Да вовсе и нет никакого коня,
А конь мой считает, что нету меня,
Но видели нас очевидцы —
Вдвоем, в направленье границы…
Владимир Иванов
Предстоящая роль пациента давила осознанием беспомощности перед чужой волей. Мало того, что ортопеды, как казалось, слишком легкомысленно относились к его, Акирова, суставу, уверяя из лучших побуждений, что операция ближе к средней сложности и у них на потоке. Ему не хотелось быть «на потоке». Так еще эта сопля, вчерашняя интерн Люся, которую в отделении теперь называли Людмила Христофоровна, нашла в его анализах плохие печеночные пробы, и, намекая на бытовой алкоголизм, назначила курс дорогой, длительной подготовки. После нее у Акирова проснулись забытые желания, вкусы и запахи, прибавилось сил и оптимизма, но в ночь перед операцией он почти не спал. Окончательно тот факт, что именно сейчас коллеги выпилят часть его кости и вместо нее вставят титановую железяку, пусть и супер новую, американскую, дошел до сознания Акирова, когда он взобрался голым на узкий операционный стол, почувствовав холод простыни и неприятный шелест клеенки под ней. Христофоровну, как оказалось, спинномозговой анестезии он научил хорошо. При том эмоции девица прятала еще лучше, не зря свои же приклеили малышке погоняло из какого-то кино: «Люся — не боюся». Не обращая внимания на его, покрывшуюся гусиной кожей, наготу, она быстро и ловко сделала укол в спину. Через минуты Акиров перестал ощущать себя до пояса, а, начавшийся было, озноб снял реланиум добавленный Люсей в вену. И спасибо ей за это. Под его расслабляющей вуалью уже не так раздражали бравые приветствия и ухмылки вставших вокруг стола ортопедов во главе с профессором. Вишенкой на торте стал личный подарок от Христофоровны. Когда Акиров почувствовал, что за простыней его ногу тягают во все стороны и стал представлять свой сустав под пилой, она водрузила возле его лица маленький ноут с включенной «Бриллиантовой рукой». Он понял, что засыпает где-то в середине песни про зайцев.
***
Осень в этом году наступила рано, принеся с собой мглистые туманы и зябкие холода. Около четырех утра до рейса оставалось еще два часа. Олегу предстояло перейти железную дорогу разделившую два соседних поселка и одновременно являющуюся границей между государствами. Стараясь как можно тише шуршать листвой, он глотнул коньяка из фляжки, осторожно высунулся, вглядываясь в изгиб железнодорожного полотна. Пограничного наряда еще не было видно, но он услышал хруст гравия вдалеке. Лучи фонариков вынырнули из тумана, стали рыскать по шпалам и насыпи словно карающие световые мечи. Если бы кто-нибудь еще год назад сказал Олегу, что в свои сорок восемь он будет сидеть в кустах ранним утром, готовясь нарушить государственную границу, он решил бы, что перед ним сумасшедший. Теперь, испытывая законопослушный страх быть пойманным и, одновременно, щекочущий азарт, Акиров чувствовал себя почти как в детской игре в шпионов. Навязчивое ощущение, что все это не на самом деле, или не с ним возникло давно. С тех пор, как он выкорчевал себя из привычной жизни большого города.
В четырнадцатом, когда все началось, ему понадобилось поехать в деревню к родителям с надеждой через месяц вернуться. По горло в бытовых и больничных проблемах, он позабыл, что находится в России уже больше разрешенного мигранту полугодичного срока. И теперь, когда наконец нужно было ехать в родной город за давно готовым паспортом, на таможне возникали проблемы. А значит, задержка и бумажная волокита, потом большая вероятность того, что придется платить штраф, и на шестичасовой рейс Олег тогда уже не успеет. Узнав, что в поселке есть места, где граница охраняется редкими патрульными обходами, он решился на переход ранним утром. Ехать обратно с загранпаспортом можно было свободно, уже через таможню. Олег неслышно углубился в лес и через минуту почувствовал, как что-то живое, метнувшись в темноту от него, замерло в кустах. За желтой листвой он ощутил шевеление, следом до него донесся тонкий девичий голос: — Не треба, солдатики! Я зараз уйду… Я ж не переходила… Удивляясь неожиданной встрече, Олег раздвинул ветки и перед ним предстала черноволосая, худенькая девушка в бейсболке и легкой курточке поверх вязаного платья выше колен. Тряпичные мокасины насквозь промокли от росы. Она дрожала от холода и страха, приняв его за пограничника. — Ну, успокойся… Я сам такой. На, согрейся, — Олег снял шарф и накинул на ее цыплячью шейку. — Ты без вещей идешь, местная что ли? Давно мерзнешь тут? Слушай, это место хорошее для перехода? Девушка взглядом поблагодарила за шарф и быстро зашептала, оглядываясь и стуча зубами: — Ни, нэдавно. Цэ гарное место, дядьку, только зараз переходить нельзя. Через десять минут они назад пойдут, опосля за ними сразу и перебежим, ага… Он поставил на траву большую сумку, достал свои шерстяные носки. — Садись прямо на сумку и надень носки, а то простудишься. Будем ждать. Я Олег, тебя как звать, лесная фея? — Зарема я, спасибо вам, только носки вэлыки мэни, я с ними в мокасины не влезу, — она тихо засмеялась, прикрывая рот невесомой рукой. Туман рассеивался, в лесу стало теплее. Олег достал фляжку. — Тогда выпей вот, немного… Зарема… Что за имя у тебя? Ты местная? Говоришь на суржике, как многие тут. Присев на сумку, девушка сделала глоток коньяка, попросила сигарету. Они закурили, прикрывая ладонями огоньки. — Не, я с той стороны, с меловской, в Стрельцовке живу с батькой, это недалеко от Мелового. Мамка сбежала давно. Вообще, осетины мы. Скитаемся… После второй чеченской. — А, я знаю, там конезавод еще… Буденновскую породу разводят, да? А как ты тут? — Та… Хлопец у меня в Чертково есть. Фельдшером в больнице работает. Как батько напьется та заснет, я автостопом добираюсь… потом обычно через мост, и к нему. Сегодня як раз он дежурит по приемному, мы всю ночь и виделись, — девушка, улыбаясь своим мыслям, стала собирать желтые кленовые и ясеневые листья в букетик. Олег заметил изумительно красивые восточные черты лица и иссиня-черные миндалевидные глаза. — А чего ж назад тебя понесло в такую рань, да еще через железку? — Мне, дядьку, треба до семи домой вернуться, я на шестичасовой хочу успеть. А то батько проснется, увидит, что нет меня, такое будет… Он про Виталика знает. Уже лупцевал меня раз. Вообще, он добрый… только Виталика не любит. А через мост мне нельзя. — Пуркуа? Отчего же? — Там сегодня одноклассник мой в наряде, если увидит, что я от Виталика иду, приставать будет, задержит специально, чтобы на рейс не успела. Гад он, со школы еще пристает, нудный такой… А я и не обещала ему ничего. А вы откудова идёте? Ой! Слышите, дядьку, погранцы прошли. Давайте и мы зараз…
Они выглянули из лесопосадки. Патруль удалялся вдоль полотна по направлению к станции. Воздух струился сыростью и запахом прелых листьев. Туман спадал в овраги. Девушка повеселела, на смуглых щеках заиграл румянец. Когда наряд превратился в точку на горизонте, Зарема, взявшись за одну ручку его сумки, позвала Олега рукой через пути и они, пригнувшись, быстрыми перебежками устремились к ним. Вдруг из-за поворота железки выскочил огромный детина с клетчатыми баулами, в пять прыжков перемахнул железнодорожную насыпь, затем два полотна дороги рядом с ними, и скрылся за домами на той стороне. Два поселка, российское Чертково и украинское Меловое были знакомы Олегу с раннего детства, когда родители возили его на каникулах в деревню к бабушке. В советское время граница, проходящая по железной дороге и по улицам издавна сросшихся поселков, была незримой. Люди ходили через мост над путями и просто так через рельсы торговать на рынок и в гости. В восьмидесятые, когда на полках магазинов окраинного российского поселка лежали только плавленые сырки и макароны, всё Чертково по выходным отоваривалось на богатом колбасами и мясом меловском рынке. Жизнь кипела у двух вокзалов с базарами, разделенными пешеходным мостом. В девяностые торговля притихла, а потом, в нулевые, уже меловчане паслись на изобиловавшем импортной одеждой и бытовыми товарами чертковском рынке. Там посреди вокзальной площади бронзовый и бородатый Михаил Иванович Чертков, обвешанный аксельбантами и орденами, как новогодняя елка гирляндами встречал идущие на юг и обратно поезда. Теперь через мост пускали только с местной пропиской в паспорте. С двух сторон стояли очереди у блокпостов, по мосту и вдоль железки ходили вооруженные пограничные патрули, на два километра в обе стороны протянулся высокий железный забор. Приезжим и иностранцам, чтобы попасть на вокзал или в гости к родственникам, полагалось ехать за поселок, где в степи стояли таможенные пункты. Поездки туда вместе с переходом паспортного контроля занимали около часа, а иногда и больше.
Когда Олег с Заремой пошли по поселковой дороге к автостанции Мелового, было уже начало шестого. Они успевали на рейс. Улицы в этот час пустовали. Девушка, размахивая осенним лиственным букетом, весело напевала какую-то, знакомую Олегу, мелодию. Из переулка на дорогу выбежал тот детина, который обогнал их раньше, и пошел рядом. Он тяжело дышал и прихрамывал, видно было, что бежал до этого уже долго. Парню было около тридцати, сам великанского вида, губы потрескались, лицо посерело, глаза с темными кругами запали, выражая муку и тяжелую, давнюю усталость. В крепко сжатых кулачищах болтались две большие полупустые клетчатые сумки. Зарема, поравнявшись с ним, просто и задорно спросила: — Вы тоже на шестичасовой? Он засипел, не оборачиваясь и не сбавляя шага: — Отшкрянь, малая… Не видишь, тяжело… Девушка удивленно распахнула глаза и продолжила напевать, а Олег заметил попутчику: — Вы бы, сударь, учтивее были, что ли… Она ведь ничего такого не спросила. Тем более, что мы все как бы вместе на станцию идем. Может, и ехать вместе придется. Вы вон, с сумками… Чего же не познакомиться, в дороге? Тут всякое может… Парень остановился, выдохнул и, поставив сумки, повернулся к ним. — Ну, что вот всем обязательно всё знать надо? Тут света белого не видишь! И каждая мелюзга с вопросами… Олег только махнул рукой, подумав, что для такого буцефала он и сам, как мелюзга. Дальше шли молча, уткнувшись каждый в своё. Зарема погрустнела и перестала петь. Петухи во дворах начали выводить утренние рулады, показались первые прохожие. Минут через пять, обогнавший их парень остановился и подождал, пока Зарема с Олегом подойдут ближе. Он уже отдышался и примирительно говорил: — Ладно, не обижайся, малая… Я не со зла. Просто боюсь опоздать. Издалека еду, еле добежал и сразу повезло на границе. Не остановили. Ты, смотрю, без вещей. Может, местная? А? Зарема открыто улыбнулась ему, как будто ничего не было. Желтый осенний букет вновь затрепетал в руках. — Так. Я рядом живу, а чё? — Понимаете, — он покосился на Олега, — я впервые здесь, обычно раньше поездом добирался. Если вы в курсе, где тут всё и как, расскажите, пожалуйста, пока идем… Извините… Просто устал. У вас закурить не найдется, я свои где-то на бегу выронил… Меня Виктором зовут. Олег угостил парня. — Куда вам ехать? Если с нами на шестичасовом и далеко, то билеты сразу у водителя брать надо. В кассе толпа местных будет и сдачи часто нету, если купюры большие. А так, он сзади место покажет, там хоть и шумно от мотора, но зато теплее. — Очень приятно. Я Зарема, а их Олегом зовут, — добавила девушка. — Если вам рубли на гривны поменять треба, там возле станции ларек есть с чаем и сосисками. Там Лёха будет стоять, чай пить, на поясе ремень такой с сумочками раздутыми. У него поменять в это время можно, а больше негде. Издалека, говорите? Виктор с наслаждением затянулся.
Он немного помолчал разглядывая свои огромные руки с мозолями и наколками, потом тяжело вздохнул: — К сестре еду, в село под Луганском. Я пашу уже полгода в Воронежской шофером на самосвале. Как обстрелы начались, подался сюда чтоб статус беженца получить, работу и жилье найти, а потом сестру с детьми и родителей забрать. Вчера она позвонила… К ним в кухню с той стороны прилетело… Отца сразу, — он задвигал губами, посылая немые проклятия, — мать, сестра говорит, слегка контузило. Дома теперь нет. Зато они целы, в гостях тогда были. Вот еду, похороню отца, потом хочу всех в охапку и назад… а там, что будет. Ничего, руки есть — проживем как-то… Виктор облизнул потрескавшиеся губы, остервенело вдавил ботинком окурок в асфальт. — Простите, — Зарема закрылась листьями. Олег сжал парню плечо. — Держись, земляк. Коньяк есть, выпьешь? — Не, я не буду, спасибо вам… Если сейчас начну, потом не остановлюсь уже. А мне живым добраться надо теперь. Пошли, а то опоздаем. — А чего ты рисковал через железку-то? Или тоже сроки прошли? Паспорт в порядке? — Да, нет, всё там норм… Не успевал я просто уже через таможню. Один чел на попутке довез до леса. Показал, где переходить. Как теперь назад с миграционной картой быть, даже не знаю. Посмотрим…
На станции одиноко воняя соляркой и тихо урча, ожидал бордовый Икарус. Они нашли возле автобуса водителя и заплатили. Олег с Виктором сели сзади, а Зарема стала в проходе — ей вскоре нужно было выходить. Виктор пошел, чтобы поменять у Лёхи рубли. Тот флегматично отсчитал гривны, пожелал счастливо доехать. И тут с моста на станцию спустился украинский пограничный патруль. Двое в камуфляже, один постарше, лейтенант с кобурой и желто-голубой нашивкой с трезубцем, и второй, молодой сержант. Они по-хозяйски прошлись вдоль здания, цокая подкованными берцами. Подошли попить чаю к ларьку и, увидев Виктора, потребовали документы. Олег сзади и Зарема спереди через окна автобуса наблюдали за этой сценой, не слыша голосов. Вначале всё как будто шло обычно. Лейтенант рассматривал паспорт, сержант Виктора. Но потом что-то произошло. Стало видно, начался разговор на повышенных тонах. Лейтенант показал Виктору пальцем на одноэтажное здание комендатуры у моста, а сержант взял парня под локоть. Виктор что-то выкрикивал и размахивал огромными руками, явно не желая дополнительной возни с бумагами. Зарема заволновалась, подбежала к Олегу: — Смотрите, дядя Олег, они же его принять хотят! Я слышала, как он их матом укрыл. Он же опоздает так! Сейчас отправление уже… Блин! Этот сержант, ну тот мой одноклассник, что я рассказывала… И лейтенанта я видела раньше. О, Божечки, вот дурак, — она почти плакала. Олег стал не очень уверенно успокаивать: — Погоди, Зара, сейчас разберутся, наверное. Ну не звери же… Но Виктор уже стал сопротивляться, схватил сержанта за руку.
И тут Зарема воробьем вылетела из автобуса. Подбежав к патрульным, она что-то весело затараторила, обращаясь к сержанту. Потом повернула Виктора в сторону, попросила его наклониться и стала говорить на ухо. Олегу был только виден из окна их неслышный разговор. Миниатюрная девушка в мокрых мокасинах, стоя напротив строгих мужчин в камуфляже, отвлекала разговором сержанта, а тот довольно улыбаясь, пытался приобнять Зарему за талию. Она отстранилась. Девушка всё что-то им объясняла, показывая на Виктора. Тот молчал и, не отрываясь, злобно смотрел в глаза лейтенанту. И вдруг Олег увидел как Зарема запела, сняв бейсболку и распустив черные волосы. Сверкнули ночными звездами восточные глаза. Ему вспомнилась ее мелодия, показалось, что он слышит звонкий голос. Автобус взревел, выпустив темно-серое смрадное облако. Водитель крикнул из двери, чтобы все садились, кто едет. Лейтенант что-то сказав напоследок, вернул Виктору паспорт, и тот, плюнув ему под ноги, матерясь пошел в автобус. Дверь за ним закрылась, водитель дернул рычаг и автобус, еще раз рявкнув, тронулся с места. Олег оторопев смотрел из окна, как Зарема, оставаясь стоять рядом с ухмыляющимся сержантом, махала на прощанье своим букетом из осенних листьев. До Стрельцовки несколько минут они ехали молча. Олег, показав Виктору в окно на корпуса конезавода, рассказал, что Зареме нужно было вернуться домой до семи, и что теперь ее ждет, как она говорила, лупцевание от отца с похмелья. Виктор застонал: — Черт! Она же мне на ухо сказала, что одноклассника встретила, и что остается поговорить с этим сержантиком. А уедет следующим рейсом. — Ты не понял… Это она нарочно, чтобы его отвлечь и задобрить осталась. Тот из-за нее лейтенанта и уговорил тебя отпустить. А что она ему рассказывала, лейтенанту этому? И какого ты хера вообще с ним завязался? Нашел, где… В подвал захотел? — Этот служака, сука тыловая… — продолжал яриться Виктор. — Пристал, как репей… Где живешь, чего в Россию ездил, к кому едешь, да зачем, где миграционка твоя? Я как представил, что вот такой же на той стороне от дома мину сейчас в ствол вставляет, аж в глазах померкло. Хотел уже втащить. А тут она. Улыбается им… Смеется, запела зачем-то… Пургу какую-то понесла. Тут вояки и растаяли. Потом рассказала им, что на похороны я еду… Ну, девка… Олег проснулся уже возле станицы от саднящей грусти и собственного кашля. В груди болело при каждом вдохе и тело противно трясло в ознобе. Он чувствовал, что заболевает. Коньяк не помог. За окном стала попадаться бронетехника, врытая в землю по самые башни, пустые окопы и бетонные заграждения блокпостов. И до самого горизонта тянулись сиротские, не убранные поля уже потемневших от первых морозов подсолнухов.
***
В слабо проникающем из-за жалюзи свете Акиров различил силуэт друга. Тот что-то говорил, но из-за тошноты и подступившей боли Олегу трудно было сосредоточиться на смысле. Открылась дверь, вошла сестричка травматологии в розовом костюме, неся в руках лоток со шприцами. Саня тут же приобнял ее за талию затараторив на ухо скабрезности, пытаясь договориться о встрече вечером в ординаторской. Сестричка не велась, строго смотрела и набирала в шприц растворы. Первая доза, пройдясь прохладой по приклеенному к спине катетеру, принесла желанное облегчение, и Олег стал разбирать слова: — Давай, милая! Насыпай ему морфуши в кратер! А то и не поговорить, вона как взбледнулось коллеге. Гы… — Тебя тут только не хватало… греховодника, — промямлил, улыбаясь, Акиров. Саня выпроводил взглядом затянутую в розовое нимфу и, присев на стул, возвестил: — У меня две новости. Начну с херовой. Тебе ошиблись стороной и отпилили не тот сустав, ага! — Узнаю друга… а есть новость получше? — А то! Та нога, что болела, оказалась ничего еще. И теперь заживет живее прежнего. Ты рад, надеюсь? Акиров чувствовал как разливается восхитительное тепло внизу и боль съеживается до размеров пчелиного укуса. Он подтянулся, сел в кровати. — Хватит скалиться. Достань лучше коньяк и сигареты из тумбочки.
Сны Акирова
Автор публикации
