КАК Я ПОНЯЛ ИМПРЕССИОНИЗМ .
До армии я окончил двухгодичные курсы художника оформителя в городе Ставрополе. Вообще-таки я не знал в начале, куда идти учиться после окончания восьмилетней школы в своем ауле. Но так как все считали в школе, что я хорошо рисую, решил стать художником и поступить в Сухумское художественное училище. Вместе с отцом мы поехали к морю за знаниями. Здание выбранного учебного заведения я представлял себе большим и современным, не то, что я увидел после долгого пути. Старое, обшарпанное двухэтажное здание, ничем не отличалось от моей, родной аульской школы, которая по возрасту не уступала этому зданию. Так же не было у них спортзала, что было очень существенной для меня деталью. Моя голубая мечта об учебе в курортном городе, у моря на родине предков абазин, никак не совмещалась с этой очень невзрачной картиной учебного здания. Разочарованный увиденным, я отказался поступать, и отец без единого упрека, к моему удивлению, привез меня обратно домой. Но там на берегу моря, местные воры, украли у нас документы, пока мы купались. Хорошо, что у отца деньги, то -что они искали, были спрятаны отдельно от документов, и мы смогли обратно приехать – разбитые и обобранные. Мать, причитая на отца, восстановила мои документы к осени, началу нового учебного года, и я по совету одноклассника поехал в Ставрополь вместе с ним поступать на курсы художника – оформителя. Условия выдачи дипломов этого училища были таковы: тем кто имеет подготовку в художественной школе и отличится способностями в процессе учебы, дают диплом художника- оформителя , а тем кто был без такой подготовки и не отличался способностями – маляра-альфрейщика . Вот такое разделение профессий художника и маляра, о котором я тогда не знал при поступлении, и стали для меня антонимами: большого творчества и простого ремесла. В дальнейшей моей жизни, перед выбором одного, я постоянно оказывался. В школе я учился без троек, но не имел свидетельства образования в художке, не в пример моих сокурсников, но тем не менее я прошел отборочный конкурс, в отличии от моего одноклассника, по аттестационным баллам, и поступил. Уроки рисования проходил я впервые, и мне они давались с трудом. Преподаватель Василий Васильевич, по кличке «борода», любитель выпивать, особо ничего не объяснял, в основном показывал, как делать чеканку, витражи, резьбу по дереву и прочее. Все чему я научился за два года, это боксировать в спортивной школе в первую очередь, потом писать пером печатные шрифты и чеканить по металлу . В основном учеба базировалась на декоративно-прикладном искусстве, а обучение живописи и основам рисунка были только поверхностными. Так же я ничего не знал об истории искусства, о жанрах и стилях живописи, о художниках. Основное время я проводил на тренировках по боксу, и преподаватель часто шутил, что выдаст диплом «боксера –альфрейщика». Альфрейщик – это маляр, специализирующий на росписях стен декоративных узоров, и кто знал тогда, что эта профессия увяжется за мной, после, на долгие годы, как основной источник дохода, которую я стал со временем иногда ненавидеть. Мне дали диплом маляра, но устроили на городской домостроительный комбинат художником – оформителем, на отработку диплома, по закону – принудительно. Профессия маляра никак не вязалась с моими планами в жизни, где я представлял себе перспективу стать большим художником, и я очень стеснялся этой графы в моем дипломе о средне-специальном образовании. Я вообще не думал поступать в профтехучилище ни за что, но современное здание с большим красивым и новым спортзалом, точно совпадали с моей мечтой учебы в большом городе, и статус учебного заведения, уже не имело для меня никакого значения. Досада за потраченное время в два года меня угнетала, и я все время думал о дальнейшей учебе, с сожалением вспоминая свой отказ от учебы в Сухуме. Тогда, в Ставрополе я впервые столкнулся с социальным неравенством общества, потому что, большинство сокурсников получили оформительские дипломы с помощью родителей и разъехались по домам без всякой отработки диплома, которая была обязательна по социалистическим законам того времени. Вопреки этому закону, я бросил все и уехал домой, несмотря на повестки из прокуратуры, от голодной жизни в большом городе, к своим родителям – сытной и устроенной жизни в ауле. Дома, наш бывший руководитель, меня устроил в народный хореографический ансамбль «Адиюх» , и я перешел от рисования к танцам, в чем я проявлял способности еще в детском школьном кружке. Учитель танца был когда-то участником этого же ансамбля, и он обучил нас всему ее репертуару еще в годы учебы в школе, и у меня никаких проблем не было с его освоением. Гастрольная жизнь привлекала своим многообразием, эмоциональностью и постепенно я стал забывать свой первоначальный выбор профессии. Год пролетел незаметно, и настала пора идти в армию. Служба в армии у меня прошла на космодроме Байконур, в знойной казахской степи, под грохот взлетающих космических кораблей. Когда ротный спросил меня о моем образовании, я назвался художником и меня с радостью определили в штаб части – писарем, а потом меня забрал к себе партком Штаба управления войсковыми частями, полковник с немецкой фамилией Цехмистер. Под покровительством этого большого начальника и прошла моя, относительно других спокойная, военная служба, сочетающее безделье с писанием таблиц и советских лозунгов. Я все так же не имел отношения к искусству, вся моя деятельность ограничивалась оформительством и дизайном, рисовал я только карикатуры солдат и портреты вождя Ленина-трафаретом. У меня было настолько много свободного времени, что я научился играть на гитаре своими «деревянными» пальцами, что было совершенной фантастикой для моего друга , не желавшего обучать меня этому на гражданке. Под кондиционером в ленинской комнате прошли мои два года армейской службы, которые были потрачены необдуманно и бездарно. Особой тяги к рисованию у меня не было, но я думал о своей будущей профессии и не знал, что выбрать между актером , режиссером, журналистом и художником. Позже все эти профессии имели место в моей жизни. Взвесив все доводы за и против, чаша весов сомнений склонилась все- таки к завершению начатой профессии художника. По окончании службы я сразу поехал в Сухум с документами для поступления. Сдав успешно экзамены меня определили сразу на третий курс , так-как среднее образование и определенная подготовка у меня уже была. После казахской степи, природа субтропиков была для души настоящим раем. Сначала я жил на снятой квартире у местной грузинки, пока не познакомился со своими земляками, которые дружно жили на квартире, у тети Ксени, на улице Агумаа. Первым знакомым стал Гида, который и перетащил мой чемодан на новое место жительства. На квартире их было больше восьми ребят и одна девушка – сестра Гиды. Она жила в соседней комнате одна. Все мы были абазины и жили одной дружной семьей, разделив спальню, лоджию и кухню. Вокруг всегда валялись студенческие вещи: альбомы , этюдники , холсты, рамки и краски, иллюстрации картин художников на открытках. Их было много,и я с интересом рассматривал незнакомые до сих пор мне картины западных художников. В Ставрополе я посещал выставки соцреализма, и нам в училище показывали в основном картины русских передвижников, нас ровняли на них , чтобы так же научились рисовать. Это казалось не возможным, переносить «шишкинский лес» на картинную плоскость, потому бесполезным и неинтересным. Другое дело сделать какую- то поделку из дерева или из меди, подарить кому-нибудь и обрадовать намного полезнее – так я думал до сих пор. Я не понимал авангардизм, кубизм, импрессионизм, и всякие «изм-ы…» – как говорил Ленин, и даже не рассматривал их для изучения. У меня была конкретная задача – научиться профессионально рисовать, чтобы поступить в дальнейшем в институт и получить высшее образование. О творческой части изобразительного искусства я не думал совсем, изучал только технику рисования, умение быть натуралистом являлся основным критерием определения профессионального уровня художника для меня, впрочем, как и для всякого обывателя. Тем не менее , понятие о декоративности была у меня значительно выше, чем у сокурсников, и по прикладным предметам я выделялся среди них благодаря первоначальному образованию, я так же, неплохо владел плакатным пером, двухгодичный армейский опыт сказывался и этот факт давал мне преимущество перед студентами. Но в рисунке и живописи я был слаб относительно успевающих друзей, и это огорчало меня. Я знал свой слабый уровень и готов был учиться, восполнить упущенное время в армии и Ставрополе.
И вот настал тот день, переломный момент в моем сознании , от которого пошла вся моя сознательная творческая жизнь. Все о чем я говорил выше, есть предыстория к тому, о чем я поведаю сейчас. Бурная студенческая жизнь только начиналась, и я исправно ходил на занятия. Вернувшись как-то раньше всех из училища, я сидел на лоджии нашей квартиры на четвертом этаже, и из открытого окна рисовал панораму дальних гор, как зашла соседка по комнате, сестра Гиды – Фая, с рулоном свернутого ватмана. Она спросила, могу ли я писать пером, на что я ответил утвердительно. Она училась в университете на преподавателя и проходила учебную практику в местной школе начальных классов. Ей нужен был плакат, наглядное пособие для обучения детей математике, где изображались яблоки с цифрами представляющие действия сложения. Я с энтузиазмом взялся за работу, желая продемонстрировать новой знакомой свои оформительские способности. Я быстро написал заголовок и нужные цифры пером и принялся рисовать акварелью оставшиеся яблоки. Рисовал я тщательно, стараясь произвести впечатление. По всем правилам жанра живописи акварелью, я прорисовал форму шара, в несколько слоев , передавая объем и освещение; полутень, собственная тень и приступил к прорисовке фактуры, намечая тонкие красные прожилки на кожуре яблока разной насыщенности. Я копошился над яблоком, следуя всем правилам, что я мог запомнить за всё предыдущее время обучения, как незаметно появился старшекурсник Арсен. Он стал рядом с Фаей которая с большим вниманием и удовлетворением наблюдала за моим занятием. Что он делает?- спросил Арсен у нее с усмешкой и надменностью. Я сделал большие круглые глаза и посмотрел на него вопросительно, с недовольством. Он бесцеремонно спросил уже у меня, что я рисую. Ответ был очевиден и я с недоумением ответил – Что не видно? Яблоко! – А разве так рисуют яблоко?- спросил Арсен и не дав ответить, выхватил у меня кисточку. Посмотрев на маленькую кисть, он отбросил ее , поковырявшись в шкафу достал большую беличью кисть, взяв литровую банку вместо стакана наполнил ее водой. Отстранив меня от стола одним движением, он сел и взвел руки с кисточкой вверх как факир перед фокусом. Яблоко нужно рисовать так! – сказал он и взмахнув кистью как волшебной палочкой, демонстративно мокнув в воду , потом в краску, нанес большой жирный мазок ярко-изумрудного цвета на бумагу. Я сначала подумал, что он просто самоуверенный идиот, и вовсе не знал, что у него репутация отличного живописца в училище. Побурлив кисточкой воду в банке, он выбирает желтый цвет и так же размашисто и уверенно наносит второй мазок рядом с первым полукругом. Я недоумевал, два разных цветовых пятна в одном яблоке и столь насыщенные и контрастные? Он просто играется, или тут у них школа, какая- то нестандартная, раз студент 4-го курса так пишет. Теперь он поворачивается ко мне и говорит – Добавляем еще больше экспрессии – и кисточкой начинает разводить красно-пурпурный цвет. Ну, думаю, он вообще не соображает что делает, или просто рисуется перед девушкой, так только можно светофор дорожный писать – красный, желтый, зеленый. А секрет акварели заключается в том, в каких частях берешь соотношение воды и краски, и в каком месте наложишь, от точности этого действия зависит весь результат работы. Пока он разводил красный – желтый и зеленый слились вместе, образовав на границе дополнительный цвет. Красный он наложил прямо на зеленый, сотворив тем самым, как бы румянец. Вся процедура заняла всего пару минут. – А теперь – говорит он – делаем последний штрих – и кончиком кисти, легкой и быстрой рукой водрузил плодоножку на яблоко. На моих изумленных глазах из всего этого месива постепенно вырисовалось красочное яблоко. Довольный своей работой, Арсен говорит: – Теперь сравни свое и мое яблоко! Насколько мое живое и живописное, что хочется съесть его, а твое – сухое и неприглядное. Рассмеялся и ушел. Фая была счастлива тем, что проучили новичка. Я стоял пораженный этим простым примером. Как все просто было и понятно. Впечатление от его яблока все сильнее завораживало меня, как будто на моих глазах произвели шедевр мирового уровня. Я стоял убитый своей шаблонностью, завидуя уровню таланта моего земляка. Вот что такое оказывается импрессионизм, лаконизм, экспрессионизм и прочие «измы» которых я не уважал. Естественно я не стал сразу поклонником всех этих чуждых мне течений, но я сразу понял их суть. Этот был момент истины! После были беседы и долгие споры с Арсеном по поводу живописи и искусства, после чего я становился все мудрее и опытнее, но первый урок он так и остался навсегда в памяти как светлое прозрение и начало понимания языка живописи. Я до сих пор метался между профессиями художника и альфрейщика, не добившись ничего в живописи, о чем я говорил выше, а Арсен стал большим художником и его картины в каталогах Русского музея в Питере, чем я с огорчением за себя, и радостью за него – горжусь этим фактом. И я до сих пор уверен, что путь к пониманию искусства началось с этого обычного яблока.
Автор публикации
