Загадки и факты Первой мировой войны

Вступление
Первая мировая война – событие, изменившее не только судьбы участвовавших в ней стран, но и жизни людей по всему миру. Эта война именуется как один из широкомасштабных и страшных кон-фликтов в истории всего человечества. Событие, унесшее огромное количество жизней и сломавшее вековые устои многих стран.
Событие, перевернувшее мир началось с Сараевского убийства. В тысяча девятьсот четырнадцатом году двенадцатилетним сербским террористом был убит австрийский эрцгерцог Франц Фердинанд. Двенадцатилетний участник террористической организации “Млада Босна”, которая боролась за объединение всех южнославянских народов в одно государство. Убийство послужило началом страш-ного, кровопролитного и ужасного события.
Основными причинами начала Первой мировой войны принято считать также экономический империализм, территориальные и эко-номические притязания, торговые барьеры, милитаризм и автокра-тию, баланс сил и союзные обязательства европейских держав. Но Томас Вудро Вильсон сказал мудрые и правдивые слова: “Все ищут и не находят причину, по которой началась война. Их поиски тщет-ны, причину эту они не найдут.

Война началась не по какой-то одной причине, война началась по всем причинам сразу”. Действительно, так и было, из-за одного события не могла бы развернуться такая страшная и кровопролитная война, причиной этому событию послужили накопленные годами неприязни и столкновения. Владимир Ильич Ленин осенью тысяча девятьсот четырнадцатого года в статье “Война и российская социал-демократия” писал: “Немецкая буржуазия, распространяя сказки об оборонительной войне с ее стороны, на деле выбрала наиболее удобный, с ее точки зрения, момент для войны, используя свои по-следние усовершенствования в военной технике и предупреждая но-вые вооружения, уже намеченные и предрешенные Россией и Фран-цией”.
Великая война
Наиболее значимым историческим событием 2014 года стало столетие со времени начала Первой мировой войны, или Великой войны, как называли ее современники. Оно вызвало большой интерес и отклик со стороны ученых, политиков и широкой общественности. Эта годовщина стала временем скорби и памяти по миллионам лю-дей, погибших и пострадавших в ходе той войны, колоссально изме-нившей мир и открывшей новую эпоху в его истории. Этой истори-ческой дате было посвящено много научных и общественно-политических форумов, выставок и фильмов. Целью этой статьи яв-ляется современное осмысление Первой мировой войны в России и в мире.
Заметим, что само наименование войны 1914–1918 годов меня-лось на разных этапах истории ХХ века. Для людей, живших в ту эпоху, она была Великой войной, невиданной ранее по своим мас-штабам, жертвам и лишениям. Именно это наименование – The Great War – было и остается распространенным в зарубежной литературе, возродилось и стало широко использоваться в канун столетия и в России.
Подданные Российской империи часто именовали то военное противостояние Германской войной, по имени главного противника, с которым воевала Россия, – Германии, страны, которая стояла во главе военно-политической коалиции под названием Тройственный союз, а затем – Четверной союз.
Определенное распространение в России, особенно на началь-ном этапе войны, имели попытки именовать ее Отечественной, Вто-рой Отечественной или даже Великой Отечественной войной, что было связано и с усилиями, шедшими от лица власти, Русской право-славной церкви и сторонников неославянофильства, которые стре-мились таким образом придать ей общенациональный, справедливый характер и сплотить на патриотической основе общество вокруг вла-сти. Попытки возродить это наименование войны имеют место и в современной России.
Разные смыслы вкладывались в появившееся в то время поня-тие «Империалистическая война». С одной стороны, это действи-тельно была война империй, могущественных коалиций, объединяв-ших ведущие страны мира, налицо было столкновение имперских амбиций ради великих геополитических целей и передела мира. К тому же она происходила в период, который целый ряд мыслителей-современников (и не только социалистов) именовал «эпохой импе-риализма». С другой стороны, революционеры-радикалы, особенно в России, подчеркивали «империалистической» смысл этой войны, акцентируя тем самым ее антинародный характер, избрав позицию поражения своих правительств и выдвинув лозунг «превращения войны империалистической в войну гражданскую».
Война охватила не только Европу, но и значительную часть мира, в т. ч. посредством вовлечения в нее протекторатов и колоний мировых империй. В ней участвовали 38 из 59 существовавших в ту эпоху государств, в которых проживало более 1,5 млрд чел. [1, с. 73], а в той или иной мере – и все остальное человечество. В силу этого война стала именоваться «Мировой», а когда началась следу-ющая мировая война, ее назвали «Первой мировой войной». Именно это наименование закрепилось за ней в итоге и стало доминирующим как в отечественной, так и в зарубежной литературе. К некоторым более поздним и современным трактовкам и концепциям этой войны автор обратится в дальнейшем.
На протяжении десятилетий советской истории Первая мировая война находилась, образно говоря, «в тени» событий, трактовавших-ся как неизмеримо более значимые и судьбоносные для страны и ее народа, – революционной эпохи 1917 года и Гражданской войны в России. В связи с этим подчеркивался захватнический и «империали-стический» характер этой войны, нужной только правящим классам России и других воюющих стран, но непонятной широким массам населения.
Но это не означало, что Первая мировая война не исследовалась в советское время и была запретной для историков. В действитель-ности она изучалась, хотя не столь активно по сравнению с историей российских революций и Гражданской войны. Первым направлением ее исследования, оформившимся уже в 20-е годы и развивавшимся в последующие десятилетия, стало военное, или военно-историческое, которое было связано с осмыслением опыта и уроков той войны и осуществлялось преимущественно усилиями военных, и в т. ч. быв-ших участников Первой мировой войны.
Другим направлением, сформировавшимся в межвоенный пе-риод, становится история международных отношений и дипломатии в эпоху войны. Затем оформляются как самостоятельные направле-ния политическая и социально-экономическая история войны, тесно связанные с осмыслением истоков и развития революционного про-цесса 1917 года и Гражданской войны в России.
Обширный объем исторических исследований стал основой для выхода в свет в Москве в 1975 году обобщающего двухтомника под названием «Первая мировая война 1914–1918». Ответом на пуб-ликацию А.С. Солженицыным в Париже в 1971 году романа «Август Четырнадцатого» становится книга историка Н.Н. Яковлева «1 авгу-ста 1914», вышедшая в 1972 году, а затем неоднократно переизда-вавшаяся.
Характеризуя историографию Первой мировой войны совет-ского периода в целом, надо признать, что она сложилась как це-лостное направление исторической науки с широким проблемным полем исследований, серьезными концептуальными наработками, но не только с достоинствами, но и недостатками. К числу последних относились жесткий идеологический контроль, необходимость сле-довать политико-идеологическим канонам, требованиям «сверху», распространенность упрощенного, уничижительно-разоблачительного взгляда в изучении деятельности органов госу-дарственной власти России в годы войны. Доминанта классового подхода предопределяла слабое «человеческое измерение» истори-ческих процессов военного времени.
Факторами, серьезно препятствовавшими изучению истории Первой мировой войны в СССР, были искусственная оторванность ее историков от мировой исторической науки, отсутствие должной информированности о развитии зарубежных исследований в этой области и научного диалога с иностранными коллегами. К тому же эта отрасль знаний, по оценке самих ее исследователей, находилась в тени революционной тематики и являлась своеобразной «служан-кой» революции, рассматривалась главным образом с позиций ее пролога и ускорителя.
Неудовлетворенность историков состоянием дел в этой области знаний, проявившаяся уже в период так называемой перестройки в СССР, вылилась в критическое переосмысление этой тематики в постсоветский период, в поиск новых подходов и методологии ее изучения. Результатом стало создание в 1992 году Российской ассо-циации историков Первой мировой войны (РАИПМВ). Ее первым председателем был академик Ю.А. Писарев, сформулировавший и свое понимание новых подходов к изучению той войны. После его смерти в 1993 году Ассоциацию возглавил академик П.В. Волобуев, являвшийся одновременно и председателем Научного совета РАН по истории революций в России. После его кончины в 1997 году руко-водителем РАИПМВ стал профессор В.Л. Мальков, а сегодня прези-дентом этой Ассоциации является профессор Е.Ю. Сергеев.
Процесс ее становления и деятельности хорошо известен авто-ру данной статьи, ибо он с конца 80-х годов входил в состав назван-ного научного совета, руководимого П.В. Волобуевым, и принимал участие в целом ряде мероприятий, проводимых в 90-е годы РАИПМВ. Да и в дальнейшем, будучи членом бюро Научного сове-та РАН по истории социальных реформ, движений и революций, ав-тор тесно взаимодействовал с названной Ассоциацией, что дает ему возможность компетентно судить о состоянии дел в историографии Первой мировой войны.
Характеризуя российскую постсоветскую литературу о войне, следует отметить в первую очередь возвращение этого направления исследований в общее дело мировой исторической науки.
К числу ключевых тем изучения относятся происхождение Первой мировой войны и ее характер, взаимосвязь с предшествую-щей историей, ее предопределенность или возможность предотвра-щения и последствия. В центре дискуссий оказались оценка европей-ской и мировой цивилизации начала ХХ века во всех ее достижениях и противоречивости, правомерность использования «теории импери-ализма» в ленинском и иных прочтениях или необходимость отказа от нее. Другой актуальной темой изучения является характеристика России, ее внешней и внутренней политики, государственного устройства, социально-экономического и культурного уровня, ре-зультатов развития накануне и в условиях войны. Актуальными остаются вопросы о том, возможно ли было России избежать уча-стия в этой войне и все ли было сделано для этого, насколько неиз-бежным был крах Российской империи, революционный вариант развития и многое другое. Заметим, что в российской исторической литературе о Великой войне присутствуют разные суждения: от пре-емственности советской традиции до радикального разрыва с ней.
На взгляды и оценки историков оказывает определенное влия-ние и политическая конъюнктура. Тем более что руководство совре-менной России, и особенно в лице президента В.В. Путина, уделяет важное значение исторической науке, в частности – взглядам иссле-дователей на рубежную в истории России и глубоко противоречи-вую эпоху начала ХХ века, Первую мировую войну, диалектику ре-форм и революций, исходя из современных потребностей консоли-дации государства, общества и граждан, формирования у них чув-ства патриотизма.
30 декабря 2012 года президент России подписал федеральный закон, который установил новую памятную дату – День памяти рос-сийских воинов, погибших в Первой мировой войне 1914–1918 го-дов, с целью увековечивания их памяти и отражения заслуг. День памяти стал отмечаться 1 августа. Это был первый подобный акт в России применительно к этой войне.
Несмотря на проведение в России уже в 2013-м и в первой по-ловине 2014 года комплекса мероприятий, посвященных 100-летию начала Первой мировой войны, и широкое освещение этой темы в СМИ, опрос, проведенный Всероссийским центром изучения обще-ственного мнения, результаты которого были озвучены 28 июля, по-казал, что больше половины россиян не знают о причинах войны и участниках, и в целом продемонстрировал их более чем скромные знания об этой войне2 .
31 июля 2014 года В.В. Путин направил приветствие участни-кам и гостям международного научно-общественного форума «Ве-ликая Война. Уроки истории», а 1 августа 2014 года принял участие в церемонии открытия на Поклонной горе в Москве монумента геро-ям, павшим в годы Первой мировой войны. Это рассматривалось как одно из ключевых мероприятий, посвященных 100-летию со дня начала Первой мировой войны, ибо ровно век назад Германия объ-явила войну России. В своем выступлении Путин подчеркнул, что Первая мировая, которую весь мир именует Великой, была вычерк-нута из отечественной истории и называлась просто империалисти-ческой. Он заявил, что ныне в России возрождается историческая правда о Первой мировой войне, восстанавливается связь времен, непрерывность истории и эта война, ее полководцы и солдаты обре-тают в ней достойное место.
Президент подчеркнул также, что Россия выполнила свой со-юзнический долг в войне. Но «победа была украдена у страны, – утверждал он. – Украдена теми, кто призывал к поражению своего Отечества, своей армии, сеял распри внутри России, рвался к власти, предавая национальные интересы». Он призвал к масштабной про-светительской работе, серьезным исследованиям в архивах, чтобы точно узнать причины и ход этой войны, составить поименный спи-сок ее участников, чтобы новые поколения узнали о судьбе своих предков. Характеризуя Первую мировую войну, Путин не преминул связать историю с современностью, подчеркнув, что мир хрупок, и призвал беречь его.
Это выступление вызвало активные комментарии в стране и за рубежом, и в центре дискуссии оказалось утверждение президента, что победа была украдена у России. Заметим, что тезис о «потерян-ной» или «утраченной победе» России в Первой мировой войне так или иначе нередко звучал на различных форумах и в печати, но формулировка Путина об «украденной победе» и возложение ответ-ственности за это на большевиков и лидеров Советской России была наиболее жесткой, что и вызвало активную полемику. Этот тезис по-лучил, например, опровержение в рамках «Круглого стола», прове-денного редакцией газеты «Правда» и общественной организацией «Российских ученых социалистической ориентации», посвященного 100-летию начала Первой мировой войны.
Но любопытно, что, критикуя действия коммунистов в про-шлом, президент проводил гибкую политику в отношении их и в це-лом официальной оппозиции, представленной в Федеральном Со-брании, и добился ее поддержки в деле противодействия принятым в это время санкциям Запада и сплочения населения вокруг власти.
Тема «виновников» неудачи России в войне является давней традицией и одним из ключевых пунктов исторических и обще-ственно-политических дискуссий в нашей стране, да и за рубежом, и в канун столетия она приобрела лишь новую остроту. В числе по-добных «виновных» исследователи и представители разных полити-ческих ориентаций называли совершенно разные силы, группировки и имена.
Сторонники не только социалистической, но и часто либераль-ной ориентации и так называемые пессимисты (в противовес «опти-мистам») в рамках дискуссии, развернувшейся еще в середине ХХ века за рубежом и продолжающейся до настоящего времени, возла-гали главную ответственность за поражение на правящий режим, правительство и царя, обвиняя их в косности и неспособности ре-шать назревшие в стране вопросы, осуществлять компетентное управление в сложных условиях войны.
Другой традицией является возложение ответственности на ли-беральную оппозицию и связанные с ней слои интеллигенции и бур-жуазии. С этим нередко связывалась проблема масонов и «масонско-го заговора». Еще одно объяснение трагического исхода Первой ми-ровой войны для России связывают с расколом внутри правящего режима и Дома Романовых, нараставшей оппозицией царю, охва-тившей и ряд великих князей, склонявшихся вместе с другими сила-ми к идее дворцового переворота.
Таким образом, давняя тема «удара в спину» правившему в России режиму и армии связывается разными исследователями и представителями различных общественно-политических кругов с совершенно разными политическими силами и эта полярность суж-дений сохраняется и сегодня. Но, так или иначе, большинство участ-ников дискуссий признают факт глубокого кризиса правящего ре-жима, а также экономической, социальной и иных сфер жизни стра-ны к началу 1917 года, что и предопределило революционный взрыв и последовавшие за ним процессы распада страны, армии, экономики и др.
С вышеизложенным тесно связан и другой вопрос давних дис-куссий о том, можно ли считать, что война закончилась поражением России. И если для современной партии власти ответ на этот вопрос очевиден, то для исследователей все не так однозначно. Кто-то счи-тает это утверждение справедливым, если не формально, то фактиче-ски, но для других это не столь очевидно, ибо Россия сама, хотя и вынужденно, вышла из войны, и это было обусловлено желанием абсолютного большинства ее населения, считавшего продолжение ее бессмысленным. Другое дело, что граждане России в большинстве своем верили в честный и демократический мир, который, увы, не состоялся.

Историография Первой Мировой войны
У всех народов мира своя история, традиции и ценности, кото-рыми они гордятся и стремятся приумножить. Однако в мире, пожа-луй, нет другого государства, кроме России, народы которого за многовековую историю совершили бы столько величайших подви-гов и актов самопожертвования во имя свободы и независимости своего Отечества. И об этом, конечно, нельзя забывать.
Она оказала огромное влияние на перестройку всех сфер обще-ственной жизни – экономики, политики, идеологии, системы между-народных отношений. Во время этой грандиозной битвы народов было совершено огромное число ратных подвигов, проявленных на поле брани солдатами, офицерами и генералами России.
Изучение истории Первой мировой войны началось практиче-ски сразу после ее начала. В этой связи в дореволюционной историо-графии вопросы, связанные с участием России в войне, разрабатыва-лись в основном в контексте текущих ее событий, что естественно придавало стилю публицистичность. Поэтому последующие иссле-дователи рассматривали литературу военных лет, главным образом, как источник. За прошедшие с того времени десятилетия была созда-на обширная отечественная историография советской эпохи по этой теме, оформились разные концепции истории войны, ее этапов и важнейших проблем. В постсоветский период многие вопросы исто-рии войны были переосмыслены, уточнены, дополнены ранее неиз-вестными материалами. Постоянно идет поиск новых методологиче-ских подходов и оценок с привлечением вновь открываемых фактов.
Отечественная историография Первой мировой войны развива-лась главным образом в русле следующих направлений:
• военно-исторического,
• внешнеполитического,
• истории стран Запада во время и после войны в кон-тексте событий, связанных с участием в ней России,
А также развития мирового рабочего и социалистического движения, предпосылок складывания в России общенационального кризиса, приведшего к свержению самодержавия и победе Февраль-ской буржуазно-демократической, а затем и Октябрьской социали-стической революций в 1917 году.
Важнейшим вопросом в историографии I мировой войне явля-ется ее характер среди стран-участниц. Дореволюционные историки и философы либерального крыла рассматривали эту войну как войну народов, которая была вызвана не действиями отдельных правитель-ств, а многолетним ходом развития европейской политики, в которой вопросы территориальных приобретений уступали место глобаль-ным проблемам национально-государственного существования. По-этому в таких концепциях интересы России в войне тесно увязыва-лись с общеевропейскими задачами противодействия германской ге-гемонии, и выполнение обязательств перед союзниками по Антанте обещало России, с их точки зрения, хорошие перспективы последу-ющего прогрессивного внутри- и внешнеполитического развития. В их публикациях нашли отражение патриотические настроения, идеи о единстве российской нации перед внешней угрозой, противостоя-нии цивилизаций и миссии России в освобождении славянских наро-дов. Е. Н. Трубецкой, к примеру, писал в 1914 г., что народ в России проникнут необъятным патриотическим чувством, он един в своей преданности общечеловеческим целям. В 1915 г. В. В. Розанов про-вел аналогию между событиями первого года мировой войны и со-бытиями 1812 года. По его словам, современная ему война – «это – вторая «Отечественная» война, это – защита самых основ нашего Отечества».
Об «освободительном для России значении оборонительной войны» писали и левые. Так, Г. В. Плеханов в предисловии к публи-куемому им в 1917 г. сборнику статей, написанных еще в начале войны, обосновывал необходимость поддержки правительства в условиях мировой войны. Он подчеркивал, что даже в случае пора-жения правительство не утратит контроля над народом. Для аргу-ментации своего мнения он использовал сопоставление с ролью для России наполеоновских войн, которые дали толчок развитию в ней освободительного движения.
В советской исторической литературе Первую мировую войну 1914–1918 гг. называли империалистической. Внешнеполитические интересы России, равно как и ее союзников, рассматривались как за-хватнические. Но степень их «империалистичности» в разные перио-ды советской истории оценивалась исследователями по-разному.
В советской историографии Первой мировой войны нередко выделяют несколько этапов. Ее первоначально позитивное развитие попало в 1930-е гг. под влияние «культа личности» Сталина. После 1945 г. начался новый этап, охвативший 40– 60-е гг., сложный и трудный для науки. «Оттепель 1956 года» оказалась лишь недолгой передышкой, и развитие исторической науки в 70–80- е гг. проходи-ло в условиях «неосталинизма» и усиления политизации и идеологи-зации науки в условиях «холодной войны». С конца 1980-х гг. начался этап острой критики прошлого и попыток создания новой историографии истории I мировой войны.
Важнейшим направлением советской историографии войны было военно-историческое. Оно создавалось в основном самими во-енными – участниками войны, как оставшимися на Родине, так и ока-завшимися в эмиграции. Повсюду шел активный поиск документов и их публикация, издавались мемуары и первые исследовательские ра-боты. Создавались многочисленные военноисторические учрежде-ния и организации, проводившие большую поисковую и исследова-тельскую работу.
В СССР действовала военно-историческая комиссия, затем – военно-исторический отдел Генерального штаба РККА. Много до-кументов и исследований публиковали военные академии, хотя большей частью для служебного пользования. В этой cвязи, все ча-ще звучат предложения ввести наконец эти ценные труды, создавав-шиеся участниками сражений «по горячим следам» и на известных им боевых документах, в научный оборот.
В 1920-е гг. с подачи сторонника мировой революции извест-ного историка М. Н. Покровского, слова «национальный» и «отече-ственный» были, по сути, отнесены к разряду реакционных архаиз-мов. Покровский фактически смешивал категории классового и национального в рассуждениях о значении мировой войны для Рос-сии. Он считал, что Брестский мир заключал в себе некий националь-ный момент, а именно разрыв России с «игом Антанты», которое определило ее вступление в войну. Учитывая, что Покровский рас-сматривал Россию и ее союзников как виновников войны, подобное понимание национального соответствовало понятию антиимпериа-листического и означало обособленность России от союзников.
Идеологическая основа подмены понятий прослеживается и в концепциях 1930-х годов. Отметим, что наметившаяся тенденция преодоления национального нигилизма в исторической науке во второй половине 1930-х гг. и разгром «школы М. Н. Покровского» практически не затронули в это время проблематики участия России в Первой мировой войне. Согласно концепции «Истории ВКП(б). Краткого курса» (1938 г.), империалисты всех стран были ее винов-никами. Вступление России в войну на стороне Антанты объясня-лось ее экономической (полуколониальной) зависимостью от союз-ников. Одновременно в СССР шла научно-исследовательская работа по всей военной тематике. Издавались общие труды, очерки войны на Восточном фронте, обзоры военных действий на других фронтах, исследования отдельных операций, таких тем, как боевая подготовка войск, их снабжение, применение различных родов войск и новой техники. Создавались обобщающие труды, самым заметным из кото-рых стал стратегический очерк войны в семи томах.
Среди авторов были в основном командиры Красной Армии – бывшие участники мировой войны: М. В. Фрунзе, М. Н. Тухачев-ский, И. И. Вацетис, Г. С. Иссерсон и др. Из множества трудов выде-лялась книга бывшего генерала царской армии A. M. Зайончковско-го, в которой освещались подготовка разных стран к войне, планы сторон, ход военных действий по всем фронтам, новые явления в во-енном искусстве. Работе не хватало архивных материалов и новой литературы, не все оценки и выводы автора можно было принять. В целом книга оказалась весьма интересной и глубокой, она выходила тремя изданиями и долгое время оставалась весьма полным описани-ем военных действий в историографии Первой мировой войны. Несомненный интерес представляет и работа Н. Н. Головина «Россия в Первой мировой войне», вышедшая в двух томах в Париже 1939 году. В ней автор дает довольно полную информацию о предвоен-ной, а затем и военной жизни русской армии в тот период. На наш взгляд, труд генерала Головина по сей день не утратил своей акту-альности.
Пересмотр внешнеполитической концепции произошел во вто-рой половине 1950-х гг., когда акценты начали расставляться не-сколько по-иному. В работах 1960-1980-х гг. подчеркивалось, что Россия имела собственные великодержавные устремления и не нахо-дилась в подчиненном положении у стран Антанты. Исследователь-ская деятельность по этой теме возобновилась. Активизировались и военные историки, обогащенные опытом второй мировой войны. Появились статьи и обобщающие труды, работы очеркового харак-тера, в частности, книги полковников Д. В. Вержховского и Р. Ф. Ляхова. В 1975 г. вышел в свет коллективный труд под редакцией военного историка И. И. Ростунова, посвященный военным действи-ям на всех фронтах в течение всей войны. В этом двухтомном иссле-довании обобщалась работа большого числа советских военных ис-ториков. Труд был создан на основе обширного фактического мате-риала, частично архивного. В нем заново исследовались проблемы подготовки к войне, давались описание и анализ важнейших опера-ций на всех сухопутных фронтах и на море; уделялось большое внимание развитию стратегии и тактики военной теории, а также средствам и методам ведения боевых действий. Труд был снабжен множеством фотоиллюстраций, схем, карт и явился несомненным достижением военных историков. В то же время в нем, как и в дру-гих работах 1960–80-х гг., проявились недостатки, порожденные политизацией и идеологизацией исторической науки в условиях «холодной войны». Наметились новые акценты при оценке военных действий, явный отрыв и даже противопоставление войны на Запад-ном и Восточном фронтах, чрезмерно подчеркивались успехи рус-ской армии даже там, где они были более чем скромными. Стала преувеличиваться, вопреки фактам, техническая оснащенность рус-ской армии, качество ее вооружения и снабжения, недооценивались успехи союзников. По-прежнему литература о войне отличалась обезличенностью, почти нигде не говорилось о героизме, а его про-явлений было немало среди рядовых и офицеров.
В постсоветской исторической науке активизировался поиск новых подходов к изучению проблематики I мировой войны. Вместе с тем наблюдается преемственность по отношению к советским под-ходам и одновременно проводится линия к пониманию позиций до-революционных авторов. Интересы России в Первой мировой войне рассматриваются как национальные. Признавая неизбежность уча-стия России в войне, современные историки анализируют ее роль в системе не только Антанты, но и Запада в целом. По мнению В. К. Шацилло, ставка на Антанту давала России возможность сохранить себя в качестве основного игрока на международной арене, а исто-рия многих государств была бы иной, если бы не конфликт между Антантой и блоком центральных держав во главе с Германией, кото-рый разразится в августе 1914-го и закончился в ноябре 1918 года. В то же время, как отмечал А. И. Уткин, война стала для России испы-танием на устойчивость ее положения в европейской политической системе, своеобразным «экзаменом на цивилизационную зрелость».
В российской историографии рубежа XX–XXI вв. вырос инте-рес к проблеме восприятия Первой мировой войны российским об-ществом и процессу развития в нем патриотических настроений и форм их проявления. Так, к примеру, в работе Е. С. Сенявской рас-сматриваются психологические аспекты проблемы «человек и вой-на»: эволюция «образа врага», идейная мобилизация общества сред-ствами официальной пропаганды и т.д. Она, в частности, отмечает, что в начале войны патриотические настроения получили широкое распространение в России, и представления о войне как об Отече-ственной, Народной, Великой довольно глубоко укоренились в со-знании народа. Особняком здесь стоит мнение Н. Н. Смирнова, утверждавшего, что «для России Первая мировая война никогда не была войной Отечественной, на всем протяжении и интеллигенция, и общество в целом относились к ней как к «непонятной» и «непоня-той» войне». Анализируя проблему патриотических настроений в обществе, исследователи отмечают, что ослабление этих настроений происходило в ходе получения сведений о поражениях на фронтах и ухудшении социально-политической ситуации в стране.
На фоне указанных научных вопросов наименее разработанным является историко-философский контекст участия России в I миро-вой войне. Ее характеристику как отечественной дает в своей кон-цепции Н. А. Нарочницкая. По её мнению, в столкновении России с Центральными державами была заинтересована Великобритания, ко-торая рассматривала Россию в границах начала XX в. как непосред-ственную угрозу своим интересам и не могла допустить дальнейше-го усиления России на Балканах. В современной отечественной исто-риографии наблюдается идейное и мировоззренческое размежевание историков: сторонников западных демократических ценностей, с од-ной стороны, и консервативно-охранительного начала – с другой. В этой связи, взгляды Нарочницкой можно рассматривать как альтер-нативу либеральным историческим концепциям.
Следует отметить также, что разработка современными иссле-дователями проблемы характера Первой мировой войны для России характеризуется преемственностью с предшествующими периодами развития отечественной историографии. Сейчас идет творческий процесс переосмысления имеющихся концепций в историографии. Большинство из тех, кто сегодня пишут о войне, сохраняют привер-женность ко многим прежним методологическим положениям, осо-бенно в конкретно-исторической части, признавая, по сути, их важ-нейшее значение и в наши дни. Так, Т. М. Исламов, критикуя старый подход, основанный на теории империализма Ленина, пришел к вы-воду, что у нас еще меньше оснований отбрасывать эту теорию це-ликом, предавая анафеме само понятие «империализм», «империали-стическая экспансия» и прочее, как «злонамеренную выходку ковар-ных большевиков». Правда, исследователь вкладывает в понятие «империализм» несколько иное, чем у Ленина, содержание, но пока-зательно само признание того, что кризисы и войну нельзя ни по-нять, ни осмыслить вне общей теории империализма. Анализ истории войны делается сегодня с учетом ее многоплановости и многообра-зия страноведческих особенностей и общемирового значения, связей с развитием мировой цивилизации, процессов «модернизации». Ав-торы пытаются рассмотреть и понять войну в более широком кон-тексте развития человечества в XX веке.
Представляет интерес, вышедшая сравнительно недавно работа С. Г. Нелипович «Брусиловский прорыв», в которой подробно опи-сывается наступление Юго-Западного фронта в военной кампании 1916 года. Автор представляет своё видение этой важной военной операции, которое несколько отличается от традиционного. Он счи-тает, что потери во время Брусиловского прорыва были слишком ве-лики, они истощили и обескровили ресурсы России и её вооружён-ных сил, положив начало разложению действующей армии, что в итоге привело к революции 1917 года.
Надо сказать особо и еще об одном направлении в изучении ис-тории I мировой войны. Оно связано с концепцией альтернативности исторического развития. Начало этому направлению положил ис-следователь новой истории Европы Е. Б. Черняк. Еще в 1990 г. он поставил под сомнение тезис о неизбежности Первой мировой вой-ны. Ученый соглашался с тем, что причины первой и второй миро-вых войн коренятся в природе империализма, но добавлял к этому еще геополитический, стратегический, идеологический факторы, особо выделив роль национализма. Он утверждал, что экономиче-ские противоречия стран-участниц решали не все, а монополии не имели всеобъемлющего контроля над лицами, принимавшими в 1914 г. политические решения. Войну можно было бы локализовать, от-срочить, а то и вовсе избежать. Войны могло бы и не быть в 1914 г., и вообще во втором десятилетии XX века. Не был обязательным и ее мировой характер. Этому могли бы помочь народы, если бы знали о страшной цене, которую им придется заплатить в 1914–1918 годах. Такой взгляд Е. Б. Черняка любопытен, однако, как известно, исто-рия, не знает сослагательного наклонения.
Региональная составляющая отечественной историографии Первой мировой войны также чрезвычайно обширна.
В работе И. Б. Беловой «Первая мировая война и российская провинция» на основе нового документального материала рассмат-ривается вклад российской провинции в процесс перестройки всех сторон жизни страны на военный лад, обеспечивший успешное веде-ние войны как на Восточном фронте, так и на фронтах союзников. В монографии также подробно освещается отношение основной массы населения провинции к центральной власти и легальной Думской оппозиции, объявившей войну своему правительству, неспособному, по мнению автора, добиться победы над Германией, а также к неле-гальной оппозиции одержимой в борьбе за власть идеей граждан-ской войны. Существенный вклад в изучение региональных аспектов Первой мировой войны внесли историки Мордовии. Так, положение крестьянства накануне и в годы Первой мировой войны изучалось Н. В. Полиным, который наряду с социально-экономическими пробле-мами большое внимание уделил и общественно-политическим во-просам. Несомненным достижением мордовской исторической науки стал выход в 1950–1960-х гг. двухтомника «Очерки истории Мор-довской АССР». В них отражена история мордовского народа с древности до середины XX века. Его авторы на базе обширных ар-хивных и документальных материалов с учетом накопленного мор-довской исторической наукой опыта попытались сказать новое слово в национальной историографии. В частности, в них подробно были рассмотрены причины Первой мировой войны, работа большевист-ских организаций на территории мордовского края в эти годы, ухудшение положения трудящихся Мордовии. В настоящее время различные аспекты участия Мордовии в Первой мировой войне освещены во многих обобщающих работах по истории Мордовии и в большом ряду отдельных статей. В них в основном рассматрива-ются вопросы численности мобилизованных солдат, изменения со-циально-экономического положения различных групп населения Мордовии во время войны, рост рабочего и крестьянского движения и др. 24 Следует отметить, что на фронты Первой мировой войны ушло свыше 150 тыс. уроженцев Мордовии, а это составляло в то время около половины ее трудоспособного населения. Из них были сформированы Мокшанский и Инсарские полки, героически про-явившие себя во многих сражениях. 10 тыс. наших земляков погибли на поле брани, 20 тыс. вернулись ранеными, многие были удостоены наград, среди них были и полные Георгиевские кавалеры.
24 октября 2014 г. в Саранске под звуки гимна России и коло-кольный звон, в торжественной обстановке был открыт памятник воинам Первой мировой войны. Этот монумент расположен в самом центре столицы Мордовии, рядом с кафедральным собором святого праведного воина Феодора Ушакова, часовней святого благоверного князя Александра Невского и памятником воинамземлякам, погиб-шим в Великой Отечественной войне. Памятник выполнен известным российским скульптором Салаватом Щербаковым в виде 4- метро-вой гранитной стелы, увенчанной двуглавым орлом, у его основания стоит бронзовая фигура солдата царской армии с винтовкой в руке. В церемонии открытия приняли участие Глава Республики Мордо-вия В. Д. Волков, заместитель министра культуры Российской Феде-рации Е. Б. Миловзорова, другие официальные лица. В настоящее время подобные памятники устанавливаются по всей России. Это де-лается для того, чтобы отдать дань уважения всем, кто сражался за нашу страну, но в силу идеологических штампов советской эпохи был незаслуженно забыт.
В целом следует отметить, что наши историки, преодолевая устаревшие подходы, внесли немало нового в исследование истории I мировой войны, выпустив немало интересных монографий, сбор-ников научных и публицистических статей. Конечно, имеющиеся ра-боты не свободны от недостатков. Так, многие сборники статей со-браны фрагментарно и лишены общей концепции. Не выработаны еще новые общепринятые подходы главных проблем истории войны и всего ее хода. Появилось немало броских, но не очень обоснован-ных новаций, где авторы тотально отвергают прежние позиции. Яс-ным остается одно: изучение истории Первой мировой войны в нашей стране будет продолжаться, расширяться и углубляться и, безусловно, оно будет опираться на ту прочную базу исторических исследований, которые уже созданы отечественными историками.

«Забытая армия» …
Формирование 2-го и 3-го Польских корпусов началось в конце ноября 1917 года. Происхо-дило это в очень сложных условиях революционных событий и борьбы за власть в руководстве Румынского фронта, служившего источником солдат для 2-го Польского корпуса, и в частях Юго-Западного фронта, который поставлял пополнения для 3-го Польского корпуса.
Причины, по которым история 2-го и 3-го Польских корпусов в России оказалась в тени событий, связанных с 1-м корпусом и т.н. «мятежом Довбор-Мусьницкого», достаточно разнообразны. Во-первых, 2-й и 3-й корпуса реально были созданы только в начале 1918 г. и численно были намного меньше 1-го. Во-вторых, не обла-дали столь инициативным и решительно антибольшевистски настро-енным командующим, каким был генерал Ю. Довбор-Мусьницкий. Наконец, в-третьих, сами перспективы использования 2- го и 3-го корпусов к моменту их фактического возникновения были более чем туманными именно в силу событий, происшедших с 1-м корпусом к тому времени.
Потенциал создания отдельных польских вооруженных сил в России в ходе Первой мировой войны был изначально велик, и к то-му же непрерывно рос. Народный комиссариат по польским делам число одних только польских беженцев в России в ноябре 1917 г. исчислял в 967 тыс. чел, учитывая при этом только поляков-католиков. Число собственно поляков-военнослужащих в составе русской армии исчислялось примерно 30 тыс. офицеров и 500 тыс. солдат. Наконец, в русском плену находилось еще около 100 тыс. поляков из австро-венгерской армии (2,108). Иными словами, при таком потенциале создание многочисленной польской армии, каза-лось, упирается лишь в желание русского правительства.
К такому выводу приходили и отечественные историки совет-ского периода. «Терпимо относясь к появлению Польского нацио-нального комитета, царское правительство весьма настороженно от-носилось к предложениям о создании польских добровольческих ча-стей, – писал А.Я. Манусевич. – В военном отношении эти части серь-езной роли сыграть не смогли бы, а в политическом – само их появ-ление было чревато для царизма опасными осложнениями при уре-гулировании после войны всех польских дел».
На мой взгляд, данный вывод не совсем точен. Именно создание не отдельных добровольческих частей, а полноценной армии из не-скольких армейских корпусов могло оказаться весьма существенным как раз в военном отношении, что поставило бы Польшу после вой-ны в положение полноценного союзника Антанты, допустить чего царское правительство не желало. Второй же причиной оттягивания вопроса о польской армии стали противоречия внутри политических кругов польской диаспоры, причем не имеющие себе аналогов в сре-де славянской эмиграции по степени остроты – проблема армии не стояла столь остро ни в чехословацкой, ни в югославянских полити-ческих элитах.
Еще одним существенным моментом была позиция русского высшего военного командования. Так, командующий Юго-Западным фронтом А.А. Брусилов еще 20 января 1917 г. писал в штаб верхов-ного главнокомандующего, что, по его мнению, создание польских воинских частей даст точку опоры для будущего русского влияния в Польше, даст выход национальному чувству поляков, «желающих драться не только за общее дело, но и за идею освобождения Поль-ши», ослабит значение германских попыток набора поляков в свою армию.
Опасность последних была преувеличена. Генерал Э. Люден-дорф недвусмысленно отмечал в своих мемуарах: «И провозглаше-ние 5 ноября королевства, и усилия по формированию Войска поль-ского не принесли ощутимых дивидендов… Я окончательно отказал-ся от плана усиления наших войск польскими воинскими частями… Идея создания польской армии потерпела полное фиаско».
Тем не менее формирование польской армии началось, по сути, 17 июля 1917 г., когда был издан приказ ГУГШ № 28082. 9 августа главнокомандующий генерал Л.Г. Корнилов утвердил «Положение о польских войсках», представленное ему делегацией Начполя (выс-шего выборного органа поляков-военнослужащих русской армии). Оно устанавливало, что формирование польских частей может про-исходить только под руководством лиц, выделенных Начполем; Начполь определяет «внутренний быт» польских войск; польские войска лишь в стратегическом отношении подчиняются высшему русскому командованию, а после того, как будет создан 2-й Поль-ский корпус, будет образовано особое Полевое управление польской армии.
Как видим, первое упоминание о возможности возникновения 2-го корпуса прозвучало еще летом 1917 г. Однако процесс его формирования сильно затянулся. Вербовочными делами с лета 1917 г. ведала Войсковая комиссия Начполя во главе с генералами Я. Яцыной и А. Осинским. Реально же вербовка поляков шла через ру-ки полковника А. Тупальского, представлявшего 1-й корпус и пото-му в первую очередь заинтересованного в комплектовании своих ча-стей (Известно, впрочем, что были офицеры-вербовщики, действо-вавшие на уровне отдельных армий едва ли не по собственной ини-циативе).
В середине ноября 1917 г. Начполь, наконец, взялся за дело всерьез. По настоянию председателя Начполя В. Рачкевича был со-здан пост генерального инспектора Войска Польского, замещенный генерал-лейтенантом русской армии Э. де Хеннинг-Михаэлисом, ра-нее предполагавшимся на пост командующего польскими добро-вольцами в составе французской армии. В задачи генерального ин-спектора входило, в первую очередь, формирование 2-го и 3-го кор-пусов. Сам Михаэлис при этом полагал, что эти части будут подчи-няться Начполю наравне с 1-м корпусом, а не будут приведены в подчинение Довбор-Мусьницкому.
3 декабря 1917 г. генерал Михаэлис прибыл в Киев. Он быстро обнаружил, что местное отделение Начполя в лице его главы гене-рала Э. Пиотровского основательно вторгается в его компетенцию, координируя работу по вербовке с украинскими властями. Кроме то-го, серьезное давление на Михаэлиса оказывали польские помещики, не считаться с которыми он не мог – они обеспечивали финансовую базу 2-го корпуса.
12 декабря 1917 г. Исполком Союза поляков-военнослужащих Юго-Западного фронта созвал конференцию с целью помирить Ми-хаэлиса с Начполем. Присутствовал также и представитель Румын-ского фронта подпоручик В. Рупневский, что представляется нам весьма важным – значит, идея создания 3-го корпуса (его дислокация предполагалась как раз на Румынском фронте) уже получила свое воплощение. Конференция и в самом деле впервые публично выска-залась за создание 2-го и 3-го корпусов. Едва ли не главным против-ником создания корпусов оказался… генерал Михаэлис, предлагав-ший пока что ограничиться созданием концентрационных пунктов в местах дислокации. Причины этого очевидны – генерал боялся кон-фликтов с местными властями до появления в его руках реальной воинской силы.
На практике именно это и было сделано. Пунктами для 2-го корпуса были объявлены Одесса, Николаев, Вознесенск, Кривой Рог, Елизаветград, Бендеры, Кишинев, Умань и Могилев-Подольский. Во главе концентрационных пунктов предполагалось поставить стар-ших польских офицеров. Нарастающий советско-украинский кон-фликт содействовал формированию польских частей, не хотевших в него включаться, хотя довольно часто добровольцы прибывали без оружия и необученные.
Активнейшее участие в создании 2-го польского корпуса при-нял Союз поляковвоеннослужащих 9-й армии Румынского фронта, созвавший 24 октября 1917 г. свой съезд в Сучаве. Почетным пред-седателем съезда избрали Михаэлиса. Послали приветственные адре-са главнокомандующему Духонину и командующему фронтом Щербачеву. Последний вдруг изменил свое негативное отношение к идее польских корпусов и предложил создавать польские части в со-ставе русской армии – русские генералы лихорадочно искали спасе-ния от большевизации армии. 24 ноября заместитель командующего фронтом генерал П.П. Сытин подписал директиву № 16650, разре-шавшую создание корпуса, «если это не скажется на боеготовности войск».
20 декабря 1917 г. Исполком Союза поляков-военнослужащих Румынского фронта официально огласил решение о создании 2-го польского корпуса и принял воззвание к польским солдатам вступать в него. В Сучаве при штабе 9-й армии тут же началось формирова-ние 1-й польской дивизии под командованием полковника Купчинь-ского.
17 декабря 1917 г. генерал Щербачев издал приказ о передаче 2-му польскому корпусу расквартированного в Сороках штаба 29-го армейского корпуса со всеми тылами, а также управлений 1-й, 2-й и 166-й стрелковых дивизий.
7 января 1918 г. кандидатуры командира корпуса генерал-лейтенанта Станкевича, командира 1-й дивизии генерал-майора Глас-са и начальника штаба корпуса полковника С. Довуйно-Соллогуба были представлены на утверждение Щербачеву. 10 января 1918 г. приказом № 1340 Щербачев свел польские части своего фронта в корпус и утвердил командиром корпуса Станкевича.
10 января 1918 г. Исполком Союза поляков-военнослужащих Румынского фронта провел фронтовую конференцию в Яссах, на ко-торой постановил ликвидировать в польских частях солдатские со-веты. С 16 января Исполком свернул деятельность своих представи-телей во всех четырех армиях румынского фронта и заявил о своем преобразовании в политический орган при 2-м польском корпусе. При штабе Румынского фронта оставался подчиненный Начполю фронтовой комиссар – капитан Бобицкий. Корпусным комиссаром, подчиненным ему, стал хорунжий В. Бендзиньский.
Генерал Михаэлис решением той же конференции был признан не отвечающим за вопросы формирования корпуса. Официально это объяснялось его расхождениями во взглядах с Начполем, реально – тем, что Исполком кишел его оппонентами-сторонниками скорейше-го создания армии. Капитан Бобицкий был уполномочен в письмен-ном виде сообщить это Михаэлису, что он и сделал в конце января – начале февраля 1918 г.
Финансовые вопросы было признано логичным решать через Начполь и представителя Антанты на румынском фронте генерала Бертело. Концентрационные пункты были совмещены с крупными поместьями, что, видимо, было сделано не случайно. 8 февраля 1918 г. Исполком инструктивным письмом потребовал не исполнять бо-лее приказов, исходящих от Михаэлиса. Официально это было сде-лано со ссылкой на позицию генерала Бертело. В довершение всего стало ясно, что Станкевич, солдат старого типа, совершенно демора-лизован, лишен организационных способностей и к командованию корпусом подходит формально. К началу февраля 1918 г. он превра-тился в безвольную марионетку в руках Исполкома.
Корпус в большей мере стал пополняться не настоящими доб-ровольцами, а шкурниками, пытающимися в тылу пересидеть войну. Успешно формировалась только дивизия Гласса, где командир как раз оказался на своем месте, а также очень большую помощь ему оказывал полный сил и энергии капитан Бобицкий. Схожим образом высказывался и свидетель событий, поручик Е. Кордек, писавший, что «боевой дух поддерживать было несложно, вот только солдаты, да и большинство офицеров готовы были воевать только за возвра-щение домой».
Качество кадров вызывало нарекания и порой даже насмешки. Подполковник Воликовский доносил в рапорте по начальству: «У нас нет старших офицеров и поэтому слишком велико несоответ-ствие звания занимаемой должности; русские привыкли с уважением относиться к воинскому званию, и только так можно найти к ним подход, и наконец, командование должно предпринять эти шаги, чтобы иметь в своем распоряжении некий стимул и награду».
Русский дипломат Ю.Я. Соловьев, напротив, иронизировал: «Польская армия … носила несколько фантастический характер. Она была составлена из случайных элементов и обломков австро-венгерской и царской армий. Можно было встретить польских офи-церов, носивших георгиевский крест, что было, впрочем, вскоре за-прещено. Немалым затруднением для новоявленных польских воен-ных было и незнание в достаточной степени польского языка. Так, расположенный в казармах, принадлежавших ранее гвардейскому уланскому полку, польский уланский полк говорил сплошь по-русски».
К концу 1917 г. в составе Румынского фронта было порядка 100 тысяч поляков, и к февралю 1918-го их все еще оставалось не-мало. Тем не менее, уже где-то в ноябре 1917 г. Исполком начал пе-реговоры с румынскими властями о возможности привлечения воен-нопленных. Антанта после длительных размышлений дала согласие.
Тем временем Михаэлис, отчаявшись найти общий язык с Ис-полкомом Союза поляков-военнослужащих Румынского фронта, стал реализовывать идею создания 3-го польского корпуса. В Киши-неве и Сучаве скопилось огромное количество вооружения и амуни-ции, многократно превышающее потребности 2-го корпуса. 5-я и 6-я стрелковые дивизии корпуса (нумерация трех дивизий с 4-й по 6-ую вводилась в силу наличия трех дивизий в 1-м корпусе Довбор-Мусьницкого) к этому же времени еще не начинали формироваться. В 4-й дивизии по факту перешли на однобатальонные полки.
14 декабря 1917 г. Михаэлис издал приказ о формировании концентрационных пунктов на Украине под общим руководством полковника Остроменцкого. Воспротивились власти Украины, и в итоге реально были созданы только два пункта: в Киеве для пехоты и в Виннице для кавалерии. Невзирая на это, в конце декабря дей-ствовали пункты в Каменец-Подольском, Проскурове, Баре, Черном Острове, Кременце и Виннице.
Польскому командованию пришлось быстро убедиться в неэф-фективности концентрационных пунктов, где солдат интенсивно пропагандировали. Оснащение конницы лошадьми приводило к конфликтам с местным населением. В ночь на 25 декабря на войско-вого коменданта Винницы ротмистра Шемиота было совершено нападение, в ходе которого ротмистр застрелил одного из нападав-ших. В ответ украинский комендант 31 декабря издал приказ о рас-формировании польского пункта. 5 января 1918 г. пытались рас-формировать кавалерийский отряд поручика Млодзяновского, вы-делившийся в Дзвонишах из 2-го русского кирасирского полка. Ми-хаэлис возлагал вину за это на начальника пункта в Дзвонишах пол-ковника Соколовского, который якобы не проинформировал в до-статочной степени украинские власти, хотя это была не его задача, а вышестоящего генерала Пиотровского.
3-й польский корпус стал детищем Исполкома Союза поляков-военнослужащих Юго-Западного фронта, созданного 17 сентября 1917 г. во главе с подполковником В. Шливиньским и унтер-офицером В. Недзвецким. Важную роль в организации стал играть уже упоминавшийся генерал Э. Пиотровский, возглавивший воен-ную комиссию Исполкома.
Поскольку Михаэлис не торопился обращаться ни к Централь-ной раде, ни к командующему Юго-Западным фронтом Володченко, Пиотровский 15 февраля 1918 г. обратился к Щербачеву с предло-жением перевести 3-й корпус под его командование. Тот согласился только на выделение в отдельную часть 6-й польской дивизии с включением в ее состав запасных полков на территории Бельского, Сороцкого, Ямпольского и Могилевского уездов.
Михаэлис эту диспозицию Пиотровского не утвердил. 20 фев-раля Пиотровский прибыл в Киев, где на следующий день встретил-ся с Михаэлисом. Тот об идее перевода 3- го корпуса на Румынский фронт отозвался негативно, сообщил, что военный министр Украины Немоловский отдал приказ о полонизации 39-го армейского корпуса, дислоцированного в районе Луцка. Против этого однако выступил большевизированный солдатский совет корпуса. (Польские историки отмечали, что значительная часть левого спектра польских полити-ческих сил в 1917 г. не отрицала идеи создания польской армии, но к 1918-му это увлечение прошло (12,152)). Михаэлис быстро сориен-тировался и 24 января дал свое согласие Пиотровскому на выделе-ние 6-й дивизии как базы для 3-го корпуса. (172).
23 января 1918 г. Польский совет межпартийного объединения и Начполь начали в Киеве переговоры о создании нового руководя-щего войскового органа. 31 января соглашение было достигнуто. Совет брал на себя политическое представительство и финансовые вопросы. 4 февраля 1918 г. новый орган конституировался под названием Главного польского совета вооруженных сил. Начполь тем самым упразднялся.
Процесс формирования польских вооруженных сил тем самым дошел до логического предела. Теперь на территории бывшей Рос-сийской империи возникало Войско Польское – три армейских кор-пуса под единым командованием. Генералу ДовборМусьницкому вручались функции главнокомандующего. Попытки генерала Миха-элиса действовать самостоятельно на этом этапе потерпели органи-зационный крах. 1-й Польский корпус, изолированный к этому вре-мени в Бобруйске, вел бои с большевиками, поставившими его вне закона, 2-й же и 3-й корпуса, оказавшиеся на территории Украины и Бесарабии, с одной стороны, получали время на организацию, с дру-гой – оказывались в еще более сложном политическом разнообразии, столь характерном для Украины эпохи Гражданской войны.

Случай на Балканах
Задолго до начала Первой мировой войны (в России начавшу-юся в 1914 г. войну вначале называли Второй Отечественной вой-ной, в 1918 г. ее стали называть мировой войной, а уже после 1941 г. – Первой мировой войной) Отто фон Бисмарк пророчески сказал следующее: «Если суждена еще когда-либо война в Европе, она начнется из-за какого-нибудь ужасно несуразного случая на Бал-канах».
Естественным образом возникает вопрос о том, что это за «случай», который мог привести к мировой войне, которая по самым приблизительным оценкам унесла из жизни 10 млн человек, и более чем 20 млн человек в ходе войны были ранены. Увы – мы, земляне, по-прежнему живем в очень сложном мире, полном вражды, ненави-сти, убийств и войн. На протяжении уже многих столетий соверша-лись и совершаются преступления, которые приводили к серьезным конфликтам между людьми, народами и странами. Не один раз в истории человечества при различных трагических обстоятельствах были убиты цари, императоры, президенты и другие выдающиеся государственные и политические деятели, но это не приводило к страшным по своим последствиям войнам. А вот убийство «всего лишь» наследника престола, пусть и одного из крупнейших госу-дарств Европы, привело к столь масштабной и кровавой войне, какой стала Первая мировая война. Почему? Попытаемся предпринять еще одну попытку (из многих и многих тысяч), чтобы ответить на этот вопрос.
Страна, ставшая одним из инициаторов войны – Австро-Венгрия (так Австрийская империя стала называться в 1867 г. после утверждения заключенного австро-венгерского соглашения), имела определенные династические проблемы. Император Австро-Венгрии Франц-Иосиф (прожил 86 лет (1830–1916), правил почти 68 лет) в 1854 г. женился на своей кузине Елизавете Баварской, одной из са-мых красивых императриц всех времен и народов, больше известной в Австрии как Сисси. Единственный сын Франца-Иосифа и Сиси, наследник престола кронпринц Рудольф 30 января 1889 г. в охотничьем замке Майерлинг застрелил свою 18-летнюю возлюб-ленную баронессу Мари Вечера, а затем покончил с собой. Справед-ливости ради надо сказать, что подлинные причины трагедии в Майерлинге и сегодня остаются тайной, однако известно, что Ру-дольф, состоявший в браке с бельгийской принцессой Стефанией, был намерен развестись, и направил Папе Римскому просьбу о расторжении брака.
Трагедия в Майерлинге подорвала душевное здоровье Елизаве-ты Баварской, которая стала почти все время проводить в путешествиях по Европе. В 1898 г. случилась новая трагедия. Сиси пала жертвой итальянского анархиста Луиджи Луккени, который напал на нее во время прогулки по Женевскому озеру и проткнул ее напильником.
По иронии судьбы наследником АвстроВенгерского престола стал племянник императора, эрцгерцог Франц-Фердинанд (1863–1914), который стремился к созданию федерации балканских наро-дов в «качестве коалиции равных во главе с Габсбургами»1 . Именно с этой целью в июне 1914 г. Франц-Фердинанд посетил кайзера Гер-мании Вильгельма II в его резиденции в Богемии перед своей поезд-кой в Боснию.
Почему в Боснию? В 1908–1909 гг. из-за Боснии и Герцеговины разразился так называемый Боснийский кризис, кото-рый чуть было не привел к военному столкновению России с АвстроВенгрией. Босния и Герцеговина, некогда входившие в состав Османской империи, в 1878 г., после Русско-турецкой вой-ны 1877–1878 гг., были, согласно решению Берлинского конгресса, временно оккупированы австро-венгерскими войсками. Однако пра-вительство АвстроВенгрии делало все для того, чтобы закрепить за собой эти территории. В сентябре 1908 г. состоялась встреча мини-стров иностранных дел России А. Извольского и Австро-Венгрии А. Эренталя. Первый дал согласие, заключив «джентльменское со-глашение», на включение Боснии и Герцеговины в состав Габсбург-ской монархии при условии поддержки Австро-Венгрией требова-ния России об открытии черноморских проливов для ее военных ко-раблей.
Однако руководитель российского внешнеполитического ве-домства допустил роковую ошибку, не учтя вероломства правитель-ства Австро-Венгрии и стоявшей за ней Германии, а также нежелание своих союзников – Великобритании и Франции – поддержать Рос-сию в вопросе о проливах. 5 октября 1908 г. министр иностранных дел Австро-Венгрии граф Алонс фон Эренталь провозгласил офици-альную аннексию Боснии и Герцеговины. Поводом к ней стала по-сылка Боснией и Герцеговиной своих депутатов в Турецкий парла-мент, поскольку эти области, хотя и были оккупированы АвстроВен-грией, формально продолжали входить в Османскую империю, а подлинной причиной – желание германского и австрийского капи-тала усилить свое экономическое присутствие в этом регионе. Этому способствовало и получение Австро-Венгрией концессии от Турции на строительство железной дороги до Салоник, что означало факти-ческий выход Австро-Венгрии к Эгейскому морю.
Сговорившись с болгарским князем Фердинандом Кобургским о провозглашении полной независимости Болгарии от Турции, за два дня до аннексии Боснии и Герцеговины, австровенгерские правящие круги оказались не единственными нарушителями Берлинского трак-тата, который давал им право лишь на оккупацию Боснии и Герцеговины. Россия бурно протестовала. Кризис достиг такой степени накала, что, если бы великие европейские державы заняли столь жесткую позицию, как в 1914 г., могла бы вспыхнуть мировая война, однако далее непризнания аннексии союзники России по Ан-танте не пошли. Под нажимом Германии России пришлось признать свое поражение. Турция, получившая в феврале 1909 г. 2,5 млн фун-тов стерлингов в качестве компенсации за отторгнутые от нее терри-тории, также признала аннексию.
В России этот политический провал получил наименование «дипломатическая Цусима». Его виновник А. Извольский в 1910 г. был снят с поста министра иностранных дел и отправлен послом в Париж. Боснийский кризис продемонстрировал всему миру сла-бость международных позиций России, не успевшей оправиться от поражения в Русско-японской войне 1904– 1905 гг. Стремление Рос-сии усилить свое влияние на Балканах, путем создания Балканской лиги и подталкиванием балканских государств к войне с Турцией, привело к Балканским войнам 1912 и 1913 гг., которые не решили ни одной проблемы в регионе и лишь усилили взаимную межгосудар-ственную враждебность. Балканский союз распался. Российское вли-яние на Балканах резко упало. Отношения между Австро-Венгрией и Сербией стали гораздо хуже, чем прежде. В результате соперниче-ства великих держав и из-за противоречий между странами самого региона Балканский полуостров превратился в «пороховой погреб Европы», очаг международной напряженности.
Милитаристские круги Австро-Венгрии под сильным нажимом Германии, идя на явную провокацию, искали благоприятный для се-бя повод для того, чтобы развязать войну против Сербии, по-прежнему являвшейся флагманом славянских народов Балканского полуострова в борьбе за их полное освобождение от османского ига.
В этот очень сложный и противоречивый момент правитель-ство Австро-Венгрии решило провести вблизи сербской границы ма-невры своей армии, что являлось хорошо продуманной явной про-вокацией, так как начинавшиеся 28 июня маневры глубоко оскорб-ляли национальные чувства балканских, и прежде всего сербского, народов. Именно в этот день в 1389 г. сербско-боснийские войска во главе с князем Лазарем потерпели поражение от армии турецкого султана Мурада I на Косовом поле (межгорная котловина на юге Сербии). Сербия стала вассалом Османской империи и в 1459 г. была включена в ее состав.
28 июня на эрцгерцога Франца-Фердинанда и его супругу в столице Боснии г. Сараево было совершено два покушения. Внача-ле в его карету была брошена бомба, однако Франц-Фердинанд ее отшвырнул, продемонстрировав присутствие духа. Увы, спустя не-которое время, в 11 часов утра, вблизи реки Миляцка к карете, мед-ленно продвигавшейся по лабиринту плохо охраняемых улиц, из толпы выбежал молодой человек и произвел два роковых выстрела. Эрцгерцог и его супруга были убиты. Это событие получило широ-кий международный резонанс.
Убийство Франца-Фердинанда было делом рук боснийской мо-лодежи, членов сербскохорватской националистической организа-ции «Молодая Босния», которая под влиянием революционного ро-мантизма решила отдать свои жизни, взяв за образец действия рус-ских террористов. Молодые революционеры получили оружие от подпольной сербской организации «Черная рука», которую возглав-лял полковник Драгутин Димитриевич, являвшийся сотрудником секретной военной разведки. Шести заговорщикам тайные агенты Сербии помогли перейти нелегально австро-сербскую границу для организации покушения на Франца-Фердинанда.
Премьер-министр Сербии Н. Пашич и король Александр не могли помешать этому. Однако, получив некоторые сведения о подготовке покушения, Пашич послал в Вену достаточно туманное предупреждение о том, что во время визита в Сараево Францу-Фердинанду будет угрожать опасность. Служба безопасности Авст-ро-Венгрии проигнорировала это предупреждение.
Сразу же после покушения человек, стрелявший в наследника австро-венгерского престола, был арестован. Им оказался босний-ский серб Гаврило Принцип. Он был несовершеннолетним, и это об-стоятельство спасло ему жизнь. Г. Принцип был приговорен к 20 го-дам тюрьмы, однако пробыл в заточении не весь срок. В 1918 г. он умер после проведенной ему операции по ампутации руки. Выстрел Г. Принципа был направлен против человека, который не являлся злейшим врагом славянских народов, но олицетворял собой мощь Габсбургов и их нежелание дать возможность сербам создать вели-кое югославское королевство.
К сожалению, в первые десятилетия XX в. человечество еще не придумало иных способов решения вопросов усиления экономиче-ского и политического влияния того или иного государства, кроме как силовыми методами. Как указывал А. И. Уткин: «Именно герман-ское стремление к гегемонии в Европе привело к антагонизму вели-ких держав и их военному конфликту. Две из них – Франция и Россия – сомкнули свои силы для того, чтобы выстоять против Германии, претендующей на континентальное доминирование, а третья жертва германского роста – Британия – воспротивилась по-тере лидерства на морях». Видеть Европу под сапогом Германии не желали ни в Петербурге, ни в Париже, ни в Лондоне. Для подтвер-ждения этого утверждения достаточно привести высказывание ми-нистра иностранных дел России С. Д. Сазонова, который писал, го-воря об Антанте, что она стремилась «…только предупредить уста-новление германской гегемонии в Европе, в чем она усматривала опасность для своих жизненных интересов».
Хотя, как указывал А. И. Уткин, «…ни Россия, ни европейский Запад не имели планов нападения на Германию ни в 1914 г., ни в будущем», военные программы Франции и России предусматрива-ли к 1916–1917 гг., что «перевес Германии в вооружениях будет ликвидирован». Именно это обстоятельство и заставило германские правящие круги выдвинуть идею «превентивной» войны.
Получив 5 июля уверения Германии в поддержке ее претензий к Сербии, правительство Австро-Венгрии начало превращать инци-дент в повод для военной расправы над сербами. Однако чтобы раз-вязать войну, необходимо было предъявить Сербии такие требова-ния, которые она заведомо не могла бы принять. В этом направлении и работали австро-венгерские дипломаты, подготовившие и вручившие сербскому правительству в 6 часов вечера 23 июля ультиматум с требованием ответить на него не позднее чем через 48 часов.
День и час вручения ультиматума были выбраны неслучайно: 23 июля в 23 часа из Петербурга должен был отбыть находившийся там с официальным визитом президент Франции Р. Пуанкаре (точнее, он должен был отбыть из Кронштадта на флагмане французского во-енно-морского флота линкоре «Франция»). Австрийцы не хотели, чтобы Николай II и Р. Пуанкаре могли бы с глазу на глаз догово-риться о совместных действиях против Австро-Венгрии. Промедле-ние с предъявлением ультиматума было связано с рядом объектив-ных и субъективных факторов, в том числе и с желанием правитель-ства АвстроВенгрии убрать урожай до начала мобилизации армии.
Вильгельм II дал понять правящим кругам Австро-Венгрии, что Германия поддержит своего союзника даже в том случае, если ее конфликт с Сербией приведет к войне с Россией. Правящая верхушка Габсбургской монархии во главе с престарелым императором Фран-цем-Иосифом I считала, что спасти разваливающуюся многонацио-нальную империю, большинство населения которой составляли сла-вяне, могла лишь дальнейшая экспансия на Балканах – победа над Сербией. Предполагалось, что России, не готовой к большой войне, как и во время Боснийского кризиса, придется отступить перед угро-зой вступления в войну Германии.
Разрабатывался и другой сценарий развития событий. По нему, в случае вступления в войну России, а затем и Франции, связанной с Россией секретным военным протоколом, Франц-Иосиф и его окружение надеялись на экономическое и военное могущество Гер-мании. В свою очередь, германский канцлер и его правительство, недооценивая силы России и Франции, рассчитывали быстро раз-громить их поодиночке. Вмешательство Великобритании не предпо-лагалось – в Берлине и Вене надеялись на то, что Англия сохранит нейтралитет. В этом вопросе сказалась недальновидность как Виль-гельма II и его окружения, так и Франца-Иосифа I, ошибочность прогноза которых проистекала из несколько особого положения Ве-ликобритании в Антанте, правительство которой отвечало отказом на предложение российских дипломатов заключить военный союз с Лондоном. Широкие слои населения островного государства не хотели ввязываться в европейскую войну, а часть представителей крупных финансово-промышленных кругов была кровно заинтере-сована в торговле с Германией. Помимо этого, глава внешнеполити-ческого ведомства Великобритании сэр Эдуард Грей искусно под-держивал у Берлина иллюзию о нежелании Великобритании воевать со странами Тройственного пакта.
Несмотря на короткое время, отведенное сербскому правитель-ству на подготовку ответа на австро-венгерский ультиматум, он был вручен австрийскому посланнику за 10 минут до истечения установ-ленного срока: 25 июля в 17 часов 50 минут. Сербский ответ, по со-вету из Петербурга, был сдержанным. Многие условия ультиматума были безоговорочно приняты, некоторые скорее обойдены, чем от-вергнуты.
Из десяти пунктов требований Вены Сербия обязалась выпол-нить девять. Ее правительство отказалось только – допустить на свою территорию австрийских чиновников для ведения следствия по поводу покушения на Франца-Фердинанда, что было бы расценено в мире как отказ Сербии от своего суверенитета. Получив указание от своего правительства придраться к невыполнению Сербией этого пункта, австрийский посол в Белграде барон В. Гизль покинул сто-лицу Сербии. События стали развиваться по нарастающей.
Российское правительство неоднократно предлагало Вене и Берлину урегулировать конфликт мирным путем, а правительство Великобритании предложило созвать международную конференцию наподобие той, что в 1913 г. в Лондоне пыталась разрешить кризис, вызванный I Балканской войной, однако Германия и Австро-Венгрия отвергли эти предложения.
В сложившейся ситуации только твердая позиция Великобри-тании и заявление о том, что в случае начала войны она выступит на стороне Франции, могли предотвратить надвигающуюся мировую бойню. Однако правительство островного государства не торопи-лось сделать подобное заявление, несмотря на неоднократные обра-щения к нему из Парижа и Петербурга, считая складывающуюся си-туацию благоприятной для разгрома Германии и устранения своего главного конкурента в Европе.
Никто из руководителей великих держав не хотел выступить в роли главного инициатора и зачинщика войны. Внимательно наблюдая друг за другом, каждая из сторон готова была обвинить другую сторону в агрессивных намерениях, а самой предстать перед общественным мнением жертвой агрессии, вынужденной оборонять-ся. В свете происходивших в последние дни июля событий, главную ответственность за непосредственное развязывание Первой мировой войны несли не только Германия и Австро-Венгрия, но косвенно и Великобритания, поощряя начало агрессии со стороны централь-но-европейских держав.
28 июля 1914 г. австро-венгерские вооруженные силы присту-пили к артиллерийскому обстрелу Белграда. Даже в условиях начавшейся между Австро-Венгрией и Сербией войны конфликт еще можно было предотвратить. Россия и Австро-Венгрия продолжали вести переговоры, однако для российского правительства оставить Сербию на верную гибель означало окончательно подорвать автори-тет самодержавия не только на Балканах, но и в самой стране, и за ее пределами. В силу этих обстоятельств российский император вы-нужден был вступиться за Сербию. Однако первоначальный приказ о всеобщей мобилизации, равнозначный объявлению войны, он по-чти сразу же заменил частичной мобилизацией только тех военных округов, где комплектовались части, предназначенные для действий против Австро-Венгрии. Призывы российского императора к кайзеру Германии уладить начавшийся военный конфликт мирным путем наталкивались на его уклончивые ответы. Как подчеркивал А. И. Уткин, «определяющим фактором возникшей ситуации было то, что военное руководство Германии и Австро-Венгрии – генералы Мольтке и Конрад считали войну центральных держав с Россией неизбежной».
Наконец Вильгельм II в ультимативной форме потребовал от российского правительства прекратить мобилизацию и направил ультиматум Франции, потребовав от нее соблюдения нейтралитета. После отказа Николая II прекратить мобилизацию и объявления им 30 июля всеобщей мобилизации, в полдень 1 августа истек срок гер-манского ультиматума России. Через пятьдесят две минуты герман-ский посол в России граф Ф. Пурталес позвонил министру иностран-ных дел России С. Сазонову и объявил о состоянии войны между двумя странами, а в семь часов вечера германский посол лично вру-чил главе российского внешнеполитического ведомства декларацию об объявлении войны. Принятие Вильгельмом II этого решения при-вело в действие систему военных союзов. Однако она сработала с некоторой осечкой: Италия не поддержала своих союзников по Тройственному союзу и 1 августа объявила о своем нейтралитете в возникшем конфликте, поскольку он начался из-за агрессивных действий Австро-Венгрии против Сербии и не представлял «казус федерис» (случай исполнения союзных обязательств) для Италии. Позже она вышла из Тройственного союза и 23 мая 1915 г. вступила в войну, но уже на стороне Антанты.
После ультиматума Франции Германия направила неприемле-мые требования Бельгии, через территорию которой немецкие сол-даты должны были пройти согласно германскому стратегическому замыслу, известному как «план Шлиффена». 2 августа 1914 г. гер-манские войска оккупировали Люксембург, а 3 августа Германия объявила войну Франции, сопроводив его лживым сообщением о том, что французские самолеты нарушили нейтралитет Бельгии, а также пролетели над немецкими городами Карлсруэ и Нюрнберг, сбросив бомбы на железнодорожные пути. При этом французские войска якобы даже вторглись на германскую территорию.
4 августа войска германской империи вступили на территорию Бельгии. Люксембург и Бельгия обладали международными гаран-тиями против агрессии, но только для Бельгии предусматривалось вмешательство стран-гарантов. Причины своего нападения на Бель-гию Германия объяснила выдвинутым против нее обвинением в «не нейтральном поведении». Английское правительство выдвинуло ультиматум Германии с требованием немедленно прекратить воен-ные действия, однако это требование было проигнорировано. Ми-нистр иностранных дел Великобритании Эдвард Грей заявил, что ес-ли Англия не поддержит Бельгию, то «мы потеряем уважение всего мира». Вопрос о нейтралитете Бельгии английское правительство сочло выгодным обстоятельством для оправдания своего вступле-ния в войну. Нападение Германии на Бельгию заставило замолчать пацифистов в Великобритании и вызвало у британского общества одобрение действиям своего правительства. 4 августа Великобрита-ния вместе со своими доминионами объявила войну Германии.
5 августа австрийское правительство в Вене потребовало выез-да российского посла, а 6 августа австрийский посол в Петербурге Сапари заявил министру иностранных дел российской империи Са-зонову об объявлении войны. Таким образом, уже через неделю все великие европейские державы – Австро-Венгрия, Германия, Россия, Франция и Великобритания – оказались втянутыми в войну. Всего же в орбиту Первой мировой войны были втянуты 32 страны.
Несмотря на интенсивную милитаристскую пропаганду, подав-ляющая часть населения Европы войны не хотела. Однако война началась, сопровождаясь правительственными заявлениями, в которых монархи, президенты и премьерминистры заверяли наро-ды своих стран в миролюбии, в нежелании воевать, в необходимости защищаться и бороться за справедливость. «Никогда так много не лгут, как накануне войны и после охоты», – заметил в свое время ос-нователь германской империи Отто фон Бисмарк.
Народ Германии с энтузиазмом встретил решение Вильгельма II об объявлении войны. Волна шовинизма захлестнула большую часть обывателей и руководство германской социал-демократии. После того, как 4 августа 1914 г. фракция Социал-демократической партии Германии в рейхстаге проголосовала за военные кредиты, герман-ский император с удовольствием заметил: «В Германии нет партий, в Германии есть только немцы». Правительства в максимальной сте-пени использовали цензуру и пропаганду в стремлении привить народам ненависть и убедить их в своей правоте. Используя отрица-тельное отношение европейцев к русскому царизму, средства массо-вой информации Австро-Венгрии и Германии изображали его как главную опасность германской культуре и оплот реакции. Цинизм и лицемерие германского правительства поистине не знали границ, так как больше всех лгали главные зачинщики войны, стремящиеся переложить обвинения в агрессивности на противников, вводившие свои народы и мировую общественность в заблуждение о причинах и целях войны.
Полное единение царя и правительства с народом наблюдалось и в России. Патриотические демонстрации с осуждением германской агрессии проходили во многих городах страны. 2 августа на Алек-сандровской (ныне Дворцовая) площади в Петербурге, вскоре (19 августа) из-за патриотических чувств переименованном в Петроград, собралось огромное количество людей, заполнивших всю площадь. В 16 часов на балконе Зимнего дворца в мундире пехотного полков-ника появился Николай II вместе с супругой. Российский император собирался обратиться с речью к приветствовавшему его народу, но так разволновался, что не смог этого сделать. Собравшиеся на пло-щади люди пели «Боже царя храни». По городу пронеслась волна погромов, громили немцев – владельцев предприятий, магазинов, лавок. Громили здание германского посольства. Кстати, нечто похо-жее происходило и в Германии. В Берлине толпы «патриотически» настроенных немцев разгромили здание посольства Великобритании, а также ряд магазинов, принадлежавших англичанам.
По поводу разгрома помещения германского посольства про-тест российскому Министерству иностранных дел направил северо-американский поверенный в делах Чарльз Вильсон, которому гер-манский посол граф Пурталес, уезжая из Петербурга, передал защиту германских подданных и здание посольства. Это вынудило россий-скую дипломатию выразить свое глубокое сожаление о случившемся. Градоначальник Петербурга генерал-майор князь А. Н. Оболенский вынужден был 5 августа опубликовать в газетах города объявление о том, что личность и имущество иностранных подданных, наравне со всеми жителями Петербурга, находятся под охраной закона, для поддержания порядка будут приниматься «са-мые решительные меры».
Пропаганда в Великобритании и Франции, направленная про-тив «гансов», была особенно эффективна, так как имела достовер-ную основу: немцы действительно разрушали дома и совершали зверства в Бельгии, Франции и других странах, хотя и не в таких масштабах, как об этом сообщали средства массовой информации стран Антанты. Домохозяйки выбрасывали на свалку великолепные кухонные ножи фирмы «Золинген». Англичане, французы, русские перестали слушать музыку Баха, Бетховена и других композиторов. Подобного рода абсурдных примеров можно перечислить немало.
Нерешенные национальные проблемы, патриотизм масс, жела-ющих защитить свое отечество от посягательств агрессора, не допу-стить разграбления национального богатства и оскорбления духов-ных святынь, делали, как это ни странно звучит, войну весьма попу-лярной, особенно поначалу.
Как это ни парадоксально, война застала врасплох великие державы, хотя они долго и тщательно к ней готовились. Созданные для боевых действий огромные флоты противоборствующих сторон оказались не у дел и не сыграли той роли, которую им готовили. Ка-валерия, считавшаяся главным родом сухопутных войск, из-за ис-пользования артиллерии и пулеметов в боях на Западном фронте практически не участвовала. Все Генеральные штабы участвующих в войне стран ошибочно предполагали, что война закончится макси-мум через шесть месяцев после нескольких решающих сражений на море и на суше, а она длилась более 4 лет, став самой кровавой в истории человечества.
Лишь несколько видных военных предвидели масштабы и последствия. Первой мировой войны: «Немец Мольтке предсказал „длительную, изнуряющую борьбу“. Глава французской военной машины Жоффр утверждал, что если Франция выиграет первую битву, борьба Германии примет национальный характер и война ста-нет „бесконечной“. Глава британского военного министерства лорд Китченер утверждал не верящим своим ушам слушателям, что война будет длиться три года. „Такая нация, как Германия, взявшись за де-ло, остановится, только будучи разбитой. А это требует очень много времени“». Первая мировая война стала событием огромного значе-ния. Начался необратимый процесс крушения колониальных импе-рий. На историческую сцену вышли десятки новых государств. Вслед за человеческими, она принесла колоссальные материальные потери. Были разрушены тысячи населенных пунктов, мосты, желез-ные дороги, фабрики, заводы. Миллионы людей остались без жилья. Война привела к расстройству экономики многих стран – ее участ-ниц, и создала новую расстановку сил на международной арене. Она стала кровавым и жестоким уроком человечеству, уроком, выводы из которого сделаны не были.

Канун Первой мировой войны в чешском общественном мне-нии и прессе
Убийство в Сараево распалило огонь традиционной полемики венских и пражских газет по поводу ситуации на Балканах и австрий-ской политики в Боснии. В условиях разгоравшейся антисербской истерии в Австро-Венгрии чешская пресса выступала в роли адвока-та Сербии и сербского населения Боснии и Герцеговины. «Сараев-ское покушение вновь оживило пугало великосербской пропаганды. Венские газеты вновь повторяют фантастические сообщения и слухи, — констатировал “Час”, полемизируя с венской прессой. — При этом они самым грубым образом злоупотребляют патриотическими чувствами населения империи, танцуя циничный канкан над огром-ным династическим и человеческим горем… Пока что мы констати-руем пустоту в сведениях о нападавших и задаем вопрос: возможно ли на основе собранного материала… сделать вывод о том, что пре-ступление Чабриновича и Принципа является делом рук Сербии, как намекают сараевский староста и сараевская полиция и что категори-чески утверждают венские газеты? Трагедия сараевская слишком пе-чальное и слишком серьезное событие для того, чтобы извлекать из него политический капитал и подозревать другие государства без достаточных на то оснований».
Бурю негодования в чешской прессе вызвали антисербские вы-ступления хорватов и мусульман, прокатившиеся по Боснии и Герце-говине в первые дни после убийства в Сараево при демонстративном попустительстве австро-венгерских властей. «В Сараево, Мостаре и других городах… прокатились погромы сербского населения. Около сотни сербских лавок и магазинов было разграблено фанатичным хорватско-мусульманским сбродом; здания сербских обществ и школ были разрушены; нападению подверглось и жилище сербского митрополита, — сообщал корреспондент “Часа” 1 июля 1914 г. — Поступают сведения об антисербской резне, о раненых и убитых… Мы не понимаем, как могли вспыхнуть антисербские насилия… По-сле покушения на улицах Сараево находились войска и должны бы-ли быть предприняты необходимые меры безопасности… Сербское население Боснии и Герцеговины, искренне преданное династии Габсбургов, не виновато в том, что в его среде нашлись преступни-ки… Многим хотелось бы, чтобы сербы были исключены из пози-тивного политического процесса, но если сербский народ, составля-ющий большинство населения Боснии, будет загнан в лагерь врагов империи, пострадают интересы монархии…». Об антисербских по-громах, вспыхнувших в Боснии на следующий день после убийства эрцгерцога, чехи отзывались как о явлении не менее ужасном, чем события 28 июня. «Тысячи мирных сербских граждан стали жертва-ми преступлений мусульманско- хорватского сброда… Если босний-ская администрация считает, что можно терпеть преступления, со-вершаемые из патриотических соображений, то это превратное тол-кование права», — заключал “Час”. Возмущение чехов вызывало то, что волна антисербских насилий прокатилась в Боснии при генерале Потиореке, который был оставлен в должности главы администра-ции Боснии и Герцеговины после сараевского убийства. Пристальное внимание чешской прессы к положению в Боснии сталкивалось с жесткими ограничениями, затруднявшими получение информации. «Сообщения из Боснии подвергаются строгой цензуре, что объясня-ет почти полное неведение о нынешнем состоянии в Боснии, прежде всего о безопасности сербского населения. Единственной сербской газетой, продолжающей выходить после разгрома сербской типо-графии в Сараево, является “Истина”, орган проправительственной партии Димовича, — сообщалось в заметке под красноречивым заго-ловком “Из пашалыка Потиорека”. — Информация этой газеты сви-детельствует о том, что даже после введения военного положения не прекратились грабежи и анархия…, показывающие истинное лицо военно-политического режима генерала Потиорека».
Впрочем, младочешский общественно-политический журнал «Ческе ревью», крайне обеспокоенный перспективой ухудшения си-туации в Австро-Венгрии и на Балканах в результате сараевского убийства, демонстрировал более критическое отношение к сербам. «Сейчас нужно считаться с новым обострением югославянской про-блемы. В первых рядах сербского народа… оказались невменяемые фанатики, которые еще более углубили пропасть между монархией и Сербией, — утверждало “Ческе ревью”. — Они не только положили конец той тенденции по отношению к Венгрии, которая могла пойти на пользу, но и нанесли вред собственному народу своим безумным поступком, посеяв ненависть там, где требовались компромисс и примирение».
Заметный резонанс в чешской прессе вызвала смерть русского посланника в Сербии Н. Гартвига, умершего в Белграде 11 июля 1914 г. во время беседы с австро-венгерским посланником Гизлом. По мнению чехов, считавших Гартвига «одним из самых способных русских дипломатов», смерть посланника России в Сербии явилась «большой и горестной утратой не только для России, но и для Сер-бии и, вероятно, для Славянства в целом. Гартвиг был одним из ос-нователей балканского союза; он определял балканскую политику России… Сербы уважали его не только как сторонника своих уси-лий, но и как опытного советника… Он хотел видеть сплоченные Балканы и поэтому не мог одобрять австрийский лозунг “разделяй и властвуй”».
«Час» постоянно и основательно информировал чешскую аудиторию о реакции сербской общественности и прессы на проис-ходящие события. «Сербские газеты отстаивают ту точку зрения, что Австро-Венгрия не имеет никаких правовых оснований требовать чего-либо в связи с сараевским убийством, — писал “Час” 13 июля 1914 г. — Вмешательство во внутренние дела Сербии никто в Сер-бии не одобрит и не допустит». 19 июля 1914 г., незадолго до предъявления австрийского ультиматума Сербии, чехи сообщали о том, что сербская пресса публикует статьи с острой критикой австро-венгерского посланника Гизла. По сообщению чешской прессы, сербский «Мали журнал» опубликовал информацию о том, что «Принципа склонял к покушению некий австро-венгерский агент. В Вене будто бы ходят разговоры о том, что истинного виновника происшедшего можно отыскать только в австро-венгерском посоль-стве в Белграде».
В своей полемике с венскими и будапештскими изданиями чеш-ские газеты нередко давали слово представителям Сербии. Незадол-го до австрийского ультиматума Белграду «Час» предоставил свои страницы министру внутренних дел Сербии Стояну Протичу, кото-рый под псевдонимом «Сербикус» выступил с резкой критикой наиболее расхожих обвинений в адрес Сербии со стороны австро-венгерской прессы. Комментируя обвинения сербов в великосерб-ской пропаганде, что было одной из излюбленных тем венских газет, Протич указывал на распространенность ирредентистских идей в са-мой Австрии, которые «сами по себе не являются преступлением. …В собственном рейхсрате Австрия спокойно внимала речам пан-германистов, которые были полны открытого и дерзкого желания отделиться от Австрии и присоединиться к Германии. «Выступления пангерманистов, — иронично замечал Протич, — содержат в себе все признаки оскорбления Его Величества, но, тем не менее, они бы-ли оставлены без наказания… »Венская и будапештская пресса гово-рит только о великосербстве, подчеркивая его опасность для Авст-ро-Венгрии. При этом она ни слова не упоминает о велико-австрийских идеях… На Берлинском конгрессе Австро-Венгрии с помощью Бисмарка удалось реализовать предложение Радецкого — получить в управление Боснию и Герцеговину, которые вопреки международным договоренностям были аннексированы в 1908 году. Что же это: великосербская или великоавстрийская идея? — задавал риторический вопрос сербский министр внутренних дел Протич и заключал. — …Великосербство обороняется и защищается; велико-австрийство нападает и стремится проникнуть еще дальше… Мы стремимся защитить свой народ, в то время как Вена и Будапешт вы-нашивают имперские планы, возводят искусственные противовесы Сербии и стремятся завладеть тем, что им не принадлежит». Касаясь сараевского убийства и обвинений Сербии в причастности к органи-зации покушения, Протич изложил всю историю покушений на вы-сокопоставленных чинов Австро-Венгрии, включая несколько не-удачных попыток убийства императора Франца-Иосифа. Суммируя сказанное, Протич не без иронии заключал, что «рекорд в покушени-ях принадлежит самой Австро-Венгрии… Приведенные факты ука-зывают, что сараевское покушение имеет местные корни, не являясь импортированным из-за рубежа, в чем стараются убедить мир вен-ские и будапештские газеты… Дабы скрыть местные корни сараев-ского убийства — а именно этого, судя по всему, больше всего до-биваются наши соседи в Вене и Будапеште — вину должна нести Сербия».
Слова сербского министра внутренних дел оказались пророче-скими. На следующий день, 23 июля 1914 г., в 6 часов посол Австро-Венгрии вручил в Белграде австро-венгерский ультиматум Сербии, содержавший унизительные и заведомо невыполнимые условия. Не-сколько успокоившаяся после сараевского убийства чешская обще-ственность восприняла ультиматум с явной растерянностью; было заметно общее стремление чехов минимизировать значение этого до-кумента и убедить самих себя в том, что его предъявление еще не означает войну. «Положение, в котором оказалась наша империя, проявилось уже вчера в массовой конфискации всех сообщений не-зависимой прессы о готовящейся австрийской акции в Белграде. Наступают часы исторического значения для судеб народов, — с тревогой писал “Час” 24 июля 1914 г. — Ультиматум не означает войну; он означает проявление силы, опирающейся на мощь оружия. Ультиматум призван принудить Сербию дать АвстроВенгрии пол-ную сатисфакцию не только за Сараево, но и за все остальные собы-тия со времени аннексии». Далее следовал добросовестный и по-дробный пересказ венских газет, главной темой которых были воен-ные приготовления Сербии, тайная мобилизация сербской армии и переброска сербских войск к границе, что отражало возросшую жесткость австрийской цензуры.
Чехам не хотелось верить в реальность скорой войны. Сообще-ния, ставившие под сомнение ее неизбежность, были особенно вос-требованы. Так, в заметке об оптимистической реакции русской ди-пломатии говорилось о том, что «дипломатические круги России считают все циркулирующие по Вене тревожные сообщения крайне преувеличенными и оценивают ситуацию спокойно. Самое убеди-тельное доказательство оптимизма русской дипломатии — то обсто-ятельство, что русский посол в Вене Шебеко в ближайшее время уй-дет в десятидневный отпуск». Однако уже на следующий день тон чешской прессы становится намного тревожнее. 25 июля 1914 г. ти-тульные страницы газет пестрели заголовками: «Объявление вой-ны?», «Разрыв дипломатических отношений с Сербией подготов-лен», «Переполох и совещания в Петрограде» и пр. Ссылаясь на вен-скую «Нойе Фрайе Прессе», «Час» сообщал о готовности австро-венгерского правительства официально объявить войну Сербии в том случае, если Белград нарушит сроки ультиматума или отвергнет австрийские требования. «В дипломатических кругах полагают, что война неизбежна, — говорилось в заметке о ситуации в Белграде. —Утверждается, что сербское правительство вообще не даст никакого ответа на ультиматум. Существует мнение, что при наступлении на Белград австрийская армия не встретит какого-либо сопротивления. Сербское правительство рассчитывает на вмешательство великих держав после занятия Белграда австрийскими войсками».
«Нота Австрии Сербии вызвала здесь большую тревогу, — со-общал теперь «Час» о реакции в России. — Дипломаты прерывают отпуска и возвращаются в Петроград. Первое впечатление состояло в том, что война неизбежна. В петроградских кругах осознают, что дальнейшее развитие событий зависит только от России… Сербский посланник Спалайкович несколько раз встречался с министром ино-странных дел Сазоновым. “Новое время” опубликовало острую ан-тиавстрийскую и просербскую статью». Чешская пресса уделила большое внимание состоявшемуся в это время визиту президента Франции Пуанкаре в Россию. Особое внимание чехов привлекла встреча Николая II и Пуанкаре на банкете, состоявшемся на борту крейсера «Франция». Российский император и французский прези-дент обменялись тостами, во время которых Николай II говорил о братстве русских и французских войск, а Пуанкаре подчеркнул, что общий идеал Франции и России — мир, опирающийся на силу, честь и достоинство.
Между тем отношения Вены и Белграда продолжали ухуд-шаться. 25 июля глава сербского правительства Н. Пашич посетил посольство Австро-Венгрии в Белграде и передал ответ Сербии на австро-венгерский ультиматум. Австрийская сторона сочла сербский ответ недостаточным. Посол Австро-Венгрии в Сербии барон Гизль объявил Пашичу о разрыве дипломатических отношений и «вместе с сотрудниками посольства покинул Белград в 18:30. Еще ранее, в 3 часа дня, сербское правительство объявило мобилизацию».
За день до официального объявления войны тон прессы стал еще тревожнее. Ссылаясь на частные источники, «Час» сообщал о перестрелке у г. Смедерево, где, по утверждениям чехов, сербы об-стреляли австрийский корабль; в ходе инцидента жертв не было. Описывая положение в Сербии, чешские газеты отмечали активные военные приготовления и высокий боевой дух сербских войск и населения. «Улицы заполнены призывниками, спешащими к своим полкам. Все сербские железные дороги отданы в распоряжение во-енных властей… Воодушевление армии неописуемо, — делился впе-чатлениями чешский корреспондент. — Только жители Белграда, ожидая скорого занятия города австрийской армией, ожидают разви-тия событий с опасениями…».
28 июля 1914 г., спустя ровно месяц после убийства в Сараево, Австро-Венгрия официально объявила войну Сербии. «Поскольку сербское королевское правительство не предоставило удовлетвори-тельный ответ на ноту от 23 июля 1914 г., — говорилось в докумен-те, направленном правительству Сербии министром иностранных дел Австро-Венгрии Берхтольдом, — императорское и королевское правительство вынуждено само позаботиться о защите своих прав и интересов и с этой целью обратиться к мощи оружия. С данного мо-мента Австро-Венгрия находится в состоянии войны с Сербией». В специальных выпусках газет был опубликован манифест императора Франца Иосифа «Моим народам». «Надежды на то, что сербское ко-ролевство оценит снисходительность и миролюбие моего правитель-ства, не оправдались, — говорилось в манифесте австро-венгерского императора. — Пламя ненависти против Меня и Моей династии под-нимается все выше; стремление насильственно отторгнуть от Авст-ро-Венгрии неотделимые от нее территории проявляется все более открыто… Сербия отвергла умеренные и справедливые требования моего правительства… Поэтому я принужден прибегнуть к силе оружия, дабы добиться необходимых гарантий внутреннего спокой-ствия и внешнего мира… Я полагаюсь на Свои народы, которые все-гда во всех невзгодах объединялись вокруг Моего престола в верно-сти и единстве».
С предъявлением ультиматума Сербии и особенно с объявлени-ем войны тон чешской прессы становится более сдержанным; коли-чество критических материалов на текущие темы снижается, уступая место официальным материалам. «О событиях, в эпицентре которых мы внезапно оказались, мы имеем возможность писать только в каче-стве хрониста, лишь фиксируя происходящее, — признавал чешский журналист, как бы оправдываясь перед читателями. — Война глубо-ко вторглась во все сферы общественной и частной жизни, изменив обычные условия работы прессы. Предварительная цензура, ограни-чение информационных услуг… меняют характер журналистской работы…» О жесткости и эффективности работы австрийской цензу-ры свидетельствовали периодически появлявшиеся на страницах чешских газет «белые полосы» и пустые колонки; время от времени цензура конфисковывала целые номера чешских печатных изданий.
Реакция чешской прессы на объявление войны во многом от-ражала поведение чешского населения. На следующий день после начала войны, 29 июля 1914 г., руководство пражской полиции в донесении о реакции жителей Праги на манифест императора об объявлении войны сообщало, что «настроение населения характери-зуется полным спокойствием; каких-либо антипатриотических вы-ступлений нигде до сих пор зарегистрировано не было. Под впечат-лением многочисленных призывников, отправляющихся на службу, у всего остального населения возникает определенная депрессия… В данный момент неимущая часть общества в большей степени озабо-чена текущими жизненными проблемами, опасаясь возникновения дефицита важнейших товаров и резкого скачка цен».
Международные последствия начавшейся сербо-австрийской войны были предметом особого внимания чешской прессы, стре-мившейся убедить общественность в возможности локализации кон-фликта. На второй день после объявления войны «Час» писал: «В суматохе последних дней европейская политика представляла собой хаос… Сегодня… в политике великих держав стала проявляться определенность… Англия выступает за локализацию конфликта. Ее позиция имеет решающее влияние на Францию, которая не будет нарушать совместные действия Антанты… Россия сохранит сдер-жанность, если речь не будет идти о ее жизненных интересах… Та-ким образом, — оптимистично заключал “Час”, — война Австрии с Сербией необязательно достигнет европейского масштаба… Война с Сербией не должна стать международной катастрофой». Для под-тверждения своих мыслей чешские журналисты обращались к рос-сийской прессе: «“Речь” и даже “Новое время” полагают, что суще-ствует возможность воспрепятствовать европейской войне. “День” поделился информацией из министерства иностранных дел о том, что объявление войны Сербии не исключает возможность дальней-ших переговоров».
Однако оптимистичные предсказания не оправдались. Уже в ближайшие дни события стали развиваться по совершенно иному, гораздо более трагическому сценарию. Объявленная Россией моби-лизация и последовавшее за этим резкое обострение российско-германских отношений широко освещалось чешской прессой. Сооб-щая об обмене телеграммами между германским императором Виль-гельмом II и российским императором Николаем II, «Час» обращал внимание читателей на последнюю телеграмму Вильгельма Нико-лаю, в которой германский император утверждал, что «мир в Европе еще может быть сохранен в случае, если Россия прекратит угрожать Германии и Австро-Венгрии». Пражские газеты информировали о том, что 1 августа 1914 г. в центре Берлина на Унтер ден Линден со-стоялось массовое шествие к дворцу имперского канцлера, участни-ки которого распевали патриотические песни. Канцлер, приветствуя собравшихся, заявил, что «если нас вынудят взять в руки меч, то мы отправимся на битву с чистой совестью… Мы будем сражаться за свое существование и за свою честь до последней капли крови».
1 августа 1914 г. Германия объявила войну России. Эскалацию российско-германского конфликта чехи освещали только на основе германских информационных источников, выставлявших россий-скую сторону виновницей конфликта. «Когда стало известно о рус-ской мобилизации, немецкий посол в Петрограде получил указание призвать русское правительство прекратить мобилизацию… — пи-сал “Час” 3 августа 1914 г., цитируя сообщение берлинского инфор-мационного агентства Вольфа. — По сообщению графа Пурталеса, этот приказ был выполнен им в полночь с 31 июля на 1 августа. Со-общение посла об ответе русского правительства… не поступало. Однако этой ночью к 4 часам утра Генштаб получил следующую информацию: сегодня ночью последовала атака со стороны русских патрулей, которая была отражена. Потери немецкой стороны соста-вили двое легкораненых. Потери русских неизвестны. Таким обра-зом, — цитировал “Час” немецкое информационное агентство, — Россия напала на территорию Германии и начала войну».
Начало войны между Россией и Германией означало, что надежды чехов на локализацию конфликта потерпели крах. Случи-лось именно то, чего опасались чешские политики: война между Ав-стро-Венгрией и Сербией неумолимо и молниеносно перерастала в мировую войну, одним из последствий которой должен был стать распад Австро-Венгрии и образование независимой Чехословакии. Однако предсказать подобный итог в то время чешские политики были не в состоянии. До окончания Первой мировой войны остава-лось более четырех лет, наполненных кровью, страданиями и мил-лионами жертв. В условиях нараставшего военного психоза и подо-зрительности, охвативших чешские земли, достойно прозвучал голос лидера младочехов К. Крамаржа: «Наступил исторический момент, которого так боялись и ожидали… Европа бросит все, что есть у нее молодого и здорового, на поля сражений, и настанут ужасы, о кото-рых грезили только авторы военно-фантастических романов… Сей-час ничего не остается, как мужественно и бесстрашно смотреть навстречу будущему… Наше будущее заключается в нас самих! Ес-ли мы себя не погубим, никто нас не уничтожит!». Впрочем, автором наиболее точного прогноза развития ситуации в Европе в случае войны был убитый в Сараево наследник австрийского престола эрц-герцог Франц Фердинанд. Незадолго до своей роковой поездки в Сараево эрцгерцог пророчески заметил, что «война между Австрией и Россией закончится либо свержением династии Романовых, либо свержением династии Габсбургов, а возможно, что и обеих династий одновременно…».

Беженцы Первой мировой войны. Тамбовская контрразведка
После начала военных действий в 1914 г., население тыловых регионов России считало, что оно должно активно помогать органам выявлять «изменников и предателей», «отлавливать» и разоблачать иностранных шпионов. Особо пристальное внимание провинциаль-ное сообщество уделяло «контролю» над лицами, носящими «нерус-ские» фамилии. «Немцев», а к ним население нередко относило всех иностранцев, обвиняли во всех смертных грехах. Массовое появле-ние мышей в деревне жители связывали с тем, что это немцы разво-зят их по деревням.
С началом войны шпиономания в России резко активизирова-лась. На стенах железнодорожных вокзалов, станционных буфетах и прочих людных местах были расклеены плакаты, предостерегавшие от неуместных разговоров, и даже инструкции о том, как поступать, «если заметишь, что кто-нибудь слишком усердно расспрашивает нижних чинов». В какой-то степени сами по себе эти плакаты и при-зывы были оправданы военным временем, а бдительность никогда не бывает излишней, но на фоне депортации жителей западных губер-ний подобная агитация вела к увеличению нервозности и появлению ощущения беззащитности перед неприятелем. Многие не в меру лю-бопытные граждане были арестованы по подозрению в шпионаже.
Таким образом, начало войны положило начало формированию общегосударственной системы борьбы со шпионажем. Благодаря подключению к контрразведывательной работе новых государ-ственных структур, поиск агентуры противника вылился в серию общероссийских «разоблачительных» кампаний, которые объедини-ли усилия Военного министерства, Министерства внутренних дел и Министерства юстиции, но при всей своей грандиозности практиче-ски не имели отношения к реальной борьбе со шпионажем.
В целом, военные власти в годы войны были озабочены как возможностью получения информации от лояльного гражданского населения по другую сторону фронта, так и необходимостью пре-сечь аналогичные планы противника. Этническая и религиозная при-надлежность становились важным фактором в определении лояль-ности населения и возможности на эту лояльность влиять. За время войны было депортировано вглубь страны более 200 тысяч евреев и примерно столько же немцев как «неблагонадежные группы».
Первая мировая война 1914–1918 гг. стала причиной трагиче-ского явления «беженства», когда миллионы людей (русские, поля-ки, украинцы, латыши, литовцы, армяне, немцы, евреи и др.) остави-ли свои дома в районах, прилегающих к западным границам, или в Турции, Армении, чтобы искать убежище в Центральной России. Беженцы составляли примерно 5 % от всего населения Российской империи накануне ее распада. По декрету 1915 г. беженцами призна-вались «лица, покинувшие местности, угрожаемые неприятелем, или им уже занятые, либо выселенные распоряжением военных или гражданских властей из районов военных действий» (на официаль-ном языке принудительные эмигранты назывались «выселенцами»). Также было введено еще одно понятие применительно к беженцам из стран противников России – «выходцы». Это было очень важное до-полнение, относившееся к «галичанам», украинцам, которые жили в Галиции, находившейся под властью Австрии, а также армянам, под-данным Оттоманской империи.
4 августа 1915 г. по инициативе Ставки состоялось решение центральных властей о массовом перемещении беженцев во внут-ренние губернии Империи, чтобы разгрузить прифронтовую мест-ность от избыточного населения и предоставить ему более действен-ную помощь в условиях тылового проживания. Беженские потоки с Северо-западного фронта преимущественно направляли в располо-женные восточнее губернии Европейской России, из которых Моги-левская, Смоленская, Орловская, Тамбовская, Пензенская, Самарская и Оренбургская были отнесены к южной границе расселения.
Массовое прибытие беженцев с западного театра военных дей-ствий в тыловые губернии Российской империи началось в июле-августе 1915 г., достигло максимума в сентябре-октябре, заверши-лось в ноябре– декабре того же года. В Тамбовскую губернию бе-женцы стали поступать одиночками еще в начале лета 1915 г., в июле движение усилилось, а в конце его и в продолжение всего ав-густа волна беженцев постоянно нарастая, придала вопросу об устройстве их значительную остроту, грозя серьезными нарушения-ми нормального течения местной жизни.
В Тамбовскую губернию беженцы поступали по нескольким направлениям: со стороны Орла через Елец, на Липецк и Лебедянь (где производилась выгрузка) и на Грязи. С этой станции поезда сле-довали в трех направлениях: на Козлов (и далее на Тамбов и Кирса-нов), на Усмань и Борисоглебск. Со Смоленска поезда шли на стан-цию Богоявленск, откуда направлялись на север губернии, в район Моршанска и других северных уездов, на Козлов и на юг губернии.
Из-за большого числа прибывающих беженцев станции не все-гда могли справиться с суточным прибытием беженских поездов, не-редко значительная часть беженцев оставалась на станции до следу-ющих суток. Беженцы на станции назначения могли оставаться на этих станциях в теплушках не свыше двух суток.
Беженцев необходимо было регистрировать. Этим занимались регистрационные комиссии. В их обязанности входило записывать подробные сведения о каждом беженце. Эти сведения заносились в особые карточки, в которых указывалось: имя, фамилия, отчество прибывшего, место прежнего постоянного жительства до выселения (губерния, уезд, волость, селение), состав семьи (включая главу се-мьи), возраст, пол, национальность, вероисповедание, знание русско-го языка, грамотность, профессия, место водворения (губерния, уезд, волость, селение), время прибытия. Также велась опись регистриру-емых беженцев. Сама опись производилась по возможности в пер-вый день приезда беженцев для того, чтобы можно было приступить к определению их нуждаемости и к подысканию подходящей им ра-боты. Сведения составляли со слов самих беженцев, проверяя их по-казания всеми доступными спрашивающему мерами, т. е. перекрест-ным расспросом других членов семьи, количеством багажа и т. п. Кроме того, велась еще книга в порядке номеров для записи номера, фамилии и адреса беженца. Эта книга была полезна на случай утери опросного листа: по указанному в ней адресу легко найти беженца и восстановить опросом лист на него. Был разработан единообразный опросный лист, который при передвижении беженцев следовал за ними.
Перед Тамбовским губернским жандармским управлением встали несколько задач: выявление шпионажа, политической небла-гонадежности и недопущение антивоенной пропаганды. Жандармов особенно интересовали поляки – число приезжих в каждом населен-ном пункте, их молитвенные дома, школы, библиотеки и общие сто-ловые для лиц данной национальности.
Стоит отметить, что в городах устроились наиболее трудоспо-собные беженцы, причем преимущественно по обывательским квар-тирам, небольшую часть перемещенных людей из числа одиноких женщин с детьми, престарелых и инвалидов содержали в общежити-ях с предоставлением питания, организацией ухода за больными и т. п.
На 1 июня 1916 г. в России было 3254301 беженец, в Тамбов-ской губернии – 124656, а в Тамбове – 11885.
Первую волну беженцев составляли евреи, которым никто вна-чале, кроме их Национального Комитета, не помогал, но даже слу-жащие этого комитета иногда получали запрещение оказывать по-мощь. Из выделенных правительством на содержание беженцев средств, евреи, по приказу Департамента полиции, были исключены. Помощь еврейским беженцам оказывали городские общественные комитеты, действуя через местные еврейские общины.
Проблемы ксенофобии и этнофобии вполне определенно про-являлись в период Первой мировой войны. Образ врага народа – «германца», возникший в ходе межгосударственного столкновения и волей судеб переброшенный на немцев – российских подданных, на некоторое время заслонил другие этнические фобии, витавшие в умах общественности. Это антисемитизм и возникшая в ходе воен-ных действий англофобия.
Заметим, что план реэвакуации беженцев готовила специальная комиссия при Особом совещании с июня 1916 г. В августе 1916 г. вышел специальный закон о возмещении убытков, причиненных войной. Но в связи с событиями февраля 1917 г. реэвакуация бежен-цев была отсрочена до лета 1918 г., и закончилась она лишь к осени 1924 г.
В Тамбовской губернии в период войны существовала и еще одна социальная группа, так называемые военнообязанные – поддан-ные враждебных России государств призывного возраста, оказавши-еся в 1914 году на ее территории и интернированные. Решение об интернировании военнообязанных подданных Османской империи, вступившей 16 октября 1914 г. в войну на стороне германо-австрийского блока, было принято Советом министров и Ставкой Верховного главнокомандующего 25 октября 1914 г. Эти партии интернированных нередко в документах именовались также «воен-нопленными», «высланными», «военнообязанными».
Конечно, высылка всех турецко-подданных являлась преувели-ченной мерой безопасности, но, справедливости ради, необходимо отметить, что для турецких разведчиков работа против северного соседа была всегда в числе приоритетных задач.
Депортированные ставились под обязательный надзор полиции и давали подписку о невыезде тамбовскому полицмейстеру. Кроме того, уездные исправники обязаны были отобрать у турецких под-данных виды на жительство, передать их в полицейские управления, а за самими депортированными, точнее интернированными, устано-вить секретное наблюдение. Контрразведчики строго следили за почтой депортированных. Все посылки «вольных пленных» прове-рялись военной цензурой. Они отправлялись почтовым ведомством в ближайшие таможни для досмотра и начисления пошлин.
Значительная часть интернированных турок была из Могилева, Вильны, Петрограда, Минска, Москвы, Ревеля, Смоленска, особенно регионов Западной Украины. Более 100 турок было расселено в Моршанске.
Иногда турецких «вольных пленных» привлекали к работе в пекарнях, кофейнях. Нередко они сами открывали подобные заведе-ния (кофейни, чебуречные, пекарни). Один турецко-поданный Ав-густ Августович Тольц работал даже помощником механика в театре «Модерн» в Тамбове.
Тамбовские контрразведчики получали информацию о воз-можных «опасных турецких подданных». Так, в ноябре 1914 г. в Тамбов был выслан среди других турецкоподданных армянин Кара-пет Оганесян, который служил в Константинополе агентом турецко-го охранного отделения и был причастен к делу военной разведки. За ним было установлено плотное наблюдение.
Беспокоили контрразведчиков и слишком активные контакты интернированных турок с местными жительницами. К примеру, 13 мая 1915 в донесении отмечалось, что высланные из г. Одессы в г. Липецк турецкие подданные пользуются крайне большой свободой, а некоторые ходят по улицам до поздней ночи и позволяют себе приставать с любезностями к молодым женщинам и девушкам, чем навлекают на себя жалобы и недовольство жителей Липецка.
Нередко против приезжих «черномазых сынов Востока» проте-стовали и местные жители. В ноябре 1914 г. в уездный Кирсанов бы-ло прислано более 150 турецких подданных от 17 до 45 лет, кото-рых захватила война в пределах российского государства. Это были зажиточные турки из Ростова и Минска. Уже к лету 1915 г. они вполне освоились в городе, начав скупать булочные на фиктивного хозяина, которым по документам был гробовщик Бабеншев. В при-казчицы турки брали местных молоденьких барышень. И вскоре уже шесть пекарен с магазинами при них перешли к туркам. Среди жите-лей Кирсанова поднялись голоса против турок и в начале октября 1915 г. несколько лиц подали губернатору прошение об избавлении их от турецкого засилья.
Конечно, точных данных о количестве немецких и австрийских шпионов, действовавших в период войны 1914–1918 гг. на террито-рии России, нет, но ясно, что их насчитывались десятки тысяч. Вполне очевидно, что некоторые из них использовали для «прикры-тия» беженцев и вынужденных переселенцев.
Представители тамбовских спецслужб внимательно отслежива-ли поведение и настроения беженцев, но, судя по архивным данным местного ГЖУ, большинство переселенцев не доставляли контрраз-ведчикам дополнительных хлопот. Но, все же, контроль за этой ча-стью «инородного» элемента требовался постоянно и отнимал много сил и времени тамбовских контрразведчиков. Кроме того, важно от-метить, что опыт наблюдения за широкими интернациональными по-токами пришлого населения способствовал активизации взаимодей-ствия спецслужб с местным населением, что в свою очередь давало серьезные плоды в защите интересов национальной безопасности и повышения бдительности в контексте противодействия иностранно-му шпионажу и подрывной деятельности зарубежных спецслужб.

Спецслужбы Российской Империи в период Первой мировой войны
История отечественных органов государственной безопасности в последние годы завоевывает все большую популярность среди ис-следователей. По словам одного из наиболее авторитетных специа-листов в данной области А.А.Здановича, это объясняется необходи-мостью переосмысления места и роли спецслужб в жизни общества и государства. Тем не менее, основная масса работ соответствующей тематики в большей степени посвящена исследованию спецслужб как замкнутых и дистанцированных от общества социально-политических конструктов. Особенно это актуально для истории ор-ганов внутренней безопасности России, важнейшим из которых яв-ляется служба контрразведки (контршпионажа, военного контроля).
С технической точки зрения основная деятельность этого учреждения заключается в получении и классификации сведений о лицах, подозреваемых в шпионаже, производстве расследований и осуществлении обысков и арестов уличенных иностранных агентов. При этом в своей работе контрразведчики получают информацию о действиях вражеской агентуры не только из донесений тайных аген-тов и сотрудников смежных ведомств, но и от частных лиц, что вы-водит на первый план взаимодействие военного контроля с широки-ми слоями общественности. Иными словами, как писал один из осно-воположников российской контрразведки генерал Н.С.Батюшин, объектом ее работы должны являться все сферы “материальной и духовной деятельности народов”.
Вместе с тем, отношения между отечественными спецслужбами и российским обществом во все времена характеризовались опреде-ленной напряженностью, а порой даже конфликтностью. Связано это с тем, что органы государственной безопасности в своей работе вынуждены прибегать к использованию “тайных, негласных методов и средств для решения законодательно закрепленных задач”. Как следствие, основная масса граждан страны находится в неведении относительно сущности работы спецслужб, что естественным обра-зом порождает появление разнообразных слухов и сплетен, закреп-ляемых в массовом сознаний в форме стереотипов. Мировая практи-ка показывает, что подобные стереотипы, в основном, носят весьма нелицеприятный для контрразведчиков характер, так как большин-ству людей от природы свойственно бояться неизвестных или непо-нятных им явлений, к которым относится и скрытая от глаз обывате-лей борьба со шпионажем.
Вместе с тем, поскольку “ни один режим – от самодержавного до анархического – не может не заботиться о самосохранении”, ор-ганы внутренней и внешней безопасности в любой стране мира яв-ляются неотъемлемой частью системы государственного управления вне зависимости от отношения к ним населения.
Наибольшее значение их деятельность приобретает в кризис-ные для общества и государства моменты истории, когда эффектив-ность обеспечения безопасности тех или иных структур в немалой степени предопределяет саму возможность их дальнейшего суще-ствования в неизменном виде. К таким моментам традиционно отно-сят крупномасштабные вооруженные конфликты и революционные потрясения в экономической, политической, религиозной и т.д. жиз-ни страны. В полной мере этот тезис применим и к России.
На протяжении своей долгой истории наша страна нередко оказывалась “на перепутье”, когда от выбора дальнейшего пути раз-вития зависела будущая форма ее государственного и общественно-го устройства. При этом, сильнейшим стимулом к началу тотальной перестройки основополагающих институтов российской государ-ственности традиционно выступали неудачи в войнах. Так, пораже-ние в Крымской войне спровоцировало отмену крепостного права и последовавшие за ней Великие реформы Александра II, а одним из последствий неудачной Русско-японской войны выступила первая русская революция, повлекшая за собой издание Манифеста 17 ок-тября и создание Государственной думы. Одним из таких поворот-ных событий в отечественной истории без сомнения являлась и Пер-вая мировая война.
По признанию противников России, отечественная система про-тиводействия иностранным спецслужбам в 1914 – 1917 годах счита-лась одной из лучших в Европе и опередила в своем развитии, ска-жем, немецкую контрразведку минимум на три года. Несмотря на это, отношение к органам по борьбе со шпионажем внутри страны было куда более сдержанным. Контрразведку часто обвиняли в пре-ступном бездействии, халатности, невероятной коррумпированности и даже аморальности. Постараемся выяснить причину появления та-ких взглядов на контршпионские ведомства и их распространение в обществе. Обратимся к фактам.
Первая мировая война стала одним из важнейших событий XX века не только для России, но и для всей Европы. Принеся немысли-мые бедствия и разорение большинству европейских народов, она дала мощнейший импульс развития науке, искусству, военному делу. Аналогичное влияние она оказала и на контрразведывательные орга-ны воюющих сторон. Российская Империя не была исключением.
В преддверии войны Россия стала одним из важнейших объек-тов германской разведки, а также австрийских и японских шпионов. Противодействие им первоначально оказывало Разведочное отделе-ние Главного штаба, а затем созданные в 1911 году и объединенные в единую систему 11 контрразведывательных отделений (КРО) в разных регионах империи от Прибалтики до Дальнего Востока.
Вследствие того, что военной разведкой в начале прошлого ве-ка считался “сбор всякого рода сведений о вооруженных силах и укрепленных пунктах государства, а также имеющих значение гео-графических, топографических и статистических данных о стране и путях сообщения, производимый с целью передачи их иностранной державе”, работа этих ведомств заключалась “в своевременном об-наружении лиц, занимающихся разведкой для иностранных госу-дарств, и в принятии мер для воспрепятствования разведывательной работе этих государств в России”.
Подобная трактовка целей и задач военно-контрольной службы практически исключала возможность их вовлечения в конфликт с общественно-политическими организациями внутри страны. К тому же, противодействие антигосударственным выступлениям политиче-ской оппозиции являлось прерогативой Отдельного корпуса жан-дармов (ОКЖ) и Департамента полиции, а вовсе не контрразведки. Именно в этом историк спецслужб Л.С.Яковлев видел главное пре-имущество российских контршпионских ведомств перед их зару-бежными аналогами: “Удачно был выбран принцип создания само-стоятельных органов контрразведки. Они создавались не в системе политического розыска, а отдельно от нее. Это создавало для контр-разведки определенный положительный имидж и гарантировало ограждение от занятий несвойственными ей функциями”. Благодаря этому, отношение к органам по борьбе со шпионажем в предвоенные годы было весьма позитивным, что объяснялось несколькими фак-торами.
Во-первых, контршпионские ведомства являлись для России сравнительно новым учреждением (первая контрразведка появилась только в 1903 году) и за относительно короткий срок существования не успели запятнать свою репутацию. Во-вторых, работа по пресече-нию разведывательно-диверсионной деятельности иностранных агентов считалась в целом необходимой и полезной. К примеру, полную поддержку российской общественности получили действия сибирских контрразведчиков по ликвидации японской организации “Кёрюминкай”, заподозренной в связях с Генеральным штабом Страны восходящего солнца. В-третьих, свою роль сыграла и слабая осведомленность большинства граждан о кадровом составе КРО. Ведь начальниками всех контрразведывательных отделений были назначены бывшие жандармские офицеры, авторитет которых в Рос-сийской империи начала XX века был низок как никогда. Следова-тельно, высокая степень конспирации военного контроля отчасти позволяла ему избегать конфликтов с антимонархически настроен-ной элитой общества. С началом мировой войны ситуация претерпе-ла заметные изменения.
С первых же дней войны отечественные спецслужбы столкну-лись с довольно высокой активностью иностранных разведчиков. К примеру, уже в конце августа 1914 года сотрудниками Департамента полиции в непосредственной близости от Архангельска был задер-жан подозрительный немецкий пароход, имевший на борту радиоте-леграфную станцию.9 В том же месяце Главное управление Геншта-ба русской армии вскрыло шпионскую деятельность немецкого аген-та К.Бергхарда, работавшего под видом коммивояжера в Петрограде и Саратове. Не бездействовала и австрийская агентура: разведшколы в Вене, Кракове и Кошице форсированно готовили профессиональ-ных шпионов для засылки на территорию России. А в октябре 1914 года Военное министерство засекло и факты участия турецких ди-пломатов в ведении разведывательной деятельности и развертывании панисламистской пропаганды в разных концах страны.
Поскольку начальный этап военных действий характеризовался грандиозным всплеском патриотизма в Российской империи, это наложило отпечаток и на особенности контршпионской работы оте-чественных силовых структур. В частности, многие русские солдаты и офицеры, завербованные иностранными спецслужбами, после по-падания на территорию России тотчас же шли с повинной в контр-разведку. Так, например, поступил подпоручик 23-го Низовского пехотного полка Я.Колаковский, признавшийся в получении от немцев заданий по подрыву моста под Варшавой и убийству велико-го князя Николая Николаевича.
Подобные случаи в предшествующий период имели место лишь во время Отечественной войны 1812 года, также сопровож-давшейся патриотическим подъемом. Недаром война с державами Четверного союза получили название Второй Отечественной. Впро-чем, несмотря на такие проявления верности присяге и долгу, случаи измены российских подданных в 1914 году также были весьма не-редки. К примеру, переправкой австрийских шпионов через границу стали активно заниматься жители прифронтовой полосы, получав-шие за это жалование в размере 20 рублей.
Под воздействием официальной антигерманской пропаганды подобные случаи привели к тому, что в общественном сознании наметился “перенос комплекса отрицательных эмоций ненависти и ожесточения, связанных с образом внешнего врага, на образ врага внутреннего – “внутреннего немца”. В свою очередь, подобная экс-траполяция повлекла за собой развитие шпиономании и доноситель-ства.
Жандармский генерал А.И.Спиридович отмечал, что с первых же дней войны “как-то странно сильно стали говорить в Петербурге о шпионаже немцев”, а с фронта “шли слухи, что еврейское населе-ние чуть ли не сплошь занимается шпионажем”. Последнее грозило превратиться в настоящую проблему, поскольку эту точку зрения разделяли даже члены Совета министров!
Высшее военное командование также попало под влияние анти-семитских настроений, посчитав, что “евреи деятельно скрывают де-зертиров, способствуют побегам нижних чинов и вообще стараются ослабить мощь русской армии”. А если высокообразованный офи-церский корпус стал воспринимать российских евреев как пособни-ков противника, то чего же следовало ожидать от простых солдат? Согласно докладам полицейских чиновников, к концу 1914 года в действующей армии укрепилось твердое мнение, что Генеральный штаб Германии всячески использует евреев, свободно владевших немецким языком, для ведения разведывательно-диверсионной рабо-ты на территории России “из-за склонности многих из них к пре-ступлениям всякого рода за деньги”.
В итоге, убежденность военных властей в наличии массового шпионажа со стороны евреев вынуждала сотрудников КРО тратить львиную долю своего времени на детальную разработку почти каж-дого доноса о фактах разведывательной деятельности иудеев. По данным С.Гольдина, на начальном этапе войны евреи “фигурировали как обвиняемые или подозреваемые в 20 – 30% дел, заведенных контрразведывательными отделами 2-й, 8-й, 10-й армий”. Даже в 1915 году в официальных документах продолжали фигурировать следующие формулировки: “Предписываю предпринять безотлага-тельные меры к прекращению разъездов и путешествий евреев в рай-оне от австрийской границы до Днестра. …Нарушителей же аресто-вывать”.
Причина такого поведения контрразведчиков крылась вовсе не в их гипотетической враждебности по отношению к национальным меньшинствам, хотя подобные случаи тоже встречались, а, скорее, в низкой компетентности принятых на службу агентов. По свидетель-ству современников, в контршпионские органы зачислялись строе-вые офицеры и прапорщики, некоторые из которых “не имели ника-кого понятия ни о существе розыска, ни о технической его стороне”. Попадая под влияние предрассудков и стереотипов, такие сотрудни-ки часто неадекватно воспринимали поставленные перед ними задачи по обеспечению безопасности войск и стратегических объектов. Страдало же от этого местное население, подозреваемое в таких тя-желых преступлениях, как измена и шпионаж, независимо от нали-чия или отсутствия доказательств, не говоря уже о фактической вине. К примеру, среди ряда агентов военного контроля бытовало мнение будто “шпиона по роже видать”.
В результате, по словам историка Н.В.Грекова, аресты подозре-ваемых в шпионаже проводились не в соответствии с “наличием у контрразведки компрометирующих конкретное лицо сведений, а национальной принадлежностью” этих лиц. Это же подтверждается и данными А.В.Седунова. Весьма существенно, что из этих фактов никто не делал секрета, вызывая довольно неоднозначную реакцию в России и за рубежом. Если представители националистических кру-гов, одобрявшие любую дискриминацию нерусских народов, высту-пали горячими сторонниками таких методов работы военного кон-троля, то социалисты и либералы, имевшие заметный вес, как в об-ществе, так и в Государственной думе, стали все больше склоняться к осуждению подобных контрразведывательных мероприятий.
На этом фоне такие отдельные успехи, как задержание австрий-ского шпиона Ф.С.Посовина и арест группы разведчиков, действо-вавших против 3-го кавалерийского корпуса, просто не замечались общественностью, предпочитавшей судить о работе контршпион-ских учреждений не на основе объективного анализа их агентурной деятельности, а путем соотнесения военного контроля Российской империи с образом “идеальной” контрразведки, сформировавшимся в массовом сознании в предвоенный период. Любое отступление от этого “идеала”, чем и являлся, к примеру, антисемитизм в рядах контрразведчиков, воспринимался только в негативном ключе.
Наглядным примером могут послужить следующие эпизоды работы отечественной военно-контрольной службы в начале войны, описанные генералом В.Н.Клембовским: “Профессия, избранная шпионом при проживании в районе наших армий или в глубине Рос-сии, определяла его способ работы. Большинство низших шпионов играли роль беженцев или дезертиров, некоторые занимались ме-лочной торговлей. Более крупные агенты выдавали себя за подряд-чиков и коммерсантов. При штабе генерала Пфлянцера был сформи-рован отряд шпионов, состоявший из калек и стариков, выпраши-вавших себе милостыню. Очень часто австрийцы вербовали в число шпионов 15 – 16 лет мальчиков; они терлись около штабов и обозов, подслушивали разговоры наших офицеров и солдат, рвали и порти-ли телефонные провода; многие из них разъезжали по железным до-рогам в эшелонах под видом добровольцев и, пользуясь симпатиями воинских чинов, легко получали нужные им сведения, а при случае выкрадывали бумаги у везших их и зазевавшихся писарей или орди-нарцев”. Естественно, что арест стариков, калек и подростков по об-винению в шпионаже и подготовке диверсий расценивался обще-ством как антигуманный акт, также способствовавший разрушению позитивного образа контрразведки.
Все это вместе с проявившимися в ходе боев на Восточном фронте недостатками организационно-штатной структуры и норма-тивно-правовой базы военно-контрольной службы привели к началу ее реорганизации летом 1915 года. Общий вывод, сделанный генера-лом М.Д.Бонч-Бруевичем, гласил, что работа контрразведки “своди-лась к улавливанию случайно попавшихся разведчиков и шпионов”. Отчасти это связывалось с тем, что весь начальный период войны отечественные контрразведывательные структуры в разных регионах были вынуждены работать по собственным правилам, принципам и инструкциям, часто отличавшимся друг от друга, что мешало нала-дить взаимодействие между КРО.
В свою очередь, такая бессистемность в работе органов госбез-опасности воспринималась в обществе как свидетельство их слабо-сти и ненадежности. По словам известного общественного деятеля И.Солоневича, контрразведка работала “скандально плохо”. Эту точку зрения разделяли многие обыватели, поскольку большинство из них не имело точных данных о секретной деятельности военного контроля. Выводы делались ими на основе слухов, сплетен и инфор-мации о нескольких шпионских скандалах, связанных с военным ми-нистром В.А.Сухомлиновым18 и председателем Совета министров Б.В.Штюрмером. Свою роль сыграли и не утихавшие разговоры о шпионаже приближенного Николая II Г.Распутина и императрицы Александры Федоровны (Алисы Гессен-Дармштадтской) в пользу немцев.
Исходя из этого, информационный вакуум, царивший вокруг работы контрразведки, вполне может служить своеобразным оправ-данием ошибочности общественного взгляда на военно-контрольную службу. К примеру, во избежание подобной ситуации спецслужбы Великобритании еще в октябре 1914 года сделали сле-дующее заявление: “По причине естественного беспокойства, прояв-ляемого общественностью, в связи со шпионской системой, на кото-рую в значительной степени рассчитывала Германия, мы считаем це-лесообразным кратко сообщить о согласованных мерах, принятых Министерством внутренних дел вместе с Адмиралтейством и Воен-ным министерством в этой области. Больше нет необходимости со-хранять в секрете от общественности этот факт, который должен был храниться в тайне до сего момента”. Так оперативная и своевремен-ная работа английской контрразведки по формированию обществен-ного мнения способствовала предотвращению естественным образом возникающих конфликтов между спецслужбами и обывателями, что выгодно отличало ее от коллег в Российской империи.
Между тем, назревавшая реорганизация нашла свое отражение в пересмотре нормативно-правовой базы борьбы со шпионажем. В первую очередь, для выполнения этой задачи в апреле 1915 года в Петроград руководителями региональных военно-контрольных учреждений были направлены все документы, регламентировавшие их работу. На основе глубокого анализа этих “инструкций”, “пра-вил” и “положений” Ставкой при непосредственном участии генера-ла М.Д.Бонч-Бруевича, а также ряда сотрудников ГУГШ, было раз-работано и утверждено “Наставление по контрразведке в военное время” от 6 июня 1915 года. В этом документе оговаривались цели и задачи контрразведки, ее полномочия, структурная подчиненность и даже формы делопроизводства. По признанию большинства совре-менных исследователей, “Наставление…” в целом оказало позитив-ное влияние на эволюцию отечественной контрразведывательной службы.
Тем не менее, оно все же не смогло искоренить изъяны КРО, за-труднявшие их взаимодействие с широкими слоями общественности. На это в конце 1915 года обратил внимание директор Департамента полиции Р.Г.Моллов, составивший “Записку о мерах борьбы со шпионством”, которая представляет собой интереснейший источник по истории российских спецслужб. В нем отмечалось, что “контр-разведывательные бюро, будучи учреждениями нелегализованными, должны работать как бы из подполья и скрывать свою деятельность и существование даже от воинских частей”, в то время как “борьбу со шпионажем нужно сделать открытой, популяризировать ее, при-дать ей патриотический характер”, вовлечь в контршпионскую дея-тельность “все слои общества, все правительственные учреждения независимо от того, к какому они принадлежат ведомству”. Однако консервативность и традиционная обособленность армии и спец-служб России от тех людей, безопасность которых они были призва-ны оберегать, не позволила произвести столь радикальные преобра-зования, и предложение Моллова осталось без внимания.
Тем не менее, труд директора Департамента полиции по состав-лению “Записки…” все же не был безрезультатным. В этом докумен-те впервые за долгое время поднимался вопрос о мерах по улучше-нию взаимодействия контрразведки с местными жандармскими управлениями. Наиболее актуально это было для контршпионской службы на флоте. Созданный в 1915 году военно-морской контроль был вынужден опираться в своей работе на жандармов, оказавшихся в подчинении сразу двух силовых ведомств – ОКЖ и Морского Генштаба, что в дальнейшем привело к совершению контрразведчи-ками ряда ошибок, самой известной из которых стало печально зна-менитое “дело аскольдовцев”.
Толчком к этому делу послужило донесение начальника Ар-хангельского губернского жандармского управления, согласно ко-торому моряки крейсера “Аскольд”, готовились поднять на корабле бунт после его выхода в море. Дело было передано в Морской Гене-ральный штаб. В ночь на 21 августа 1916 года на крейсере произо-шел взрыв в кормовом погребе 75- миллиметровых снарядов. Не-смотря на незначительность повреждений, взрыв был сочтен попыт-кой диверсии. В ходе расследования комиссией, в состав которой вошли столичный военный следователь подполковник И.Найденов и офицеры корабля, установили, что взрыв был подготовлен по зада-нию германской разведки унтер-офицером И.М.Андреевым, сбе-жавшим с крейсера за 3 дня до диверсионной акции. Исполнителями признали четверых матросов крейсера, которым вынесли смертный приговор, приведенный в исполнение 15 сентября 1916 года в Маль-бурске. Впоследствии выяснилось, что унтер-офицер И.М.Андреев к взрыву причастен не был, а расстрел матросов не обоснован, ввиду недоказанности обвинений.
В период военных действий такие случаи оказывают угнетаю-щее воздействие на солдат и матросов, действуя на них разлагающе и вызывая естественный протест против произвола и безнаказанности спецслужб. При этом важно учитывать, что уровень общественной поддержки контрразведывательных органов в начале XX века, как и на современном этапе развития России, складывался из количества ошибок агентов военного контроля, а вовсе не их успехов. Один провал в этом случае вполне способен затмить несколько удачных операций, что и произошло на Русском Севере после “дела асколь-довцев”. Так, арест местными контрразведчиками иностранного агента О.Нильсена и торговца Сканке, уличенного в собирании све-дений военного характера, прошел мимо внимания общественности.
Еще одной причиной падения престижа отечественной контршпионской службы являлось ее участие в преследовании под-польных националистических организаций в Финляндии, спонсиро-вавшихся немецкими спецслужбами и привлекавшихся для органи-зации диверсионных акций против русских и союзных военных ко-раблей на Балтике. Протест либеральной общественности, нередко сочувствовавшей финнам, боровшимся с царизмом за свою незави-симость, вызвал арест местной контрразведкой 12 студентов Гель-сингфорского университета, обвиненных в подготовке теракта. При этом мало кого интересовала действительная степень вины задер-жанных – то есть, в массовом сознании арест будущих членов интел-лектуальной элиты российского общества был неправомерен априо-ри. Следовательно, стремление элиты обезопасить саму себя от пося-гательств со стороны органов госбезопасности с 1916 года начинал превалировать в ее действиях над необходимостью обеспечения без-опасности всей страны, что еще больше усилило антагонизм с контр-разведкой.
Отметим, что это было характерно не только для интеллекту-альной, но и экономической элиты Российской империи. В частно-сти, принятые военным контролем меры по пресечению шпионской деятельности немцев и австрийцев под прикрытием торговых фирм и контор “Ферстер и Геппенер”, “Гергард и Гей”, “Книп и Вернер”, “Гейдеман” и “Шмидт” 21 вызывали бурное негодование российских банкиров, терявших из-за этого своих проверенных партнеров. Арест же самих представителей банковского сектора, как, например, задер-жание в Петрограде банкира Д.Рубинштейна, заподозренного в свя-зях с немецкими промышленниками, также не добавляло популярно-сти контршпионским ведомствам.
Аналогичным образом на отношение граждан России к военно-му контролю повлияло и его участие в борьбе с рабочим движением. По данным Главного управления Генштаба, немецкое командование в 1916 году направило в Россию группу агентов с целью ведения “агитации по возбуждению революционного движения” на военных заводах и других промышленных предприятиях. Как следствие, контрразведчики приняли активное участие в предотвращении таких выступлений, аресте их зачинщиков и распропагандированных рабо-чих. При этом, неквалифицированность ряда сотрудников контрраз-ведки не позволяла им уловить тонкую грань между противодей-ствием политическому шпионажу и политическим же сыском, между предотвращением провоцированных немецкими агентами забастовок и борьбой с рабочим движением. Например, ротмистр сибирской контрразведки Н.Я.Чихачев, занимался арестами российских поддан-ных “по обвинению в политической неблагонадежности”, напрямую вторгаясь в сферу ответственности жандармерии. Все это дискреди-тировало отечественную военно-контрольную службу, создавая весьма предвзятое отношение к ней современников.
Справедливости ради следует сказать, что, несмотря на приве-денные факты, качество, эффективность и оперативность в работе контрразведки постоянно росли. К примеру, если в начальный пери-од войны всеми армейскими КРО было задержано около 90 герман-ских шпионов, то за неполные три месяца 1916 года только контр-разведка Юго-Западного фронта арестовала 87 агентов противника, а КРО 7-й армии смогло выявить еще 37 разведчиков. Кроме того, в расположении 3-го кавалерийского корпуса задержали австрийского шпиона С.А.Пукача, а на Западном фронте – генерал-майора Грей-фена.
Однако все эти успехи не были по достоинству оценены обще-ственностью, поскольку военная контрразведка в массовом сознании считалась самодостаточным институтом, имевшим мало общего с вооруженными силами России. Так, например, успех Брусиловского прорыва в 1916 году никак не связывался с эффективностью работы органов, обеспечивавших секретность этой операции, во многом предопределившей победу русского оружия. Гражданское население не могло осознать тот факт, что контршпионаж в любом государстве выполняет лишь ресурсосберегающие функции и даже в условиях военных действий не может иметь самодовлеющего характера, а зна-чит – показателем эффективности его деятельности служит качество работы тех ведомств и институтов, которые контрразведка призвана охранять.
Всё же отсутствие связи и взаимодействия органов госбезопас-ности с обществом, их закрытость и конспиративный характер функ-ционирования не позволяли населению вникнуть в суть осуществле-ния контрразведывательных мероприятий, чтобы понять их важ-ность и необходимость для страны в целом и каждого конкретного гражданина в частности. Как следствие, контрразведчики были вы-нуждены констатировать, что “не только в том штатском обществе, в котором я постоянно вращался, не имели никакого представления о контрразведке, ее назначении и цели, но и среди военных было весь-ма смутное понятие о сущности этого крайне сложного и необходи-мого учреждения”.
Это привело к социальной изоляции органов военного кон-троля, отрезавшей их от одного из важнейших источников информа-ции о деятельности вражеской агентуры, что, в свою очередь, не могло не сказаться на падении качества контрразведывательных ме-роприятий на фронте и в тылу. В то же время, неспособность нала-дить качественное противодействие иностранной разведывательно-диверсионной деятельности и обезопасить от нее все звенья военно-го управления Российской империи автоматически влекло за собой падении суммарной эффективности вооруженных сил, что прояви-лось в ряде поражений Русской армии на заключительном этапе вой-ны. Поражения спровоцировали падение авторитета армии и дей-ствующей власти, рост недовольства населения и экстраполяцию этого недовольства на политический режим самодержавия, что, в конечном счете, привело к его падению в результате Февральской революции.

Первая мировая война: проявление терроризма
Первая мировая война привела к гибели десятки миллионов людей. О причинах и истоках этого катаклизма написано и издано много, может быть, чересчур много. Исследованию подверглась как будто бы вся совокупность экономических, геостратегических, ко-лониальных, культурно-цивилизационных и иных факторов от им-периализма и суперимпериализма до колониального соперничества великих держав и их военно-политических блоков. И только старто-вые сараевские выстрелы до сих пор удостаивались лишь беглого 197 упоминания, а то и похвал в качестве символов «борьбы за сво-боду». До сих пор – это до выхода в свет монографии двух англий-ских историков С.Вулманс и Г.Кинга о политической «кухне» и вза-имоотношениях элит в верхушке австро-венгерского общества в ка-нун рокового июльского кризиса 1914 г.
Авторы провели тщательные изыскания в массе архивов и лич-ных коллекций документов и иных собраниях материалов. В итоге им во многом поновому удалось взглянуть, понять и уяснить целый ряд событий, фактов, предположений, относящихся прямо либо кос-венно к изучаемой эпохе, происходивших в национальных, регио-нально-европейских и международных измерениях процессов, по-влиявших, а в чем-то и продолжающих влиять на последующие вре-мена и поколения.
Конечно, многое из наполняющего монографию материала представляет собой на первый взгляд перегруженное деталями по-вествование (таковы, допустим, многочисленные разборы придвор-ных интриг, пересудов, споров, попыток сведений счетов и т. п.). Однако оно во многом отражает положение в высших имперских кругах в тот период. Император Австро-Венгрии Франц Иосиф цар-ствовал с 1848 г. В начале нового века чуть ли не всеми политиче-скими фракциями он уже воспринимался как верный кандидат на скорейший уход (реально он, правда, продержался до 1916 г., т.е. почти 70 лет на троне). Политический вес неуклонно набирал наследник престола племянник императора Франц Фердинанд. Он и особенно его «морганатическая» супруга София часто были объек-том недовольства элит, но крон-принц, с раннего возраста занимав-ший положение второго лица в крупном государстве, также ценился за политическую подкованность и опыт управленца. Император, од-нако, именно поэтому нередко намеренно оставлял эрцгерцога в те-ни, без реальных властных прерогатив.
Придавая решающее значение национальному вопросу, Франц Фердинанд выдвинул идею структурного преобразования империи: согласно его предложениям, громоздкое государство должно было превратиться из двухсоставного, по крайней мере, в трехсоставное. Третьим компонентом, в соответствии с его замыслами, должна была стать некая федерация южнославянских народов, покровителем ко-торых он слыл, а в какой-то степени, по-видимому, и в самом деле являлся.
Внутриполитические преобразования в проектах Франца Фер-динанда сочетались и подкреплялись соображениями о необходимо-сти перемен во внешней политике. С 1870-х гг. он был сторонником сближения трех монархий: Германии, Австрии и России. Правда, с возникновением (в 1891 г.) русско-французской Антанты такой союз утратил реальный фундамент. Но определенные положительные сдвиги в отношениях Австро-Венгрии с Россией все же не исключа-лись, хотя бы потому, что реального, далеко заходящего антагониз-ма у России не отмечалось в начале ХХ в. ни с Германией, ни с Авст-ро-Венгрией. Как фиксируют авторы, эрцгерцог «был исполнен эн-тузиазма относительно молодого царя Николая II, который взошел на престол в 1894 г.». Комбинация не получилась, но, по словам ав-торов труда, и в последующие годы Франца Фердинанд «не отказы-вался от своей мечты, о союзе между Габсбургами, Гогенцоллернами и Романовыми».
Конечно, воплощению этой мечты помешали не только – и не в первую очередь – выстрелы террориста, но в том числе и они. Если бы не пролилась кровь в Сараеве, оставалась пусть слабая надежда на смягчение конфликта, перевода его в плоскость ненасильственно-го разрешения. Австрийская сторона, даже при поддержке Берлина и давлении с его стороны едва ли позволила бы себе 24/11 июля 1914 г. обрушиться на Сербию со знаменитым и в истории дипломатии беспрецедентным ультиматумом, содержавшим не совместимые с суверенитетом страны требованиями, которые к тому же предписы-валось исполнить в суточный срок – до шести часов вечера следую-щего дня, 25/12 июля.
С одной стороны, в этом контексте катализирующая, классиче-ская для терроризма поджигательская роль террористический акта Гаврилы Принципа бесспорна. По мнению авторов, кстати, этот и другие подобные теракты вполне можно было бы предотвратить. Полиция, общественные охранники, центральные и местные власти допустили уйму непростительных ошибок по части игнорирования известного им к тому времени опыта террористическими выступле-ниями отдельных лиц и групп террористов в разных странах Европы и мира. В Сараеве по этой части отличился генерал-губернатор О.Потиорек, недолюбливавший эрц-герцога и потому отказавший в эскорте его экипажа военным отрядом на том основании, что у его солдат не нашлось соответствующей формы.
С другой стороны, представляется, что в сложившихся на тот период условиях резкого роста милитаризма и империализма на ев-ропейском континенте, тот или иной непосредственный повод для начала большой мировой войны в любом случае нашелся бы, став, как говорится, «делом техники».

Проблема военнопленных в годы Первой мировой войны
Первая мировая война 1914-1918 гг. – одно из самых трагиче-ских событий в истории человечества, приведшее в движение мил-лионы людей. Она превзошла по своим масштабам все происходив-шие до этого войны. Размах боевых действий, использование новых видов вооружений и тактики ведения боя, все это привело к резкому увеличению по сравнению с прежними войнами числа военноплен-ных с обеих сторон. Одной из проблем, проявившихся очень остро во время событий 1914-1918 гг., является проблема военнопленных. За годы первой мировой войны в плену оказалось около 8 млн сол-дат и более 200 тыс. мирных граждан.
В России было сосредоточено более 2 млн военнопленных гер-манской, австро-венгерской, турецкой, итальянской, болгарской и других армий стран-противников Антанты. В последние годы инте-рес к теме первой мировой войны возрастает. Появляется огромное количество трудов, отображающих как в целом события 1914-1918 гг., так и частные аспекты войны. Среди общих работ по истории войны необходимо отметить четырехтомник «Мировые войны XX века», два тома которого посвящены теме первого мирового кризиса. Здесь рассмотрены причины и итоги первой мировой войны, осве-щены боевые действия, политика и дипломатия противоборствую-щих стран, внутреннее положение государств, их экономика. В изда-нии публикуются основные международные договоры, приводится также часть дипломатической переписки между руководителями ев-ропейских стран.
Нужно отметить, что в целом условия содержания военноплен-ных в России отвечали требованиям Гаагской конвенции 1907 года, которые на долгие годы определили цивилизованные правила веде-ния войны. В частности, Стокгольмская конвенция, подписанная представителями Красного Креста России и центральных держав в 1915 году, уточняла в духе Гаагской конвенции 1907 года статус и права военнопленных, находившихся на территории России, и ее противников, накладывала определенные обязательства на прави-тельства государств, на чьей территории оказались пленные. На практике требования этого положения в полном объеме выполнить было весьма трудно, так как обеспечение приемлемых условий су-ществования для столь огромного количества новых жителей стало непосильным бременем для империи.
На втором году войны пленных стали распределять по уездным городам и даже в деревнях. Размещение военнопленных на террито-рии России было организовано по национальному принципу. В при-вилегированном положении оказались военнопленные Австро-Венгрии, так как многие из них были славянского происхождения. Пленных же немцев, австрийцев и венгров отправляли, как правило, подальше от центра – обычно за Урал: в Омский, Иркутский, Турке-станский и Приамурский военные округа. На территорию одной только Казанской губернии, как утверждает Д. Люкшин, прибыло более двадцати тысяч военнопленных австро-венгерской, герман-ской и итальянской армий. Вообще же на берегах Волги обрели вре-менное пристанище представители практически всех этнических групп, населявших империи Гогенцоллернов и Габсбургов: немцы, мадьяры, русины, поляки, чехи, евреи, словенцы, хорваты, босний-цы, словаки, румыны, болгары, сербы и т.п.
Царевококшайск был одним из городов Казанской губернии, где содержались военнопленные. О пребывании в уездном Царево-кокшайске пленных солдат и офицеров стран Четверного союза, да-ют представление материалы, сохранившиеся в местном архиве. Ца-ревококшайский лагерь военнопленных был преимущественно офи-церским. В составе пленных, оказавшихся в Царевококшайске, число офицеров в два-три раза превышало число солдат, так как в малень-ком городе негде было применить солдатскую рабочую силу и крупные партии солдат сюда не направлялись. Офицеры были, как правило, в небольших чинах. Из ста с лишним офицеров в контин-генте пленных 1916 года, пишет Г.И. Кириллов, один имел чин май-ора, четверо были капитанами, девять – штабс-капитанами, и осталь-ные – поручики, подпоручики, лейтенанты и кадеты. Подавляющее число пленных были военнослужащими австро-венгерской армии, германцев было менее десятка.
К месту размещения пленные доставлялись по железной дороге либо по рекам, на пароходах. Оказавшимся на пересыльном пункте или на месте постоянного размещения разрешали отправлять теле-граммы родственникам и знакомым, пленные могли связаться даже с однополчанами. Жизнь военнопленных четко регламентировалась, они получали все, что им было положено. Вместе с тем надзор за ними был достаточно строгим. Нарушения правил пресекались твер-дой рукой. Г.И. Кириллов в своей статье приводит, например, такой факт, отмеченный в приказе воинского начальника: «Военнопленно-го кадета Александра Барто за разговор с военнообязанной женщи-ной-немкой арестовываю на 7 суток при Управлении, а ратника, ука-рауливавшего пленных офицеров, за то, что допустил женщину-немку в помещение пленных офицеров, арестовываю на 10 суток простым арестом».
В конце 1915 года пленных начинают привлекать к обществен-ным, оборонительным и сельскохозяйственным работам. Военно-пленных использовали на гидротехнических работах, лесозаготов-ках, строительстве железных дорог. Если в 1915 году пленных направляли в основном на работу в помещичьи «экономии», то через год они широко использовались и в крестьянских хозяйствах.
Русская деревня, как ни странно, давала представителям импе-рии Гогенцоллернов и Габсбургов именно то, чего они были лишены в городах и на пересыльных пунктах: чувство уверенности в зав-трашнем дне. Военнопленный впервые за долгие месяцы обрел поч-ву под ногами и мог перевести дух. Обычно крестьяне щедро корми-ли своих работников. В «экономиях» все обстояло еще проще: плен-ные находились во власти управляющего, который распоряжался их трудом при посредстве старших рабочих. Враждебные чувства сель-ское население испытывало к «виртуальному» немцу, а реальные во-еннопленные особого раздражения не вызывали. Д. Люкшин приво-дит в своей статье отчет начальника Казанского губернского жан-дармского управления министру внутренних дел, в котором отмеча-лось отсутствие у крестьян единодушия в отношении к военноплен-ным и говорилось, что население относится к пленным «местами до-статочно дружелюбно… местами же с недоверием и недружелюбно»; в том же отчете указывается и причина подозрительного отношения к пленным: «мужья, находящиеся в армии, опасаясь за супружескую верность их жен, в своих письмах настраивают родственников про-тив военнопленных: «Мы тут кровь проливаем, а они (военноплен-ные) там (в деревне) барами живут да за нашими бабами вьются».
В «экономии» направлялись рабочие команды численностью от двух до тридцати человек. Там управляющие позволяли им переоде-ваться в штатскую одежду, не ограничивали свободу перемещения по селу, стремились поощрить трудовые усилия военнопленных. Крестьяне также остались довольны. Уже ранней весной 1916 года и помещики, и крестьяне обратились к земству, стараясь заполучить в свои хозяйства военнопленных, без которых не мыслили себе успешную посевную. Население «нанимало» пленных, то есть вы-плачивало им за работу дополнительное вознаграждение, без насильственного привлечения к работам. Военнопленные, в свою очередь, вели себя «вежливо», «по указанным правилам». Симпатия между пленными и крестьянами оказалась настолько устойчивой, что, по утверждению Д. Люкшина, большинство работников оста-лись в хозяйствах и на зиму, помогая «своим» хозяевам молотить хлеб, возить сено и заготавливать дрова. Фактически они перешли на содержание крестьян, которые не только кормили работников, но и снабжали их бельем, одеждой и обувью.
Распределением пленных солдат занимались губернские и уезд-ные земства, куда земледельцы и землевладельцы направляли заявки, на основании которых затем формировались рабочие команды. Немцы, работавшие в деревнях, питались в соответствии с нормами, определенными Стокгольмской конвенцией, и даже лучше, за счет работодателей. Их труд оплачивался из бюджета земства: в месяц, по данным Д. Люкшина, они получали 8 рублей. Таким образом, в 1915 году пленный, оказавшийся на поле, имел возможность не только хорошо питаться, но и существенно улучшить свое материальное положение. Другим серьезным источником денежных средств была материальная помощь своим военнопленным ряда частных фондов Германии и Австро-Венгрии. Так, из Германии через «Дойче банк» было переведено для военнопленных в России 14 млн 700 тыс. руб., из АвстроВенгрии – более 7 млн руб. Кроме того, военнопленные офицеры получали жалованье в зависимости от чина 50-100 руб. в месяц. К тому же в Сибири или в Средней Азии нередки были слу-чаи, когда пленные подрабатывали как инженеры, бухгалтеры и т.п.
В сравнении, скажем, с Сибирью, Поволжье представлялось благодатным местом, в 1915-1916 гг. в Казанской губернии, по дан-ным того же Д. Люкшина, умерли всего шесть военнопленных: трое скончались от дизентерии и тифа, один солдат скончался от ран, прапорщик австро-венгерской армии Янош Асман утонул во время купания в Каме, и еще один человек повесился в лесу в Царевокок-шайском уезде, причины самоубийства так и остались невыясненны-ми. Попытки побега также были крайне редкими, что объясняется как удаленностью Поволжья от линии фронта, суровым наказанием для беглецов (их заключали в тюрьму), так и отсутствием внятных стимулов для побега. Но все же попытки побегов были. Известно, например, что одни пленные пытались бежать через русско-иранскую границу, другие – через Дальний Восток в Америку. Но все-таки основным направлением побегов была русско-финская гра-ница. Благодаря относительной простоте перехода, Финляндия при-влекала военнопленных, размещенных практически по всей России – сюда бежали из лагерей Нижнего Новгорода, с тульских заводов, с Украины и даже из Средней Азии, Западной и Восточной Сибири. Военнопленные, по данным И.Н. Новиковой, использовали несколь-ко маршрутов для побегов: достаточно популярным был путь Пет-роград–Белоостров– Выборг–Гельсингфорс, откуда беглецы стре-мились попасть в финские города на побережье Ботнического залива или переходили шведскую границу в Северной Финляндии; другой маршрут: Сердоболь (Сортавала)–НейшлотОулу–Торнео.
Бежали в основном со строек, например, с Мурманской желез-ной дороги. Беглецами являлись, как правило, немцы и австрийцы. Бежали не из-за каких-либо притеснений, а из-за тяжелых условий работы, плохого климата. К побегу подталкивали следующие обсто-ятельства: наличие солидных денежных средств, плохая охрана, без-людные просторы русского севера, близость Финляндии, откуда легко было попасть в Норвегию или Швецию. В Швеции, например, существовала специальная организация, оказывавшая помощь бегле-цам, в частности, нанимавшая для них финских проводников, кото-рые подстрекали военнопленных к побегам.
И.Н. Новикова в своей статье описывает несколько удачных попыток побегов. Так, например, она указывает, что первые сведения об удачном пересечении военнопленными финско-шведской грани-цы российские военные власти получили осенью 1915 года: в одной из шведских газет был описан случай бегства шести германских во-еннопленных, трое из которых перешли границу в 20 км севернее Торнео. Второй случай удачного побега, также ставший достоянием общественности благодаря шведским газетам, – это побег австрий-ского полковника графа Лубенского из лагеря военнопленных в Ко-строме. Лубенскому удалось приобрести российский паспорт, с ко-торым он добрался до Петрограда, затем пересек практически всю Финляндию вплоть до Ботнического залива. Финны переправили его через залив в Швецию, где он оказался под покровительством гер-манского консула.
Чтобы бороться с побегами, а заодно и с жалобами междуна-родных организаций, Управление Мурманской железной дороги ре-шило сократить время пребывания военнопленных на строительстве дороги до нескольких месяцев, чтобы те не успели подготовиться к побегу. Выживших перебрасывали «для поправки здоровья» куда-нибудь на юг, например, на строительство Черноморской железной дороги. Были приняты также меры по усилению охраны финско-шведской и финско-норвежской границ. К поимке беглецов пыта-лись привлечь и местное население, обещая выплачивать, по данным И.Н. Новиковой, за каждого задержанного пленного по 100 марок. Что касается фальшивых документов, то их в местах сосредоточения военнопленных можно было купить и на рынке, и даже в самом ла-гере за 150-200 руб. Подпольные мастерские по производству фаль-шивых документов имелись в Петрограде, Москве, Красноярске, Омске, Вятке, Гельсингфорсе. Офицеры, бежавшие из плена, иногда покупали документы прямо в поезде, на пути в Петроград.
Для проникновения в Финляндию и затем перехода границы военнопленные использовали различные хитроумные приемы. Например, они могли изображать из себя прибалтийских беженцев или богомольцев, желавших попасть в святые обители, правда, ис-ключительно на финской территории. Иногда военнопленные дого-варивались между собой бежать небольшой группой. Одного, похо-жего на славянина, одевали в форму русского солдата, который иг-рал роль конвоира, сопровождавшего остальных военнопленных. На вокзале мнимый конвоир с фальшивыми документами, хорошо вла-девший русским языком, обращался к местному начальству, которое обычно оказывало ему полное содействие, иногда даже отводило специальное купе. Таким способом группа добиралась до финской границы.
1917 год, начавшийся для российской провинции с известий о свержении монархии, застал сельское хозяйство Поволжья в разгар подготовки к весеннему севу. По отработанной уже схеме крестьяне и землевладельцы предполагали использовать для развития своих трудовых усилий пленных, однако моральное разложение армии, сопровождавшееся массовым дезертирством, внесло существенные коррективы в обыденный сценарий деревенской жизни. В результате деятельности нового правительства довольно быстро оказались упразднены или парализованы государственные институты, отве-чавшие за содержание и использование военнопленных. Как раз ко времени сева в поволжских селениях скопилось огромное количе-ство дезертиров, отпускников и раненых, не желавших возвращаться в свои части. Они приступили к привычным крестьянским занятиям. В создавшихся условиях крестьянские общины практически не нуж-дались в услугах военнопленных и от них легко отказались. Кресть-яне, стремившиеся подзаработать в экономиях, решили избавиться от конкурентов; к тому же многие мужчины горели желанием предъявить «счет» тем, кто как им казалось, замещал их не только на поле, но и на супружеском ложе. В 1917 году отмечены открытые конфликты крестьян с военнопленными. До этого момента обходи-лось без рукоприкладства и агрессии.
На жизни и быте военнопленных сказались потрясения, проис-ходившие в стране. С одной стороны, имела место либерализация режима содержания пленных – они получили больше возможностей для самоорганизации и выражения своих интересов. С другой сторо-ны, вместе с нарастанием экономических трудностей ухудшалось их материальное положение, стали отмечаться факты недоставки плен-ным писем, посылок и переводов. Так, например, Г.И. Кириллов в своей статье утверждает, что в октябре 1917 года военнопленный офицер Шандор Дьердьфи писал уездному почтовому начальству, что не получил отправленных ему денежных посланий, об отправке которых его известили из дома. Были пропажи нескольких посылок с вещами и продуктами. Военнопленные добивались облегчения усло-вий своей жизни в плену. По ряду моментов власти шли им на встре-чу. Так, в конце декабря 1917 года в приказе по Казанскому военно-му округу были обнародованы правила, устанавливающие особые льготы для военных поляков: более свободное содержание, большая свобода передвижения, объединения и др. Данные правила распро-странялись также на военнопленных чехов, словаков и украинцев. На основании этих льгот военнопленные всех национальностей вскоре начали через своих представителей добиваться большей свободы со-держания. Наряду с общими заявлениями военнопленных поступали и заявления отдельных лиц с конкретными просьбами. Например, Г.И. Кириллов приводит заявление подпоручика Вильгельма Мар-ковича, поданное в начале 1918 года, в котором говорилось следу-ющее: «Я, нижеподписавшийся австро-венгерский военнопленный офицер, прошу уважаемое начальство мне срочно разрешить соче-таться с браком на здесь живущую австрийскую незамужнюю под-данную именно Анну Хэйнрих. Одновременно прошу мне позволить жить после заключения брака в частной квартире…».
Охрана лагерей была ослаблена, и военнопленные получили возможность относительно свободного выхода из мест содержания, в лагерях военнопленные создавали свои выборные комитеты, кото-рые занимались вопросами их быта, трудоустройства и т.д. Посте-пенно размывалось само понятие «плен», хотя значительно увеличи-лось и число побегов. Вследствие тяжелого продовольственного по-ложения в России ухудшилось и снабжение пленных. Они превра-щались в «нежелательных едоков». Так, по данным И.Н. Новиковой, в июне 1917 года в городе Або (Турку) был задержан немецкий ун-терофицер Роберт-Хельмут Циннерт. На допросе он сообщил, что вместе с примерно 200 военнопленными был отправлен на строи-тельство Мурманской железной дороги. Через пять недель работы подвоз продовольствия совершенно прекратился. Пленные устроили бунт, в результате чего местное руководство, не в силах обеспечить всех сносным питанием, распустило их «на все четыре стороны».
В марте 1918 года между Россией и Германией был подписан БрестЛитовский мирный договор, которым предусматривалось освобождение военнопленных противоборствующих сторон. После подписания договора, предусматривавшего обмен военными и граж-данскими пленными, Советское правительство стало принимать ме-ры к наведению порядка в отношении учета пленных, соблюдения общих правил их содержания. В поступавших распоряжениях со-держались указания о принятии мер против побегов военнопленных и их самовольных переходов с места на место.

ВРАГ ВНЕШНИЙ – ВРАГ ВНУТРЕННИЙ: ПЕРВАЯ МИРО-ВАЯ ВОЙНА И РУССКИЙ НАЦИОНАЛИЗМ
В этой части книги я порассуждаю на тему национализма, опи-раясь на знаменитую монографию профессора Американского уни-верситета – Эрика Лора – заведующего кафедрой истории.
Книга американского историка Эрика Лора посвящена важней-шему сюжету истории Первой мировой войны в России — притесни-тельной и карательной политике властей в отношении подданных враждебных государств и, в еще большей степени, тех российских подданных, которые были сочтены неблагонадежными в силу своей национальности или этнического происхождения.
Начавшись с временных мер, призванных обеспечить безопас-ность тыла, эта политика переросла в широкомасштабную кампанию «национализации» империи. Отказ от натурализации иностранцев, конфискация земель и предприятий у целых категорий этнически не-русского населения в пользу «русского элемента», массовые депор-тации евреев и немецких колонистов, вольное или невольное поощ-рение стихийного насилия против «инородцев» — все это бумеран-гом ударило по традиционным основаниям имперского строя. По-пытка старого режима мобилизовать русский национализм немед-ленно отозвалась ростом националистических и сепаратистских настроений в среде меньшинств и тем самым приблизила революци-онные потрясения.
Вышедшая на английском языке в 2003 году, монография Э. Лора остается одной из самых цитируемых работ по предреволюционной эпохе.
Традиционно научные изыскания в области истории русского национализма связываются с рассмотрением событий накануне Пер-вой мировой войны. Книга американского исследователя Эрика Лора стала первым обобщающим трудом по истории русского национа-лизма, созданным на материале военного времени. Как считает Лор, участие России в Первой мировой войне привело к мощному всплес-ку русского национализма, способствовало обострению межнацио-нальных отношений в империи и в конечном счете ее распаду. Осно-вой националистического кредо выступала идея «инородческого за-силья» в политической и экономической жизни России, борьба с ко-торым понималась как важнейшая задача внутренней политики. Лор показывает, что националистические организации и армия оказывали мощное давление на правительство с целью побудить его начать кампанию против «враждебных» народов. В книге подробно про-анализированы репрессии против этнических немцев, евреев и дру-гих народностей, начавшиеся с первого года войны.
Эти меры опирались на идею «воюющей нации», сформулиро-ванную французскими революционерами в конце XVIII в. Ее суть состояла в том, что во время войны все гражданское население стра-ны должно бороться с внешним врагом, защищая национальные цен-ности. Первым объектом репрессий в период Первой мировой войны стало немецкое меньшинство; в дальнейшем репрессии распростра-нились на другие этнические группы. Представители проживающих на территории России национальных меньшинств стали восприни-маться как потенциальные шпионы, для борьбы с которыми допус-калось такие меры, как выселение из мест постоянного проживания, конфискация земельной собственности, ликвидация частных торго-вых и промышленных предприятий.
Автор показывает, что русский национализм имел гораздо большее значение в последние годы существования Российской им-перии, чем было принято считать ранее. С началом войны широкое распространение получил призыв забыть социальные различий и объединиться для борьбы с внешним врагом. Этот призыв, как счи-тает Лор, «стал ярким символом и исходной точкой для российского дискурса, разворачивавшегося на протяжении всей войны, чем-то напоминая состояние гражданского мира в Германии и священного единства во Франции». Ненависть к немцам, выразившаяся в разгро-ме немецкого посольства и магазинов с немецкими вывесками, явля-лась специфическим проявлением патриотического подъема. Коман-дование армии не препятствовало участию солдат в погромах, гра-бежах и других насильственных действиях против немцев. Власть прекрасно понимала, что раздувание межнациональных противоре-чий могло привести к быстрому выходу ситуации из-под контроля, обострению межнациональных отношений империи, однако про-должала провоцировать погромные настроения . Так, московской градоначальник Адрианов в мае 1915 г. запретил своим служащим применять оружие по отношению к «патриотически настроенной» толпе, громившей магазины с иностранными вывесками. «Беспоряд-ки привели не только к серьезным материальным потерям, но и к идеологическим проблемам и стали значимым символом и явным ис-точником разногласий в политическом дискурсе».
В условиях войны изменились объекты ненависти русских националистов. Если до войны свою важнейшую задачу они видели в борьбе с еврейским и польским засильем, то с началом войны ан-тиеврейскую и антипольскую риторику сменила риторика анти-немецкая. Борьба с немецким засильем превратилась в главную сфе-ру борьбы с иностранным и инородческим засильем в целом. Правые и националисты предъявили правительству общее требование очи-стить Россию от иностранных влияний.
По мнению Лора, шовинистическая кампания подрывала осно-вы частной собственность, правопорядка, способствовали обостре-нию социально напряженности. Жесткие правительственные меры были особенно болезненными для промышленности, так как именно германский капитал играл важнейшую роль в российской индустри-ализации и модернизации экономики в целом. Совет министров, по-нимая всю опасность массовой анти-немецкой кампании, продолжал действовать весьма радикально. Поскольку «диаспоры вражеских и враждебных подданных в целом были более успешными в торговле, специализированной профессиональной деятельности или сельском хозяйстве, чем русские», русские националисты изображали этниче-ское большинство несправедливо ущемленным инородцами.
В рамках борьбы с «враждебными элементами» осуществля-лась конфискация земли. Действующее законодательство запрещало владение некоторыми категориями недвижимости не только немцам, но и евреям и полякам – подданным России. К концу 1916 г. поддан-ные воевавших с Россией государств были практически полностью выдавлены из аграрного сектора. Принудительная конфискация зе-мель немецких колонистов на обширной территории империи приве-ла к обнищанию многих из них, вынужденных за бесценок продать свою землю Крестьянскому банку.
Э. Лор считает, что группу «экспроприированных враждебных подданных» можно рассматривать как особую категорию населения, возникшую в условиях войны. Появление группы населения с соот-ветствующим клеймом и набором законодательных ограничений да-ло начало использованию выражения «бывшие люди» наподобие более позднего понятия «лишенец». К сожалению, автор не стал раз-вивать эту мысль.
Насильственное переселение подданных враждебных госу-дарств стало, как утверждается в монографии, едва ли не самым дра-матичным эпизодом в становлении «национализирующегося госу-дарства». Общее число выселенных немцев во время войны состави-ло около 300 тыс. человек. Евреев было выселено, по разным дан-ным, от 500 тыс. до миллиона. Эти меры имели особое значение в силу многочисленности и особого значения этих этнических групп для российского предпринимательства. Национализируя собствен-ность репрессируемых, власти увеличивали объем государственного сектора в экономике, фактически предвосхищая большевистские ме-ры эпохи военного коммунизма.
За два первых года войны Россия далеко прошла по пути раз-работки нового подхода к национальному вопросу. Практика вы-сылки, начинавшаяся с заботы о государственной безопасности, вскоре превратилась в практику колонизации и передачи отдельных районов империи в руки привилегированного русского большин-ства.
Выбор внутренних врагов, за исключением евреев, не был предопределен довоенными схемами. В качестве примера Э. Лор приводит болгар в центральной России, которые подверглись ре-прессиям из-за вступления Болгарии в войну на стороне Германии, и мусульман Карской и Батумской областей, которые также попали под маховик репрессий.
По мнению автора, этнические репрессии военного времени сыграли крайне негативную роль, обострив экономические пробле-мы и социальную напряженность и в конечном счете внеся заметную лепту в крушение «старого порядка» и приближение революции. Вместо того чтобы усилить поддержку власти со стороны этнокон-фессионального большинства, националистическая кампания приве-ла к совершенно неожиданному, но вполне закономерному результа-ту – национальной консолидации репрессируемых национальностей. Одновременно радикальные меры правительства толкали их пред-ставителей в объятия революционных партий.
Анализируя изменения в государственной национальной поли-тике с начала Первой мировой войны, автор приходит к выводу, что попытка обеспечить себе массовую народную поддержку за счет шовинистической кампании «безнадежно провалилась». Главную причину этого Э. Лор видит в нежелании правительства и Ставки развернуть полномасштабную кампанию против прибалтийских немцев, владевших огромными родовыми поместьями, имевших вы-сокий социальный статус и значительное влияние в придворных и военных кругах. Непоследовательность правительства, превратив-шего немецких крестьян-колонистов в главную жертву кампании против «немецкого засилья», способствовала переходу либеральных политиков вроде П.Н. Милюкова от «патриотической поддержки правительства к патриотической оппозиции».
Книга Лора стала одним из самых заметных исследований по российской истории периода Первой мировой войны за последние годы. Тем не менее работа не свободна от недостатков. Важнейшим из них является то, что, сосредоточившись на идеологических уста-новках и практиках бюрократических инстанций, автор не уделил достаточно внимания националистическим общественным организа-циям, думским националистам, националистической прессе. Трудно не согласиться с его мнением о том, что «главной движущей силой кампании против вражеских подданных были не традиционные пра-вые монархические или русские национальные организации и груп-пы, а мощная кампания в печати и всенародное движение, привле-кавшее в свои ряды видных сторонников из общественных кругов широкого политического спектра, от крайне правых до умеренных либералов». Однако в монографии отсутствует подробный анализ антигерманской кампании в прессе и работы общественных объеди-нений, боровшихся с немецким засильем, в том числе «Общества 1914 года», наиболее известной антинемецкой общественной органи-зации периода войны.
Проводя границу между собственно националистами и правы-ми, автор не дает достаточно дифференцированной картины консер-вативных политических группировок. Дело в том, что и среди пра-вых, и среди националистов были те, что имели иные, иногда диа-метрально противоположные, взгляды на пути решения националь-ных проблем. Наконец, более пристального внимания заслуживали взгляды прогрессивных националистов – членов фракции национа-листов и умеренноправых, покинувших ее, чтобы присоединиться к Прогрессивному блоку. Настаивая на необходимости национальной консолидации, они не поддерживали радикальных мер в отношении «вражеских подданных».
Лор далеко не всегда последователен в своих построениях. Сначала он отказывается видеть в грабежах причину московских по-громов весны 1915 г., а в дальнейшем замечает, что «одним из клю-чевых моментов в майских погромах стала возможность разграбле-ния складов спиртных напитков».
Присутствуют в работе и фактические неточности. Так, по мне-нию Лора, «партия русских националистов была более серьезной и массовой организацией, чем Союз русского народа или фракция пра-вых Государственной Думы, и пользовалась более широкой и актив-ной поддержкой населения». По данным Ю.И.Кирьянова, числен-ность правых организаций в декабре 1916 г. составляла 45 тыс. че-ловек. Между тем современные оценки численности Всероссийского национального союза даже в мирное время (в период войны числен-ность политических партий существенно сократилась) на порядок меньше и колеблются от 2 до 5 тыс. человек. К тому же в отличие от националистов в 1915 г. правые заметно активизировались и сумели провести два совещания в Нижнем Новгороде и Петербурге, важ-нейшей темой которых стала борьба с немецким засильем.
В целом книга Э. Лора дополняет работы российских истори-ков И.Г. Соболева и Н.С. Андреевой, что лишний раз подчеркивает позитивную роль взаимодействия российских и американских исто-риков.

Роль женщин в Первой мировой войне

«Война – дело мужское». Это утверждение всегда принималось за факт. Женщина на войне – феномен Первой мировой войны.
Первая мировая война принимала затяжной характер и все бо-лее напоминала мясорубку, в которой перемалывались человеческие судьбы, но это не останавливало женщин. Они стали осваивать ред-кие тогда даже для мужчин военные профессии.
1 августа 1914 г. Германия объявила войну России. Желание постоять за честь Родины было едва ли не всеобщим. На следующий день в Петербурге толпы демонстрантов, люди разных чинов, дви-нулись к Зимнему дворцу, чтобы получить монаршее благословение на священную войну. Патриотический подъем не миновал и женщин. Война заставила представительниц всех сословий принять посильное участие в помощи фронту. Почти в каждом губернском и уездном российском городе спешно развертывались госпитали и лазареты; печать призывала богатых людей предоставить под лазареты, госпи-тали, санатории для выздоравливающих раненых дачи, усадьбы. Женщины и девушки в массовом порядке записывались на курсы се-стер милосердия.
Многие женщины работали в лазаретах и госпиталях. Пример истинного, а не показного служения подавала сама императрица Александра Федоровна. Закончив курсы Красного Креста, она с двумя дочерями – Ольгой Николаевной и Татьяной Николаевной – ухаживала за ранеными. Стоя за хирургом, производившим опера-цию, государыня, как каждая операционная сестра, умело и ловко подавала стерилизованные инструменты, вату и бинты, уносила ам-путированные ноги и руки, перевязывала гангренозные раны, не гнушаясь ничем, и стойко выносила запахи и ужасные картины воен-ного госпиталя времен войны. «Во время тяжелых операций раненые умоляли государыню быть около. Императрицу боготворили, ожи-дали ее прихода, стараясь дотронуться до ее сестринского платья; умирающие просили ее посидеть возле кровати, поддержать им руку или голову, и она, невзирая на усталость, успокаивала их часами».
Столь же ответственно относилась к своим обязанностям мед-сестра лазарета Евгеньевской общины города Ровно великая княгиня Ольга Александровна. «Всегда одетая, как простая сестра милосер-дия, разделяя с другой сестрой скромную комнату, она начинала свой рабочий день в 7 утра и часто не ложилась всю ночь подряд, когда надо было перевязывать раненых. Иногда солдаты отказыва-лись верить, что сестра, которая так терпеливо за ними ухаживала, была родной сестрой государя и дочерью императора Александра III».
Дочь писателя Льва Толстого – Александра – в чине полковни-ка возглавляла военный госпиталь в имении композитора Огинского в Залесье под Сморгонью. Первая в России женщина-хирург, княжна Вера Гедройц закончила войну в чине полковника. Именно ею, кста-ти, были подписаны дипломы о присвоении квалификаций сестер милосердия Великой императрице Александре Федоровне и ее доче-рям, великим княжнам. На фронте Вера Гедройц впервые в истории стала делать полосные операции при ранах в живот и тем самым спасла жизни не одной сотне человек.
Слухи о том, что немцы и австрийцы бесчеловечно относятся к попавшим в плен русским раненым, заставили многих врачей, фель-дшеров, сестер милосердия и санитаров отправиться в полковые ла-зареты и на передовую. К многочисленной армии медсестер и сани-таров (6554 человек на 1 сентября 1914 г.) присоединялись все но-вые и новые желающие помочь фронту. Передовая встретила меди-ков артиллерийскими обстрелами и бомбежками с воздуха. Немцы и австрийцы не соблюдали требований конвенции Красного Креста. Сестра милосердия И.Д. Смирнова рассказывала: «Германские отря-ды не щадили ни Красного креста, ни больных, ни раненых, ни вра-чей, ни сестер милосердия. За попытку увезти раненых от наступаю-щих немцев санитарный транспорт был подвергнут жестокому об-стрелу».
Сестра-доброволец Е.А. Гиренкова около двух с половиной ме-сяцев провела в окопах переднего края. За проявленное мужество при оказании помощи раненым под огнем германской артиллерии, она была награждена орденом Святого Георгия 4-й степени. Гирен-кова также свидетельствовала о негуманном отношении германцев к нашим раненым. Войдя в город вслед за нашим передовым отрядом, она нашла наших раненых и раненных немцев, причем русские ране-ные были совершенно раздеты отступавшим противником. А ведь был конец сентября.
Преступное отношение к нашим раненым проявляли не только немецкие врачи, но и сестры милосердия. Раненый русский офицер, находившийся на излечении в Люблинском госпитале, в беседе с корреспондентом А. Ксюшиным рассказал, что его отряд отбил два-дцать русских пленных и те под присягой показали, что на их глазах немецкая «сестра милосердия» подходила к раненым, нагибалась к ним и ножом перерезала горло. «Вестник войны» в сентябре 1914 г. сообщил читателям о раненом русском солдате, который приволок к окопам немецкую сестру милосердия, которая пыталась добить его ножом на поле боя.
Агрессия Германии побудила и женщин Европы к активному участию в борьбе с врагом. На первых порах лишь немногие женщи-ны в Европе и в России приняли непосредственное участие в боях. Великая герцогиня Люксембургская Мария Аделгейда, защищая неприкосновенность границ своего крохотного государства от вторжения германских войск, села в автомобиль и, выехав на при-граничный мост, приказала шоферу поставить машину поперек до-роги. Ни уговоры, ни угрозы немецкого командира дивизии не возымели действия. Разгневанный краткой задержкой наступления германский император Вильгельм II приказал заточить юную краса-вицу в Нюренбергский замок, в котором она пробыла до конца вой-ны.
Ценою жизни выполнила свой долг французская телефонистка, поддерживавшая связь между грохочущим взрывами Верденом и Этоном. Последние слова ее были: «Бомба упала в контору».
В Восточной Пруссии наши войска столкнулись с немецким партизанским движением. В первой партии пленных партизан (300 человек) оказалось много женщин. В городе Вилленберге 70-летняя немка, потерявшая на войне нескольких сыновей и внуков, подня-лась с ручным пулеметом в руках на колокольню местной кирхи и встретила прицельным огнем входящую в город русскую пехоту. Подоспевшие казаки стащили старуху с колокольни, но она оказала такое яростное сопротивление, что ее пришлось ткнуть пикой в пле-чо.
Военнопленная Августина Бергер, 17 лет, находясь в арьергар-де отступающей немецкой части, поднималась на колокольни и сиг-нализировала оттуда флажками о передвижении русских войск.
Не остались в стороне от битв и русские женщины. На фронт, кроме женщин-медиков, отправились и те, кто непременно хотел ле-жать за пулеметами или же ходить в конные атаки. В кавалерию ча-сто просились казачки, привычные к верховой езде. Многие добива-лись согласия командиров полков. Известная спортсменка Кудашева, объездившая верхом всю Сибирь и Малую Азию, явилась на передо-вую на собственной лошади и была зачислена в конную разведку. Туда же приняли кубанскую казачку Елену Чубу, которая была не только лихой всадницей, но и прекрасно владела холодным оружи-ем. В учебной рубке на всем скаку она опережала любого казака на 2-4 фигуры (в таких упражнениях обычно использовались чучела).
Весной 1915 г. потери русских убитыми и ранеными достигли 235 тысяч человек в месяц. Великое отступление обошлось русской армии в 1 млн 410 тыс. человек убитых и раненых. Неудачи на фрон-те вызвали новый подъем патриотических чувств, охвативший и женщин, и совсем юных девушек. В своем желании попасть на пере-довую девушки проявляли завидную настойчивость и изобретатель-ность. Слушательница Киевских женских курсов Л.П. Тычинина в течение недели усиленно изучала солдатскую «словесность» и тре-нировалась в строевой подготовке. Обрезав косы и переодевшись в солдатскую форму, она вместе со знакомым денщиком, исполняв-шим роль экзаменатора, выходила на улицу. На вокзале Тычинина, смешавшись с солдатами, забралась в вагон. Волнения последних дней утомили ее, и она, прикорнув на соломе, уснула под стук ва-гонных колес. На позициях ее зачислили ротным санитаром.
На фронт рвались из городов, станиц и сел необъятной России. Количество женщин, желавших сражаться с врагом, исчислялось сотнями. На Курском вокзале в Москве задержали в форме гимнази-ста ученицу гимназии, на Рязанском вокзале – девушку в форме мо-ряка, на станции Минеральные Воды – послушницу женского мона-стыря. На фронт сбежала дочь сенатора Герарда – Рита Герард, 17 лет.
Печать публиковала письма женщин из провинции с просьбой включить их в женские батальоны. Невеста одного белобилетника послала своему жениху записку следующего содержания: «Пока ты будешь пользоваться отсрочкой от призыва, я успею за тебя повое-вать с врагами Родины». Активную роль в организации женских во-инских частей сыграла военная разведчица, уфимская крестьянка, младший унтер-офицер и георгиевский кавалер М.Л. Бочкарева.
Одним из самых удивительных фактов Первой мировой стало создание летом 1917 года женского батальона смерти. Подобного женского воинского формирования не знала ни одна армия мира. Инициатором его создания была простая русская крестьянка из Нов-городской губернии, а с 1915 г. – военнослужащая Мария Бочкаре-ва. Она попала в армию по личному разрешению Николая II. На рав-ных ходила в штыковые атаки, выносила из-под огня раненых, четы-режды была ранена. И стала, между прочим, первой женщиной – полным Георгиевским кавалером.
Но то было уже потом. А в 1917 г., когда боевой дух русской армии был уже на нуле, Бочкарева решила его поддержать необыч-ным способом – привезти на фронт женщин, которые своим героиче-ским примером вернули бы слабохарактерных воинов в окопы. Как писала она в Петроград, «солдаты в эту великую войну устали, и им нужно помочь… нравственно».
В начале июля 1917-го батальон принял боевое крещение в урочище Рогачево, в Новоспасском лесу, в 10 километрах южнее Сморгони. В течение двух дней он отразил 14 атак противника и, не-смотря на сильный пулеметный огонь, несколько раз переходил в контратаки. В донесениях говорилось, что «отряд Бочкаревой вел себя в бою геройски».

Американские женщины в Первой мировой войне
В 1917-1918 гг. Соединенные Штаты были охвачены военной лихорадкой. Она распространилась и на женщин, которые тысячами приходили на призывные пункты, дабы оказать реальную поддержку мужчинам, призванным на военную службу.
Книга Л.Гэвин основана на устной истории, мемуарах, других первоисточниках, в которых так или иначе показывается роль жен-щин Соединенных Штатов в первой мировой войне. Женщины, заня-тые на канцелярской службе, стремились попасть на службу в воен-но-морской флот. Медсестры пополняли армейские госпитали и учреждения Красного Креста. Женщины-врачи, не принятые на службу в госпитали, шли в различные благотворительные учрежде-ния. Большое число женщин стали активистами по решению соци-альных проблем в Ассоциации молодых христиан, Армии спасения, в Красном Кресте. Для многих женщин вовлечение на военную службу носило авантюристический характер. Большая часть из них пала не на поле брани, а в больницах, которых не пощадила свирепая эпидемия гриппа, пронесшаяся по Соединенным Штатам в 1918 г. В то же время реалии военного времени свидетельствовали о том, что организм женщины плохо приспособлен к жизни в окопах, к выжи-ванию в условиях газовых атак. Особенно неприглядную картину представляли покалеченные женщины.
Летти Гэвин рассказывает также о дискриминации женщин в армии и на флоте по признаку пола и расы. В целом работа Гэвин способствует познанию жизненных мотиваций женщин, а также рас-крытию их потенциальных возможностей. Вместе с этим книга про-питана антивоенным пафосом.

Военное духовенство в годы Первой мировой и Гражданской войн
После крушения Советского Союза и начала нового историче-ского этапа развития российской государственности, казалось бы, прошло уже немало лет. Однако процессы реформирования полити-ческих, общественных и иных институтов нашего общества далеки от завершения. Слишком велики разногласия по многим основопо-лагающим вопросам, в том числе о месте религии в светском госу-дарстве. Показательным здесь является сложный процесс возрожде-ния института военного духовенства в Вооруженных силах РФ.
В этой связи крайне важным является задействование уже име-ющегося исторического опыта функционирования института воен-ного духовенства в Русской Императорской армии.
Важным является изучение и анализ условий службы военного духовенства в годы Первой мировой и Гражданской войн. В судьбе страны обе войны оказались неразрывно связаны между собой. Для военного духовенства этот период был отмечен сначала службой в чрезвычайных условиях глобальной войны, а за тем попыткой воз-родиться в новых условиях не менее глобальных изменений в жизни страны. В этот период времени состав кадрового военного духовен-ства впервые в столь серьезном масштабе оказался размыт мобили-зованными епархиальными священниками и добровольцами из ду-ховного сословия. Возникали ранее неизвестные проблемы, требу-ющие незамедлительного разрешения.
Нахождение православных священников в среде русского во-инства известно с момента принятия христианства на Руси. В цар-ствование императора Петра I появились штатные должности свя-щенников в полках русской армии и на военных кораблях, уходящих в дальнее плавание. При императоре Павле I для руководства воен-ным духовенством была учреждена должность оберсвященника ар-мии и флота. Завершенный вид ведомство военного духовенства под управлением протопресвитера армии и флота получило в последней четверти XIX в.
В ходе эволюции военно-духовного ведомства в конце XIX – начале XX в. в русской армии сформировался корпус военного ду-ховенства, наподобии офицерского корпуса или корпуса военных чиновников.
К кандидатам на военно-духовные должности и действующим полковым священникам предъявлялись повышенные требования. Под влиянием руководства формировалась своя профессиональная этика.
Отбор кандидатов на вакантные места в военно-духовном ве-домстве производился только из среды духовенства с высоким уров-нем образования, проверялись нравственные качества претендента. Попутно на военное духовенство были распространены многие пра-ва и привилегии, существовавшие в отношении офицерского корпу-са. Служба духовного лица в армии стала почетной и престижной.
В подтверждение вышесказанного можно привести данные за 1909 г. В фонде протопресвитера армии и флота, сохранилось около 600 ходатайств от различных высокопоставленных лиц с просьбами, оставленными без удовлетворения, помочь определить их протеже на должности военных священников. На всех этих прошениях стоит резолюция протопресвитера: «Оставить без удовлетворения за не-имением мест». Никто из рекомендованных не был зачислен даже в кандидаты. Среди прошений есть ходатайство известных и влиятель-ных людей того времени, например В.М. Пуришкевича. Однако по-следнее тоже не помогало.
Духовенство военного ведомства в мирное время имело еще одну особенность – оно было немногочисленным. Накануне Первой мировой войны под управлением протопресвитера состояло всего 730 священников. На случай войны, при развертывании новых пол-ков и военномедицинских учреждений в их штат включались свя-щенники из мобилизованного приходского духовенства. Планы мо-билизации приходских священников утверждались на основе дей-ствующих мобилизационных расписаний. Последнее мобилизацион-ное расписание, перед Первой мировой войной было принято в 1910 г. От протопресвитера требовалось срочно составить новый список священников, необходимых для мобилизации в полки и военно-врачебные заведения, развернутые в условиях военного времени.
Мобилизационное расписание 1910 г. вступило в силу 1 мая 1912 г. Кадры священников, подлежащих мобилизации, были опре-делены уже в 1910 г. По новому расписанию мобилизации в случае войны призыву в армию подлежали 152 епархиальных священника, в военные госпиталя – 434.
Однако реалии начавшейся войны перечеркнули все предпола-гаемые планы. Мобилизационные схемы пришлось пересматривать. Никто не предполагал, что под ружье придется поставить столь зна-чительное количество людей. Для службы во вновь формируемые части и замещения убыли в первоочередных полках регулярно про-водилась мобилизация приходских священников. За период 1914–1917 гг. через армейские ряды прошло свыше 5 тыс. священников. Только на Западном фронте в ноябре 1915 г. «состояло всего свя-щенников – 665, из них: полковых – 263, лазаретных – 117, священ-ников полевых подвижных госпиталей – 131, священников марше-вых запасных батальонов и бригад государственного ополчения – 49, священников артиллерийских бригад – 6, священников при шта-бах армий – 6, священников при штабах дивизий – 4 и 1 священник при штабе главнокомандующего армиями Западного фронта». При этом, учитывая всевозрастающую численность армии, ведомство протопресвитера считала количество военного духовенства недоста-точным.
Как видим, через военно-духовное ведомство прошло более чем в пять раз больше священников относительно численности до-военного кадрового состава.
Во время проведения мобилизации запасных чинов армии во-енные священники обязаны были следовать по назначению с воин-скими частями и находиться в безусловном подчинении военному командованию. Круг обязанностей военного духовенства значитель-но расширялся по сравнению с мирным временем.
Как правило, военные священники неотлучно находились в госпиталях, беседовали с ранеными, успокаивали их, а тяжелоболь-ных напутствовали. Находились священники и на перевязочных пунктах под неприятельским огнем среди раненых и умирающих.
Многие представители военного духовенства неотлучно нахо-дились на передовой вместе со своими частями, участвовали в бое-вых действиях.
Еще одной, нетипичной для мирного времени задачей военного духовенства стала пастырская служба в местах сосредоточения рус-ских военнопленных. Исполнение религиозных треб могли прово-дить как священники, попавшие в плен вместе с солдатами, так и присланные по линии Красного Креста из России.
В годы Первой мировой войны оказание духовно-нравственной помощи из России в лагерях военнопленных Германии и Австрии началось при посредничестве зеландского епископа Остенфельда в 1915 г. Епископ Остенфельд, состоящий при датском Красном Кресте, предложил свои услуги в деле снабжения русских военнопленных в Германии и Австрии Библией, Новым Заветом и другими назидательными книгами и свое содействие при отправке сюда священников.
Святейший синод быстро отреагировал на предложение о по-средничестве. Было принято решение откомандировать в Германию и Австро-Венгрию «для пастырского попечения о военнопленных, священников, снабжать находящихся в плену священнослужителей принадлежностями, необходимыми для совершения богослужений, а также отправлять нашим военнопленным, в духовную помощь и утешение, соответствующие издания религиозно-нравственного со-держания…». На командировку духовенства в Германию и Австрию в 1915 г. было выделено 5 тыс. р. Однако немцы русских священни-ков не пропустили на свою территорию, заявив, что обеспечивают религиозные нужды военнопленных за счет присылки православных священников из Австрии, Болгарии и завоеванных русских террито-рий. В лагерях военнопленных богослужения и духовное окормле-ние православных воинов совершались в основном пленными пол-ковыми священниками.
Представители военного духовенства, находящиеся на передо-вых позициях, всецело разделяли судьбу русских солдат. Известно немало случаев, когда духовные лица получали боевые награды или попадали в плен, погибали вместе со своими однополчанами.
О доблести военных священников в годы этой воины свиде-тельствовали многочисленные факты награждения чинов духовен-ства за боевые заслуги. Если за все время существования ордена Св. Георгия (до войны включительно) этой награды было удостоено только 4 священника, то за Первую мировую войну – 14. Священни-кам было вручено 227 золотых наперсных крестов на Георгиевской ленте, 85 орденов Св. Владимира 3-й степени с мечами, 203 ордена Св. Владимира 4-й степени с мечами, 304 ордена Св. Анны 2-й степе-ни с мечами и 239 орденов Св. Анны 3-й степени с мечами.
Высоко оценивал деятельность военного духовенства и его ру-ководитель протопресвитер армии и флота Г.И. Шавельский. В письме Екатерине Ивановне Мосоловой 18 ноября 1914 г. он отме-чал: «Очень утешен я и работою священников на войне. Смело ска-жу: никогда еще духовенство на войне так не работало, как теперь. Потери в его составе огромные. Кто-нибудь обвинит меня за них». А уже после войны Шавельский подытожил: «Могу смело сказать, что с тех пор как существует военное духовенство, оно впервые только теперь отправлялось на войну с совершенно определенным планом работы и с точным понятием обязанностей священника в разных по-ложениях и случаях при военной обстановке: в бою и вне боя, в гос-питале, в санитарном поезде и пр. Несомненно, этим объясняется то обстоятельство, что, по общему признанию, в эту войну духовенство работало как никогда раньше».
События 1917 г. в стране стали переломными как для армии в целом, так и для военного духовенства в частности. Вне зависимости от своих личных качеств, полковые священники ассоциировались с ушедшим ненавистным режимом. Уже в демократический период революции военные священники стали подвергаться притеснениям наравне с офицерами. После прихода к власти большевиков началась демобилизация старой Русской армии, еще ранее был ликвидирована структура военного духовенства. Любые религиозные институты, по мнению большевистских лидеров, должны были быть ликвидирова-ны в ближайшие годы.
Иначе складывалась сама возможность существования институ-та полковых священников в армиях правительств, не признавших большевистский переворот. Институт военного духовенства был по-всеместно перенесен в армии антибольшевистских государственных образований и правительств. С одной стороны, этот акт показывал правопреемственность белых армий от старой Русской армии, с дру-гой – это было «знаком антибольшевизма, протестом против без-божного интернационализма». Даже социалистический Комитет чле-нов Учредительного собрания не смог обойтись без военного духо-венства: одним из первых приказов по Народной армии КОМУЧа (20 июля 1918 г.) была учреждена должность священника-проповедника армии. Военное духовенство наиболее значимых антибольшевист-ских сил возглавили: в Сибири – А.А. Русецкий, на территории Во-оруженных сил на Юге России (ВСЮР) – бывший протопресвитер военного и морского духовенства Императорской армии Г.И. Ша-вельский (при генерале П.Н. Врангеле его сменил на этом посту епи-скоп Симферопольский Вениамин (Федченков)). Долгое время, бла-годаря мифу, созданному под влиянием советской пропаганды счи-талось, что число военного духовенства было довольно значитель-ным. В историографии советского периода, отмечалось, что в Во-оруженных силах на Юге России, возглавляемых А.И. Деникиным насчитывалось около тысячи, в Русской армии П.Н. Врангеля более 500 и у А.В. Колчака около 2 тыс. военных священников. Приведен-ные утверждения полностью не соответствуют действительности. Также сильно преувеличивалось влияние полкового духовенства на строительство белых армий. Анализ документов и литературы, ставшей доступной в постсоветское время, показывает иную картину. Так, в своих мемуарах протопресвитер армии и флота Г.И. Шавель-ский отмечал: «Прямого дела по моей должности было очень мало. Число священников в армии не превышало 50. Ездить по фронту не представлялось никакой возможности, так как части были очень раз-бросаны и раздроблены. Но косвенного дела оказалось уйма». Не-значительным был и авторитет духовенства в армии. Г.И Шавель-ский отмечал, что на собрании Союза офицеров армии и тыла во время выступления митрополита Антония, офицеры слушали его «небрежно: некоторые повернувшись к нему спиной, закурили папи-росы». Пример, приведенный протопресвитером Г.И. Шавельским, полностью подтверждается наблюдениями его преемника митропо-лита Вениамина (Федченкова): «Авторитет церкви был вообще сла-бый, – отмечал в своих мемуарах митрополит Вениамин, – Голос наш дальше храмовых проповедей не слышался. Да и все движение добровольцев было, как говорилось, патриотическим, а не религиоз-ным. Церковь, архиереи, попы, службы, молебны – все это для бе-лых было лишь частью прошлой истории России, прошлого старого быта, неизжитой традиции и знаком антибольшевизма, протестом против безбожного интернационализма. А горения не было ни в ми-рянах, ни в нас, духовных. Мы не вели историю, а плелись за ней…».
Как видим, в такой ситуации военное духовенство ведущей ро-ли в белых армиях не играло. Кадры военного духовенства состав-ляли как священники, ранее исполнявшие эти обязанности, так и те, кто вследствие Гражданской войны по той или иной причине оста-лись без прихода. Третью категорию представляли священнослужи-тели, которые желали послужить Родине, под чем понималось служ-ба в армиях А.В. Колчака, А.И. Деникина либо других лидеров Бело-го движения.
По этой причине были добровольцы из духовенства на терри-тории белых армий, желавших стать в ряды военного духовенства. Так, осенью 1919 г. было направлено прошение протопресвитеру во-енного и морского духовенства ВСЮР Г.И. Шавельскому от свя-щенника Николаевской церкви села Кислова Астраханской губернии Евлагия Макаровского: «Покорно прошу Вас, Ваше высокопрепо-добие, дать мне место священника в одном из полков… Имею жела-ние послужить делу освобождения России от ее врагов».
Иногда и жизненные обстоятельства вынуждали священников становиться в ряды полкового духовенства. Так, сибирский священ-ник Подъельской церкви Устьсосальского уезда А. Шумков писал: «покорнейше прошу Вас, господин командир, назначить меня на свободную вакансию священника 14-го полка. Место своего служе-ния село Подъельское я вынужден был оставить при приближении красных войск потому, что с 27 января по 5 июля 1919 г. я находил-ся под арестом как контрреволюционер и теперь меня могла ожидать та же участь».
Белые правительства постоянно подчеркивали необходимость для победы иметь войска высокого духовного уровня, для поднятия которого и призывалось полковое священство. «Работа военного духовенства в современной войне колоссальная… – отмечал в своем обращении к военному духовенству А.А. Русецкий, – Пастырь своим наставлением воспитывает каждого в отдельности и всех вместе вои-нов; создает, вдохновляет и укрепляет высокий строй их победонос-ного духа и вытекающую из него решительность на все высокое, доброе и святое; создает стремление подвизаться, страдать, и если нужно, то и умереть за истину веры, правду и за ближних. Следуя за настроением своих пасомых, он рассеивает их сомнения, отражает злые веяния, идущие со стороны, напоминая возможно чаще об огромной возможности должного исполнения каждым солдатом в пору строительства Родины своего долга». Военное духовенство по мере сил старалось исполнять свой долг решительно и самоотвер-женно. Так, 19 ноября 1919 г. командир 2-го Сводного Кубанского казачьего полка в рапорте начальнику отряда 1-го Кубанского кор-пуса отмечал: «Священник вверенного мне полка отец Василий Ав-деенко за короткое время заявил себя усердным исполнителем свое-го долга…, принимая участие во всех боевых действиях полка и по-ходах, честно и свято исполнял свой пастырский долг… я считаю долгом покорнейше просить Вас войти с ходатайством перед прото-иереем военного и морского духовенства о предоставлении священ-ника о. В. Авдеенко к наперсному кресту». Всего же за участие в бо-ях представителям духовенства только на Юге было вручено 279 наград. Несмотря на все вышесказанное, дух войск больше зависел от ситуации на фронте. Во время побед он рос, при отступлениях па-дал. И полковое священство спасти положение было не в силах. В кризисные моменты эту ситуацию пытались изменить. Если на Юге России для этой цели устраивали крестные ходы и «дни покаяния» верующих, то в Сибири произвели и реорганизацию церковной структуры в армии. Летом 1919 г., когда положение армии резко ухудшилось, Верховный правитель предпринял попытку усилить религиозное воздействие на войска. Он говорил, что «политические лозунги, идея Учредительного собрания и Неделимой России боль-ше не действуют. Гораздо понятнее борьба за веру, а это может сде-лать только религия». А.В. Колчак в общем сделал правильные вы-воды, он не учел только одного, что народ устал почти от всех ло-зунгов. Тогда же министерством исповеданий были созданы и моби-лизованы «вагоны церкви», служившие целям религиознопропаган-дисткой поддержки боевого духа войск. В сентябре 1919 г. после реорганизации и церковного управления были введены должности епископов армий, главных священников фронтов. Создавались рели-гиозно фронтовые братства имени А. Невского и др. Чем-то похожие изменения были произведены и в Крыму при П.Н. Врангеле, где ко-личество проповедников армии было увеличено с 2 до 10. В управ-ление военного духовенства также вошли старообрядческий свя-щенник, римскокатолический капеллан. В общем, в штатах этого управления теперь числилось 40 служащих, вместо 17 при Деникине. Кроме того, в Сибири создавались специальные боевые формирова-ния из числа духовенства и верующих. Специальных частей из ве-рующих и духовенства на Юге России не было, но подобные идеи здесь тоже имели сторонников.
Однако, как уже отмечалось выше, Гражданская война не явля-лась войной религиозной, и религиозные мероприятия сами по себе не могли значимо влиять на факторы, приведшие к поражению анти-большевистских вооруженных сил.
Окончание Белого движения подвело черту под существовани-ем института военного духовенства в русских войсках прошлой эпо-хи. Анализ деятельности военно-духовного ведомства в Русской Императорской и белых армиях 10-х – начала 20-х гг. показывает, что военное духовенство оказалось способным реагировать на вызо-вы времени. Институт военного духовенства смог успешно функци-онировать в годы мировой войны, несмотря на то, что его состав в своем большинстве стал пополняться кадрами, ранее не имевшими отношения к службе в армии. Структуры, сложившиеся в ведомстве протопресвитера армии и флота, удалось переместить в полки белых армий, в том числе за счет штатного духовенства прежнего военного ведомства.
Падение авторитета военного духовенства в среде нижних чи-нов, а нередко и офицеров, в революционное время было связано в первую очередь с негативом, накопившимся в обществе по отноше-нию к старому государственному порядку и Русской православной церкви, являвшейся частью государственного аппарата. Оказать су-щественное влияние на сложившуюся ситуацию военные священни-ки в силу объективных причин не могли. По тем же причинам воен-ное духовенство не могло повлиять и на исход Гражданской войны.
Задачи, возложенные на священников, служащих в армии, пра-вославное духовенство стремилось исполнять до последнего, считая это своим долгом перед Родиной и Богом.

Почему Россия не могла не проиграть Первую мировую войну
Практически до конца ХХ в. никто в отечественной историче-ской науке не занимался социально-экономическими аспектами Пер-вой мировой войны. Первым, кто еще в советский период проанали-зировал финансирование военных программ царской России начала XX в., был К.Ф. Шацилло. Его работы и сейчас остаются почти единственными аналитическими исследованиями экономических причин военных неудач Российской империи периода ее оконча-тельного заката. Однако исследования К.Ф. Шацилло в основном ограничиваются бюджетной политикой России в аспекте финансиро-вания вооруженных сил.
Что касается западной историографии темы участия России в Первой мировой войне, то здесь ситуация ненамного лучше. Наибо-лее известной новейшей аналитической работой по экономической истории Первой мировой войны является коллективная монография под редакцией Стефана Броудберри и Марка Харрисона. Написанная профессором экономической истории Питером Гатреллом глава этой книги, посвященная России, красноречиво названа «Несчастная Рос-сия, несчастное зрелище…». Авторы «Экономики Первой мировой войны» стремятся доказать полную неспособность Российской им-перии вести долгосрочную войну со странами Центра. К сожалению, в труде С. Броудберри и М. Харрисона нет ни одной ссылки на рос-сийских исследователей — если не на К.Ф. Шацилло, то хотя бы на белоэмигрантского Н.Н. Головина, который еще в 1930-е гг. дал до-вольно глубокий анализ социально-экономических причин пораже-ния России в Первой мировой войне.
Мы не разделяем полностью идею С. Броудберри и М. Харис-сона, что фатальная судьба Российской империи была предрешена всецело ее отсталой полуфеодальной хозяйственной системой. В ис-тории есть немало примеров, когда страна с более архаичной эконо-микой побеждала более передовую страну (хрестоматийные приме-ры из нашей истории — Северная война 1700–1721 гг., Отечествен-ная война 1812 г.). Чтобы совершенно «вдрызг» проиграть Великую войну, надо было иметь не только отсталую национальную эконо-мику, но также отсталое управление военным снабжением и отсталое управление армией в целом. Вот эти очень существенные аналитиче-ские промежуточные элементы зарубежные историки склонны про-пускать.

Нельзя никому доверять…
Война заканчивается победой, когда страна-победитель получа-ет в итоге такую ситуацию, которая лучше, чем та, которая суще-ствовала перед началом войны. Улучшения могут проявляться в территориальных приращениях, в контрибуциях с противника, в по-вышении авторитета нации и т.д. С этой точки зрения, кстати говоря, единственными явными победителями Великой войны были США и Япония. Франция и Великобритания могут считаться победителями лишь с большой степенью условности: контрибуции и националь-ный престиж оказались куплены ценой чудовищных материальных потерь. Что же касается России, то она по итогам Первой мировой в принципе не могла выиграть что-то существенное, компенсирующее неизбежные высокие потери.
Следует подчеркнуть, что Антанта была очень своеобразным военно-политическим объединением. Если в ХХ в. государства НАТО и Варшавского блока объединялись общностью политиче-ских режимов и геополитических интересов, то в случае с Антантой этого не было. Консервативная Россия вступила в союз со своими старыми антиподами — республиканской Францией и конституци-онно-монархической Великобританией. Можно вспомнить Крым-скую войну, во время которой Россия потерпела поражение как раз от будущих союзников по Антанте, и малоудачные результаты рус-ско-турецкой войны 1877–1878 гг. после Берлинского конгресса, где Великобритания, по существу, отняла у России все выгоды от побе-ды. Англичане всегда рассматривали Россию как потенциальную угрозу своим колониям и, в свою очередь, угрожали российским ко-лониям. Можно вспомнить, что Российская империя вынуждена бы-ла в 1867 г. продать Соединенным Штатам почти за бесценок Аляс-ку, опасаясь, что эта территориям будет захвачена Британией и ста-нет плацдармом для дальнейших английских вторжений уже на рус-ский Дальний Восток.
Сближение с Великобританией и Францией имело определен-ный смысл с точки зрения завоевания авторитета у российской «про-грессивной общественности». Романовы нуждались в поддержке со стороны российского общества, которое в конце XIX в. идейно быстро разваливалось. России, как бы сейчас сказали, остро требова-лась национальная идея, и анти-немецкие политические фобии для этого как раз подходили.
Можно подумать, будто союз с Францией и Великобританией был нужен России, чтобы освободить «братьев-славян» и армян от австро-венгров и турок. Однако мнение, будто российские импера-торы всегда кровно радели за братьев-славян и прочие дружествен-ные народы, едва ли соответствует действительности. В 1820-е гг. у России имелась прекрасная возможность освободить Балканы от ту-рок, но Александр I и Николай I твердо придерживались политики борьбы с революциями, тем более с национально-освободительными. Поэтому Николай I колебался даже в вопросе помощи восставшим грекам. В 1848 г. этот же император послал экспедиционный корпус подавлять возмутившихся против Австрии венгров, даже не пытаясь оказать какую-то помощь политическому освобождению хорватов, сербов, чехов и других славян Австро-Венгрии.
Российская империя сама имела очень похожие проблемы, это — освободительное движение в Польше и восстания горцев Кавказа. Поэтому Россия готова была давить любые освободительные дви-жения в Европе и Азии либо сохранять нейтралитет, даже если речь шла о православных славянах. Справедливости ради надо заметить, что и «братья-славяне», глядя на участь поляков, тоже не пылали к Российской империи большой любовью.
Отсутствие реальных основ для сотрудничества привело к не-нормальной ситуации в годы Первой мировой войны, когда запад-ные союзники рассматривали Россию в лучшем случае как «пушеч-ное мясо», а в худшем — как куклу для избиения германской армией. Российское же правительство даже не могло объяснить обществу и армии, ради каких именно целей идет тяжелая война.
Восточный фронт на протяжении всей войны занимал по отно-шению к Западному фронту сугубо подчиненное положение. В то время как русская армия в 1915 г. страдала от снарядного голода, склады французов ломились от артиллерийских боеприпасов. Ан-гличане также совершенно не торопились помогать России. А чтобы русские не реализовали давнюю идею захвата Стамбула-Константинополя, в самом начале войны англичане «по ошибке» пропустили в Турцию германские военные корабли, после чего рус-ский десант на Босфор стал невозможным. В принципе, русским Константинополь был обещан в качестве платы за помощь против Центральных держав, но это обещание западные союзники априори не собирались выполнять.
Справедливости ради надо отметить, что ставка западных со-юзников на то, что Россия с ее большими людскими ресурсами вы-мотает Германию, пока французы и англичане будут потихоньку го-товить новые силы, не вполне оправдалась. Наиболее сильные гер-манские дивизии навсегда остались на Западном фронте. К несчастью для Франции и Великобритании, германские главнокомандующие упорно следовали идеям Шлиффена, отдавая предпочтение актив-ным действиям на Западе. Исключение составило только летнее гер-манское наступление 1915 г., в результате которого Россия потеряла территорию Польши. Если бы немцы рвались в первую очередь не к Сомме и Вердену, а к Москве и Санкт-Петербургу, Россия могла бы потерпеть сокрушительное поражение уже на второй год войны.
Не менее «странным» для России оказался союз с Японией. Ко-гда японцы вступили в 1914 г. в войну на стороне Антанты, Россия оказалась в одной лодке со своим давним противником. Собственно, для всех западноевропейских держав Япония, претендующая на роль гегемона Дальнего Востока, однозначно была военно-политическим соперником. Правда, Великобритания и Франция надеялись повто-рить сценарий русско-японской войны 1904–1905 гг., т.е. купить поддержку Японии за счет русских интересов. И этот план чуть-чуть не реализовался.
Весной 1917 г. западные союзники, рассматривая прогнозируе-мое крушение Русского фронта, предполагали перебросить в Европу миллион японских солдат. В обмен англичане и французы планиро-вали отблагодарить Микадо приращением новых территорий к его империи. Какими же территориями? Не германских колоний в Тихом океане и не французских островов, а землями подконтрольных тогда России Маньчжурии и Уссурийского края. Поэтому в ноябре 1917 г., когда произошла большевистская революция в России, Япония, логично восприняв это событие как факт выхода России из войны, объявила ей войну. Цели японского правительства были просты — захватить русский Дальний Восток, а предлог был дан западными союзниками — неисполнение Россией своих союзнических обяза-тельств. Именно благодаря Японии Гражданская война на Дальнем Востоке тянулась до 1922 г.
Справедливости ради надо заметить, что не меньше, чем Рос-сии, не повезло с союзниками Германии. Италия перешла на сторону Антанты (чем, правда, мало ее усилила). Австро-Венгрия имела сла-бую армию и множество внутренних проблем, а Османская империя сама нуждалась в военной помощи Германии. Единственным круп-ным эффектом от вступления Турции в войну на стороне государств Центра стало то, что Россия оказалась запертой с Черного моря, что значительно подорвало ее экономику. Болгария же вообще не хотела воевать, кроме нескольких ее генералов, ввязавших свою страну в военную авантюру.
Таким образом, в самом лучшем случае, если бы Российская империя «дожила» до конца Первой мировой войны, то ее ждал вто-рой Берлинский конгресс. Наши западные союзники постарались бы немецкими репарациями с Россией не делиться, Польшу провозгла-сить независимой, а от побежденной Турции «подбросить» России немного Малой Азии, но ни в коем случае не Константинополь. Как известно, после победной русско-турецкой войны 1877–1878 гг. начался террор народовольцев. После победной Великой войны, в которой Россия понесла гораздо большие потери и практически ни-чего не получила, неминуемо начались бы массовые революционные выступления. Ближайшая аналогия — история Италии, которая тоже воевала на стороне Антанты, тоже многое потеряла, но ничего не по-лучила, что едва не привело в 1920-е гг. к революции. С такими «хо-рошими» союзниками, как в Антанте, Россия не могла выиграть Ве-ликую войну, даже оказавшись в числе победителей.

Русские либералы о Первой мировой войне
Русские либералы, впрочем, как и многие другие, не скрывали своего ликования, радужной веры и надежды в первые дни войны. В представлении либералов, август 1914 г. действительно стал концом одной исторической эпохи и одновременно предвестником новой. «Бесчисленны и непредвидимы последствия войны, даже великие последствия войны, зло и добро сплетется в них, — ибо война так широко захватила безбрежные массы людей и так глубоко задела жизненные функции народов и государств, что едва ли не все при-чинные нити, связующие прошлое с грядущим, оказались задетыми ею, пройдут сквозь нее, а, следовательно, все грядущее будет в ней иметь свои корни, — и добро, и зло, которое нам предстоит сделать или испытать», — писал публицист, член партии кадетов Г. А. Ландау. Гуманистическая европейская культура уходила в прошлое; ее заменило время холодного рационалистического расчета, внедре-ния новейшей техники и технологии, вытесняющей человеческую личность на периферию. Война меняла социально-культурный облик Европы. Теряя своих бойцов, она становилась более женской и более молодой. Помимо этого, Европа, вкусив «яд ненависти», еще долгое время не смогла бы стать единой, — прогнозировал Г. А. Ландау. В итоге непременно должны были измениться представления о норме жизни, норме поведения5. Европа утрачивала свое лицо и вместе с ним и мировое значение, передав лидерство соседям с Востока и За-пада. «Мировые судьбы еще решаются на полях Европы, но они ре-шаются уже при участии вне-европейских сил. И результатом реше-ния будет то, что поля Европы сохранят лишь местное значение».
Русские либералы пытались найти ответ на непростой вопрос: как передовая и культурная Европа решилась на столь роковой шаг? В поисках ответа на него либералы оказались перед неразрешимой для них проблемой. По преимуществу будучи рационалистами, они смутно ощущали конец той эпохи, которая безусловно верила в торжество человеческого разума. Характерно, что еще задолго до О. Шпенглера они диагностировали кризис европейской цивилизации. Тем не менее, они продолжали убеждать себя и других, что в новые, послевоенные времена окончательно утвердится ratio в мире, и это будет способствовать пробуждению в Человеке, по образному вы-ражению Н. А. Бердяева, пока еще «дремлющих сил».
По оценке Н. А. Бердяева, иррационализм войны, как это не па-радоксально, логически вытекал из рационализма прежней эпохи, когда тотальный эгоистический расчет и стремительно распростра-няющийся «мещанский дух» последовательно подготавливал буду-щую катастрофу. Глубинные противоречия европейской жизни обу-словили «странный парадокс: европейский мир означал царство ми-литаризма, и лишь война могла быть освобождением от его невыно-симого ига».
Размышления С. Н. Булгакова близки размышлениям Бердяева, хотя в определенной мере были даже более радикальными. Так, он беспощадно критиковал мещанство европейской жизни, которая «есть постоянная угроза и изнанка высокой цивилизованности». Мещанство — это обмирщение ценностей, морали и представлений об исторической миссии государства и нации, которая под влиянием «духа эпохи» неминуемо начинала заботиться о физическом подав-лении соседей. По оценке С. Н. Булгакова, Германия была в полном смысле этого слова мещанской страной, зараженной идеями «лже-мессианизма». Эта жесткая оценка, данная С. Н. Булгаковым, стала развитием идей русского философа В. Ф. Эрна, согласно которому, историческая судьба Германии — это движение «от Канта к Круп-пу», то есть от категорического императива к безграничной вере во все побеждающее насилие. Европа в лице Германии, — утверждали либералы, — пришла к самоотрицанию. Ее созидательная деятель-ность последних двух столетий обернулась кровопролитной войной. Отвечая на вопрос, поставленный еще А. И. Герценом: откуда в Ев-ропе взялся «Чингисхан с телеграфами?», С. Л. Франк считал, что ответ на него следует искать в постижении «существа германского духа». Немцы, — считал Франк, — действуют по принципу: интере-сы нации «суть верховная, высшая инстанция, перед которой должен склониться всякий “закон” — нравственный и правовой». Все их действия были подчинены идее целесообразности. В результате в Германии возникло «сочетание высокой духовной культуры с ду-ховной варварской первобытностью. Немецкая практичность и куль-тура оказались «привитыми» к «крепкому и грубому стволу основ-ной физико-психической энтелехии германской нации». Германия уверенно шла к мировой войне, которая должна была, наконец, «смыть» «плесень» европейского мещанства.
Сражаясь за новую Европу, Россия, по мнению либералов, должна была приобрести новое качество. По мнению С. Н. Булгако-ва, окончание мирового конфликта стало бы внутренним преобра-жением для страны — «новым великим этапом в истории русского самосознания». В этой войне Россия должна была себя почувство-вать подлинно европейской державой, занять, наконец, лидирующие позиции и способствовать решению задач, стоявших перед всем ев-ропейским континентом.
Несмотря на разразившуюся войну, русские либералы с опти-мизмом смотрели в будущее. Прежде намеченный ими обществен-ный идеал не ставился под сомнение. Оставалось разрешить пара-докс: как могло случится, что все более рационализировавшаяся Ев-ропа ввязалась в пагубное для нее противостояние? П. Н. Милюков детально проанализировал мотивы ведущих политических сил Гер-мании, развязавших войну. Они действовали вполне рационально, защищая свои частные интересы. Однако их резоны, собранные во-едино, представляли собой неподконтрольную стихию, которая несла Германию, да и всю Европу, к войне.
Русские либералы мыслили не только онтологически, но и юридически, облекая всякую, пускай даже абстрактную мысль в конкретную, готовую к практической реализации форму. Если прежняя система международных отношений не уберегла Европу от мирового кровопролитного конфликта, ее следовало преобразовать, надеясь, что в новой своей редакции она будет способствовать утверждению права. Развивая эту мысль, барон С. А. Корф сформу-лировал ряд базовых положений.
Прежде всего, речь должна была идти о создании в будущем «такого международного правопорядка, который не зависел бы от воли отдельных участников общения, который обеспечивал бы рост международных отношений в области права, параллельно с колос-сальным развитием социальных и экономических взаимоотношений культурных народов, и гарантировал бы этим новый международ-ный правопорядок от внешних и внутренних нарушений, и не только в тихое, мирное время, но и в бурное – военное». Если же междуна-родному сообществу не удалось бы предотвратить вооруженный конфликт, то международное право, подчеркивал С. А. Корф, долж-но было стремиться хотя бы внести «принципы гуманности в спосо-бы и приемы ведения войны, путем охраны раненных и больных, во-еннопленных и некомбатантов, запрещением или препятствованием наиболее варварских способов истребления врага и т. д.».
Ф. Ф. Кокошкин шел дальше, предвидя существенное преобра-жение будущей Европы. По его мнению, Первая мировая война — это еще и прямое столкновение английского и немецкого порядка. Автор не скрывал своих антипатий к последнему, так как, по его оценке, могущество Германии зиждилось исключительно на силе. Англичане строили свою империю иначе. Она была основана на прочном политическом объединении государств, сохранявших свою внутреннюю самостоятельность. Соответственно, германский тип организации Европы вел к милитаризму и войнам, британский тип – к международному миру. Он представлял собой «наилучший фун-дамент для здания организации Европы, построенного на начале равноправия народов, иначе говоря – для здания будущей европей-ской конфедерации».
Рассуждения о перспективах международного права и европей-ской федерации не должны вводить в заблуждение. Русские либера-лы обсуждали проблемы внешней политики на языке своего време-ни, отнюдь не отрицая значение военной силы и геополитических раскладов. С их точки зрения, «вечный мир» едва ли был бы дости-жим. А временный требовал принципиально иной расстановки сил на европейском континенте. Иначе говоря, с неизбежностью вставал вопрос о переделе границ, который бы позволил России занять иное, более значимое место в Европе. Многие представители либеральной мысли делали акцент на «призе» войны, который должна была полу-чить Россия в случае ее победоносного завершения. На необходимо-сти присоединения проливов и Константинополя настаивал и С. А. Котляревский, считавший, что решение этой вековой проблемы означает торжество «русского империализма», выводящее страну на широкий путь мировой истории.
В наиболее концентрированном виде территориальные притя-зания либеральной оппозиции нашли свое отражение в двух про-граммных статьях П. Н. Милюкова «“Нейтрализация” Дарданелл и Босфора» и «Территориальные приобретения России». Их можно свести к следующему:
• присоединение к России и объединение в этнографи-ческих границах «русских народностей» Галиции и Угорской Руси;
• освобождение и объединение Польши, предоставле-ние ей автономии в составе Российской империи;
• приобретение в «полное обладание» Россией проли-вов Босфор и Дарданеллы с «достаточной частью прилегаю-щих берегов», а также Константинополя;
• объединение армянских земель под протекторатом России.
Из всей совокупности территориальных притязаний централь-ное место все же занимал вопрос о черноморских проливах и Кон-стантинополе, в решении которого либералы видели главную нацио-нальную задачу России. Они доказывали, что приобретение Кон-стантинополя и проливов не противоречило освободительным целям войны и не могло быть «приравнено» к империализму, в том отрица-тельном смысле, в котором иногда это слово употреблялось.
Решение этих внешнеполитических задач должно было укре-пить стратегические позиции России в мире, усилить ее экономиче-ское и политическое могущество, а также защитить интересы малых, прежде всего, славянских народов и тем самым покончить, по выра-жению П. Н. Милюкова, «с господством сильного над слабым». По мнению либеральных теоретиков, Россия вместе с другими странами Антанты должна была осуществить освободительную миссию, от-крыв путь к принципиально иной международной организации Ев-ропы.
«Тотальная война» имела очевидное для всех экономическое измерение. Соответственно, по ее окончании должен быть решен и целый комплекс хозяйственных проблем: освобожден внутренний рынок от «германского засилья», ликвидирована германская посред-ническая торговля, пересмотрен русско-германский торговый дого-вор. В статье М. И. Туган-Барановского «Влияние войны на народ-ное хозяйство России, Англии и Германии» сформулирована про-блема адаптации разных типов экономик к условиям мировой войны. Исходя из общей посылки, что «всякая война не может не вызвать глубоких расстройств народного хозяйства», автор выделил два ро-да факторов, которые самым непосредственным образом влияли на состояние разных типов народнохозяйственных организмов. Вопер-вых, «финансирование войны требует очень крупных расходов со стороны воюющего государства — народное хозяйство соответ-ствующей страны должно тем или иным способом покрыть эти рас-ходы путем соответствующего вычета из народного богатства». Во-вторых, война приводит к нарушению внутреннего и международно-го обмена, вызывает «потрясение кредитного механизма», ведет к «отвлечению рабочих сил страны от производственных функций», сокращает производство. По оценке М. И. Туган-Барановского, эти два фактора по-разному проявлялись в странах с различными типами экономик. В странах с развитым промышленным сектором (Германия и Англия) издержки войны покрывались легче, чем в государствах с господствовавшим аграрным хозяйством. Однако в последних раз-рушительные действия войны оказывали меньшее влияние на рас-стройство их денежного обмена25.
На основании этих теоретических посылок и анализа большого статистического материала, автор пришел к следующему выводу: экономики Германии и Англии в большей степени пострадают от войны, чем экономика России. Конечно, война должна была отразит-ся и на российской промышленности, что, в частности, к 1915 г. уже проявилось в изменении условий:
• вывоза товаров за границу;
• ввоза иностранных товаров;
• в сфере кредитования;
• внутреннего транспорта;
• рабочего рынка
• внутреннего спроса.
И все же это не привело к разрушению «народно-хозяйственного организма» России, которая «может вести войну го-дами».
В статье М. И. Фридмана «Война и государственное хозяйство России» та же проблема рассмотрена под иным углом зрения. Автор задался целью проанализировать состояние государственного бюд-жета и наметить пути его пополнения в связи с отменой винной мо-нополии. Он предлагал реализовать ряд мер (введение подоходного налога, налога с наследств), которые хотя бы отчасти могли бы смягчить сложную финансовую ситуацию. Вместе с тем М. И. Фридман высказался самым решительным образом против расшире-ния разного рода государственных монополий, сужающих «круг вы-годных занятий для населения, способствующих увеличению власти над отдельными гражданами, прибавляя к политическому господ-ству экономическое». По мнению автора, причина несовершенства финансовой системы России «находится не столько в субъективных условиях отсутствия таланта и доброй воли у руководителей финан-сового ведомства и даже не в тормозах социально-политического характера, а гораздо глубже, — в объективном положении вещей в сфере народного хозяйства». Поэтому на первое место в качестве ос-новной стратегической задачи экономического и финансового разви-тия России должно было стать «развитие производительных сил страны и поднятие народного благосостояния».
В той же логике развивал свои мысли А. И. Шингарев в статье «Финансы России во время войны». Он наметил обширный план ре-формирования финансово-экономической системы в послевоенный период. Помимо магистральной задачи — подъема производитель-ных сил России, А. И. Шингарев предлагал «создавать новые источ-ники доходов, используя беспредельные дремлющие богатства стра-ны, вызывая к жизни новую промышленность, новые лесные, гор-ные, фабрично-заводские предприятия, расширяя добычу угля, нефти, металлов, увеличивая выработку и производство бесчислен-ного множества химических и механических изделий, эксплуатируя движущую силу воды и создавая новые источники дешевой энер-гии». Для использования «громадных спящих богатств нашей роди-ны», А. И. Шингарев настаивал на необходимости широко привле-кать иностранный капитал. Кроме того, признавалось необходимым привлечь науку для развития производительных сил, повысить уро-вень образования в стране, что позволило бы «выявить новые твор-ческие силы свободного русского народа, вооружить его техниче-скими сведениями и научным опытом»30. По мнению А. И. Шинга-рева, важным стимулом к развитию производительных сил страны должно было стать «разумное, планомерное и закономерное разре-шение земельного вопроса в интересах трудящихся земледельцев, соединенное с широкой государственной помощью повышению уровня сельского хозяйства и увеличению производительности сельскохозяйственного труда».
Либералы, обсуждая экономические проблемы, непременно ка-сались вопросов развития науки. Это тем более было характерно для ученых, весьма многочисленных в руководстве партии кадетов. По мнению одного из них — В. И. Вернадского, Первая мировая война по своим последствиям была явлением даже более масштабным, чем Французская революция 1789 г. По сути, она открывала собой но-вую эпоху «величайшей научной революции», стимулируя развитие, прежде всего, естественных и технических исследований, ориенти-рованных на разработку новых типов вооружений. Это должно было изменить всю систему организации науки, а также порождало новые отрасли знания. В. И. Вернадский считал необходимым немедленно приступить к организации «охранительной работы научной мысли». Суть вопроса сводилась к тому, чтобы объединить усилия научных организаций и отдельных ученых и направить их на «защитительную работу» против «разрушительных сил войны». По его мнению, сле-довало попытаться «противопоставить разрушительным созданиям человеческой воли и мысли такие технические средства защиты, ко-торые были бы неуязвимы для оружия или которые делали бы ни-чтожными и малочувствительными результаты разрушительной во-енной техники». Иными словами, наука должна работать не только на армию, но и на общество.
Отмечая важность политических и правовых методов разреше-ния международных конфликтов, В. И. Вернадский подчеркивал, что наряду с ними наука также должна была стать «мировой культурной силой», способствующей развитию и укреплению международных отношений. Подчеркивая общечеловеческий и интернациональный характер науки, В. И. Вернадский призывал мировое ученое сообще-ство активно включиться в борьбу против милитаризма.
Если экономисты так или иначе выходили на проблемы науки, то ученые-естественники — на вопросы экономики. Так, В. И. Вер-надский не уставал говорить о решении важнейшей научной задачи: произвести учет производительных сил России. «Мы, — писал уче-ный, — должны знать, что имеется в недрах и на поверхности нашей страны, должны уметь их технически использовать. И то и другое невозможно без самого широкого научного исследования и без большой, частью предварительной, исследовательской работы». В том числе, и по этой причине было крайне важным, чтобы государ-ство и предприниматели включились в финансирование науки. Намечая перспективу ее развития в послевоенный период, В. И. Вер-надский утверждал: «После войны 1914–1915 годов мы должны привести в известность и в учет естественные производительные си-лы нашей страны, т. е. первым делом должны найти средства для широкой организации научных исследований нашей природы и для создания сети хорошо обставленных исследовательских лаборато-рий, музеев и институтов, которые дадут опору росту нашей творче-ской силы в области технического использования данного нам при-родой богатства. Это не менее необходимо, чем улучшение условий нашей гражданской и политической жизни, столь ясно сознаваемого всей страной».
Русские либералы пытались разглядеть за текущей военной по-вседневностью контуры послевоенной России, наметить, каждый в своих сферах, пути ее общественного переустройства. С победонос-ным исходом Первой мировой войны они связывали дальнейший духовный, политический, экономический, научный и культурный прогресс страны, укрепление ее международного положения.
Однако после поражений русской армии и нарастания недо-вольства в обществе ситуация в либеральных кругах стала меняться. Оптимистические ожидания менялись на противоположные, автори-тет власти неуклонно падал. Как раз на фоне этих настроений в Думе возник Прогрессивный блок. Подавляющее большинство его членов некоторое время считало вполне достаточным ограничиться выдви-жением лозунга «министерства общественного доверия». Оно вклю-чало бы, с одной стороны, умеренных представителей оппозиции, а с другой — либерально ориентированных бюрократов. Лозунг «ми-нистерства общественного доверия» как будто бы не предусматри-вал радикального политического переворота. Формирование нового кабинета должно было стать лишь «ступенькой» к созданию уже от-ветственного министерства. Конечно, нашлись и более радикальные представители блока: например, И. Н. Ефремов и А. И. Коновалов. Они считали выдвинутый лозунг недостаточным и настаивали на не-медленном создании именно ответственного министерства. По их мнению, только это и соответствовало общественным настроениям в стране. Наконец, некоторые либералы (А. И. Гучков) делали ставку на дворцовый переворот. Эта дискуссия продолжалась вплоть до са-мой Февральской революции.
Осенью 1916 г. конфликт между исполнительной и представи-тельной ветвями власти достиг точки кипения. Однако «парламент-ский штурм» не принес очевидных результатов. К началу 1917 г. ли-деры либеральной оппозиции осознали свое бессилие изменить ход политических событий в стране. В то время, когда требовалась ре-шительная воля к активным действиям, они, по признанию П. Н. Ми-люкова, вообще упустили из своих рук «руководство событиями». Либералам уже ничего не оставалось делать, как продолжать вести словесную борьбу с правительством в стенах Таврического дворца и ждать того времени, когда «осенит» Николая II, и он даст согласие на созыв ответственного министерства.
Русские либералы так и не нашли выхода из «безвыходного по-ложения», обрисованного В. А. Маклаковым еще осенью 1915 г.: нельзя вырывать руль у безумного шофера, пока он вас везет по гор-ному серпантину — но можно ли довериться ему, рискуя жизнью своей и своих близких? «Как бы вы ни были и ловки, и сильны, в его руках фактически руль, он машиной сейчас управляет, и один невер-ный поворот, или неловкое движение этой руки, и машина погибла. Вы знаете это, но и он тоже знает. И он смеется над вашей тревогой и вашим бессилием; “не посмеете тронуть!”».
Российский либерализм периода Первой мировой войны, пред-ставленный ярчайшими мыслителями того времени, был системен и последователен в проектировании будущей страны. Он видел ее как целое, не упуская деталей. Русские либералы провозгласили конец прежней эпохи, но «мерили» новую категориями старой. Они разо-чаровались в человеческом разуме, но продолжали делать на него ставку. Тогда, в годы войны, они поставили проблему иррациона-лизма исторического процесса, но не смогли для себя ее разрешить. Им оставалось прогнозировать, исходя из опыта довоенных лет, как будто бы не замечая, что социальный и политический ландшафт Рос-сии (да и всей Европы) радикально изменился.

Дезертирство в русской армии в годы Первой мировой войны
Дезертирство в русской армии периода Первой мировой войны явилось одним из неприглядных феноменов, мало изученных в оте-чественной историографии. Между тем явление дезертирства можно разделить на несколько категорий, выделяемых по характеру и фор-мам проявления. В ходе затягивания военных действий масштабы де-зертирства росли, однако до Февральской революции 1917 г. они не приняли массового характера.
Дезертирство — это одна из наиболее активных форм обыден-ного сопротивления народных масс государственному давлению в период малопопулярной войны, ведущейся за непонятные народу цели. Одновременно массовое дезертирство — это проявление «то-тальной» войны в мировых конфликтах XX в. В период Первой ми-ровой войны во всех армиях мира существовало дезертирство, зача-стую принимавшее массовый характер. В русской армии, как и в прочих, дезертиры объявились с началом войны. Масштабы дезер-тирства в русской армии объяснялись как объективными факторами (тяжесть боев, нехватка снабжения, поражения на фронте), так и субъективными (нежелание участвовать в войне, тоска по дому, же-лание помочь семье своим трудом). Дезертирство в разные годы войны принимало различные формы. Если в начале войны это были преимущественно «самострелы», то в 1915 г., в период поражений на фронте, — уклонение от окопов. К концу 1916 г., в связи с общей усталостью от войны, дезертирство принимает свою настоящую форму — бегство с фронта в тыл.
После Февральской революции дезертирство становится мас-совым, в котором принимают участие уже сотни тысяч военнослу-жащих. Развал армии и развитие революционного процесса неимо-верно усиливают масштабы дезертирства, что объясняется фактиче-ским отсутствием наказания за это преступление. Разрушение рус-ского государства в ходе революции стало главной причиной при-хода к власти большевиков, выхода России из войны и демобилиза-ции армии, существенная часть которой в 1917 г. уже и так дезерти-ровала с фронта.
В Российской империи в 1914–1917 гг., где социум являлся традиционным, в Первой мировой войне, невиданной по своим мас-штабам и длительности, а ее цели были малопонятны для основной массы населения, дезертирство не могло не проявить себя. Дезертир-ство в ходе войны, равно как и саботаж в мирное время, — это пока-затель поведения тех социальных групп, которые не поддерживают существующего положения дел, но бессильны изменить ее ради-кальным путем. Джеймс Скотт отметил, что такое «обычное оружие относительно бессильных групп», как «волокита, симулирование, дезертирство, притворная угодливость, воровство, мнимое неведе-ние, клевета, поджоги, саботаж», есть формы «повседневного кре-стьянского сопротивления». Д. Скотт характеризует это сопротивле-ние как «прозаическую, но постоянную борьбу между крестьян-ством и теми, кто стремится отнять у них труд, еду, содрать с них налоги, ренту и процент». В годы тяжелой войны данное сопротив-ление выступает ответом крестьянства в лице своего воюющего меньшинства на тяготы военного времени. Идейное дезертирство со стороны антивоенно настроенных социальных групп, конечно, суще-ствовало, однако не имело существенного размаха в силу своей мало численности.
Начало Первой мировой войны вызвало в российских народ-ных массах твердую готовность к исполнению своего воинского долга. Многолетняя война, которая велась бы не профессиональной армией, а всей нацией, в понимании крестьянства, составлявшего ос-новную часть населения России, была невозможна по определению, так как в этом случае не имела бы видимого и объяснимого смысла. Крестьяне, оторванные от привычного земледельческого труда, в котором видели смысл своего земного бытия, психологически были готовы решить исход конфликта быстрыми темпами, пусть даже и большой кровью, что неизбежно на войне, после чего вернуться к мирной деятельности, к землекормилице. И потому именно этот пат-риотизм — готовый к неимоверной по своим масштабам кровавой жатве во имя Родины, но пасующий перед длительностью, для кото-рой требуется не порыв, но упорство, — в перспективе был опасен для монархического, также традиционного режима. Тот строй, что не может обеспечить победы в сравнительно короткие сроки, пусть и с большими жертвами, терял легитимацию своего существования в глазах крестьянского социума.
Показателем резкого скачка дезертирства выступают тяжелые поражения на фронте: это Россия лета 1915 г., Сербия последних двух месяцев 1915 г., Австро-Венгрия лета 1916 г., Румыния осени 1916 г., Франция конца весны 1917 г. Осенью 1918 г. страны Цен-трального блока, за исключением Германии, испытали на себе, что такое развал действующих армий, когда целые дивизии и корпуса разбегались по домам. Например, болгарская армия после прорыва Салоникского фронта вообще вся разошлась по домам. Таким обра-зом, дезертирство в период Первой мировой войны — это реакция воюющего общества на обстановку в окопах.
Дезертир есть боец, нарушивший воинскую присягу и потому, безусловно, подлежавший военно-уголовному преследованию. Со-временники и участники войны, принадлежавшие к воинскому соци-альному слою, однозначно оценивали дезертирство как преступле-ние, подлежащее самому жестокому наказанию. Например, генерал-квартирмейстер Ставки первого состава отмечал влияние оппозици-онной и революционной пропаганды на размах дезертирства: «…под впечатлением этой пропаганды и усталости войной, в войсках разви-лось в тревожных размерах дезертирство. Причем дезертиры явля-лись в деревне лучшими проводниками идей пораженчества, так как надо же им было дома прикрыть свое преступление какими-либо идейными мотивами». Проводя параллели, будущий военный ми-нистр Временного правительства генерал А. И. Верховский в 1922 г. вспоминал: «Однажды мне пришлось слышать рассказ одной старой бабы Тульской губернии: “Вот мой сыночек умный, не глупый, сдался немцам, теперь жив будет и домой вернется”. Вот разница двух психологий — рыцаря и тульской бабы: наличие и отсутствие понятия воинской чести… Бежать с поля сражения, оставить свою часть — это значит поступить бесчестно». С точки зрения кадровых офицеров, дезертирство — это наиболее тяжкое воинское преступ-ление, с точки зрения простых людей — один из способов спасти се-бе жизнь в условиях не пользующегося популярностью военного конфликта. И опять-таки, это точка зрения меньшинства, так как большинство солдат честно выполняло свой долг, невзирая на из-держки массовой психологии и государственной идеологии.
В советской историографии считалось, что дезертирство, наря-ду с прочими методами протестного поведения, в период Первой мировой войны являлось ответом масс на империалистическую вой-ну как таковую: «Первыми формами стихийного протеста солдат-ских масс против войны были дезертирство, саморанение и добро-вольная сдача в плен. Если в первые месяцы войны пленение солдат в основном было вынужденным, вызывавшимся условиями боевой обстановки, то уже с начала 1915 года царское командование при-знало, что многие солдаты добровольно сдаются в плен». Соответ-ственно, следующей формой стала революция. Однако глубокого анализа данного явления не проводилось, так как он мог повлечь за собой нежелательное сравнение с первым периодом Великой Отече-ственной войны 1941–1945 гг.
В 1914–1917 гг. Вооруженные силы всех государств столкну-лись с такой проб лемой, как уклонение от исполнения воинской службы чинами действующей армии, наиболее явным выражением чего является дезертирство. В России с объявлением мобилизации явка на призывные пункты в целом по стране достигла 96 %, причем являлись и добровольцы–«охотники». Поэтому часть новобранцев распускалась по домам в связи со сверхкомплектом. Но и дезертир-ство началось уже в ходе мобилизации — из соединений тех войск, что следовали на фронт. Побеги совершались в то время, пока воин-ские поезда еще находились в глубине страны, чтобы иметь возмож-ность добраться до родных мест. Например, из Тамбова докладыва-ли, что за 4–6 августа 1914 г. были задержаны три дезертира — два армянина и татарин, бежавшие из эшелона в Козловском уезде Там-бовской губернии.
Отставание от своих подразделений, участвующих в бою, так-же началось уже в самом начале войны. Так, в приказе по 4-й армии от 16 августа 1914 г. на 6-й день боев на Юго-Западном фронте ге-нерал А. Е. Эверт отмечал: «В течение всех этих дней, к величайше-му моему огорчению, убеждался, что нижние чины, преимуществен-но 16-го корпуса, оставляют ряды и бродят в тылу. Приказываю объявить всем нижним чинам, что такие мерзавцы, забывшие долг перед Царем и Родиной, оставляющие ряды, когда товарищи их са-моотверженно дерутся, будут преданы мною полевому суду, кара-ющему смертной казнью оставление рядов своих частей в бою». Од-нако дезертирство с передовой первых дней войны явилось резуль-татом того морального потрясения, что было вызвано неудачей боев под Люблином. Как только фронт оборонявшейся 4-й армии с по-мощью подоспевших резервов был удержан, эти люди немедленно возвратились в строй. Солдаты должны были пережить шок перело-ма, когда вместо успешного наступления на деле их ожидала оборо-на. Поэтому вместо репрессий последовали организационные меры — командиры корпусов посылали в тылы конные разъезды и пешие патрули для задержания уклонистов.
В начале войны дезертирство с фронта еще не получило широ-кого распространения, так как ближайшие тылы были забиты вой-сками, линия фронта постоянно смещалась и вероятность того, что бежавший с фронта солдат сумеет выйти из районов, подлежащих ведению военной администрации, была мала. Также само по себе нахождение солдата во фронтовом районе, но вне собственной части позволяло рассчитывать на снисхождение. В связи с этим в первые месяцы войны в Галиции, в отношении которой было известно, что по окончании конфликта она будет присоединена к Российской им-перии, развернулось такое явление, как «приймачество». Солдаты оседали в деревушках, скрываясь от военных властей. Работа по их поиску легла на плечи создаваемой в Галиции российской полиции. Ведомство генерал-губернатора отчитывалось: «После прохождения армий в Галиции осело значительное количество дезертиров русских и австрийских войск. Проходившие впоследствии в районе Галиции войсковые части и особенно маршевые команды также дали немалое их число. Поимка была возложена на чинов городской и уездной по-лиции, в чем им деятельное содействие оказывали начальники гарни-зонов, наряжая конные и пешие команды».
Поражение Северо-Западного фронта в Восточной Пруссии в августе и тяжелые осенние бои в Польше на линии р. Висла подо-рвали у ряда нижних чинов веру в скорую победу над врагом. Осень 1914 г. — это период наихудшего снабжения русской действующей армии продовольствием, что объективно было вызвано маневренны-ми боевыми действиями и задержками в организации тылов. Поэто-му уклонение от боя получило тенденцию к некоторому увеличе-нию. В 1914 г. это проявилось не столько в дезертирстве, сколько в «самострелах» — нанесении себе легких ранений, чтобы быть на время эвакуированными в тыл. Таких самострелов называли «паль-чики»: «От выстрела на близком расстоянии в ладонь получается звезда и… опаление. Фаланга пальца может быть отбита тоже только на близком расстоянии». Количество самострелов в данный период было весьма велико. Например, в Львовский госпиталь в октябре ежедневно поступало по 600 таких «пальчиков», то есть несколько рот.
Ставка реагировала незамедлительно. В приказе от 16 октября Верховный Главнокомандующий указывал: «На время настоящей войны добавить Воинский Устав о наказаниях статьей 245/2 в сле-дующей редакции: “За умышленное причинение себе непосредствен-но или через другое лицо, с целью уклонения от службы или от уча-стия в боевых действиях, огнестрельных или иных ранений, повлек-ших за собой увечье или повреждение здоровья, виновный подвер-гается:
• в военное время лишению всех прав состояния и смертной казни или ссылке в каторжные работы от 4 до 20 лет или без срока;
• в виду неприятеля — лишению всех прав состояния и смертной казни… наказаниям подвергается и тот, кто с намере-нием вышеуказанным способом изувечит другого или повредит ему здоровье, или окажет ему в том содействие”.
Таким образом, спустя 3 месяца после начала войны санкцией уклонению солдата от несения службы стала смертная казнь. За доб-ровольную сдачу в плен военно-полевые суды выносили заочные смертные приговоры, а семьи добровольно сдавшихся лишались права на получение пособий. Определить добровольность сдачи в плен было почти невозможно, поэтому основные сведения о сдав-шихся черпались из показаний солдат, сумевших бежать из плена. Иное дело — лишение пайка и разнообразных льгот семьи дезерти-ра». Каждый приговор объявлялся в войсках, чтобы дурной пример не стал заразительным. «Самострелы» были распространены в пер-вые полгода войны во всех воюющих армиях. Пик «самострелов» в австро-венгерских войсках также пришелся на осень 1914 г., что объяснялось «только сильным моральным напряжением, исписы-вавшимся в эту кампанию». То есть «самострелы» начала войны имели под собой основу не личного поведенческого плана, а общего напряжения, вызванного невиданным размахом военных действий. Громадные потери, затягивание войны, массовые призывы запасных, психологический надлом наряду с разочарованием стали причиной моральной дезориентации солдат в происходящем. Одной из форм реакции явились «самострелы», вызванные не трусостью людей, но именно дезориентацией массового сознания как следствием неверо-ятного напряжения всех сил человека на войне.
Кризис вооружения в России, следствием чего стали неоправ-данно высокие потери, и наступление австро-германцев на Восточ-ном фронте в кампании 1915 г. увеличили масштабы уклонения от передовой. Этим мобилизуемые крестьянские массы ответили на не-готовность страны к войне, неумелое руководство войсками и не-увязки между фактическим состоянием дел и декларировавшимися властями в июле 1914 г. намерениями. В связи с усилившимися ре-прессиями (наказание поркой розгами за воинские проступки) про-тест солдата против неудачно складывавшейся войны прежде всего выражался в уклонении от окопов.
Варианты были разные. Большинство уклонистов не стреми-лись к уклонению от фронта вообще, но лишь на период поражений и отступления, когда боевые действия для русских складывались слишком неудачно. Так, раненые старались задержаться в госпита-лях, чтобы «пересидеть» самое тяжелое время, «кое-кто, чтобы не попасть опять на фронт, искусственно затягивал выздоровление: сы-пал на рану соль или перец, смачивал ее керосином или обкладывал горчицей, что вызывало воспаление. Некоторые получали посылки с коржами, приготовлялись на касторовом масле, ели их, а потом жа-ловались на длительное расстройство желудка, приходили к исто-щению»10. Это не дезертирство как таковое. Дезертир — это боец, намеренно нарушивший воинскую присягу и подлежащий наказа-нию. Стремившиеся задержаться в тылу раненые — это дезориенти-рованные и потрясенные результатами сражений люди, которые пы-тались несколько оттянуть момент своего возвращения в окопы.
Тенденция к увеличению случаев уклонения от воинской служ-бы проявилась вследствие появления в воинском законодательстве карательной меры в виде наказания розгами по решению команди-ров, «как мера исключительная… лишь в отношении особо пороч-ных нижних чинов и в случаях, не терпящих отлагательства для примера других». Такая мера подрывала дисциплину в армии: «Два фактора имели несомненное значение в создании неблагоприятного настроения в войсках… введенное с 1915 г. официально дисципли-нарное наказание розгами и смертная казнь “палечникам”». В тыло-вых подразделениях вводился строгий режим, сопровождавшийся поркой розгами, издевательствами офицеров военного времени, не-нужными наказаниями. Поэтому некоторые солдаты бежали не в тыл, а, напротив, на передовую. Штрафованные по суду солдаты оставались в рядах своих подразделений вплоть до окончания вой-ны, с тем чтобы отбывать наказание после ее окончания. В случае получения Георгиевской награды штрафованный солдат переводил-ся в строй и освобождался от наказания. В письмах солдат звучало отчаяние, охватившее даже лучших кадровых солдат, над которыми теперь могли безнаказанно измываться худшие из офицеров: «Тогда бы мы знали, что надо защищать, если бы они обращались с нами почеловечески». Так, за то что солдат не отдал чести офицеру в траншее полагалось 25 розог. Особенно широко розги применялись в дивизиях 3-й очереди, образованных летом 1915 г., со слабым офицерским составом. Реакция солдат была гибельна для дисципли-ны: «Лучше смерть, чем переносить весь этот ужас и позор». Не-адекватная ситуации жестокость «сверху» неминуемо влекла за со-бой порочное хитроумие «снизу». Контрразведка Северного фронта доносила, что солдаты стараются наносить себе легкие ранения в «массе», потому что в таком случае якобы можно избежать наказа-ния: всех не накажешь. Обыкновенно дело ограничивалось выдачей зачинщиков и наказанием только их. Участники войны справедливо считали, что «самострелом называется человек, который стреляет в себя с отчаяния». В 1915 г. самострелы составляли до 25% раненых. Расстрелять такое количество невозможно, поэтому приказами ко-мандования было велено делать таким бойцам перевязки и держать в окопах. Участники войны свидетельствуют, что случаи рецидива были редки. Это говорит о том, что самострелы по преимуществу являлись следствием массового заразительного эффекта либо со-вершались в тяжелой психологической ситуации. Психика крестьян, ранее не имевших дела с армией, умножаясь коллективной психоло-гией больших солдатских масс, влекла за собой уклонение от несе-ния воинской повинности под влиянием общего порыва.
Переход к позиционной борьбе осенью 1915 г. привел к резко-му сокращению случаев уклонения солдат от несения воинской обя-занности. Зимой 1915-1916 гг. дезертирство в основном соверша-лось либо из тыловых частей действующей армии, либо из марше-вых рот, следовавших на фронт. Поэтому борьба с дезертирством смещалась глубже в тыл, на железнодорожные коммуникации. Сле-довательно, военные власти теперь тесно сотрудничали с властями гражданскими, так как зоны ответственности различных структур накладывались друг на друга. Уже в сентябре 1915 г. военное ведом-ство, сообщая в МВД о побегах, вплоть до того, что «разбегается почти весь эшелон», просило о содействии, указывая, что «Военное министерство… без помощи гражданской власти бессильно что-нибудь сделать». Власти старались поставить под контроль ключе-вые участки инфраструктуры, замкнуть их. Следуя соглашению между ведомствами, для пресечения дезертирства и «бродяжниче-ства» отсталых солдат, мародеров в тылах армий были образованы «особо надежные летучие отряды» военной полиции из «чинов жан-дармских эскадронов», конных патрулей на узловых объектах воен-ных дорог.
Увеличение случаев дезертирства на железной дороге — это скорее выражение желания мобилизованных солдат отправиться на фронт как можно позже, нежели принципиальный отказ от войны. За осень 1915 г. было мобилизовано 1,4 млн человек, ранее не прохо-дивших военной службы. Вряд ли можно было ожидать иного от крестьян, бежавших в родные места. Так, 19 ноября из Владимир-ской губернии доносили, что по прибытии воинского эшелона в Му-ром 400 местных жителей тут же дезертировали. 12 декабря из Кур-ской губернии 32 солдата на ходу поезда бежали из эшелона, и за-держать никого не удалось. В Тульской губернии на станции Боб-рик-Донской по убегавшим дезертирам открыли огонь, в результате чего один солдат был убит, двое легкораненых уехали с эшелоном, а прочих удалось задержать.
Стремясь избежать окопов, солдаты шли и на такие действия, которые держали бы их вдали от фронта и одновременно не влекли бы за собой смертной казни. Все равно дальше фронта послать бойца не могли, ибо каторга не считалась равноценной репрессивной аль-тернативой гибели в окопах. Интересным фактом «законного» (с точки зрения солдат) дезертирства является задержка в своих дерев-нях отпускников, умышленно уничтожавших свои документы для сокрытия истинности своего положения. «Потеря» документа прак-тически не могла быть доказана как умышленная. В то же время в наиболее тяжелый период войны солдаты задерживались в тылу, рассчитывая на то, что к моменту их обнаружения и возвращения в окопы сражения уже утихнут. Летом 1915 г. военный министр про-сил МВД проверять отпускников и передавать их в уезды воинским начальникам.
Другой вариант — заведомо ложная информация из дома, яко-бы требовавшая присутствия там солдата. Так, 18 декабря 1915 г. глава контрразведки Минского военного округа обратил внимание начальников главных жандармских управлений тыловых губерний, что многие солдаты стали получать телеграммы с родины с требова-ниями немедленного приезда домой. Поводы приводились самые разнообразные — смерть близких родственников, раздел имущества в семье, устройство домашних дел. Контрразведка просила прове-рять справедливость этих сообщений, так как в связи с их массово-стью было заподозрено, что не все телеграммы являются правдивы-ми. Существовал и третий способ избежать окопов хотя бы на время, являвшийся наиболее «законным» и наименее наказуемым, а именно присутствие бойца в тыловых структурах армии: «Еще в годы Пер-вой мировой войны в русской армии стал широко известен один весьма примитивный, но трудно поддающийся выявлению в боевых условиях способ дезертирства. Военнослужащие (как правило, ниж-ние чины) умышленно отставали от своих частей, следовавших на фронт, а затем являлись к местному воинскому начальству, которое, чтобы побыстрее избавиться от неорганизованных одиночек, спешно направляло их в ближайшую тыловую часть, где они прочно закреп-лялись». Таким образом, налицо несомненный факт дезертирства, однако же юридически такие солдаты находились в воинской систе-ме и, следовательно, уголовному преследованию не подлежали. По-лучалось, что таким способом — законным с точки зрения военного суда — человек вполне мог избежать отправки на фронт; отправка его со следующей маршевой ротой являлась отдаленной перспекти-вой. Более того, даже тюремное заключение стало представляться меньшим злом. Небольшие сроки за нетяжкие преступления, но нака-зуемые в уголовном порядке, воспринимались как лучшая альтерна-тива. Например, в сентябре 1915 г. из Калуги доносили, что несколь-ко калужских мещан, вооружившись ножами, напали на крестьян с целью попасть в тюрьму за вооруженное ограбление и тем самым избежать призыва.
Что же касается практических мероприятий по борьбе с дезер-тирством, то Ставка признала необходимой организацию в тылу практики тщательных осмотров деревень и городов для поиска де-зертиров. Приказом от 27 ноября 1915 г. предписывалось принять решительные меры «по организации военно-полицейского надзора в тылу армий для прекращения бродяжничества отсталых нижних чи-нов и для задержания и немедленного осуждения военно-полевым судом мародеров и беглых». Приказ предусматривал организацию в тылах армейских корпусов военной полиции из чинов полевых жан-дармских эскадронов. На усиление посылались служащие железно-дорожной и уездной полиции эвакуированных губерний. Устанавли-валось патрулирование на военных дорогах летучими конными разъездами, проводились обыски в городах и станциях войскового района, вводился комендантский час для военнослужащих с 9 часов вечера. Переход к позиционной борьбе позволил упорядочить орга-низацию тыла и усилить контроль над действующей армией. Уже 12 января 1916 г. вступил в силу новый закон о дезертирстве, «изме-нивший юридическую конструкцию понятия побега. По прежнему закону побег являлся формальным преступлением, зависящим ис-ключительно от продолжительности времени самовольного отсут-ствия, а не от свойства умысла. По-новому же закону побегом при-знается самовольное оставление военнослужащим своей команды или места служения, учиненное с целью уклониться вовсе от воен-ной службы, или от службы в Действующей армии или только от участия, хотя бы и временно, в военных действиях. Самовольное же оставление своей команды, не имевшее ни одной из указанных целей, признается самовольной отлучкой».
В мае 1916 г. были внесены новые изменения в Воинский устав о наказаниях. Теперь за действия и призывы к бегству, сдаче в плен или уклонению от боя законодательство предусматривало только смертную казнь. Под уклонением от боя понимались и «самостре-лы». Кроме того, часть солдат уклонялась от боя, уходя из окопов во время атаки и возвращаясь уже после ее окончания, чем ослабля-лась ударная мощь подразделений. Командование предлагало рас-стреливать уклоняющихся от боя солдат «на глазах нижних чинов их частей». Впрочем, расстрелы применялись редко. Во-первых, солдат и без того не хватало. Во-вторых, почти невозможно было доказать умышленность вины оставшегося в тылу на время боя бой-ца. Отсюда требование преимущества «воспитания» перед репресси-ями, предписываемое высшими штабами.
Размах массового дезертирства после Февраля и вплоть до Ок-тября и выхода России из войны постепенно принял характер само-демобилизации российских Вооруженных сил. 2 млн солдат — в эту цифру входят как непосредственно дезертиры и уклонисты, так и те солдаты тыловых гарнизонов, что так и не отправились в окопы. Но, свалив все грехи на старую власть, 14 марта Временное правитель-ство выпустило помилование в отношении преступлений, преду-смотренных военным законодательством. Здесь погашалась ответ-ственность военнослужащих за кражу, порчу и расхищение казенно-го имущества; уклонение от службы; дезертирство (при условии добровольной явки до 1 мая); нарушение воинского чинопочитания и принципов подчинения; освобождение из разряда штрафных; смягчение наказаний за тяжкие преступления. Согласно приказам командования, из беглых солдат-дезертиров, добровольно являю-щихся и (или) задерживаемых в военных округах, на месте форми-ровались маршевые роты, которые отправлялись в тыловые этапы фронтов. Развитие революционного процесса отчетливо показывало, что Россия в подходящий момент могла прекратить войну, которая в глазах крестьянства потеряла свой смысл. Также объявление «мира без аннексий и контрибуций» принципиально обессмысливало про-должение боевых действий. Отсюда и всплеск дезертирства как обычного, правонарушительного плана, так и «законного», приме-ром чего являлись специальные разрешения, выдаваемые войсковы-ми комитетами.
Поражение в Июньском наступлении, Корниловское выступле-ние, падение объемов снабжения фронта продовольствием и фура-жом, обозначившаяся перспектива новой окопной зимы, вероятный голод в тылу побудили армию заниматься самоснабжением. Во главе данного явления встали дезертиры. Причем это были уже не отдель-ные люди, а целые группы, порой соединявшиеся с войсковыми под-разделениями ближайшего тыла и ведшие их за собой.

Информационная война в США
В начале XX в. Соединенные Штаты Америки были одной из наиболее динамично развивающихся капиталистических держав. Ак-тивно развивалась и сфера масс-медиа. К этому времени Соединен-ные Штаты имели уже опыт первых имиджевых и рекламных кампа-ний, а также хорошо развитую информационную сеть.
В 1843 г. некий Волни Палмер открыл первое рекламное агентство на территории США, с которого некоторые исследователи начинают отсчет современной индустрии рекламы. Первое реклам-ное бюро всего лишь выступало посредником между рекламодате-лями и газетами. Примеру Палмера последовали многие предприни-матели. О популярности рекламного бизнеса свидетельствует тот факт, что во многих американских колледжах и университетах в 1890-е гг. появились соответствующие специализации, а в конце XIX в. американская публика испытала на себе воздействие агитации и первых рекламных кампаний.
В стране, где ни один мэр, губернатор или президент не может безнаказанно игнорировать общественное мнение возглавляемого им города, штата или государства, борьба за сознание и приоритеты граждан была одной из важнейших целей владельцев средств массо-вой коммуникации. Иногда они использовали силу прессы для до-стижения своих целей, порой определяя внешнюю политику целых стран. Здесь вне конкуренции был Уильям Хёрст (1863–1951). Мил-лионер, в зените своей карьеры он был владельцем 28 газет, 18 жур-налов, нескольких радиостанций и киностудий. Он изменил традици-онную журналистику, соединив в ней расследования, скандалы и низкопробные сенсации. Современники отзывались о нем так: «На протяжении своей долгой и сомнительной карьеры он настраивал американцев против испанцев, американцев против японцев, амери-канцев против филиппинцев, американцев против русских, и для осуществления своих подстрекательских кампаний он публиковал совершенную ложь, фальшивые документы, вымышленные крова-вые истории, интригующие передовицы, сенсационные карикатуры и фотографии…».
Крупнейшие медиамагнаты своего времени, Хёрст и Пулитцер в погоне за тиражом и прибылью намеренно вводили в заблуждение сограждан, об интеллекте которых были крайне низкого мнения.
Иной подход, основанный на уважении мнения публики и апел-ляции к разумным доводам, предложил Айви Ли (1877–1934). Он впервые занялся последовательным формированием мнения обще-ственности и стал «отцом» хорошо известного ныне термина «паб-лик релейшенз». Последний определялся им как информирование общественности как длительный долговременный процесс с целью изменения или активизации предпочтений публики. Выходец из Джорджии и выпускник Принстонского университета, Ли не был удовлетворен карьерой журналиста – охотника за «горячими ново-стями», и в 1904 г. он вместе с коллегой Джорджем Паркером осно-вал фирму «Паркер энд Ли». Просуществовавшая до 1908 г., она, тем не менее, стала вехой в развитии связей с общественностью. Причина – в кардинально ином подходе к публике. Отрицая «одура-чивание» или полное игнорирование последней, Ли писал: «Это не секретное пресс-бюро… Говоря кратко, наша цель заключается в том, чтобы искренне и откровенно от имени деловых кругов и обще-ственных организаций давать прессе и общественности США свое-временную и точную информацию по вопросам, представляющим для общественности ценность и интерес».
Ли получил широкую известность благодаря работе над обра-зом миллионера Джона Рокфеллера, известного резким отношением к подчиненным. В 1914 г. на его рудниках было применено оружие против бастующих шахтеров. «Побоище в Лудлоу» немедленно вы-звало негативную реакцию прессы и общества, исправить которую было поручено Айви Ли. Он сделал акцент на семейных традициях Рокфеллеров, превратив авторитарного директора в милого старика в окружении родственников, который внимателен к жалобам своих работников и тратит значительную часть своих доходов на благо-творительность. Таким образом, сместив акценты в характеристике личных качеств своего клиента в пользу очень почитавшихся в США семейных ценностей, Ли смог представить его в ином облике. Ли стал автором «двустороннего» подхода в связях с общественностью, который гласит: необходимо создавать условия, чтобы общество хорошо воспринимало заказчика, но и последний также должен вни-мательно прислушиваться к публике.
Однако, несмотря на развитие средств массовой коммуникации, начало Первой мировой войны явилось полной неожиданностью для американцев. Во многом причиной тому была их общая неосведом-ленность в европейских делах. В августе 1914 г. они, как правило, говорили о том, что для боевых действий не было никаких причин, называя их бессмысленными. Это подтверждает анализ прессы. В большинстве провинциальных и весомой части центральных газет война была фоном для внутриамериканских проблем. По-настоящему близость и опасность войны страна ощутила лишь после затопления «Лузитании». На тот момент численность американских регулярной армии и Национальной гвардии не превосходила бель-гийскую армию в начале войны и была в разы меньше войск на За-падном фронте. Тем сильнее была (пока разрозненная) военная про-паганда. Именно о ней немецкий посол в Вашингтоне Иоганн Генрих фон Берншторф телеграфировал на Вильгельмштрассе: «В амери-канском характере соседствуют две противоположных черты. Не-возможно узнать спокойного и расчетливого бизнесмена, когда он находится в возбуждении, то есть, когда он находится во власти, как говорят здесь, “эмоций”. В подобные моменты его можно сравнить с истеричной женщиной, с которой бесполезно говорить». Господ-ствовавшее с «эмоциональностью» непонимание европейских отно-шений вело к тому, что и рядовые, и высокопоставленные американ-цы без какой-либо критики воспринимали английскую трактовку причин и хода боевых действий. Вместе с тем они чрезвычайно скеп-тически относились к любым словам, исходящим от противополож-ной стороны конфликта.
Ведущие периодические издания США «Нью-Йорк геральд трибьюн», «Нью-Йорк дейли ньюс», «Чикаго дейли трибьюн», «Уолл-стрит джорнал», «Вашингтон геральд трибьюн», «Милуоки джорнал», «Питтсбург пресс», «Вашингтон пост» в начале августа 1914 г. постоянно информировали своих читателей о ситуации в Ев-ропе, публиковали данные по соотношению сил сторон, сводки о сражениях.
Важно отметить, что наиболее политически активными с пер-вых дней войны были американские диаспоры, представленные во-юющими странами. В последней четверти XIX в. в США выехало около 1,5 млн высококвалифицированных немецких рабочих. Их по-томки – инженеры и профессора – положительно зарекомендовали себя лояльным характером и высокой организованностью. Ущерб от их действий, если бы имел место организованный саботаж, был бы велик. Летом 1914 г. по стране прокатилась волна националистиче-ских и сепаратистских манифестаций: польские и еврейские эмигран-ты желали поражения России, а ирландские – Великобритании; англо-саксонское население, испытывая пробританские симпатии, все же не спешило помогать делом. Страна оказалась расколотой. По мнению некоторых историков, чтобы сохранить единство многона-циональных Соединенных Штатов, 4 августа 1914 г. Вильсон по-спешил заявить о нейтралитете страны и подтвердить свою репута-цию пацифиста в ходе президентской кампании 1916 г.
Хотя в начале 1917 г. американцы уже лучше разбирались в ев-ропейских делах и симпатизировали Антанте, они все же не спешили вступать в войну. По стране прошел ряд выступлений пацифистов. 18 февраля в чикагском Колизее собрался 10-тысячный митинг. Присутствующие с негодованием потребовали от своего конгресс-мена назвать имена «изменников» в Капитолии, толкающих их стра-ну к войне. 2 апреля, когда Вильсон выдвинул на голосование в Кон-грессе вопрос о вступлении в войну, 1 500 пацифистов устроили пи-кет у стен парламента. Обстановка в Вашингтоне накалялась также и усилиями извне. После начала Первой мировой войны в Вашингтоне развернулась дипломатическая борьба вокруг вопроса о нейтралите-те США. Вхождение последних в вооруженный конфликт на стороне Антанты делало поражение Четверного союза лишь вопросом вре-мени. Поэтому военный атташе немецкого посольства капитан Франц фон Папен предупреждал свое руководство в Берлине: «Если вы не преуспеете в том, чтобы уберечь Соединенные Штаты от вступления в коалицию наших противников, вы проиграете войну; в этом можно не сомневаться. Колоссальные материальные и моральные ресурсы, которыми располагают Соединенные Штаты, совершенно недооце-нены, и я уверен, что общественное мнение сильно отличается от то-го, каким его наблюдали в недавнем прошлом». В развернувшейся «войне за умы и сердца» американцев Великобританию представлял известный писатель канадского происхождения Жильбер Паркер, а Германию – Бернгард Дернбург. Их положение изначально было не-равным. Если за первым была репутация и связи, то за вторым – ан-глийские обвинения в нарушении его страной норм международного права. Помимо того, на стороне Антанты «были все преимущества в средствах коммуникации и… преимущество в изобретательности». Жильбер Паркер ежедневно рассылал около трехсот бюллетеней с материалами британской пропаганды американским газетам, органи-зовывались поездки и встречи с общественностью. В то же время (по мнению американских контрпропагандистов) немецкая спецпропага-да имела гарантированную аудиторию около 8 млн человек из 105-миллионного населения Соединенных Штатов: именно столько было в стране выходцев из Германии и их детей.
Более того, Альфред Хамсуорт (бывший руководитель британ-ского пропагандистского ведомства Веллингтон Хаус) имел возмож-ность напрямую обратиться к американской публике в ходе путеше-ствия по стране в качестве главы английской военной миссии летом 1917 г.1 Количество пропагандистских материалов, предназначен-ных для США, неуклонно возрастало: с двухсот наименований в 1916 г. до четырехсот – в 1917 г. «Британская пропагандистская ор-ганизация действовала с такой интенсивностью, что ее враги едва имели возможность выступать. Она имела перед ними то громадное преимущество, что у нее была общность языка, она имела доступ в университеты и в другие педагогические заведения». Изначально в более худших условиях, чем английская, находилась немецкая спе-циальная пропаганда на США. Причина тому – испорченные ранее имперским руководством отношения между двумя странами. Если Белый дом с осторожностью «открывал для себя» клубок европей-ских противоречий, то кайзеровское руководство было ориентиро-вано на силовое разрешение любых противоречий. Отсюда понятно, почему Берлин стремился играть активную роль в отношениях с Вашингтоном, а порой и говорить от его имени в Латинской Амери-ке, время от времени предлагая североамериканской республике в качестве компенсации «подарки» (например, очевидно, по аналогии со статуей Свободы, монумент Фридриху II).
Очевидно, что подобное положение не устраивало США. Более того, конфронтация с Германией вынуждала искать других европей-ских союзников. Например, Великобританию – страну общих языка и представлений о правах гражданина. Сближение Вашингтона с Лондоном началось с «самоанского кризиса», который разразился в 1889 г. Как отмечают современные исследователи, «именно в по-следней стадии “самоанского кризиса” начали формироваться осно-вы новой европейской политики США» – союз с «владычицей мо-рей». Кайзеровское руководство же с конца XIX в. и до объявления войны США не понимало американской дипломатии. Даже времен-ное сближение интересов двух «новичков» на международной арене было обречено на провал из-за стремления Вильгельма II внести рас-кол в американо-английский диалог. Примером может служить рус-ско-японская война 1904–1905 гг. После того, как «страна восходя-щего Солнца» к началу 1905 г. добилась решающих успехов, все державы, имеющие интересы в Китае (в том числе Британская импе-рия и Соединенные Штаты), стремились ускорить мирные перегово-ры. Единственным, кто ратовал за продолжение боевых действий и, соответственно, усиление Токио, был Берлин, который всячески разжигал американо-японские противоречия, стремясь занять роль арбитра. Пришедший к власти в 1908 г. кабинет У. Тафта объявил о неприятии активной внешней политики, что только усилило «сило-вой аргумент» Берлина в общении с Белым домом.
Немаловажный факт: вплоть до начала Первой мировой войны торговый флот США был ничтожно мал, и для трансатлантических перевозок американцы нанимали английские суда. Таким образом, к началу Первой мировой войны американо-германские отношения имели противоположные векторы развития из-за стремления Берли-на играть роль «старшего брата» Вашингтона. Данная негативная тенденция в дальнейшем только усилилась, что отнюдь не способ-ствовало успехам немецкой пропаганды в Соединенных Штатах.
Вскоре после начала Первой мировой войны для помощи в ор-ганизации пронемецкой пропаганды из Берлина туда прибыл про-фессор филологии и американист Карл Оскар Бертлинг. Но незадол-го до вступления Соединенных Штатов в войну он был арестован и интернирован. Согласно найденным в его квартире документам, он получал деньги от посольства для организации пропаганды из США на страны Латинской Америки и Китай. Отметим также художе-ственные киноленты, снятые в Германии и Австрии по инициативе посла Берншторфа.
Однако наиболее успешной была пропагандистская деятель-ность министра финансов и вице-канцлера Германии Бернгарда Дернбурга (1865–1937). Будучи интернированным английскими во-еннослужащими с парохода и таким образом став незваным гостем Нью-Йорка, он стал центром немецкой специальной пропаганды в США. Дернбург обладал умением ясно доводить до широких масс такие сложные вопросы, как причины начала Первой мировой войны или затопление «Лузитании». Его статьи нередко публиковались в нью-йоркских газетах по соседству с материалами пропагандистов Антанты.
Поскольку официальные контакты с посольством могли поме-шать его деятельности, Дернбург вместе с фон Папеном и военно-морским атташе К. Бой-Эдом создали полуофициальный «Централь-ный офис заграничной службы», где обменивались инструкциями, получаемыми из Берлина, и разрабатывали планы борьбы с Антантой на американском информационном поле от имени «Немецкой ин-формационной службы». В редакции последней, согласно сведениям американской военной разведки, работал 31 человек. Ограниченная в своих возможностях, «Немецкая информационная служба», тем не менее, издавала ежедневные бюллетени с переводами статей некото-рых германских газет, а также комментариями к событиям и интер-вью с туристами, вернувшимися из Европы. Мозговым центром и ав-тором большинства оригинальных материалов «Немецкой информа-ционной службы» был Бернгард Дернбург, который также активно общался с американскими и немецкими кругами в НьюЙорке и за его пределами. Информацию о боевых действиях с немецкой стороны за океаном представляло весьма ограниченное число газет (прежде все-го, ежедневная «Нью-Йорк Штатцайтунг» и еженедельная «Фатер-ланд»)1, доверие к которым со стороны американской публики было очень слабым.
В состав «Немецкой информационной службы» (кроме Дерн-бурга) входили заграничный корреспондент информангентства «Гамбург – Америка» М.Б. Клауссен и бывший переводчик немецко-го генерального консульства в Йокогаме Александр Фюр, имевший опыт общения с прессой и разбиравшийся во внутренних проблемах США. По вопросам пропаганды консультации предоставляли также Геррен Альберт, Мейер Герхард и некоторые бизнесмены, чьи встречи происходили один-два раза в месяц. В 1915 г. (по инициати-ве Дернбурга) к сотрудничеству был привлечен Уильям Байяр Гейл, известный в США публицист и участник предвыборной кампании Вудро Вильсона. Им активно помогали несколько молодых журна-листов немецкого происхождения в Соединенных Штатах, а также некоторые дипломаты в Японии.
Распространение брошюр среди центральных и провинциаль-ных газет было задачей Клауссена. В 1915 г. Уильям Гейл написал книгу «Американские права и претензии Британии на моря», которая вызвала у американцев негодование английской блокадой Германии. Эффект был настолько сильным, что от ее отреклось правительство, а изгнанный из страны автор после войны был вынужден жить в Ев-ропе.
19 августа 1914 г. Германия согласилась с американским пред-ложением придерживаться Лондонской декларации о неприменении каких-либо военных действий по отношению к мирному населению воюющих стран. В то же время Великобритания отказалась подпи-сать этот документ и своим правительственным декретом от 20 авгу-ста 1914 г. фактически установила голодную блокаду Германии, представив себе самостоятельно решать, какое морское судно нару-шает блокаду, а какое – нет. Объяснения, что все меры направлены лишь против немецкого правительства, взявшего на себя контроль над продуктами питания, а не против мирного населения, не выдер-живали критики, ибо подобный контроль был введен лишь с 1915 г., в ответ на британскую голодную блокаду Германии. Бесспорно, по-добные действия представляли собой грубейшее нарушение между-народного права (например, Лондонской декларации) и прав челове-ка.
Однако в американских средствах массовой информации война освещалась с точностью до наоборот. В период нейтралитета она приняла однозначно проанглийскую позицию, публикуя данные только британского министерства информации и его французских коллег. Под англофранцузским давлением, которое отмечают даже американские исследователи [36, p. 7], в прессе Соединенных Шта-тов с первых дней августа 1914 г. рисовался исключительно отрица-тельный образ Германии, подпитываемый негативным описанием кайзеровского режима и шпионскоподрывных действий немецких дипломатов, которых обвиняли в следующем:
• помощь в снабжении немецких военно-морских сил углем и продовольствием в портах Латинской Америки;
• подделка паспортов для переправки немецких резер-вистов из Соединенных Штатов на родину;
• подготовка диверсий в портах Канады немцами, ко-торые должны были добраться туда с оружием на моторных лодках по Великим Озерам;
• террористические акты на территории Соединенных Штатов и Канады, включая в себя пожары на американских су-дах зимой 1917-18 гг., а также организации саботажа на пред-приятиях, выполняющих военные заказы Антанты;
• поддержка сепаратистских, военизированных и иных движений, угрожавших странам Антанты (заговоры с индий-скими, ирландскими и мексиканскими националистами, а также негритянского движения в США).
Однако большинство из этих происшествий вряд ли можно свя-зать с именами работников немецкого посольства.
В репортажах о боевых действиях говорилось только о пора-жениях рейхсвера, о преступлениях немецких солдат в Бельгии и Франции. Когда американский историк Альберт Беверидж впервые увидел немецкие пресс-релизы, он был поражен: «Германские ново-сти очень сильно отличаются от английской и французской их вер-сии. Боюсь, что американцы очень плохо представляют себе, что происходит на самом деле» [цит. по: 44, p. 159]. Эти слова были произнесены в первые месяцы войны, когда бельгийские и француз-ские крепости сдавались одна за другой, а американская пресса вслед за Парижем и Лондоном говорила о крахе немецких вооруженных сил. Несмотря на это, американские репортеры выигрывали у своих политиков и европейских коллег тем, что не «приписывали» немец-ким дипломатам слов, которые те никогда не произносили. Среди факторов, которые помогли Лондону и Парижу завоевать пристра-стия американцев, можно назвать следующее.
1) Непонимание Германией национальной психологии Соединенных Штатов, которое отражалось как на качестве пропагандистских материалов, так и на финансировании соот-ветствующей деятельности за рубежом. Непонимание Берли-ном «интересной смеси политической смекалки, деловой хват-ки, настойчивого характера и сентиментальности», составляв-ших ядро американского характера, что вызывало существен-ные пробелы в немецкой спецпропаганде на США. Она к тому же не имела общего руководства в Берлине и отставала от аги-тации союзников по Антанте. Немецкое руководство долгое время не представляло вероятность присоединения к Антанте добровольно изолировавших себя от остального мира Соеди-ненных Штатов. Примером может служить следующий факт. В начале конфликта Великобритания перерезала немецкий теле-графный кабель на дне Атлантического океана. В ответ на предложение Берншторфа создать новую телеграфную линию для передачи в Вашингтон немецких новостей с Вильгель-мштрассе пришел отказ, мотивировавшийся дороговизной.
2) Идейно-языковая близость американской и европей-ских демократий, что предопределило преимущественное место последних.
3) Большое количество английских военных заказов (треть от общего объема) американским предприятий, что объ-яснялось общностью взглядов и симпатий влиятельных биз-несменов и политиков двух стран.
4) Искусство англо-французских агитаторов, их знание и пристальное внимание к динамике американского обществен-ного мнения. Несмотря на возникшее невыгодное положение, немецкое руководство все же пыталось привлечь симпатии Со-единенных Штатов. Кабинет Т. фон Бетмана-Гольвега, всесто-ронне занятый войной и снабжением, слишком мало использо-вал в целях агитации нарушения международного права своими противниками. Слабый протест от 10 октября 1914 г. о том, что Великобритания не имеет права своевольно определять, какое судно, идущее в Германию, везет военные грузы, не достиг це-ли. 29 октября, в следующем правительственном декрете, Лон-дон вновь подтвердил все вышеупомянутые меры. Таким обра-зом, Германия начала проигрывать информационную войну Британии. Положение усугублялось неумелыми действиями немецких дипломатов, спешивших парализовать производство заказов Антанты на американских военных заводах (не только загрузив их мощности немецкими заказами1, но также сабота-жем). Вследствие подобных скандалов из Вашингтона был вы-слан австро-венгерский посол доктор Думба, а из Бразилии – граф Люксбург, предложение которого затопить транспортное судно с продовольствием для Антанты стало известно властям США.
Несмотря на объявление послов персонами нон грата и актив-ность немецких военно-морских сил в Латинской Америке, вильсо-новская администрация со своей стороны предпочитала поддержи-вать отношения со всеми воюющими державами. В ответ на объяв-ление Берлином подводной войны из Вашингтона 22 февраля 1915 г. последовала нота с предложением впредь вести подводную войну по призовому праву1 и взамен этого снять запрет на ввоз продоволь-ствия и предметов первой необходимости в Германию. Последняя приняла предложения, но Лондон отклонил.
Единственным для Германии способом предотвратить поставку американских грузов своим противникам стало расширение подвод-ной войны на американские корабли. Потопление немецкими под-лодками в 1915 г. «Сассекса» и особенно – лайнера «Лузитания» с представителями американской экономической элиты – вызвало энергичные протесты США и поставило две страны на грань войны. Однако следует заметить, что германский посол Берншторф задолго до выхода «Лузитании» из гавани Нью-Йорка через газеты преду-преждал пассажиров об опасности подобного морского путеше-ствия, к тому же в списках кригсмарине корабль числился как вспо-могательный крейсер Адмиралтейства. На его борту одновременно с двумя тысячами пассажиров перевозился груз военного снаряжения и взрывчатых веществ. Предупреждение Берншторфа было воспри-нято как угроза, поэтому вскоре последовала нота от 15 мая. В ней были заявлены протест, также требования возместить убытки и га-рантировать неповторение таковых случаев в будущем. Немецкий посол, учитывая серьезность положения, был вынужден нарушить инструкции и в устных переговорах согласился на возмещение убыт-ков и принес официальные извинения. Берлин, пытаясь пресечь снабжение своих противников из-за океана, впредь действовал не только «пряником», но и «кнутом». Так, нотой от 31 января 1917 г. Вашингтон уведомлялся о начале неограниченной подводной войны, далее в том же документе содержались мирные предложения.
Столь же двусмысленными были шаги ближайших советников президента. Как известно, Вудро Вильсон выиграл президентские выборы 1915 г. с изоляционистскими лозунгами. Однако уже в апре-ле 1916 г. его окружение приступило к рассмотрению вариантов участия в войне. Поэтому, из опасения толкнуть США в ряды про-тивников, Германия ослабила подводную войну. Между тем в самой Америке сторонники вовлечения в войну возлагали на действия гер-манских подводных лодок главные свои надежды. В 1915 и 1916 гг. Сенат дважды провалил законопроект, запрещавший американцам плавать на судах воющих держав. Американский посол в Лондоне Уолтер Пейдж писал полковнику Хаузу, ближайшему советнику Вильсона: «Кажется странным, но единственным разрешением во-проса явилось бы новое оскорбление вроде „Лузитании”, которое вынудило бы нас вступить в войну». Того же мнения осенью 1915 г. придерживался и его адреса.
Все же поводом для вступления в войну стала так называемая «телеграмма Циммермана». В конце 1916 г. министр иностранных дел Германии А. Циммерман разработал план вовлечения Мексики в войну в случае вступления в нее США. В январе 1917 г. телеграмма с изложением деталей этого плана была направлена графу Бернштор-фу в Вашингтон2. Он извещался, что Германия начнет повсеместную подводную войну против судов Антанты. Однако немецкие подвод-ники должны будут не затоплять американские суда, чтобы у США не было повода нарушить свой нейтралитет. Но если Соединенные Штаты вступят в войну, то посол Германии в Мексике побудит ру-ководство страны начать военные действия против США на стороне Четверного союза. Германия в случае своей победы гарантировала после войны передать Мексике штаты Техас и Аризону, ранее аннек-сированные Соединенными Штатами.
Телеграмма была перехвачена и расшифрована британскими криптографами, а затем опубликована в американской печати, вызвав бурное негодование. 3 марта 1917 г. Вудро Вильсон поставил перед Конгрессом вопрос об объявлении войны Германии. Преодолев со-противление прогрессистов со Среднего Запада, 6 апреля 1917 г. Конгресс США объявил войну Германии. Соединенные Штаты неза-медлительно расширили масштабы экономической и военно-морской помощи союзникам и начали подготовку экспедиционного корпуса для вступления в боевые действия на Западном фронте. 10 мая 1917 г. генерал Джон Першинг был назначен главнокомандую-щим и энергично принялся за организацию вооруженных сил.
Бурная деятельность Першинга по подготовке экспедиционно-го корпуса для вступления в боевые действия на Западном фронте резко контрастировала с настроениями американцев. Американское общество, и это показали результаты президентских выборов 1916 г., находилось под сильным влиянием изоляционистов. Как бы то ни было, разброд в настроениях американцев имел самые серьезные по-следствия. Вследствие его была сорвана кампания по набору добро-вольцев: романтика «опасного приключения» и мемуары ветеранов испано-американской войны привели на сборные пункты лишь 73 тыс. человек. Чтобы «пробудить» сограждан, Вудро Вильсону при-шлось отступить от демократических принципов. Через Конгресс были проведены законы о всеобщей воинской обязанности, шпиона-же (1917) и мятеже (1918), направленные на подавление антибритан-ских, пацифистских и пронемецких настроений.
Страна напоминала бурлящий котел. Не могло быть и речи о том, чтобы вести войну, имея такой тыл. Чтобы убедить американцев сражаться в Европе и сплотить народ в едином «интервенционист-ском» порыве, 13 апреля 1917 г. был создан Комитет общественной информации. По имени председателя Джорджа Крила, бывшего ре-дактора и советника Вудро Вильсона по связям с общественностью [18, p. 220–231], он вскоре получил название «комитет Крила». Це-лями его пропаганды на американцев, как отмечали исследователи, были:
• мобилизация боевого духа американцев против вра-га;
• сохранение дружеских чувств по отношению к союз-никам;
• сохранение хороших отношений и, по возможности, способствование кооперации с нейтральными странами.
Главной же задачей «комитета Крила» было объединить раско-ловшуюся по национальным диаспорам и политическим пристрасти-ям страну посредством благоприятного и яркого изображения ре-альных фактов, а также способствовать продвижению образа США за рубежом и деморализовать страны Четверного союза. Комитет, в который входили специалисты по рекламе, публицисты, художники и университетские интеллектуалы, выпускал статьи, пресс-релизы, фильмы, создавал рекламные сюжеты в кино, радио и прессе, снаб-жал материалами ораторов-добровольцев для пропаганды военного участия по всей стране. Материалы Комитета распространялись сре-ди работников различных профессий и национальностей, женщин, молодежи, фермеров и сельскохозяйственных рабочих, а также им-мигрантов. Годичная подписка на такие бюллетени была доступной широким слоям населения, т.к. ее цена составляла всего 5 долларов.
Целью Комитета общественной информации была «пропаганда не так, как ее понимают немцы, а пропаганда в истинном смысле это-го слова, то есть пропаганда убеждений». Предполагалось, что ее распространение будет вестись методами, аналогичными рекламе. На первой же пресс-конференции после назначения Джордж Крил лич-но заявил, что его комитет не будет заниматься цензурой, но будет демонстрировать стране и миру идеализм американских целей в войне (достижение мира, свободы и правосудия для всех людей).
За два года своего существования, Комитет создал двадцать бюро (по средствам пропаганды: кино, пресса, плакаты и т.д.) для работы на территории США и за их пределами. Примечательно, что в большинстве выступлений и публикаций, где бывшие члены «ко-митета Крила» говорят о своей прежней работе, они предпочитают называть свою деятельность рекламой, а не пропагандой. Они умал-чивают о взаимодействии с англо-французскими органами спец-пропаганды, хотя очевидно заимствование сюжетов из материалов последней. Именно под их давлением Комитет вскоре стал занимать-ся «черной пропагандой», изображавшей немцев порождением зла. Основой стала откровенная ложь из «Белой книги» историка и поли-тика Джеймса Брайса: о немецких солдатах, нанизывающих детей на штыки, о монополиях, производящих мыло из тел военнослужащих, погибших на фронте, о бельгийских детях, которым были отрублены руки.
Поскольку к моменту своего создания «Комитет Крила» не имел теоретически разработанных методов ведения пропаганды, очень важным здесь было английское влияние. Помимо дезинфор-мации (также о колоссальных потерях Четверного союза), американ-ские коллеги заимствовали у Веллингтон Хауса идею о необходимо-сти привлечения к государственной пропаганде широкого круга ин-теллигенции. При этом американские пропагандисты вслед за их ев-ропейскими коллегами разводили по разные стороны немецкий народ и его руководство. Как заявил Вудро Вильсон: «У нас нет иных чувств к немецкому народу, кроме симпатии и дружбы. Они были вовлечены в войну по вине своих правителей».
Взаимодействие с высшей и средней школой осуществляло бюро по взаимодействию с гражданскими и образовательными учреждениями Комитета общественной информации, которым руко-водил профессор истории из университета Миннесоты Гай Стентон Форд. По его инициативе с педагогами из университетов США были проведены 10 круглых столов на темы: «Завоевание и культура», «Как война пришла в Америку». Их материалы были переработаны, опубликованы в виде брошюр тиражом более 100 тыс. экземпляров для школьных лекций о причинах и ходе войны, а также для распро-странения в вузах – более 35 млн. Необходимость такой формы ра-боты объясняется тем, что американское общество, в том числе по-литическая элита, накануне войны (как отмечают и современные ис-следователи) было «неправильно информировано».
Еженедельно граждане США по адресной рассылке получали 20 млн экземпляров газет и иного вида литературы. Среди их статей была «Исповедь Германии», которая была опубликована отдельной брошюрой. Она включала в себя воспоминания бывшего директора оружейного завода Круппа доктора Малона и двух послов: амери-канского в Берлине – Лиховского и немецкого в Лондоне – фон Яго-ва. Их высказывания доказывали тезис о виновности Германии в раз-вязывании Первой мировой войны с целью завоевания себе «места под солнцем». Под свой личный контроль Д. Крил взял издание но-востей в правительственном «Официальном бюллетене» тиражом в 100 тыс. экземпляров. В среднем, до 873 газет (включая все цен-тральные) должны были публиковать информацию пресс-бюро Ко-митета общественной информации.
К пропагандистской кампании присоединился Голливуд. Отра-жая растерянность и американского общества, Томас Инс в 1916 г. снял пацифистскую киноленту «Цивилизация», которая бесследно «утонула» в море откровенно милитаристских картин. Последние прошли несколько этапов в развитии своих сюжетов. Так, в период нейтралитета «проявилась» мысль о том, что максимальная военная готовность – лучшая гарантия мира для США. Такими были создан-ные на средства оружейного треста Максима художественные филь-мы «Беззащитная Америка» и снятые в 1915 г. кинокомпанией Уиль-яма Рэндольфа Хёрста («Отечество», прославлявшая оружейные за-воды Дюпонов, и «История величайшей мировой войны»). После вступления в войну были созданы пропагандистские киноленты са-мых разных жанров: еженедельные хроники («Официальное военное обозрение»), документальные («Крестоносцы Першинга») и художе-ственные фильмы («В когтях гуннов», «Прусские невежи», «Кайзер – чудовище из Берлина», «В ад вместе с кайзером» и др.), которые были показаны даже в самых дальних уголках страны. Основными темами были подвиги и нерушимость франко-англо-американских союзнических отношений, рассказывалось о злодеяниях противни-ков. Немцы в них изображались бесчеловечными варварами, кото-рые насилуют и убивают медсестер1 и монахинь, калечат детей, рас-стреливают взрослое мужское население. Немецкое уководство было представлено психически больными людьми, заигравшимися в сол-датики, а кайзер – неадекватным человеком, разбойником и порож-дением ада, использующим смертоносные достижения прогресса для того, чтобы ввергнуть мир в новые «темные века». В отличие от них бельгийские и англо-французские солдаты были доблестными, почти эпическими героями. Причем, как отмечают некоторые исследовате-ли, коммерческие картины были зачастую более идеологизирован-ными, чем созданные по заказу Комитета общественной информации, поскольку целью последних было способствовать повышению мо-рально-боевого духа призывников, информировать и просвещать граждан. Несмотря на очевидность неглубоких сюжетов и стерео-типность персонажей, картины пользовались успехом у публики: общий кассовый сбор от показа пропагандистских кинолент в США составил 878 215 долларов.
Но самым эффективным средством была устная пропаганда Комитета, проводники которой выступали на улицах и площадях, рассказывая о войне в пользу Антанты. Идея организовать ораторов для широкомасштабной агитации принадлежит председателю Чикаг-ского промышленного клуба Дональду Раерсону, которого поддер-жал сенатор М. Маккормик, рассказавший о начинании чикагских ак-тивистов Вудро Вильсону. Вскоре сеть лекторов накрыла всю стра-ну. Получая бюллетени с целевыми указаниями, они выступали в школах, церквях и клубах с четырехминутными докладами о ситуа-ции на фронте и усилиях администрации Вильсона. Если в апреле 1917 г. число таких ораторов составляло 75 тыс., то в конце войны их было уже около 400 тыс. человек. Работавшие в 5 200 графствах, они произвели 755 190 выступлений, аудитория которых превысила 315 млн человек. Таким образом, каждый американец за два года услышал более трех их выступлений.
Работу лекторов дополняли плакаты бюро наглядной изобра-зительности, созданные под руководством одной из наиболее из-вестных художниц своего времени Даны Гибсон. Ее подчиненный Джеймс Монгомери Флэгг стал автором самого знаменитого образа «дяди Сэма», который был создан в плакате, призывавшем добро-вольцев записываться на поля сражений Первой мировой войны. Те-мами других плакатов становились беззащитные перед немецкими штыками матери и дети, жертвы немецких подлодок, а также добро-вольцы (военные и служащие различных вспомогательных подраз-делений). Общее количество плакатов, созданных художниками Ко-митета, составило 1438 экземпляров. Аналогичного содержания ли-стовки «Комитета Крила» призывали граждан быть бдительными из-за немецких диверсантов.
Совместно с художниками работал отдел мультипликации, ко-торый выпускал еженедельный «Бюллетень» с рекомендациями сце-наристам о сюжетах: дети, помогающие своим родителям на фермах (в первом номере); просьба отдавать объедки домашнему скоту (во втором номере); призыв женщинам заменить на работе ушедших на фронт мужчин (в третьем номере); просьба экономить уголь и огра-ничить потребление сахара тремя фунтами на одного человека еже-месячно (в четвертом номере); призыв женщинам записываться в медсестры (в пятом номере) и мысль о том, что, хотя война закончи-лась, но американцы не вернутся домой, пока не будут восстановле-ны Франция и Бельгия (в последнем, двадцать третьем номере). Для тех, кто хотел помочь военным приготовлениям страны, было созда-но справочно-информационная служба. За два года она приняла 86 тыс. обращений.
20 января 1918 г. Вудро Вильсон подписал указ о создании бюро рекламы в рамках Комитета общественной информации. Его задачей являлось помещение в периодике платных объявлений о не-обходимой помощи для фронта. Информацию об успехах вильсо-новской администрации на фронте и в тылу, о кампаниях по продаже военных займов размещалась в формате обычной рекламы в иллю-стрированных журналах, дело вой прессе и изданиях для фермеров – всего более восьмисот наименований, для чего из государственного бюджета только в 1918 г. было выделено около 2 млн долларов. О масштабе рекламных акций бюро говорят следующие данные. Для рекламы только третьего «Займа свободы» (подписка была открыта 6 апреля 1918 г.) было потрачено более 53,5 тыс. долларов за ре-кламные места в 177 наименованиях периодики с охватом около 16 млн читателей. В кампанию по сбору средств для американского Красного Креста было потрачено около 177,4 тыс. долларов на ре-кламу в 540 изданиях с общим тиражом более 60,6 млн экземпляров. С помощью Джозефа Хитингера из министерства обороны были ор-ганизованы выставки, чтобы показать американцам «европейскую войну». Хитингер собрал винтовки всех видов, ручные гранаты, про-тивогазные маски, глубинные бомбы, мины и сотни других вещей для того, чтобы показать людям, как тратятся их налоги. «Наша за-дача – работать, чтобы вызвать энтузиазм и бороться с пессимиз-мом», – говорил он. Первая такая экспозиция состоялась в Чикаго. После открытия посетителей было мало, однако после личного вме-шательства Крила ее посетило 2 млн человек. Сумма пожертвований, оставленных посетителями всех двадцати выставок, приближалась к 1,5 млн долларов.
Кампанией по агитации неанглоговорящих американцев руко-водил заместитель председателя Комитета общественной информа-ции Карл Роберт Бьор (1886–1957). Бывший редактор «Ватерлоо Таймс-Трибьюн», он был человеком, который не зажжет пороха сам, но заставит других сделать это. Приглашенный в «комитет Крила» по ходатайству бывшего редактора журнала «Космополитан» Эдга-ра Сиссона, он хорошо знал новейшие работы в психологии. В шко-ле права Колумбийского университета он познакомился с системой Монтессори, а также с разработками психологии групп, затем при-обрел опыт совместных с Уильямом Херстом агрессивных реклам-ных кампаний на страницах упомянутого издания. Под руковод-ством Бьора для немецких эмигрантов и их детей были выпущены «листки лояльности». В них, помимо прочих, содержались статьи «Прусская система» и «Добрые слова рожденным за границей». Их авторы разделяли кайзеровскую Германию и немцев, рожденных в США. Как показатель итогов деятельности пропаганды на не англо-говорящих американцев можно рассматривать следующий факт – в число отправленных в Европу войск вступило 70 тыс. неанглогово-рящих американских добровольцев.
Одновременно с деятельностью «комитета Крила» в Соединен-ных Штатах проводилась широкомасштабная кампания по организа-ции госу дарственного «Займа свободы», возглавляемая Ги Эмерсо-ном. Огромные усилия для мобилизации населения на сбор и кон-сервирование продуктов питания прилагало министерство продо-вольствия. Стоит также отметить некоторые элементы цензуры, ко-торые возникли в связи с контрпропагандистской деятельностью за-местителя председателя Комитета общественной информации Харви О’Хиггинсса и Центральной палаты сертификации кино, а также принятием закона «О шпионаже» 15 июня 1917 г., что вызвало ши-рокую дискуссию в американском обществе и Конгрессе. Непра-вильное толкование деятельности Комитета было настолько распро-страненным, что в течение нескольких недель лета 1918 г. штаб-квартира Комитета была наводнена просьбами авторов отрецензиро-вать их статьи и книги перед публикацией.
30 июня 1919 г., в связи с окончанием Первой мировой войны, Комитет был распущен. Несмотря на краткий срок, итоги его дея-тельности впечатляют. За 1918–1919 гг. Комитет получил более 9,5 млн долларов государственных ассигнований, из которых 5,6 млн поступило из президентского Национального фонда защиты и обо-роны, 1,25 млн – прямое финансирование из Конгресса. В результате использования этих средств, а также в силу законопослушности аме-риканских граждан, пацифистские и подчас настроенные против Ан-танты Соединенные Штаты уже 5 июня 1917 г. дали 9,6 млн призыв-ников, из которых более полумиллиона отправились на фронт. При этом общая численность Американского экспедиционного корпуса в Европе к концу войны превысила 4 млн. 791 тыс. человек (из них 2,8 млн было призвано по закону о всеобщей воинской повинности). Во время второй призывной кампании (12 сентября 1918 г.) было заре-гистрировано 13,2 млн призывников. Протестное движение не имело большого размаха и свелось к разрозненным акциям: пацифистский митинг 600 шахтеров в Миннесоте, манифестация сельскохозяй-ственных рабочих в Оклахоме (арестовано 460 человек), а также уклонение от несения воинской обязанности (340 тыс. человек). Под воздействием государственной пропаганды с весны до конца 1917 г. число владельцев госзайма выросло с 350 тыс. до 10 млн человек.
Если в начале войны Красный Крест США насчитывал в своих рядах около полумиллиона членов, а фонды составляли 200 тыс. долларов, то к концу войны в нем уже состояло 20 млн человек, а поступления возросли до 400 млн долларов [7]. И это неудивитель-но, ведь «следы «бомбардировки» окружали людей со всех сторон: в рекламе, новостях, речах добровольцев, плакатах, школах, театрах. Военные флаги были вывешены на миллионах американских домов. Война и ее идеалы постоянно доводились до глаз и ушей населения» [24, p. iv]. Выйдя из дома, каждый американец попадал в водоворот военной агитации: в почтовом ящике обязательно находилось какое-либо печатное издание «комитета Крила» или его реклама в газете, проходя по увешанной флагами улице, он обязательно слышал не-скольких ораторов и радиопередачи, на работе получал новую про-пагандистскую брошюру, в кинотеатре смотрел разрекламированный фильм о злодеяниях немцев и героизме Антанты, а вернувшись до-мой, подвергался «обработке» детьми, посмотревшими патриотиче-ские мультфильмы.
К середине 1918 г. Америку накрыл «патриотический смерч». Однако самое главное – был сделан решающий шаг к тому, чтобы американское сознание перестало быть провинциальным, отразив возросший статус страны как одной из ведущих мировых держав. С деятельностью Комитета общественной информации связано появ-ление государственного аппарата американской пропаганды. Его со-здание стало во многом результатом «экономического втягивания» Соединенных Штатов в войну, которым (без сопротивления Белого дома) занимались обе противоборствующие стороны, а также специ-альной пропаганды. Как утверждают некоторые исследователи, именно британская пропагандистская кампания против американско-го нейтралитета, рисовавшая войну борьбой добра (Антанта) и зла (Тройственный союз), стала во многом причиной вступления Соеди-ненных Штатов в Первую мировую войну. Последнее было пред-определено как идейным родством демократических моделей обеих стран, так и военными заказами.
Очень велико было воздействие на американскую аудиторию кинолент, снятых Голливудом совместно с Комитетом общественной информации. Здесь очень ярко видна перемена в тематике: от «пери-ода готовности» до откровенно антигерманских фильмов, которые стали появляться с середины 1917 г. Их действие многократно уси-ливалось выступлениями добровольных ораторов, а также листов-ками и плакатами, в которых обыгрывались основные стереотипы американского общественного сознания. Комитет общественной ин-формации с первых своих дней шел в русле идей, неоднократно по-вторенных англо-французской пропагандой:
1) враг несет угрозу нашей жизни;
2) противник нарушает моральные и правовые нормы;
3) мы ведем оборонительную войну;
4) мы защищаем, в первую очередь, союзников, а затем – себя;
5) мы воюем не столько за свои интересы, сколько за восста-новление нравственности;
6) враг обязательно будет сокрушен.
Некоторые авторы выделяют следующие цели пропагандист-ской кампании «комитета Крила»:
1) мобилизовать общественное сознание и формировать резко негативный образ врага;
2) доказать правоту действий Антанты;
3) культивировать дух дружбы с союзниками;
4) показать, что нейтральные страны – это также потенциаль-ные союзники Америки.
Основными средствами пропаганды в США на данном периоде являлись листовки и четырехминутные лекции на площадях, в шко-лах и церквях. Тем самым возродилась традиция устной агитации времен войны за независимость. Война также оказала существенное влияние на экономику США, вызвав рост объемов производства в основополагающих отраслях. Но это также спровоцировало с октяб-ря 1914 г. по март 1915 г. кризис перепроизводства, вызвав значи-тельное сокращение добычи угля, производства металлов, тканей и иного сырья. Показатели промышленного производства в 1914 г. в сравнении с предыдущим годом упали на 15,5 пунктов. С середины 1915 г. ситуация в экономике США начала изменяться. Война в Ев-ропе приобретала затяжной характер и требовала от стран-участников значительных денежных и материальных ресурсов, что серьезно увеличило значение США как поставщика военных матери-алов. Военные заказы становятся важнейшим источников дохода американских компаний. Развитие международных отношений в начале ХХ в., а также морская блокада Германии предопределили участие США в войне на стороне Антанты, хотя в период 1914–1917 гг. данное участие ограничивалось экономическим фактором. Воен-ные закупки Великобритании и Франции в период с августа 1914 г. по апрель 1917 г. равнялись 3–5 млрд долларов. Другим источником доходов для экономики США стали займы европейских держав, ко-торые достигли к моменту вступления Штатов в войну 2 млрд. дол-ларов. Экспорт Соединённых Штатов в Великобританию и Францию в 1916 г. составил 80% общего экспорта (в начале войны – только 35%). Военные заказы стали главным фактором в развитии экономи-ки, способствовали быстрой ликвидации кризиса перепроизводства. Если индекс промышленного производства в 1915 г. превысил уро-вень 1913 г. всего на 3 пункта, то в 1916 г. – на 38. Производство ключевых видов промышленных товаров существенно возросло, особенно по сравнению с кризисным 1914 г. Золото держав Антанты стало пополнять хранилища американских банков. К периоду 1916–1917 гг. золотой запас Соединённых Штатов вырос до 2,7 млрд. долларов, составив примерно треть мирового запаса.
В условиях войны американские предприниматели, пользуясь повышенным спросом на военные материалы в иностранных госу-дарствах, назначали любые цены, что вело к резкому повышению доходов и еще большему обогащению банкиров и хозяев монопо-лий. Прибыли компаний-лидеров американского рынка достигли за каждый год войны 1,5 млрд. долларов. А доходы акционерных об-ществ в США возросли к 1916 г. до 8,7 млрд. долларов (в 1913 г. они составили 3,9 млрд.). Но тенденция к повышению объемов про-изводства была не единственной в американской экономике периода 1914–1918 гг. B итоге роста производства в важнейших отраслях, размещения военных заказов Великобритании и Франции место и роль США в мировой хозяйственной системе резко изменились. Со-единённые Штаты по финансово-экономических показателям вышли на первое место в мире, и стали вытеснять Великобританию, Фран-цию, Россию из мировой торговли и с их традиционных рынков сбы-та.
В период с 1914 по 1918 гг. существенно возросло экономиче-ское проникновение американского капитала в соседние регионы. Атлантическая и, отчасти, Тихоокеанская торговля и перевозки по-пали под контроль американских компаний. К концу войны экспорт превышал импорт на 3,1 млрд. долларов (в начале войны – только 600 млн долларов). Вместе с промышленными товарами увеличива-ется за 4 военных года и вывоз капиталов. В 1918 г. в США суще-ствовали иностранные вложения на сумму более 3 млрд. долларов, тогда как в Европе, Китае и Южной Америке вложения США всех видов поднялись до 7 млрд. долларов. В октябре 1915 г. США предоставляли займы правительствам Антанты в сверхкрупном раз-мере до 1,5 млрд. долларов, что знаменовало поворот в истории фи-нансовых отношений США и стран Европы. Предприниматели от-крыто обсуждали идеи использования в будущей политике европей-ские и азиатские долги, а также сделать доллар заменой в междуна-родных операциях фунту стерлингов.
Ведущими направлениями и сферами приложения американ-ских финансов оставались Центральная и Южная Америка, страны бассейна Карибского моря, а также Россия, Китай, Индия. Общий объем капиталовложений США и их торговли с этими регионами и странами значительно вырос за 1913–1918 гг. Но экономическая экспансия наталкивалась на сопротивление стран Латинской Амери-ки, не желавших попасть в цепкие руки «старшего соседа», и проти-водействие империалистов европейских стран и Японии.
Во внутренних экономических делах правительство Вильсона начало вмешиваться в сферу материального производства, но лишь тогда, когда частный бизнес отказывался рисковать капиталами или не мог достичь общего согласия. Показательным проявлением уси-лившегося государственного вмешательства в сферу экономики ста-ла деятельность Федеральной промышленной комиссии (ФПК), со-зданной по закону Ковингтона от 26 сентября 1914 г. Данная комис-сия, основываясь на нескольких положениях известного антитре-стовского закона Клейтона (15 октября 1914 г.), пыталась ослабить конкурентную борьбу, ограничить произвол монополий и этим обеспечить плавный ход хозяйственного механизма . Работа прави-тельства в области финансов и промышленности была чрезвычайно разнообразна и продуктивна, что дало основания американским газе-там говорить о «новой эре взаимной полезности» в отношениях де-ловых кругов и государства, а некоторые реформаторы даже пред-лагали создать министерство общественных работ.
Значимое место в экономической программе и планах админи-страции В. Вильсона занимали меры по поддержке возросшей экс-пансии американского финансового капитала. В начале мировой войны Вильсон выступил с идеей усилить экспансию США в целях достижения «новой великой роли в новом веке мировой истории». Он предлагал ведущим финансистам отказаться от «отсталого, про-винциально-мечтательного» подхода и предлагал «поднять глаза к горизонту». В тоне проповедника Вильсон восклицал: «Пусть ваши мысль и воображение бегут за наши границы, по всему свету… Идите же, продавайте товары, которые сделают мир более удобным и счастливым, и обращайте его к принципам Америки!».
С началом боевых действий в Европе Белый Дом активизиро-вал свою деятельность, подталкивая вывоз товаров и капиталов. Правительство США приняло также несколько законодательных мер для обеспечения экспансии, хотя часть из них вступали в противоре-чие с традиционным для демократов принципами свободы торговли и только что принятым законодательством против трестов.
Определяющую роль играл закон о федеральном управлении судоходством (ФУС). Борьба за его принятие, длившаяся более двух лет, отразила сложный, противоречивый характер процесса вызрева-ния государственно-монополистического капитализма, столкновения общих интересов класса буржуазии, защиту которых взяло на себя правительство, и частных интересов отдельных фракций, монополий и партийных клик. Проведение закона оказало значительное воздей-ствие и на политическое будущее президента США и его партии.
Еще в середине 1916 г. администрация Вильсона предприняла несколько мер по мобилизации экономики. Вильсон одобрял так называемое движение «индустриальной готовности» и провел через конгресс законы, не только увеличившие военные расходы США, но и создавшие ряд органов мобилизации экономики на случай войны, в том числе Совет национальной обороны (СНО) и Совещательную комиссию при нем. В этих государственных органах члены прави-тельства открыто сотрудничали с представителями крупного бизне-са. Администрация демократов попыталась собрать и необходимые для военных приготовлений средства. Однако вокруг вопроса о фи-нансировании этих приготовлений в стране и конгрессе разгорелись острые споры. Большинство демократов традиционно избегали воз-растания государственного долга через внутренние займы. Увеличе-ние же налогов могло вызвать недовольство в стране.
Лидеры рабочих и фермерских организаций, мелких и средних предпринимателей, пацифистски настроенные избиратели, особенно в штатах Юга и Запада, предлагали увеличить налоги на промыш-ленников, занятых военным производством, на предметы роскоши и при получении наследства. Крупный же бизнес требовал увеличение числа лиц, облагаемых налогами, и самих налогов, особенно косвен-ных. В итоге недолгого, но жесткого противостояния в конгрессе был принят закон, по ряду пунктов отвечавший требованиям боль-шинства граждан. Вводились 8%-й налог на прибыль корпораций и налог на так называемую военную сверхприбыль, а также федераль-ный налог на передачу наследства. Либерально-буржуазные круги одобрили закон, хотя он резко увеличивал также и косвенные нало-ги.
Таким образом, в период «нейтралитета» и войны администра-ция Вильсона совершила ряд важнейших экономических действий, направленных на завоевание США совершенно новой роли в мире. Начало войны и связанный с этим рост экономики, усилив как про-мышленность и финансы США в целом, так и могущество ведущих компаний, в частности, выявили важный факт, что некоторые пред-ставители частного бизнеса, оказались неготовыми, прежде всего, в идеологическом плане, принять «широкий и патриотический взгляд». Поэтому администрация президента и правительство демо-кратов было вынуждено взять регулирование экономических про-цессов на себя, частично вмешиваться в сферу промышленности и финансов.
Развитие США военных лет показывает, что государство все больше отходило от политики невмешательства в дела бизнеса и в идейную сферу, становилось активным субъектом ключевых эконо-мических и идеологических процессов, имея своей целью, прежде всего, защиту интересов крупнейших компаний. Все это было свиде-тельством не только усиления власти монополий, но и обострения противоречий американской экономической системы в годы миро-вой войны.

Донские казаки в Первой мировой войне
Казаки как этнокультурная общность сформировались очень давно, ещё в конце четырнадцатого века, проживали они в устьях рек Днепр и Дон. Выбор места проживания не случаен, селились они, как правило возле мест где проходили торговые пути. Через
Кубань и дон так же проходили многие торговые пути (особен-но с Востока в Европу и обратно).
Самое знаменитое место (массового жительства) казаков по началу был остров Хортица на юго-востоке Украины. Занимались казаки во-енным ремеслом, это были прирождённые воины. Сначала как воль-ная наёмная сила, потом как военная единица на службе у русских царей (государства).
Россия требовала от казаков честной и преданной службы, это было тяжело для казаков (учитывая их свободолюбивый нрав). Бы-вали и восстания в истории казачества.
Одно из них было описано великим русским писателем А. С. Пушкиным в «Капитанской дочке».
Казаки отлично проявили себя во время войны с Наполеоном (1812), проявив храбрость в битве при Бородино. В ходе Отече-ственной войны 1812 года на территории Урала и Сибири оказалось много военнопленных, – французов и поляков (которые служили у Наполеона). Многие из них остались в России и были зачислены в казаки (так называемые «оренбургские казаки»). иОдин из потомков этих «казаков» стал наказным атаманом казаков на Урале, – генерал-лейтенант В. Дандевиль.
Начиная с восемнадцатого столетия, самые массовые скопления казачьего этноса были на Урале, Сибири и на Дону. О военной служ-бе и быте донского казачества написана не одна книга.
Блестяще проявили себя казаки и на фронтах Первой мировой войны (последней войны империи), об этом написано в романе Нобелевско-го лауреата М. Шолохова «Тихий Дон».
С самого начала войны царское командование широко исполь-зовало казачьи войска. Во время военной операции в Пруссии казаки спасли положение в битве при Гумбиненне, захватили Тильзит и вы-нудили немцев отступать. Сама эта операция не была подготовлена, но нужно было спасать союзников французов. В это время Германия нарушив нейтралитет Бельгии вторглась во Францию, наступая на Париж. Наступление русских повлияло на немцев, они перебросили несколько дивизий из под Парижа на Восток (ослабив своё наступ-ление).
В Галицкой битве при взятии Лемберга (Львова) активно при-нимали участие донские казаки. 21 августа у деревни Ярославице (на территории Австрии) состоялось одно из самых многочисленных ка-валерийских боёв Первой мировой войны. Конная дивизия под ко-мандованием генерала Ф. Келлера во встречном бою разбила и обра-тила в бегство австрийских драгун (дивизию), которая считалась са-мой стойкой в австрийской армии. Позднее Келлера прозвали «пер-вая шашка России». Основное ядро дивизии Келлера составляли ка-заки.
Однако помимо лихих кавалерийских атак, донские казаки про-славились и мародерством на оккупированной территории.
Основной задачей русских армий на Юго-Западном фронте было окружение австрийской армии, однако в результате неправильных действий командующего 3-й армии генерала Рузского, этого сделано не было, операция была сорвана, но Львов русская армия взяла. Пер-вым кто вошёл в город были казаки.
В итоге русская армия в короткий срок (три недели) захватила огромную, стратегически важную территорию — Восточную Гали-цию и часть Буковины. К осени 1914 года армия уже стояла в Карпа-тах и у Кракова.
Действия русских войск облегчили положение французской армии на Западном фронте. Немцы что бы спасти своих союзников были вынуждены перебросить против России несколько пехотных корпу-сов.
В боях у Карпат так же принимало участие казачество (в соста-ве дивизии Корнилова).
Не смотря на ряд ощутимых поражений 1915 года, Россия уже в 1916 году совершила прорыв («Брусиловский») австрийского фронта, в плен попало 400 тысяч австрийцев. Прорыв этот происхо-дил под личным командованием царя (который был тогда главноко-мандующим), саму операция разработал и провёл генерал А. Бруси-лов.К моменту начала 1917 года «победа России была обеспечена» писал У. Черчилль.
Но, из-за предательства элит («генеральский заговор») и под-держки (финансовой) Германией, – Ленина и большевиков, Россия проиграла Первую мировую.
Казаки в большинстве своём в гражданской войне были на сто-роне белых. Казачество было именно тем классом, этносом, кто мог и оказывал упорное сопротивление захватчикам (большевикам). Именно из-за этого в 1919 году советскими властями с подачи Лени-на и Свердлова был произведён геноцид над казачеством (на Дону и Кубани).

Герои Первой мировой войны
За всю историю существования человечества велись войны. И каждый человек, который живёт в это время может со стопроцент-ной уверенностью сказать, что его предки воевали.
Продолжая тему Первой мировой и подводя, своего рода, ито-ги, я бы хотел рассказать вам о людях, которые отдали жизнь в те ужасные годы. Некоторым посчастливилось вернуться домой целы-ми или же раненными, но это не говорит о том, что они плохо воева-ли или еще что-то. Все, кто побывал хоть раз на войне или в горячей точке, по праву могут считать себя героями.
Данную часть книги я начну со своего прапрадедушки – Кон-стантинова Лаврентия Михайловича. К сожалению, дата его рожде-ния нашей семье не известна, но известно место рождения: Саратов-ская губерния, Балашовский уезд, Шепелевская волость. С момента записи в армию дедушка был зачислен в 35-й пехотный Брянский полк.
35-я пехотная дивизия сформирована Приказом Военного Ми-нистра №357 от 13 октября 1863 года в составе: 137-й Нежинский пехотный, 138-й Болховский пехотный, 139-й Моршанский пехот-ный и 140-й Зарайский пехотный полки, на терр. Ярославского в.о. Дивизия участвовала в Русско-Турецкой войне 1877–78гг. в составе 13 Армейского корпуса, в Рущукском отряде. В 1892г. части 35 пех.дивизии были переведены на новое место расквартирования – в Рязанской губернии. В Русско-Японской войне 1904–1905гг. прини-мали участие полки дивизии, а также сформированные на базе отде-ленного от них кадра 17-й и 18-й Вост-Сиб полки, составлявшие 9-й Вост-Сиб стрелковую бригаду (Мукден, Ляоян, Вафангоу, Сыпин-гайские позиции). В 1906 году полки дивизии подавляли крестьян-ские выступления в Рязанской губернии. В Первой Мировой войне в составе 17 Армейского корпуса попеременно участвовала в бое-вых действиях 9, 8 и 11 Армий ЮЗФ. Демобилизация 8–31 января 1918 года, ликвидирована 13 февраля 1918 года.
1914 год. От Ковеля походным порядком части дивизии вы-ступили на соединение с наступающей армией в направлении через с.Вульки, Радовичи и Хоростово. Первые боевые столкновения имели место 8 августа близ Хоростово (конный разъезд австрийцев, который был отбит и движение продолжено). С момента вступле-ния в боевые действия и по 22 сентября 1914 года полки 35-й пе-хотной дивизии в составе 17-го Армейского корпуса вошли в со-став 5-й армии Юго-Западного фронта (командующий – генерал Василий Иосифович Гурко. Границу Империи части 35-й дивизии пересекли 12 августа у Грушева.
В августе-сентябре 1914г. полки дивизии и 35-я арт. бригада приняли активное участие в военных действиях против германцев и австрийцев, получивших впоследствие название «1-я Галицийская битва» – под Тарношином (Турином), на оборонительном участке Радостов – Вишнев, близ Томашева у деревни Майдан-Гурно2
В августе обязанности нач.штаба дивизии вместо полк.Батранца временно исполнял кап. Черноуцкий. Нач-к 35-й ди-визии генерал П.П. Потоцкий, неудачно командовавший ей во вре-мя сражения под Тарношином, был заменен на бывшего ком-ра 1 бригады генерал-майора Орлова Д.Д.
С 29 сентября по 8 октября 140-й пехотный Зарайский полк и 1-й дивизион 35-й арт.бригады, переправившись на правый берег реки Вислы близ Козниц, в составе 1-го, 2-го и 4-го батальонов, клином врезался в расположение противника, выбив его из окопов за деревнею Самводзе, что способствовало расширению плацдарма, необходимого для более быстрой переправы других войск через реку Вислу и, несмотря на губительный перекрестный огонь тяже-лой артиллерии противника, а также оружейный и пулеметный огонь, не только удержал за собою позицию, но даже продвинулся вперед и к 7-му октября дошел до деревни Лахи. Это способство-вало взятию 139-м и 137-м полками укрепленных деревень Вуль-ки-Тарновской и Домбровки. За эти бои Зарайский полк был пред-ставлен к Георгиевскому шитью на воротниках для офицеров и Ге-оргиевским петлицам на воротники и обшлага мундиров для ниж-них чинов3
С 11-го по 15-е декабря 1914 года части 35-й дивизии участ-вовали в 5-ти дневных боях на реке Ниде, у укрепленного австрий-цами посада Новый Корчин у города Виняры, близ господского двора Виняры, на которых находилась сильно укрепленная пози-ция противника В боях на реке Ниде штурмом Зарайский и Нежинский полки взяли укрепленный посад Новый Корчин у го-рода Виняры, сбили неприятеля с переправы через реку Ниду и решительно атаковав высоты с противоположного берега у гос-подского двора Виняры, опрокинули его и преследовали бегущих австрийцев до деревни Сениславце и Хвалибовице, закрепив за со-бою правый берег реки Ниды. За этот бой Зарайский полк и 35-я арт.бригада были представлены к Георгиевским лентам со знаком ордена Святого Георгия 1-й степени к Георгиевскому знамени. По-тери, понесенные в этих боях полками 35-й дивизии, были весьма тяжелы: с 02.09 по 23.10.1914 погибли в 139пп – 871, без вести пропали – 1017 человек, в 137пп – 321 и 278, в 138пп – 198 и 173, в 140пп – 321 и 465.
С 13 декабря 1914 года (не выходя из непрерывного боя) ча-сти 17-го Армейского корпуса были переведены в состав 9-й армии Юго-Западного фронта (командующий – генерал П.П. Лечицкий, в составе армии до 17 февраля 1915 года – прим.)
1915 год. В январе–начале февраля 1915 года части 35-й ди-визии были отведены в резерв фронта для отдыха и пополнения, а с середины февраля вновь выдвинуты на передовую.
15 февраля 1915 года заболевший полк.Батранец был на по-сту нач.штаба дивизии заменен полк.Дорошкевичем. С 21-го фев-раля по 12 марта 1915 года полки 35-й дивизии вели тяжелые бои у Волиграда в Карпатских горах (Галиция). С 18 февраля 1915 года 17 Армейский корпус переведен в непосредственное подчинение Главнокомандующего армиями ЮЗФ, а 28 февраля 1915 года включен в состав 8-й армии Юго-Западного фронта (командую-щий – генерал-
от-кавалерии А.М. Каледин в составе армии по 3 апреля 1916 года).
С 12-го по 25-е марта полки 35-й дивизии вместе со всей 8-й армией перешли в наступление и участвовали в боях у деревень Лубно, Колонице, Быстре, Зубраче, Солинка, Цуэлло. С 26-го мар-та по 24-е апреля полк вел позиционные бои у деревни Цуэлло в Бескидских горах в Венгрии.
При отходе 8-й армии из Венгрии к Перемышлю с 25-го апре-ля по 1-е мая 1915 года полки в условиях патронного и снарядного голода вели тяжелые арьергардные бои у деревень Щербановки и Кальницы. С 1-го по 5-е мая вели тяжелые бои в Перемышле: бой на передовой Мазурской позиции и бой на линии 6-го и 7-го фор-тов. С общим отходом 8-й армии вели арьергардные бои: с 12-го мая по 16-е июня у Неновцы на стыке 12-го и 21-го армейских корпусов, с 14 июня у Кальникуве, Медыки, Сокале, Чернявы, Натачува, Пытылича, Прусинова, Ваниюва. С 16-го по 31-е июля 1915 года полки вели позиционные бои. По условиям общей об-становки, вместе с другими войсками, находившимися к западу от Варшавы, бригада получила приказание отойти на правый берег реки Вислы. Варшава была отставлена «дабы не подвергать ее по-следствиям бомбардировки». В ночь на 22-е июля гарнизон крепо-сти Ивангород отошел на правый берег, взорвав сооружения ле-вого берега. Войска, прикрывавшие Варшаву, 23-го июля в 5 часов утра отошли без давления со стороны противника, взорвав за собою все мосты через Вислу.
С 23-го июля полки дивизии отражали яростные атаки гер-манцев на участке между реками Двиной и Неманом в районе ис-токов реки Пивессы. В ночь на 24-е и весь день 25-го июля ве-ли упорные бои на путях от Рожан и Остроленки к правому бе-регу реки Нарева. Наибольшим упорством отличались бои, кото-рые велись между Вислою и Бугом, к востоку от шоссе Травинки – Влодава. В результате этих боев батареи 35-й арт.бригады и прикрывавшие их батальоны Моршанского полка были вынужде-ны отойти несколько к северу, к болотистому району южнее Ви-тычно (германцы использовали превосходство в артиллерии и осо-бенно в тяжелой).
У Вишкова солдаты Зарайского полка огнем из винтовок сбили немецкий «Альбатрос».
Колонна Зарайского и Егорьевского полка, наступавшая от Риги вдоль железной дороги на Митаву, отбросила германцев и за-няла фронт к югу от Добард Скробдо, взяв посад Экау, находя-щийся в 20-ти верстах к северу от Бауска. 35 арт.бригада поддер-живала войска, наступавшие от Риги вдоль железной дороги на Митаву, затем расположились на фронте к югу от Добард Скробдо, после взятия посада Экау, и держали там артиллерийскую оборону.
Такие же упорные бои полк вел юго-восточнее Биржи, за ре-кой Нареткой, на фронте Понедели – Стопники, к северо- востоку от населенных пунктов Вилькомира, Коварско, Видишканы, Рожан, Сорожска, Кобуссы, Мациевиц, Нагеленов, Кремаа, Махова, на Висле в районе Магнушева, в районе Лбартово, у южной окраины Русска Воля, Пугачева, северо- восточнее Грубашева, на фронте Южев – Стенжарицы.
Затем части дивизии располагались у Осовца, где германцы выпустили в нашу сторону 400 баллонов удушливых газов. Не-смотря на применение масок, из строя выбыло много людей, преим.в Зарайском полку, в направлении на позиции которого дул ветер. Вследствие этого была оставлена позиция у дер.Сосна. По-сле оставления дер. Сосна зарайцы и моршанцы отступили на фронт Трошин – Гродзиск – Суски. В это же время юго-восточнее Ивангорода немцы, наступая на позиции нежинцев и болховцев на Махов, заняли Велькояс Абрамов. Все части дивизии понесли в этих боях тяжелые потери, погибло около половины офицеров, многие, в т.ч. и штаб-офицеры, были ранены либо отравлены (в т.ч. полк. Дорошкевич, полк. Дорман, кап. Архан-гельский). С сентября врид нач.штаба дивизии кап. Архангель-ский, а с 9 октября пост временно принял полковник Таубе. В ходе переформирования пехоты летом 1915 года полки дивизии были переформированы в 3-х батальонный состав.
В августе – сентябре и до конца 1915 года полки 35-й диви-зии сражались у реки Иквы у хутора Карпиловских, под деревня-ми Почаевом, Старый Кокорев и хутором Гусаровцы, сумев укре-пить и удержать указанные позиции.
С 4.10.1915 года начальником 35-й дивизии был назначен ге-нерал-майор Тальгрен Владимир Павлович (командовал дивизией и после 1.01.1916г. – прим.), и.д. нач.штаба – полковник барон фон Таубе Сергей Фердинандович (2.10.1915 – после 1.01.1916гг.)
В 1915 же году сменился командир Нежинского полка. Им стал полковник Лев Ал. Дроздовский, будущий генерал, последний нач.штаба 1 гвард.корпуса.
На 1915 году, служба моего деда была завершена. 19 августа 1915 года Константинов Лаврентий Михайлович был ранен при сражении у деревни Лесница.
Благодаря архивам, которые сохранились в Российском Госу-дарственном Военно-историческом архиве, наша семья может в живую увидеть документы, которые были отсканированы и вы-ставлены на сайте.
К великому сожалению, я не был знаком с прапрадедушкой, точно также как и с прадедушкой – Константиновым Александром Лаврентьевичем (01.11.1910 – 15.01.1991), который прошёл Вто-рую мировую войну, участвовал в битвах за Сталинград, Севасто-поль, находился в блокадном Ленинграде и принимал участе в освобождении Краснодара, где был ранен, а после пленён фаши-стами. После он бежал из плена и вернулся домой без руки. Как я уже говорил, я не был знаком с ними, но я уверен, что это были по истине настоящие герои своего времени, так как они остаются нашими героями по сей день. Спасибо им.
Продолжая тему Героев Первой мировой войны, я бы хотел рассказать о казаке – Кузьме Крючкове.
Из всех героических русских солдат и матросов в Первой ми-ровой войне казак Козьма Крючков является самым легендарным.
12 августа 1914 года во время сторожевого рейда Крючков и трое его однополчан — Иван Щегольков, Василий Астахов и Миха-ил Иванков — внезапно столкнулись с разъездом немецких улан численностью 27 человек. Немцы увидели, что русских всего четве-ро и бросились в атаку. Казаки пытались уйти врассыпную, но вра-жеские кавалеристы оказались проворнее и окружили их. Крючков пытался отстреливаться, но патрон заклинило. Тогда с одной шаш-кой он вступил в бой с окружившими его 11 врагами.
Через минуту боя Козьма, по его собственным воспоминаниям, был уже весь в крови, но раны, к счастью, оказались неглубокими — ему удавалось уворачиваться, в то время как сам бил врагов смер-тельно. Последние удары по немцам он наносил их же пикой, выхва-ченной у одного из убитых. А товарищи Крючкова расправились с остальными германцами. К концу боя на земле лежали 22 трупа, еще двое немцев были ранены и попали в плен, а трое бежали прочь.
В лазарете на теле Крючкова насчитали 16 ран. Там его наве-стил командующий армией генерал Павел Ренненкампф, поблагода-рил за доблесть и мужество, а затем снял георгиевскую ленточку со своего мундира и приколол на грудь героя-казака. Козьма был награжден Георгиевским крестом 4-й степени и стал первым русским воином, получившим боевую награду в начавшейся Мировой войне. Троих других казаков наградили георгиевскими медалями.
Пилот Пётр Нестеров.
Говорят, что он первый российский пилот, который совершил сложный акробатический манёвр, известный как «Петля Нестерова».
Нестеров был также первым пилотом, достаточно смелым, что-бы осуществить воздушный таран в бою. Австрийский самолёт про-летал над российским аэродромом, планируя его бомбить.
Нестеров среагировал незамедлительно, взлетел на легком са-молёте и направился в сторону австрийского самолёта. Российский пилот не выполнял задачу самоубийства он планировал пролететь над вражеским самолётом и уничтожить его с помощью шасси свое-го самолёта. Однако удар пришёлся по центру австрийского самолё-та и они разбились.
Матрос Пётр Семенищев.
Когда русский флот убирал австрийские мины из реки Вислы зимой 1915 года, одна мина выскочила из рук матроса и поплыла вниз по течению, угрожая уничтожить другие корабли и даже мост на своём пути.
Недолго думая, моряк Петр Семенищев нырнул в ледяную во-ду и вытащил мину на берег, несмотря на риск быть разорванным на куски в любой момент.

Однако смелость моряка на этом не остановилась. Позже он сражался с восемью австрийскими офицерами и убил двух из них, заставив остальных отступить. Он получил семь ранений штыком, но всё же сумел выжить.
Как вы уже поняли, этот список может продолжаться беско-нечно, так как каждый человек заслуживает внимания, но так как на это уйдет не одна исписанная книга, то мы, пожалуй, остановимся.

Итоги и выводы Первой мировой войны.
В первой мировой войне в общей сложности участвовало 38 государств с населением почти полтора миллиарда человек. Опреде-лились сразу две линии фронта: Западный – Бельгия и Франция, и Восточный, где войска противников стояли против Российских войск.
В начале войны были сформированы два блока: блок Атланта, куда входили Российская империя, Великобритания, Франция и блок Тройственный Союз: Германия, Италия и Австро-Венгрия. Числен-ность Вооруженных сил Тройственного союза составляла 6 млн. 122 тыс., в том числе: Германии 3 млн.822 тыс., Австро-Венгрии – 2 млн.300 тыс. В Вооруженных силах Атланты общая численность 10млн. 119 тыс. в том числе: России 5 млн.338 тыс., Великобритания – 1 млн., Франция – 3 млн. 781 тыс.
Война растянулись на долгие годы: 4 года 3 месяца и 10 дней с 1 августа 1914 года по 11 ноября 1918 года и привела к окончанию правления самых старых династий Европы: Романовых, Гогенцол-лернов и Габсбургов. На разных фронтах войны проходили крово-пролитные сражения с переменными успехами, где в начале войны победы доставались Тройственному союзу, но уже с августа 1916 года стратегическая инициатива перешла к Антанте.
Отдельно надо отметить участие Кубанских казаков, которые принимали участие в сражениях против неприятеля на Восточном фронте вплоть до 1917 года, показав себя храбрыми героями в бое-вых действиях. В боевых набегах на врагов отличились казаки Пол-тавского полка, части Первой и Второй Кубанских казачьих дивизий, Кубанские Пластуновские бригады. Сотни тысяч казаков погибли, были ранены или взяты в плен. Но главную задачу по сохранению боеспособности Русской Армии, которую не смогли окружить и уничтожить прусские войска они выполнили. Подавляющее населе-ние России верило в победу русских и считало, что «немцы как не хитры и злы, но при помощи Бога наши дорогие мученики, серые солдатики, с таким главнокомандующим, как Николай Николаевич разобьет всех врагов в пух и прах и защитят свою родину грудью».
Но страшная и кровопролитная бесконечная война не заканчи-валась. В России с 1915 года начинался экономический кризис, кото-рый охватывал все больше отраслей промышленности, даже такие отрасли как металлургия, добыча угля сократилась на 60 процентов, не хватало топлива для паровозов, что привело к срыву перевозок на фронт. В городах и селах появились перебои продовольствия. Война все больше нуждалась в людских ресурсах. К концу 1916 года было мобилизовано 47 процентов трудоспособных мужчин (это почти 13 миллионов человек). Правительством реквизировано 2,5 миллионов лошадей, которые являлись основной тягловой силой в деревне. В результате крестьяне не смогли сеять и убирать урожай, что повлек-ло за собой перебои с продовольствием. Росли непомерно цены. Народ выходил на забастовки, требовал свержения царя и прави-тельства и окончания войны.
Отречение царя Николая II, революции привели партию боль-шевиков во главе с В.И. Лениным к власти, после был провозглашен Декрет о мире. Армия распадалась, и русские окопы опустели. Пра-вительство В.И. Ленина 9 декабря 1917 года в Брест-Литовске нача-ли переговоры о мире. Но Германия потребовала отдать Польшу, Белоруссию, часть Прибалтики (150 тысяч квадратных километров). Переговоры ни к чему не привели. Война продолжалась, и Германия, не встречая со противления, начала наступление на всех линиях фронта. 19 февраля 1918 года советское правительство село за стол новых переговоров с Германией, где последняя уже затребовала в пять раз больше территорий. 50 миллионов человек, 70 процентов руды и 90 процентов угля страны оказались под властью Германии. Россия должна была выплатить огромную контрибуцию в размере 90 тонн золота. Но благодаря произошедшей революции в Германии, Брестский договор был аннулирован Советской Россией, после чего немецкие войска освободили занятые территории бывшей Россий-ской империи.
После подписания мирного договора с Россией Блок Четверто-го союза начал распадаться, Италия и Болгария перешли на сторону Антанты. В мае 1919 года американские войска вступили в войну и в битве на Марне разбили 7 немецких дивизий, что привело к упадку боевого духа немецкой армии и к дальнейшим поражениям Герма-нии.
28 июня 1919 года Германия была вынуждена подписать Вер-сальский договор, который был уже составлен странами-победителями. Этот день считается официальным днем окончания Первой мировой войны. Людские потери в Первой мировой войне составили официально 9 млн. 14 тыс. человек, из них Германия – 2 млн. 37 тыс., Россия 1 млн. 811 тыс., Франция – 1 млн.327тыс., Авст-ро-Венгрия – 1 млн. 100 тыс., Османская империя – 804 тыс., Вели-кобритания – 718 тыс., Италия – 578 тыс., Сербия и Черногория – 278 тыс., Румыния – 250 тыс., США – 114 тыс. Таков был страшный итог Первой мировой войны 1914-1918 годов двадцатого столетия.
Главный урок состоит в том, что многие руководители госу-дарств в 1914 г. не стремились к войне, но оказались втянутыми в мировую бойню, масштабы которой даже не могли себе представить. «Великая война» показала, что отныне мировые войны будут носить тотальный характер с вовлечением всего населения и напряжением всех моральных, военных и экономических возможностей госу-дарств. В Первую мировую войну погибло порядка 10 млн чел., во Вторую – 50–55 млн, в Третью – погибнет всё человечество.
Силы, развязавшие обе мировые войны, были далеки от пони-мания потребностей своей эпохи и действовали в противоречии с ее закономерностями – таков следующий урок. Задолго до 1914 г. в жизни различных народов происходили события, которые объектив-но вели к будущей схватке, хотя в тот момент даже самый прозорли-вый аналитик не мог бы с уверенностью предсказать неизбежность войны. Это еще один урок, который мы можем сто лет спустя из-влечь из истории Первой мировой войны.
Важный урок состоит в том, что борьба с военной опасностью должна вестись, пока война еще не началась. Причем она должна осуществляться коллективными усилиями миролюбивых госу-дарств, народов, всех, кому дороги мир и свобода. Один из перво-очередных уроков целиком относится к области военного строи-тельства и свидетельствует о том, что его потребности нельзя рас-сматривать изнутри, их необходимо соотносить с реальной оценкой существующих военных угроз. От этого зависит решение вопроса – к какой войне следует готовить вооруженные силы и какие оборонные задачи предстоит им решать. При планировании военного строитель-ства важно учитывать все факторы, обеспечивающие безопасность страны: политикодипломатические, экономические, идеологические, информационные и оборонные. Не потерял своей актуальности и следующий урок: вооруженные силы могут рассчитывать на успех, если искусно владеют всеми формами военных действий. Важней-шим уроком начала войны является необходимость тщательного анализа различных вариантов действий вероятного противника и гибкого планирования применения сил и средств, а главное – приня-тия всех необходимых мер по поддержанию вооруженных сил в бо-евой готовности.
Следующий урок состоит в научной организации стратегиче-ского управления вооруженными силами. Исторический опыт пока-зывает, что еще в мирное время должны быть приняты определенные решения, касающиеся того, как будет осуществляться военнополи-тическое и стратегическое руководство. Таким образом, за последние пять тысяч лет люди не воевали только 215 лет. Всё остальное время они уничтожали друг друга. С 3600 г. до н. э. по настоящее время свыше 15 тыс. войн унесло около 3,5 млрд человеческих жизней. Только за 80 лет ХХ в. в мире произошло 154 войны, стоившие че-ловечеству свыше 100 млн жизней.
За 537 лет от Куликовской битвы до Первой мировой войны Россия воевала 334 года. Из них одну войну против девяти держав, две войны против пяти, двадцать пять войн против трех и тридцать семь войн против двух держав одновременно. И сто, и двести, и три-ста лет назад пытались покончить с Россией, разделить ее природные богатства. Хотят и сейчас. История, похоже, никого не учит. А ведь прусский король Фридрих Великий говорил: «Всякая вражеская ар-мия, осмелившаяся проникнуть до Смоленска и далее, безусловно, найдет себе могилу в русских степях». Некоторые эксперты напрасно считают, что Россия сейчас не соответствует званию великой держа-вы. Соотношение экономик США и России 10:1, как и соотношение военных бюджетов: 670 млрд и 67 млрд долл. США. По ВВП мы от-стаем в 10 раз, а по наукоемким технологиям в 300 раз. Вооружен-ные силы НАТО по мощи превышают ВС России почти в 30 раз.
Несмотря на эту арифметику, Россия была и есть великая дер-жава, сила духа которой не сравнима ни с одной страной мира. Война в Украине идет не за свободу, а за американский доллар как мировую валюту. Для всех уже очевидно, что и цена на нефть, и цена на дол-лар определяется не «невидимой рукой рынка» (как писал Адам Смит), а носит договорный спекулятивный характер. Нами, как и всегда, манипулируют. США хотят свалить Россию, как когда-то свалили СССР, но им это не удастся. Некоторые наши «партнеры» делают всё, чтобы началась братоубийственная бойня между Украи-ной и Россией. Как и сто лет назад в 1914 г. политики толкают мир к катастрофе, не подозревая о последствиях. Они забыли уроки «вели-кой войны».

Автор публикации

не в сети 9 месяцев

Дмитрий Константинов405

"Куда катится этот мир?"
(Оззи Осборн)

Комментарии: 1Публикации: 99Регистрация: 17-09-2020