Загадка черного озера Глава 14

Глава 14

 

На рассвете решили идти к мичи. Возвращения Лады дожидаться не стали, но пришлось разбудить Дашу и предупредить, что они уходят на очередную разведку. После бессонной ночи Милен, казалось, эмоционально выгорел и под утро погас вместе с костром, у которого стерегли Алиму. Поэтому всю дорогу до поселения он беспокоил Германа флегматичным выражением лица, опущенными уголками губ и пустым взглядом.

Ночью на лес опустился туман, на возвышенностях он был подобно легкой вуали, сквозь которую достаточно четко проступали очертания деревьев, а в низинах стояла настолько плотная пелена, что она поглощала даже свет от фонарей. Пришлось слегка изменить маршрут и идти вдоль гребня цепи невысоких лесистых холмов, вершины которых будто парили над бескрайним молочным саваном.

Добравшись до болот, решили сделать привал, пока туман не отступит. Милен успел подремать. А Герман за это время в очередной раз мысленно перебрал свидетельства по делу, коими располагал на сегодняшний день, развесив их на воображаемой пресловутой доске следователя. Информации было мало, поэтому доска даже в мыслях выглядела пустоватой, а красная нить, связующая между собой данные по делу, напоминала очертания пентаграммы – зловещего знака, в сердце которого обосновалось не менее зловещее озеро.

Исчезнувших ничего не связывало, они были разного пола, возраста и социального статуса. Какой-то определенный цикл между исчезновениями тоже не отслеживался, Герман от отчаянья сверялся даже с лунным календарем. Так же мысленно он неоднократно возвращался к разговору с ученым, который состоялся после загадочного происшествия на озере с обмороком и лодкой. Милен тогда подтвердил, что состояние было схоже с гипнозом. Что могло вызвать такой эффект? Ну не психотропное же оружие? Может в воздухе распыляли что-то, от чего люди теряли голову и топились в озере? Но кто за этим стоит? И лодка. Конечно, лодка. Она не вписывалась ни в одну теорию.

Туман, тем временем, начал понемногу сползать со склонов и таять на глазах. Вскоре в низине показались топи. Чернов растормошил ученого, и они продолжили путь.

 

Первой их заметила Алима. Она как раз собирала хворост близи поселения. Их появлению нисколько не удивилась и сразу же повела гостей к знакомой Герману еще с прошлого визита хижине, по дороге рассказав, что пропал старик Каахем, брат-близнец Бийхем. Она была последняя видевшая его. Поздно вечером старик вдруг обмолвился, будто ему слышатся чьи-то голоса. В этот момент Чернов вспомнил про Майю, которая тоже слышала некие голоса перед исчезновением. Раньше он не сильно зацикливался на этом факте. Как оказалось, напрасно. Вторая жертва с похожими «симптомами» – не случайность, а закономерность. Но кого они могли слышать? В этот же ряд странных фактов напросилась фантомная лодка, а потом подтянулись и загадочные сущности, живущие в зеркалах. И гипноз, конечно. Герман не видел прямой связи между всеми этими свидетельствами, но чувствовал, что она есть.

Тем временем, рассказ о событиях прошлого вечера продолжался.

Когда после медитации пришло время укладываться спать, Каахем остался сидеть у зажженной свечи. Неизвестно сколько времени он так провел; по обыкновению смотрел на пламя, вслушивался в тишину и улыбался своим мыслям. Старушка крепко заснула и не слышала, как он покинул хижину. Проснулась, когда уже прибежала Алима со страшными находками.

После столь сумбурного пересказа событий, вопросов появилось много. Герман надеялся получить ответы на некоторые из них у Бийхем.

 

***

 

Несмотря на произошедшее несчастье, жизнь в этой замечательной общине с виду никак не изменилась. В летних кухоньках старики занимались своими делами: лепили что-то из глины, вырезали различные детали из дерева, кто-то драил посуду, кто-то процеживал травяные отвары через марлю. Завидел гостей, старики махами руками и кланялись. Бийхем, как оказалось, тоже не сидела без дела, а в компании престарелых подруг вычесывала овечью шерсть. Вид у нее был печальный, растерянный. Но, заметив Милена и Германа, она радушно улыбнулась. А затем пригласила их в хижину. С прошлого раза там практически ничего не изменилось: все тот же приятный глазу полумрак, головокружительные запахи трав и плавающие в воздухе над головой обереги. Только в прошлый раз на полу в центре хижины не было вещей Каахема, тех самых улик, которые Алима ночью унесла с предполагаемого места преступления. Герман вперился в них тяжелым взглядом.

Хозяйка засуетилась, подогрела воду, разлила по чашкам, после чего услужливо преподнесла их гостям и расположилась напротив на теплом полу. Герман учинил допрос, а Вербицкий и Алима выступили в качестве переводчиков.

– Себя винит, говорит не уследила за младшим братом, – перевел Милен, с сожалением глядя на Бийхем.

Старушка, сидящая напротив вещей брата, неуклюже поджавшая ноги, сгорбленная, осунувшаяся, выглядела в этот момент убитой горем. Чернову было искренне ее жаль.

Он злился на себя, Милена, Алиму и всех прочих, кто мог бы вывезти всех мичи из столь опасных мест до того, как случилось непоправимое, но не стал этого делать, каждый – по своей причине. С другой стороны, он понимал и, в принципе, был согласен с ученым, что в современном мире старикам делать нечего, что он вряд ли может принести им радость. Но, возможно, это всё же был бы лучше, чем соседство с озером.

Герман решил отложить раздумья на потом, и вновь обратился к Вербицкому:

– Спроси, что за голоса Каахем слышал прошлым вечером. Это важно.

Ученый перевел вопрос. Бийхем ответила сразу же; ее голос по-старчески дрожал, чего не наблюдалось в прошлую встречу.

– Он не смог объяснить… – отрывисто и почти синхронно начал переводить Милен, с сочувствием глядя на нее. – Но это точно не был язык мичи… и не русский язык тоже… он даже не был уверен, что это вообще человеческий язык.

Старушка беспомощно посмотрела сначала на Германа, потом на Милена и продолжила.

– Говорит, что Каахем всегда был особенным… очень чутким… с детства видел и слышал то, чего другие не могли видеть и слышать… он был единственным, кто не боялся озера.

– Он часто бывал там?

– Никто здесь часто ходить туда, – произнесла Алима, со всей серьезностью посмотрев на Чернова. – Все мы знать озеро, но ходить – запрет. Для всех. Для Каахем тоже.

– Что же он говорил про озеро? Почему не боялся его? – Герман не переставал сыпать вопросами.

– Считал, что оно одинокое, – перевел Милен, не отводя взгляд от Бийхем. – Оно чаще спит… лишь изредка просыпается, когда думает, что пришел друг… но ни человек, ни животное ему не друг… никто не понимает озеро… не понимает его настоящую глубину… и поэтому озеро злится… оно очень нуждается в друге… Каахем не боялся озера, Каахем жалел озеро.

«Только озеро не пожалело Каахема», – прозвучал в голове Чернова язвительный внутренний голос. Он на секунду опустил полный негодования взгляд, не желая, чтобы Бийхем считала по глазам всё, что он думал обо всей этой ситуации. Затем, справившись с эмоциями, уточнил, не сильно рассчитывая получить ответ.

– Что он имел ввиду под настоящей глубиной?

Старушка покачала головой, опечалившись еще больше. И снова заговорила.

– Бийхем не знать, – перевела на этот раз Алима. – Он часто говорить странные вещи. Бийхем переживать, что не слушать его слова лучше. Если лучше слушать, может она понимать раньше про озеро, про чужой голоса, и не пустить Каахем вчера в ночи никуда.

Герман задумался. Голоса.

Голоса, которые слышали только жертвы перед тем, как пойти на озеро. Но по доброй ли воле они это делали?

– Спроси, может ей еще что-то показалось странным в его поведении? Может он выглядел так, будто находился под гипнозом? Или в наркотическом опьянении?

При упоминании гипноза Милен в смятении уставился на Чернова, явно припомнив свое приключение на озере. Алима перевела вопрос, а старушка ответила, не задумываясь.

– Каахем всегда.. как это… – она запнулась, подбирая слова, – как по-русский.

– Всегда был отстраненным, – помог Вербицкий и, взглянув на Бийхем, грустно улыбнулся. – Вчера ей показались странными только голоса. Но это было не более странно, чем обычно.

Герман кивнул и окинул задумчивым взглядом хижину. Запутанная история. Над головой покачивалось то самое перо, которое запомнилось еще с прошлого визита. Тогда он вспомнил про свой подарок и, придвинув рюкзак, под недоуменными взглядами присутствующих извлек статуэтку орла, чтобы в следующую секунду вручить его старушке.

– Скажите ей, что я очень благодарен за оберег.

Лицо Бийхем вдруг посветлело, она с благоговением взяла статуэтку в руки и что-то радостно воскликнула. Чернов покосился на Милена, но тот тоже растеряно хлопал глазами. Перевела реплику Алима:

– Орел вернуться в гнездо, добрый знак. Очень добрый знак, – затем обратилась к ученому. – Ты подсказать ему?

Вербицкий отрицательно помотал головой, не понимая, что происходит. Алима перевела на Германа благодарный взгляд. Старушка, тем временем, извлекла из недр сундука невысокую плетенную корзинку, накидала в нее сушенных трав и поставила сверху статуэтку. Правда, стало похоже на гнездо. Затем скороговоркой что-то залепетала, взяв Чернова за руки и доверчиво заглянув в глаза.

– Она чувствует, что брат до сих пор жив. А теперь у нее есть уверенность, что скоро он вернется домой, – перевел Милен.

Герман в это не верил, но зачем-то кивнул и пообещал, что сделает всё возможное, чтобы посодействовать скорейшему возвращению Каахема, хотя прежде никогда не обещал того, чего мог не выполнить.

Покидая хижину, Милен шепнул уже в дверях:

– Что это было? – явно намекая на подарок для Бийхем.

– Восстановление баланса, – нехотя ответил Герман, отчего-то испытав неловкость. – Ты сам говорил, если берешь, то дай что-нибудь взамен.

Ученый ничего не ответил, лишь одарил его уважительным взглядом, а потом они отправились искать старейшин.

Гарма обнаружилась у очага. Она сидела на низкой табуретке, похожую на японскую скамью для медитаций, только ноги не убрала под табурет, а скрестила их перед собой на турецкий манер. Поверх ее коленей лежала длинная узкая дощечка. Перед старейшиной в такой же позе расположился ее супруг, ладони его покоились на этой самой доске. Он сидел с идеально ровной осанкой, прикрыв глаза, в то время, как Гарма расписывала кисти его рук разноцветными узорами, что-то тихо и монотонно шепча.

Милен взглянул на Германа и приложил палец к губам. Тот понятливо кивнул, посчитав, что они стали свидетелями некого обряда, участников которого нельзя отвлекать. Они расположились неподалеку на подстилках. Ученый ушел в свои мысли, лишь изредка выныривал из них и одаривал Чернова смятенным и одновременно заинтересованным взглядом, словно видел впервые. А тот, в свою очередь, внимательно наблюдавший за старейшинами, в один из моментов ощутил вдруг, как под убаюкивающий шепот Гармы, внутренняя пружина начала ослабевать. Напряжение, уже который день сковывающее тело, ушло. И получилось, наконец, вдохнуть полной грудью.

Обряд, тем временем, завершился. Старик поднялся, поклонился своей жене и трогательно поцеловал ее в темя. Затем ушел, забрав корзину с красками и кистями. Гарма заметила парней, пару долгих минут она молчаливо смотрела на них пронизывающим и потусторонним взглядом, затем поманила к себе.

– Это один существо за вами, – произнесла она, поочередно глядя то на Милена, то на Германа, усаживающихся напротив нее. – Чувствовать я энергии неправильный… есть в этом энергии будущий вместе с прошлый.

Поймав два непонимающих взгляда, она пояснила:

– За твой спина, – указала на одного, – и за твой спина, – указала на другого, – ходить один существо. Одновременно. Оно уметь играть в время. Жить давно, но… приходить в ваш будущий. Ледяной, опасный, но не злой. Остерегаться можно, бояться нельзя.

– Вы знаете, что это за существо? – спросил Чернов. Взгляд Гармы, внимательно изучающий невидимое за их спинами, порядком нервировал.

– Нет, – ответила старейшина. А потом, когда казалось, что она ничего уже не добавит, вдруг продолжила. – Но меня посетить воспоминания. История повторяться. Это быть далеко прошлое, мичи жить в другой земли. Я быть, как ты, – она посмотрела на Милена, – старейшины быть, как я сейчас, старый, много может видеть.

Она замолчала, уйдя в себя. Повисла весьма продолжительная пауза. Вербицкий нетерпеливо заерзал. Герман спокойно ждал.

– Мичи жить высоко в горы, – продолжила Гарма так же внезапно, как и умолкла. – Знакомый монгол приводить к мичи гости. Мужчина, как ты, – она посмотрела на Чернова. – Высокий, сильный… черный, брови широкий. Мощный человек. Но еще борода иметь. Он приходить вместе с друг его, он искать для старший сын женщина, жена. Имя мужчина Радомир.

Милен дернулся так, будто его разбудили пощечиной.

– Радомир?

Гарма кивнула, немного удивленная такой бурной реакцией.

– Так он сказать свой имя. А сын его – Богдан.

– Радомир… Сын его Богдан… – повторил за ней Вербицкий с пришибленным видом. – Господи…

Глядя на него, Герман начал кое-что припоминать.

– Кочевники? – спросил он тихо, подавшись к ученому всем корпусом.

– Ты видел их родовое древо, – Милен посмотрел на него абсолютно изумленно. – Богдан – последний старейшина кочевников. А отец его был Радомир. Думаешь, случайность?

Герман отстранился и, вздохнув, перевел на Гарму нечитаемый взгляд:

– Он искал среди мичи невесту для своего сына?

– Он искать меня, – ответила Гарма. – Он видеть меня, когда я охотиться. Он думать я стать хороший жена для Богдан.

– Почему вы не согласились? – спросил Милен.

– Я согласились. Радомир быть красивый, стать иметь. Он сказать, что Богдан копия Радомир. Я согласиться. Но старейшины не отпустить меня. Тогда я слышать то, что вы слышать сейчас. За спина Радомир ходить большая ледяная тень. Не смерть. Другой. Тоже страшный. Они уходить без женщина, я больше не видеть Радомир и его друг.

– Они жили где-то неподалеку от вашего поселения? – нетерпеливо спросил Милен.

– Мы не видеть их раньше и после…, – просто ответила Гарма. – Не знать кто они, откуда они. Знакомый монгол тоже не знать, где они жить. Монгол говорить, они прятаться, как мичи.

– Это было то самое время, когда вы жили на границе Монголии и Тувы?

Старейшина кивнула, а затем, понизив голос, очень четко произнесла:

– Конец рядом с меня… я теперь можно видеть то, что видеть тогда старейшины. Тогда они скоро умирать. Значит и я скоро умирать. История повторяться.

Вербицкий сглотнул и захлопал глазами, не зная, что сказать. Гарма вдруг тепло улыбнулась.

– Эта хорошо, – в голосе ее тоже чувствовалась теплота. – Хорошо чувствовать конец. Я можно закончить творить новый мир прямо сейчас.

Затем она проворно поднялась и, взглянув на парней сверху вниз, сказала:

– Вы не спать ночь. Сила нет в вас. Идти за мной, в дом мой. Нужно отдыхать перед дорога. Потом поесть, потом дорога.

 

Хижина старейшин мало чем отличалась от хижины Бийхем. Тот же минимализм в быту и восхитительный запах трав. Разве что энергетика была другой. Оказавшись в этом жилище Герман почувствовал небывалую легкость, будто погрузился в невесомость. Тревожность отступила, веки налились свинцом, сознание медленно стало погружаться в дремоту. Он еле дождался, когда старейшины организуют им спальные места. Уселся на подготовленный для него настил, напротив – Милен тоже опустился на подстилку, брошенную поверх щедрой охапки свежих трав. Обменявшись усталыми взглядами, они практически одновременно легли. Гарма вроде ставила греться чайник, но Герман не дождался теплой воды. Последнее, что попало в поле его зрения – это уснувший мертвецким сном Вербицкий, еще он слышал краем уха как кто-то тихонько рылся в сундуках, затем раздался то ли стук, то ли звон, совсем рядом послышался успокаивающий шепот Гармы, а потом веки сомкнулись, звуки исчезли, и он утонул в объятьях Морфея.

Впервые за долгое время Чернов проснулся не по внутреннему будильнику, потому что пора, а потому что организм восполнил силы, словно каждая клетка напиталась энергией, и теперь он был способен свернуть горы. Проснулся, лежа на спине. Взглянул на часы: прошло немногим больше часа, хотя по ощущениям казалось, что он проспал несколько суток. Милен тоже лежал на спине, глаза – закрыты, грудь его едва вздымалась, дыхание было бесшумным, а лицо расслабленным и очень молодым.

Герман с удовольствием потянулся всем телом и окинул прояснившимся взглядом хижину. Сейчас он заметил то, на что не обратил внимание перед сном. Жилище было украшено россыпью кристаллов, подвешенных за нитки к сучкам, торчащих из деревянных стен хижины. Они сияли подобно бриллиантам под лучами солнца, что пробивались через щели в стенах. Красиво. Когда он заглядывал сюда в прошлый раз с обыском, этих кристаллов не было.

Немного погодя, рядом зашевелился Милен. Он глубоко вдохнул и открыл глаза. Несколько мгновений ушло на то, чтобы осознать, где он, затем взгляд метнулся к Герману.

– Сколько мы проспали? – после сна его голос отдавал хрипотцой.

– Недолго, – ответил тот и снова вперился взглядом в кристаллы. – Оригинально они дома украшают.

– Это в честь праздника Тхи-Раду.

– А подробнее?

– Сейчас наступает такой период в году, когда солнце, по мнению мичи, входит в некую фазу Раду, то есть священную фазу. В это время солнце источает благодатный свет, который можно накапливать с помощью кристаллов кварца и питаться им на протяжении всего года. Они развешивают кристаллы в домах и на улице. Это выглядит потрясающе.

Милен сел на подстилке и размял шею.

– Ты узнал всё, что хотел? Нам бы по-хорошему в лагерь уже выдвигаться пора.

Герман тоже рывком сел. Мичи были интересными. Хотелось бы задержатся здесь подольше и познакомиться с их удивительными обычаями. Но вместо этого приходилось возвращаться к загадке таинственного озера.

– Всё, что хотел не узнал. Но узнал всё, что мог.

Милен взглянул на него с пониманием. И поднявшись, принялся сворачивать подстилку в рулон. Чернов проделал то же самое.

– Зачем они кладут травы под низ? И что с ними делают после сна?

– Травы они не всегда кладут. Только когда устают сильно, или проблемы со сном испытывают, или настроение плохое и дурные мысли лезут в голову. При любом негативе, в общем, – ученый снял со стены пустую корзину и принялся набивать ее спрессованными под тяжестью его тела травами. Герман присоединился к этому занятию. – Они считают, что во время сна травы вытягивают из человека всё плохое. На утро собирают их, рубят и закапывают в землю. По их мнению, земля способна перерабатывать негативную энергию в созидательную.

 

Их не отпустили, пока хорошенько не накормили. В лагерь они отправились в том же составе, что и пришли, вдвоем, без Алимы. Она нужна была мичи. Чернов уходил, как в прошлый раз, абсолютно отдохнувшим и полным сил. Перед глазами стоял двор, украшенный кристаллами, которые старики развесили повсюду, пока гости отдыхали: при малейшем колебании воздуха камни плавно покачивались, и при движении каждая их грань играла на солнце дивным сверканием. Двор утопал в живом мерцающем свете. Выглядело так сказочно и необычно, что всю эту красоту можно было принять за фантастический сон, если бы не сопровождающий Германа всю дорогу упоительный запах трав из хижины старейшин, который насквозь пропитал одежду.

– А что означают имена Бийхем и Каахем? – спросил Чернов, когда преодолели почти половину пути и решили сделать короткий привал у ручейка.

– С тувинского Большой Енисей и Малый Енисей, – с улыбкой ответил Милен. – Они любят давать имена в честь того, что их окружает и вызывает восхищение. Алима свою дочь назвала Ангарой.

– А старшую дочь в честь чего назвала? Чина, если не ошибаюсь?

Вербицкий замер. Но потом расслабился и хмыкнул:

– Ах, ну да, всё никак не привыкну, – он склонился над ручейком и всполоснул лицо прохладной водой. После чего разместился на старом трухлявом пеньке. – Чина – это цветок. Часто на опушках встречается. Розовый.

Герман усмехнулся. Некоторое время они молчали. Ученый ушел в свои мысли, на лицо его набежала тень, он нервно кусал губы и тер щеки, скорее всего размышлял об исчезновении старика, хотя гадать, что происходило в его голове – всё равно, что гадать на кофейной гуще. Проще было спросить напрямую, вот только Милен не охотно делился тайнами. Тем временем, тень сошла с его лица и на нем застыло глубоко задумчивое выражение. Герман снова нарушил молчание первым:

– Думаешь о том, что рассказала Гарма про некого Радомира?

Милен вздохнул, выныривая из мыслей.

– Я уверен, что Радомир был не неким, а вполне конкретным. Сходится время, сходится местность, и имена из родового древа. Не может быть столько совпадений!

– Согласен.

– Представляешь… Гарма могла уйти тогда с ними. Какая страшная участь ее бы ждала, – и, помедлив немного, спросил: – А ты?

– Что я?

– Ты о чем думал?

На этот раз вздохнул Герман.

– Ты не замечал, что люди… – начал он аккуратно, подбирая слова, – разные люди, незнакомые друг с другом, вбрасывают порой одинаковые фразы? «Край такой» я слышал и от дяди Коли на переправе и от Евдокии Петровны, она же говорила про отражение в зеркале «пугающее, но не злое», а Гарма сказала «опасные, но не злые», только про этих невидимых существ за нашими спинами. Может я высасываю из пальца, но есть стойкое ощущение, что местные знают больше, чем говорят.

Милен озадаченно на него посмотрел:

– Как-то не придавал этому значение, – признался он бесхитростно. И поразмышляв с минуту, добавил: – Знаешь, я бы не сказал, что местные что-то знают и скрывают от нас. Быть может… они что-то чувствуют, чего не могут понять и выразить словами?

– Может оказаться, как угодно. Но если вдруг заметишь повторяющиеся фразы или образы у разных людей, дай знать. У меня слишком мало сведений по делу, чтобы игнорировать даже столь незначительные, но всё равно подозрительные вещи.

Вербицкий не уверенно кивнул, видимо, до сих пор осмысливая сказанное Германом.

– Слушай, – Чернов вспомнил еще кое-что. – Гарма сказала, она скоро умрет, и она может заканчивать творить новый мир, или что-то вроде того. Что она имела ввиду?

– О-о-о, – протянул Милен и расплылся в улыбке, – ты будешь в восторге! Во-первых, насчет «скоро»… у мичи ощущение «скоро» сильно отличается от нашего, не удивлюсь, если она нас с тобой переживет. Во-вторых, идея смерти у мичи – это просто невообразимое чудо. Они считают, что после смерти попадают в тот мир, который каждый сам себе придумал. Формировать его в мыслях начинают с детства. А у детей, как известно, фантазия богатая, полная чудес и волшебства. По мере взросления они наделяют свои миры материальными вещами, практичными, тем, к чему привыкают в этой жизни, делают их объемными, не отличимыми от реальности, наделяют красотой, светом, равновесием, а на закате лет привносят туда накопленную с годами мудрость. И в итоге у каждого мичи в голове есть свой уникальный мир, в который они переходят после развоплощения в нынешнем мире. Более того, они утверждают, что могут ходить друг к другу в гости. Поэтому вечерами частенько рассказывают у очага про свои миры, в красках, со всеми подробностями, чтобы после смерти друзья знали, где их искать.

Герман выслушал ответ с нескрываемым любопытством. Милен не мог не заметить искреннего интереса, и чуть ли не светился от того, что ему удалось своим рассказом произвести впечатление на Чернова.

– Религия без наказания и поощрения после смерти – это… что-то свеженькое. Страх оказаться в аду сдерживает многих от того, чтобы творить бесчинства. А что тогда сдерживает мичи?

– Совесть, – Милен улыбнулся. – Я так это называю. Но они считают, что, творя бесчинства, души их становятся черными, а человек с черной душой не способен создать даже в мыслях красивый мир, только лишь под стать ему, такой же черный, полный несчастий и боли. Я, кстати, тоже этим вопросом задался в первую очередь. И ответ меня покорил, честно признаться.

– Честно признаться, я тоже впечатлен.

Они посидели еще немного. А потом продолжили путь.

В лагерь вернулись, когда до конца смены оставалась пара часов. Лада работала в лаборатории. Завидев парней, она улыбнулась приветливо, отчиталась, что находка с поляны отправлена в лабораторию Иркутска, и в скором времени результаты прибудут Вербицкому на почту. А потом усадила обоих за реставрационный стол, и произнесла, резко посерьезнев:

– Ну рассказывайте, господа, что здесь произошло в мое отсутствие. Где Алима?

«Господа» переглянулись. Слово взял Милен, и выложил всё об очередном исчезновении, а также поделился переживаниями по поводу того, что может исчезнуть кто-то из них, ведь озеро располагалось слишком близко к лагерю. Лада задумалась, легонько постукивая ногтями по столешнице.

– Плохо дело, – выдохнула она едва слышно, глядя куда-то сквозь Милена. Затем продолжила уже громче и четче: – Можно еще было временно прервать экспедицию, когда пропала Майя. Но сейчас… мы не объясним ни руководству, ни рабочим необходимость этого решения.

Милен с удрученным видом кивнул, нервно кусая губы.

– Я хотел вам кое-что рассказать, – вклинился в диалог молчавший до этого Герман. – Я уже упоминал о своих полезных профессиональных связях. Так вот. Мне кое-что удалось выяснить по делу Майи. Она перед исчезновением тоже слышала голоса.

– Какие голоса? – переспросила Лада, сбитая с толку.

– В этом и загадка, – ответил Герман, пожав плечами. – Их слышали только жертвы озера. Старик был в компании сестры, когда до него долетели голоса, но Бийхем при этом ничего такого не уловила. А с Майей было девять туристов и двое экскурсоводов, но голоса услышала только она.

Вербицкий взволнованно на него посмотрел.

– Ну… это уже что-то, – сдержанно отреагировала Лада. – Значит,  исчезновения не настолько внезапны, как мы думали. Им предшествуют таинственные голоса – это своего рода предупреждение, или последний звоночек, если хотите. А раз мы предупреждены, значит вооружены.

– Нам нужно ввести правила, для нас и рабочих, – подытожил Милен. – Если кто-то вдруг начнет слышать какие-то голоса, которые больше никто не слышит, пусть немедленно уведомит меня или тебя.

– Не только это, – поправил Герман. – Любое отклонение в поведении кого-либо, излишняя отстраненность, видения, ночные кошмары – всё это нужно расценивать, как последний звоночек. Пусть присматривают друг за другом внимательней, и не разрешайте им разгуливать по одиночке.

Лада удивленно вскинула изящные брови и взглянула на Милена. Тот согласно закивал.

Вечером в предбаннике, прочитав электронное письмо от начальства, ученый сообщил коллегам, что уже завтра к ним отправляют небольшую группу спелеологов для изучения пещеры, в которой был найден сосуд с прахом Звяги, заодно осмотрят остальные пещеры, заинтересовавшие Милена. Исследовать их без сопровождения профессионалов ему строго запретили, напомнив, что это опасное для жизни занятие.

Какое-то время, археологи дружно обсуждали эту новость. А под конец посиделок Вербицкий вдруг принял решение вернуть Дашу в деревню кочевников, Ладу же – отправить курировать работы на поляне. Ни Герман, ни остальные присутствующие не поняли причины рокировки, а Милен в своей манере не стал ничего объяснять.

Чернов хмуро глянул в его сторону: тот всем своим видом напрашивался на серьезный разговор.