Загадка черного озера Глава 10

Глава 10

 

Старейшинами оказалась очень колоритная пара. Сто-шестидесяти-шестилетней старушке по имени Гарма невозможно было дать больше семидесяти. Чернов смотрел на нее во все глаза и просто не мог поверить, сколько ей лет на самом деле. Очень живая, подвижная, с необычайно молодым и звонким голосом. Ее супруг, по словам Милена, был почти на десять лет моложе, но визуально разница не угадывалась. Более того, они казались очень похожи друг на друга: одного роста, телосложения, одинаковая мимика и даже походка.

Культа личности вокруг старейшин не было. Они не отличались от остальных ни одеждой, ни украшениями, ни жильем. Наравне со всеми выполняли работы по хозяйству, охотились, собирали ягоды. Оказывается, испокон веков их функция, как старейшин, заключалась лишь в том, что в решении глобальных вопросов, касающихся судьбы племени, за ними оставалось последнее слово, также они разрешали различные спорные ситуации и конфликты, а еще наделялись полномочиями проводить обряды бракосочетания. В остальном, жили обычной жизнью. А конкретно эта пожилая парочка, к большой радости Германа, еще и говорила немного по-русски.

– Ты жить здесь, – обратилась Гарма к Чернову, после того, как Милен представил его старейшинам. – Ты сильно болеть. Мы лечить много, долго. Ты увидеть жизнь другой, хороший жизнь. Оставаться здесь?

Вербицкий стоял рядом и хмурился.

– Бэлегем-элэ, – ответил Герман и натянул на лицо доброжелательную улыбку. – Не могу остаться.

Старушка внимательно посмотрела на него. Взгляд ее то затуманивался и проходил сквозь, то прояснялся, делаясь пронзительным, и возвращался к глазам журналиста. Выглядело эксцентрично и самую малость пугающе, словно ее шатало из астрала в реальность. Потом она точно также посмотрела на Милена. Расстроилась. И увела его в сторону на разговор. Чернов проводил их ничего не понимающим взглядом. Гарма что-то тихо втолковывала ученому, тот хмурился и озадаченно чесал затылок. В конце концов, она ушла куда-то, и Герман тут же рванул к сбитому с толку Вербицкому.

– Что она тебе сказала?

– Да я сам не понял, – произнес тот шепотом. И это было похоже на правду. – Сказала, что у нас с тобой за спинами стоят ледяные гиганты. Что мы в опасности.

– Это какие-то духи из их фольклора?

– Нет, – Милен помотал головой, – она их не знает.

– Ледяные гиганты, – Герман вздохнул, сложив руки на груди и устало посмотрел на ученого.

Тот усмехнулся, как бы соглашаясь с абсурдностью предостережения, но взгляд его на мгновение скользнул за спину журналиста.

– Тебя насторожили ее слова?

– Нет, что ты, – Вербицкий ответил слишком быстро. – Просто раньше я никогда не слышал историй, чтобы кто-то из мичи видел невидимое. А историй мне рассказывали очень много.

– Она что-то еще говорила?

– Предлагала остаться сегодня у них с ночевкой, – уже спокойнее ответил Милен. – Но я отказался. Меня-то не хватятся. А вот если ты не вернешься, в лагере начнется переполох.

– Кто еще в курсе мичи, кроме Лады?

Ученый неприязненно зыркнул на него. Упоминание Лады ему совсем не понравилось.

– Никто не в курсе. И прошу тебя никому не рассказывать.

Их окликнули. Это была Бийхем, та самая старушка, которая так старательно отогревала гостя. Она поманила их за собой. Герман хотел было узнать у Вербицкого, чего от них хотят в этот раз. Но Бийхем что-то коротко сказала Милену, уверено взяла Чернова за руку и повела к одной из хижин.

– Мы идем отдыхать, – пояснил ученый, покорно последовавший за ними. – У мичи традиция: перед долгой дорогой гостям предлагают полежать, чтобы набраться сил. Потом ужин. А потом мы пойдем. Нужно успеть до темноты пройти болота.

К входу в хижину вела крутая лестница, выдолбленная на крутом участке склона. Старушка провела их мимо местечка, которое Герман мысленно назвал летней кухней. Печь располагалась высоко и через открытую заслонку было видно, как языки пламени облизывают плиту, на которой стояло жилище. Нетривиальный способ обогрева. Ничего подобного от примитивного племени журналист точно не ожидал.

Бийхем, несмотря на свой пожилой возраст, так легко и стремительно взлетела по крутым ступеням, что у Чернова непроизвольно отвисла челюсть. Гости поднялись за ней вслед. Старушка открыла дверь и, отодвинув шторку, вошла первой, сняла обувь, похожую на уги, только более облегченные, и поманила парней за собой. Те тоже разулись и прошли внутрь.

В комнате царил приятный полумрак. Свет пробивался через щели в стенах, которые представляли собой доски и ветки, скрепленные веревками. Приятно пахло свеже-сорванными травами, деревом и нагретым камнем. От полов исходило приятное тепло, ступать по нему босыми ногами, натруженными долгой ходьбой, было невероятным удовольствием. Атмосфера внутри хижины располагала к отдыху. Скромная обстановка Чернову пришлась по вкусу. Слева располагались две большие деревянные бочки, на одной из которых на крючке висело железное ведерко. Напротив входа стоял очень низкий продолговатый столик, на нем красовались глиняные и деревянные банки, а также два чугунных чайника на металлических подставках, потемневших с годами, с искусной росписью в виде полумифических птиц. Ручки чайников были плотно увиты бечевкой. Рядом стояли чашки-бочонки: из похожих недавно поили гостей водой. Справа у стенки стояли закрытые сундуки и пара высоких корзин, сплетенных из тонких прутьев, оттуда выглядывали плотно скрученные рулоны ковров. Середина комнаты была свободной.

Бийхем сказала что-то Милену и тот, поклонившись ей, опустился на пол. Герман повторил за ним, внимательно наблюдая за хозяйкой. Та почти с головой зарылась в один из сундуков. Немного погодя, они извлекла оттуда очередное украшение, затем уселась рядом с Черновым и надела ему на запястье браслет, собранный из различных камней: они были примерно одного размера, необтесанные и разнились по цвету. В полумраке журналист не смог распознать ни одну породу камня. На руке это украшение ощущалось весомым. Старушка положила его руку на свои колени и принялась перебирать камни, как четки, что-то монотонно бормоча под нос.

– Что она делает? – тихо спросил Герман.

– Она подарила тебе самый мощный оберег, какой только есть в арсенале у мичи, – с улыбкой ответил Милен. – Очень к тебе прониклась. Что-то вроде заговоров читает, пытается уберечь тебя от опасностей.

– Надо же… – Чернов не знал, как реагировать на подобную заботу. Он отвык от участия и неравнодушия окружающих к своей персоне. Тем более, со стороны незнакомых людей. – Я не просил ничего подобного.

Вербицкий разочарованно посмотрел на него:

– Как же хорошо, что она тебя не понимает.

Эти слова странным образом пристыдили Германа. Он замолчал и виновато глянул на старушку.

Та вскоре закончила с обрядом. И в ответ на слова благодарности, улыбнулась широко, обнажая белые зубы. Улыбки у всех мичи были белоснежными и здоровыми, хотя Герман готов был поклясться, что те в глаза не видели средств гигиены.

– Минем ама залуу, – произнесла она.

– Никогда его не снимай, – перевел Вербицкий.

Затем с легкостью поднялась с пола, сняла со стены у входа корзину. В ней оказался сбор всевозможных трав, еще свежих. Она раскидала их по полу толстым слоем в центре комнаты, затем извлекла из сундука пару подстилок и бросила сверху на травы. Поклонилась гостям и вышла из хижины.

Милен тут же растянулся во весь рост на одной из подстилок и расплылся в блаженной улыбке, прикрыв глаза. Герман несколько мгновений сверлил его взглядом. Затем вздохнул и тоже лег на спину. Перед глазами оказался конусообразный потолок, украшенный сплетенной из веревок паутиной, к которой были подвешены за нитки различные предметы. Обереги, перья, деревянные и глиняные фигурки людей и животных, украшенные необычными узорами – плавно колыхались на сквозняке, словно плавая в воздухе. Чернов поймал себя на мысли, что смотрит на этот потолок, как на ночное небо, украшенное звездами. Было так же захватывающе и медитативно одновременно. Травы под подстилкой уже начали нагреваться и источали такой аромат, что Герман невольно поплыл. Ощущения были фантастическими. Он сам не понял, как мысли начали покидать его голову одна за другой, все заботы и переживания остались где-то далеко. А потом он задремал.

 

Разбудили голоса возле хижины. Дверь открылась и внутрь вошла хозяйка, а за ней старейшина. Чернов сел на подстилке. Милен безмятежно спал. Но оно и понятно. Его вымотанный физическими и интеллектуальными нагрузками организм, не желал выпускать своего владельца из царства Морфея.

– Много трудиться, – шепотом произнесла Гарма и села возле спящего, рядом поставила маленькую корзину, в которой лежали камни, деревяшка, комочек из ткани и емкость с какой-то жидкостью. Она повела ладонью над головой ученого. – Слабость много. Силы мало.

Хозяйка, тем временем, наполнила один из чайников водой из бочки, затем прямо из пола вытащила камень, под ним обнаружилась раскаленная чугунная пластина, подогреваемая снизу огнем от печи. Она поставила на нее чайник, а затем села на пол рядом со старейшиной.

Вербицкий шевельнулся и распахнул глаза. Заметив, что они с Германом не одни в хижине, он резко сел, осоловело моргая.

– Делать обряд, – произнесла Гарма. – Позади твой спина… плохо, чужой… гнать чужой.

– Хорошо, – покладисто ответил Милен хриплым после сна голосом. – Что мне нужно делать? Вий-ли-мо урту каа?

– Юу-бо-ишь.

Она взяла из корзины тряпку, обильно макнула ее в емкость с пряно пахнущей жижей, коей оказалась тягучая смола и принялась натирать деревяшку. Бийхем буквально раз чиркнула над ней камнями, вспыхнула искра и смола задымилась.

Старейшина расположилась позади Вербицкого и начала дымом рисовать в воздухе различные фигуры, одновременно скороговоркой зачитывая вполголоса священные тексты. Ученый сидел неподвижно, глядя в пол, и принюхивался. Жженная смола пахла неприятно.

Обряд продлился недолго. Гарма затушила деревяшку и вздохнула. Милен повернулся к ней. Между ними завязался короткий разговор. Герман внимательно вслушивался: среди незнакомых слов проскальзывали русские, но они никак не желали логически связываться. Бийхем тем временем, поставила перед гостями чашки и наполнила их горячей водой.

Затем обе старушки ушли, вновь оставив гостей наедине.

– И что это было? – будничным тоном осведомился Чернов.

– Попытка изгнать ледяного гиганта.

– Как я понимаю, неудачно?

– Ага, – Милен потянулся и, глотнув воды, снова улегся на подстилку. – Говорит, что ничего не может предпринять против этой сущности. Оно не из нашего времени. Либо из прошлого, либо из будущего, либо оттуда и оттуда одновременно. Я вообще ничего не понял. Но у меня создалось впечатление, что Гарма тоже не понимает. И честно говоря, это тревожит. Потому что обычно она знает ответы на все вопросы.

Неприятный запах смолы быстро выветрился из помещения сквозь щели в стенах. Ученый снова втянул воздух полной грудью и медленно выдохнул, прикрыв глаза.

– Скоро ужин, – пробормотал он. – Если хочешь, давай прогуляемся по поселению. Можешь хоть в каждую дырку заглянуть. Люди здесь простые, прятать им нечего.

Герман уставился на него с прищуром.

– Почему ты об этом заговорил?

– Не хочу, чтобы ты ушел отсюда, думая, что эти люди как-то причастны к исчезновениям на озере.

– А они в курсе исчезновений?

– Только про Майю знают. На следующий день после того происшествия мы с Алимой пошли к ним, предостеречь, чтобы не ходили далеко от поселения.

Вербицкий был абсолютно искренне убежден в непричастности мичи к преступлениям на озере. Это чувствовалось. Но Чернов не доверял никому, даже этим обходительным добродушным старикам. Предлагая досмотр поселения, ученый вряд ли рассчитывал на то, что Герман согласится. Наверняка, полагал, что тот не посмеет совать нос в чужой быт и чужие вещи. Чернов собирался огорчить его в очередной раз.

Досмотр с пристрастием состоялся, и ему действительно никто не препятствовал. Каждый был вхож в любой дом, даже чужак. Журналист обошел все хижины, заглянул в каждый сундук, в каждый двор, в каждое дупло, щель, залез в курятник. И ничего. Ни следа. Вербицкий, который сначала сопровождал его, вскоре махнул рукой и пошел помогать старикам с ужином.

Не найдя улик, Герман испытал облегчение. Пожалуй, впервые, он не хотел, чтобы его подозрения подтвердились.

 

Позже, мичи разбились малыми компаниями и рассредоточились вокруг очага с глиняными горшочками, источающими соблазнительный аромат, от которого разыгрался аппетит. Чернов приподнял крышку: несколько кусочков недавно пойманной утки, рис, коренья. Из специй: перец горошком, гвоздика и, вроде, кардамон. Затем аккуратно закрыл крышку.

– Что вы знаете об озере, на котором пропала девушка? – спросил он у старейшин.

Милен, сидевший рядом, возмущенно посмотрел на него. Но журналист не удостоил его даже мимолетным взглядом. Гарма покачала головой.

– Злой место. Нельзя быть там. Мы не ходить, и вы не ходить. Опасно.

– Почему? – не унимался Чернов.

– Никто не понимать язык, – она это так произнесла, словно данная реплика отвечала на все вопросы мироздания.

– Чей язык? – не постеснялся уточнить журналист.

– Ты говорить – я понимать, – терпеливо принялась разъяснять старушка, – огонь говорить – я понимать. Птица, дерево, ручей, ветер говорить – я понимать. Озеро не говорить. Никто не знать озеро, никто не понимать тишина.

– Стало быть озеро неживое?

– Неживое тоже говорить, – буркнула Гарма. – Озеро не говорить.

Затем глянула на горшочек с ужином, к которому Герман не притронулся. Глаза ее наполнились непониманием. Милен метал взглядом искры и был готов просто убить Чернова. Тот отчетливо это ощущал.

– Простите, – произнес он, – ждал, когда немного остынет.

С утра у него не было маковой росинки во рту. В рюкзаке лежал перекус, но… Герман не посмел отказать старушке. В итоге, ужин он съел до последней ложки. Порция и правда была небольшой. Но сил значительно прибавилось. К обратной дороге он теперь был готов на все сто.

 

Настало время выдвигаться в лагерь. Простившись со всеми, Милен и Герман отправились в путь. Ученый после отдыха в хижине приметно посвежел, даже краснота из глаза исчезла. Походка сделалась бодрой и пружинистой. Чернов тоже чувствовал небывалый прилив сил. Поэтому решено было сразу взять бодрый темп, пока запал не угас. Герман бросил последний взгляд на поселение мичи: почти все уже разошлись, кроме пары стариков, Бийхем и ее брата близнеца, который был одним из тех, кто встретил гостей. Они стояли рядом с друг другом и с добрыми улыбками смотрели им вслед.

Эти удивительные места он покидал в смешанных чувствах.

Вербицкий был молчаливый и сосредоточенный. Видимо, собирался с мыслями и готовился к серьезному разговору, которого, само собой, было не миновать. Герман это понимал. По-хорошему, ему следовало немедленно отправляться в баню, не заходя в лагерь, дабы сообщить связному об увиденном. Что он и планировал, в общем-то, сделать.

Преодолев топи, они, наконец, позволили себе немного сбавить темп.

– Почему ты никому не сообщил о них? – первым начал разговор Чернов.

Милен приостановился и ответил только тогда, когда Герман поравнялся с ним и их взгляды пересеклись.

– Они не хотят, чтобы о них знали.

– Мало ли, чего они не хотят, – возразил Чернов. – Люди должны жить по закону той страны, на территории которой пребывают.

– Никому они ничего не должны, – по голосу ученого чувствовалось, что он сдерживает гнев. – Почему бы просто не оставить стариков в покое и не дать им возможность дожить свой век так, как они привыкли?

– Я еще раз повторяю, есть законы…

– Постой, – нетерпеливо перебил Вербицкий. – Мы живем в преступном мире. Нас повсюду окружает криминал, далеко ходить не надо. И местами он достигает таких масштабов, что твоя попытка уличить кучку безобидных стариков в нарушении регистрационного учета просто смехотворна. У них обособленное общество со своими правилами, они живут мирно и никому не вредят, в отличии от некоторых.

– Считаешь достойно умалчивать о преступлении, если в твоей картине мира оно уступает по тяжести прочим?

– С таким рвением ты бы лучше с сошками покрупнее тягался! – вспыхнул Милен. – Больше пользы принес бы обществу.

– Полегче. – Осадил его Герман. – Без тебя разберусь, с кем мне тягаться.

Вербицкий сердито усмехнулся и продолжил путь. Неожиданное открытые – когда его интересы оказывались всерьез задеты, то добрый нрав сменялся острыми зубами и он резко переставал быть мямлей. Чернов последовал за ним, сверля оторопелым взглядом лохматый затылок.

– Чего они так людей бояться?

– Я уже говорил, – делано равнодушным голосом отозвался ученый, – они считают нас больными. По их меркам мы живем неправильно, не соблюдаем равновесие. У них как… забрал жизнь – подари новую, срубил дерево – посади новое, сказал гадость – скажи приятное, поплакал – посмейся, забираешь – отдавай что-то взамен. А уклад нашего цивилизованного общества сильно отличается от того, как устроены они сами.

– Никто им наш уклад навязывать не будет, их про…

– Ты заблуждаешься.

Милен начинал всерьез бесить своей дерзостью, поскольку отбивал каждый аргумент, как упругий мячик, даже не дослушивая реплики до конца.

– Как рьяно ты их ограждаешь от всего мира, – в тон ему произнес Чернов. – Хотя я не заметил, чтобы кто-то меня испугался сегодня. Так уж ли они боятся быть обнаруженными? Что тебе с них, признавайся? Нобелевскую хочешь? А о стариках ты подумал? Они могут провести остаток жизни в комфорте, как и полагается пожилым людям.

– Да приди в себя, Герман! – ученый опять резко остановился и впился в него возмущенным взглядом. Затем, выдержав паузу, продолжил: – Только вообрази себе… у дочек Алимы живы пра-пра-прабабка и пра-пра-прадед. Представляешь?! И не просто живы, а еще и на охоту бегают, дома строят, дровишки и воду в горку носят. И при этом здоровы и абсолютно счастливы. Ты какой комфорт им хочешь подарить? Койки в доме престарелых?

Герман спокойно обошел его, продолжив путь в прежнем темпе.

– Что бы ты не говорил, я вынужден уведомить органы.

Он шел и гадал, какой аргумент станет следующим. Неминуемый скандал с Алимой? Конфликтовать с ней, конечно, не хотелось. Но мотив слабоватый. Возможно, станет давить на совесть, а может начнет торговаться. Милен, оставшийся позади, подозрительно помалкивал. А потом выдал:

– Занимался бы ты своим озером, майор Чернов.

Герман замер на месте, как вкопанный. Он сначала подумал, что ему послышалось.

– Я видел твое удостоверение, – ученый продолжал хлестко бить словами. – Догадаться не трудно, зачем ты здесь. Точно не ради кочевников и не ради этих стариков. Не мешай мне работать, а я не буду мешать работать тебе.

Раскрыли. Кровь забурлила в жилах и ускорила бег. Набатом запульсировало в висках. Чернов чувствовал, что свирепеет. Он медленно обернулся. Милен, собиравшийся сказать что-то еще, но, поймавший его взгляд, проглотил реплику, стремительно меняясь в лице. Но не отшатнулся и не попытался убежать, когда Герман подлетел к нему, как коршун, и, схватив за грудки, практически на весу пронес несколько шагов и со всей дури впечатал спиной в дерево.

– Как ты его нашел? – низким вибрирующим голосом спросил он, прожигая пацана яростным взглядом.

Вербицкий задохнулся от удара и несколько последующих секунд только и мог, что хватить ртом воздух. Герман нетерпеливо встряхнул его и снова вжал дерево:

– Отвечать. Немедленно.

– Вчера вечером… когда вы ушли в баню, – срывающимся голосом произнес Милен, опустив взгляд. – Я зашел к тебе… хотел взять дневник лесника…

– Но случайно залез в карман моей куртки? – вкрадчиво поинтересовался Чернов, и ученый поежился от его тона.

Герман никогда не брал удостоверение, когда всей компанией уходили в баню. Его вещи в предбаннике могли прошерстить, пока он находился в парилке, поэтому оставлял документ в палатке, ведь в лагере не оставалось ни души. Вчера вечером Вербицкий впервые не пошел со всеми, пожаловавшись на сильные головные боли. Он действительно выглядел неважно. Как побитый пес, он еле доковылял до палатки и схоронился там еще до того, как остальные отправились в баню. Герман допустил оплошность, что не спрятал удостоверение лучше. Но кто мог подумать, что пацан посмеет сунуться на его личную территорию.

– Какого черта ты рылся в моих вещах?

– А ты? – не остался в долгу Вербицкий. – Какого черта ты рылся в лаборатории? Я видел тебя позапрошлой ночью! Ты хреновый агент, если думаешь, что в исчезновениях на озере виноват кто-то из нас.

В глазах потемнело от ярости. Чернов схватил его за горло. Хотелось придушить. Он чувствовал, как под пальцами дернулся кадык. Пацан трепыхнулся и постарался вывернуться, но его вновь встряхнули, ощутимо прикладывая макушкой об ствол. Хватка на горле усилилась. Страх в глазах ученого перерос в панику.

– Кто еще знает?

– Ни…кто, – шепнул Милен, задыхаясь. – Клянусь… никто…

Герман клацнул зубами и отпустил его нехотя. Ученый, схватившись за горло, медленно сполз на землю, жадно хватая воздух губами.

– Ты… сумасшедший…

– Закрой рот. – Жестко припечатал Чернов и отошел от него на пару шагов.

Это был провал. Его раскрыли. Из-за чертовой глупости. Этого просто не должно было произойти. По правилам, сейчас он должен сообщить о случившемся связному, собрать свои вещички и отправиться прямиком на выволочку в штаб. Но уязвленное самолюбие застилало здравый рассудок. Не для того он так долго и упорно трудился, чтобы из-за какого-то пацана одним махом разрушить годами наработанную безупречную репутацию.

От решения, которое Герман должен был принять сейчас, зависело многое. Он мог поступить по правилам и наступить на горло своей гордости. Но мог бы довести это дело до конца и в очередной раз стать лучшим. Правда, если что-то пойдет не так, то потеряет он нечто гораздо более ценное, чем репутация.

Чернов протер лицо ладонью и злобно зыркнул на ученого, всё еще испуганно жавшегося к дереву. Чертыхнувшись, он подал ему руку. Милен волком посмотрел снизу верх и поджал губы. Тогда Герман схватил его за локоть и поднял одним рывком:

– Слушай сюда, если кому-то разболтаешь обо мне, ты – нежилец, – прошипел он, и бесцеремонно толкнул ученого по направлению к лагерю.