас.. У меня тут бардак, не обращай…те внимания.. – бормотал я, ошарашенный этим утренним визитом.
– Да не суетись, я никуда не спешу. Можешь умыться пока, и подмыться заодно! – Она вульгарно расхохоталась.
И хотя меня передернуло от этой шутки как от зубной боли, я послушно направился умываться.
– Выпьешь со мной? Одной стремно, поговорить не с кем...
На столе стояла невесть откуда взявшаяся початая бутылка «Лезгинки».
– Это я из дома принесла, пока ты умывался. Плохо мне… Поговори со мной, а? Как тебя зовут? Я забыла, блин... Надо же, не помню… Витя?
Она снова расхохоталась закинув назад голову, табуретка качнулась и мне пришлось подхватить её на руки, чтоб она не упала. Небрежно затянутый поясок на её халате соскользнул вниз, обнажая плотно слитые бёдра молочного цвета и упругие груди с алыми остро торчащими сосками. Я хотел было поставить её на ноги, но она, обхватив мою шею руками, все усиливала хватку, прижимаясь ко мне и шепча какой–то горячий, влажный вздор прямо в ухо.
– Люби меня, миленький, люби... Не так, как он, по настоящему люби... Давай же, чего ты ждёшь, давай! Только не плачь, прошу тебя, не плачь, не надо, не надо, не надо…
– Что молчишь? – Она лежала на моей руке спиной ко мне. У неё была очень белая и тонкая кожа, такая обычно бывает только у рыжих. Она чуть повернула голову в мою сторону… На её виске под завитком волос стремительной птицей забилась синяя жилка. От нахлынувшей вдруг нежности мне захотелось поцеловать её в этот упрямый завиток…
– А? Что молчишь? – Одним неуловимым движением она перевернулась на другой бок, и положив голову на мою грудь, в упор расстреливала меня своими ведьминскими зрачками. Холодным голубым и непроницаемо чёрным.
– А что говорить? Я пока не знаю, что сказать.
– Тебе понравилось трахать меня?
– Что ты кривишься? Слово не нравится? А? Трахать нравится, а слово нет?! Тоже из чистоплюев?!! Как вы мне все надоели!!!
– Эй..эй.. ты чего завелась?
– Интеллигенты херовы!!! Жопы лицемерные!!! Да идите вы накуй со своими стишками и приличиями!!! Я его люблю! Его, понимаешь! Но не могу быть с ним! Не могу! Он любить не умеет, только боготворить! Я не могу так больше! Не могу! Ааа, да идите вы все!
Она ураганом сорвалась с постели, оглушительно хлопнула входная дверь. В наступившей мертвой тишине слышно было как идут настенные часы.
В два часа ночи раздался стук в дверь, робкий и еле слышный. Кто это может быть? Да ну их, завтра на работу, выспаться надо…
Стук повторился, уже немного настойчивей и громче.
Ааа, это наверное эта сумасшедшая опять заявилась, подумал я, направляясь к двери нетвердой походкой (после ее ухода я здорово употребил от злости). Ну сейчас я тебе все выскажу!
– Виталь, привет. Прости пожалуйста, но я с ума схожу… Ты не знаешь, где Аня? Соседка сказала, что видела, как она к тебе заходила сегодня. – С высоты двух метров на меня смотрели с надеждой и мольбой два щенячьих глаза. Я молча пригласил его пройти на кухню. Молча плеснул коньяка ему и себе. Он молча поднял с пола голубой поясок от её халата и молча засунул его в карман. Мы молча выпили, не глядя друг на друга.
– Я не могу без неё жить. Он поднял голову и посмотрел на меня человеческим взглядом. Заискивающие щенки исчезли. Напротив меня сидел нормальный, трезвый мужик.
– Я не могу жить без неё. – повторил он. – Просто незачем. И мне неважно, любит она меня или нет, мне достаточно того, что я её люблю. Вот так. Я все знаю про неё. Она сирота, дочь погибшего друга моего отца. Когда это случилось, мои родители забрали её к нам. Она выросла на моих глазах, а я ждал, пока она вырастет. Я полюбил её ещё когда она в школу ходила с бантиками и косичками. Я знал, что это она, та самая единственная, моя суженная, и ждал. А потом, как только ей исполнилось восемнадцать, мы поженились… И я увёз её подальше от грязных сплетен в родной деревне. До меня она не знала других мужчин, она не гуляла с подругами (я ограждал ее как мог от их дурного, как мне казалось, влияния), не целовалась с другими парнями, не ходила на танцульки. Все её свободное время занимал я. Я читал ей сказки, помогал делать уроки. Я учил её всему, что знал сам, и специально много читал, чтоб ей было интересно со мной. Я сотворил её. Я стал для неё и отцом и старшим братом. Я стал ей всем, и когда не стало моих родителей, у нас не осталось никого кроме друг друга. Но вот знаешь о чем я в последнее время все думаю? А не убил ли я настоящую Аню этим? Я ведь не дал ей ни малейшего шанса на другую жизнь. Которая могла быть яркой и насыщенной, может наоборот, трудной и полной лишений, но другой, настоящей! Оберегая её от всего и всех, и заменяя собой целый мир я просто украл у неё эту настоящую жизнь. Мне кажется, она меня возненавидела за это. А ты и другие до тебя это её месть. Давай выпьем…
– Ты ошибаешься, друг.– Хмель ударил мне в голову развязывая язык. Я хотел ему рассказать о том, что она сказала сегодня. На самом деле она…
– Если ты скажешь, что она просто шлюха, я тебя убью. – Он сказал это таким будничным, спокойным тоном, что я сразу поверил ему безоговорочно.
– Да нет, я хотел сказать... Впрочем, неважно. – Я не стал ничего ему говорить, просто понял, что он сейчас меня все равно не услышит.
– Ладно, засиделся я у тебя, пора мне, прощай.
– Ты не переживай так, она обязательно вернётся, вот увидишь. – С трудом выдавил я на прощание из себя эту пошлую фразу.
– Нет, уже нет. Светает… Раньше она всегда возвращалась домой до полуночи. Это у неё пункт такой, всегда. Прощай.
На следующий день, встретив его в магазине возле дома, я с трудом узнал его. Он состарился за одну ночь! Как будто вынули стержень из человека и он стал сгорбленным стариком с потухшим взглядом.
Он прожил ещё год. Агония была недолгой и неопрятной… Его квартиру заполонили какие–то маргинальные личности, а порой и откровенные бомжи. Вонь, пьяные выкрики, жалобы соседей. Иногда он заходил попросить денег на опохмелку. Я всегда молча давал, отворачиваясь в сторону… Я не мог видеть его глаза, потухшие глаза мертвой собаки.
За три дня до своей смерти он зашёл ко мне вечерком, и протянул руку. Я молча полез в карман плаща за деньгами.
– Нет, Борисыч, не надо! Вот возьми. – Я включил свет в прихожей. Он был абсолютно трезв. И взгляд… Взгляд живого человека, совсем как тогда, на кухне. Он протягивал мне объемную, аккуратно перевязанную стопку листов формата А4.
– Пусть у тебя пока побудет, хорошо? Спасибо. У своей двери он замешкался и обернулся. На секунду на меня опять посмотрели щенячьи глаза, полные мольбы и надежды…
– Вдруг она вернётся? Передай ей. Это мои письма к ней. Прощай.
Я не верил, что она когда нибудь вернётся, и поэтому после его кончины я без всяких угрызений совести поинтересовался, что там он ей оставил. Это были не письма, это была его история любви, написанная в форме коротких миниатюр. Без имён, дат.
Вот что было в последнем:
«Я полюбил её ещё в карьере, где выбирал подходящий по размерам материал. Я полюбил её, ещё не осознавая этого сам. Полюбил в виде куска бесформенного мрамора. И по мере продвижения работы я убеждался в этом все больше и больше. Отдавая работе всего себя, все своё умение и знания, всю красоту, на которую были способны мои руки и глаза. Я её создал и поместил в пантеон для одной единственной богини. Её личный пантеон. И она ожила. Я знаю это. Мне ли не знать? Ведь я ее создатель. Вся моя жизнь с тех пор это преклонение, восхищение и преклонение, и ничего больше. Вру. И липкий неотвязчивый страх её потерять.
Иногда по ночам она покидает пантеон. Я никогда не видел, как она уходит и приходит. Наоборот, сам опасался, что невзначай застану момент, как она сходит с постамента, торопливо надевает шпильки, достает из укромного места сумочку, подкрашивается и простучав каблучками по мраморным плитам растворяется в густой тишине… Или наоборот, когда приходит…
Но видимо, все–таки несколько раз я заставал ее врасплох, не оставляя ей достаточно времени привести себя в порядок. Это были мелочи, незаметные чужому глазу, но конечно, не для меня… Оставшаяся в уголках губ помада, прилипший к ноге осенний листок…Пару раз запах вина и дорогих сигар…
А в последний раз от нее пахло морским бризом и сохнущими на берегу рыбацкими сетями. Она даже немножко загорела, у нее изменился взгляд. Это уже не взгляд богини, смотрящей поверх твоей головы, привыкшей к обожанию и восхищению, нет. Теперь это взгляд земной женщины, счастливой женщины, принимающей трудное решение.
Сегодня она снова ушла. Я знаю, что на этот раз она не вернется. А кто я без неё? Зачем? Просто эхо чужих взглядов…»
Я оказался неправ. Она вернулась сегодня. Вечером, выйдя покурить на балкон, я увидел её выходящей из машины с девочкой лет пяти. Мужчина, привезший их, сел на скамеечку ждать. Наверное, муж. А они направились к подъездной двери. По дороге она подняла голову и, увидев меня на балконе второго этажа, молча кивнула. Я кивнул в ответ.
Она, наверное, ничего не знает. Я сижу, не зажигая света уже час. Жду звонка в дверь. И не знаю, что мне делать. Отдать? Промолчать?
Автор публикации
