Века пылают и сгорают годы
и затаил дыханье де Сюлли.
И в пламени безумный Квазимодо,
и тают воском франков короли.
Уж рухнули прекрасные нервюры,
горгульи и химеры поглотив,
хранителей живой архитектуры,
навеки под огнём похоронив.
Париж, скорби, увы, французы плачьте.
О, как жесток ты, XXI век.
Весёлый Роджер корчится на мачте –
убогий знак всех нравственных калек.
Течёт огонь собора по аллеям,
по жилам цепенеющих людей,
и «жёлтыми жилетами» развеян
во Франции искрящихся идей.
Пал Нотр-Дам и слёзы поливают
осколки уникальных витражей.
В душе надежды призраками тают
как в ночь варфоломеевских ножей.
Скорблю и я, но как-то уж не очень.
Мой разум риторично жжёт вопрос:
что делали французы днём и ночью,
когда Пальмиру грыз офанатевший пёс.
Совсем в тумане лет потерян Дрезден,
сгоревший в адском ливне ваших бомб.
Наш Петергоф, где некто озверевший
у нашей памяти пытался вырвать тромб.
Где были ваши слёзы , парижане,
когда в огне, совсем не жертвенном, горел
тот монастырь, что Иверским назвали?
Какой псалом, ты, парижанин, пел?
Да не у нас лежал венец терновый
с Христовой кровью на его шипах.
Донбасс топтал усердно Ирод новый,
как Нотр-Дам, стирая храмы в прах,
у вас огнём, у нас – огнём и сталью.
Вы плачете, но не до слёз уж нам.
Вы потеряли поколений память,
мы сохранили в душах этот храм.
Автор публикации
