Бунт + вирус тчк

Февраль 2022 года. Краснодар

Полудённую дрему нахально прогнал дверной звонок. Если честно, давненько я его не слышал. Мои немногочисленные гости, предпочитают сообщать о своём прибытии посредством СМС или Вотсап сообщения.

За дверью оказалась моя давнишняя знакомая, почтальон Марина.

— Ты извини, что побеспокоила. Но надо вот тут расписаться. Порядок такой. Ещё со времён СССР действует. Коль телеграмма пришла, её надо самолично адресату вручить, под роспись.

— Что пришла? — сонно поинтересовался я.

— Вот этот раритет в наше отделение поступил. Его, конечно можно было по факсу передать, но у тебя, этого монстра, на столько я знаю, внуки, ещё пяток лет назад, на запчасти разобрали, — Марина протянула мне ручку и тетрадь:

— Чёркай быстрее, мне ещё на конец микрорайона топать. Там какой-то чудак до сих пор журнал выписывает. Надо вручить, как и тебе, под роспись!

Получив мой автограф почтальонша трансгрессировала¹, оставив в моих руках лист плотной бумаги с наклеенным на него текстом.

***

«Обращается вам читательница Аня хутора Кудыкины горы тчк Интернета здесь до сих пор нет интернета поэтому посылаю телеграмму тчк Вы любите задавать читателям разные исторические загадки вскл Я решила задать одну вам вскл Отгадайте доветоч Бунт+ вирус тчк»

***

Прочитав содержимое странной телеграммы раза три я почесал затылок, достал стремянку, залез на антресоль и извлёк оттуда папку с надписью« Московский мор. Написать когда-нибудь…». Сдул с неё пыль и отнёс к своему рабочему месту. Просьба читателей, пусть даже изложенная столь необычным способом — для меня закон!

1770 год. Ранняя весна. Молдавское княжество. Яссы. Корпус генерала Христофора Фёдоровича Штофельна.

— Осмелюсь доложить, что нынче нам предстоит сразиться с врагом более коварным и жестокости, чем турецкие башибузуки². Вот, извольте ознакомиться лично, — адъютант, доселе стоящий по стойке смирно, сделал шаг вперёд и протянул генералу бумагу, исписанную убористым почерком.

— Отчёт полкового лекаря, — прочёл Штофельн и положил листок на стол: — Больно мелко писано. Что главное? Кратко изложить можешь? К чему стоит готовиться?

— В Киеве из двухсот сотен жителей умерло шесть с лишним и…

— А лекари там на что? — бесцеремонно перебил адъютанта генерал. — Какую причину в этом выискали? Лечат сию заразу?

— Считают, что это всего лишь гнилая горячка с пятнами (тиф), и городские власти на том основании вводить карантин отказались. Мол, не впервой, сдюжим с Божьей помощью. Вот эта зараза до здешних мест и докатилась.

— Я о чём спрашивал? Солдатушкам нашим сей горячки опасаться? Иль чего иного? Лекарь о чём в бумаге глаголет? — при этих словах Христофор Штофельн надел очки и хотел вновь взять в руки донесение, но передумал и встав подошёл вплотную к адъютанту. — Не томи, уж. Сказывай как есть! Лишь корпуса сия беда коснётся? Или мне, не мешкая, надо гонца к графу Пётру Александровичу Румянцеву отправлять. О великом бедствии для всей армии предупреждать?

— Госпитальный врач в докладе отмечает резкое увеличение больных лихорадкой, но с симптомами паховой бубоны.

— Мудрёно. Хорошо, что не стал глаза портить, мерзость этакую читать. Ступай к нему. Передай. Я приказал собрать всех лекарей в округе, ещё раз осмотреть болезных и подготовить обстоятельный доклад, указав в нём, что зараза сия есть «горячая лихорадка с пятнами». И никак не иначе!

1770 года. 10 мая.

Главнокомандующий русской армией граф Румянцев прочитав доклад немедленно отправил в корпус Штофельна доктора Ореуса. «Дабы на месте выяснить истинный характер болезни!»

За это время в гарнизоне Ясс из трёхсот двадцати солдат умерла одна треть. Пятьдесят были ещё живы и находились в лазарете со всеми признаками бубонной чумы. Больных жителей городка, без всякой жалости, вывозили в близлежащий лес, где и оставляли. Правда, дозволяли родственникам изредка навещать несчастных, привозя воду и еду.

Видя это, Ореус предложил Штофельну ввести немедленный запрет на проведение собраний, включая и богослужения. Христофор Фёдорович, нехотя, подчинился. Отдал приказ «вывести войска в отдельные лагери…», сам же продолжал навещать лазареты и вскоре заразился и умер.

1770 год. Поздняя осень. Москва.

По городу поползли слухи, что в одном из госпиталей от странной болезни умер армейский офицер! Затем и врач, его лечивший! А в генеральном сухопутном госпитале, в том, что на Введенских горах разом преставились аж двадцать два болезных! И у каждого имелись карбункулы – явные признаки чумы. Доктора же, сей факт от народа скрывали, называя её горячкой с пятнами.

***

На суконную фабрику неделю назад завезли трофейную турецкую шерсть, а с ней и заразу. «Моровая язва» немедленно начала собирать ужасный урожай. Счёт преставившихся перевалил за сотню. Гробовых дел мастера трудились день и ночь, но их продукции не хватало. Умерших везли на кладбища в наскоро сколоченных ящиках и просто так на телегах, прикрыв рогожей.

По домам пошли «мортусы»³, набранные из осуждённых преступников и фабричного люда. Облачённые в пропитанную воском или просмолённую до черна одежду, в масках и длиннющих рукавицах они баграми вытаскивали из домов умерших и их вещи. Грузили на телеги и подводы, вывозили за город. Трупы укладывали в братские могилы, а скарб жгли. Опустевшие дома окуривали вонючими смесями.

Закрылись магазины и рынки. Зажиточные москвичи бежали в дальние имения. Уехал от греха подальше в своё Марфино и городской генерал-губернатор Пётр Семёнович Салтыков.

***

Архиепископ Московский Амвросий не одобрял ставшие ежедневными крестные ходы и прочие массовые скопления людей. Поступил так несмотря на то, что некоторые московские врачи всё ещё сомневались в наличии страшной беды. Велел установить карантины при монастырях.

Отныне на него прихожане смотрели как на врага и антихриста, не верящего в чудотворность икон, а, следовательно, и в Бога!

***

По улицам бегал фабричный рабочий, орал во всё горло:

— Православные! Во сне узрел я Богородицу. Поведала мне, грешному, что Москва будет спасена от напасти смертельной только тогда, когда люди, как один волю Божию исполнят. Отправятся к воротам Варварским, к старинной иконе Божией Матери. Станут колено преклонённо. Молиться должны истово! Ибо тридцать лет пред Боголюбской никто не только молебны не совершал, но даже тонкой свечечки не ставил!

***

Икона висела высоко. Сбегали за лестницей. Спешили приложиться, к священному лику. Народ напирал. Давка усилилась.

***

Владыка молился в Чудовом монастыре. Тихо подошёл монах и смиренно ждал, когда Амвросий закончит читать молитву.

Увидев выражение лица вошедшего, архиепископ поднялся с колен:

— Что ещё стряслось? Кто-то из бояр, знатных преставился?

— Хуже. Толчея смертная у ворот Варварских. Подавят друг дружку. Ибо сборище там, самочинное…

Не дослушав монаха Владыка уехал на Варварку. Толпа встретила его криками, бранью. Грозили прямо здесь, прилюдно, побить камнями.

16 сентября. Кабинет генерал-поручика Петра Дмитриевича Еропкина.

— Приехал к Вам, генерал, совета просить. Ибо беда грядёт не малая. Смертоубийство, а за ним, чего хуже, бунт, — голос Владыки дрожал. Он что есть силы сжимал посох:

— Полагаю, уместно будет снять Боголюбскую икону с ворот, а к ящикам для пожертвований приложить печати, Вашу и мою. Дабы возможный грабёж пресечь.

Хозяин кабинета подошёл к окну. Посмотрел на развод караульных солдат, затем повернулся к гостю:

— Икону трогать никак нельзя. Этакое святотатство есть основа для бунта.

Но убрать лестницу надобно незамедлительно. Народ сам рассеется. Прикажу немедля послать туда унтер-офицера и шестёрку бравых солдат.

1771 год. 15 сентября. Москва.

Вечером неожиданно ударили в набат на Спасской башне Кремля. Обер-полицмейстер Николай Иванович Бахметьев лично отправился узнать, кто позволил. В чём дело?

***

Из доклада полицмейстера сенатору:

«По моему уменьшительному примечанию было тут народа до десяти тысяч, из которых большая половина с дубьём».

В толпе находились боярские люди, купцы, подьячные и «фабришники»⁴.

***

Тысячи отчаявшихся людей орали на разные голоса:

— …Православных в карантинных домах без ухода и питания.

— Вещи умерших, хорошие, добротные, согласно указу, жгут. Нет бы простым людям раздавать. Ироды! Христа на вас нет!

— Да что там одёжку, огню весь домашний скарб придают. Даже не спрашивают, пользовался ли им болезный, аль нет.

— И убытки, ни копеечки, не покрывают. Одно слово — изверги.

— А ещё бани общественные позакрывали. Как же люду православному в чистоте теперь себя блюсти? Кто скажет?

— Это Салтыков виноват. Сам, нехристь, дал дёру из города, а люд московский на верную погибель обрёк! Даже перед смертью лютой никакой возможности помыться таперича нет!

— Амвросий не меньше того виновен! Хоть и не покинул город, но молиться не даёт! Так и уйдём из мира сего без молитвы и причащения! А ещё деньги, для Богородицы собранные, присвоить хочет! Айда, робята, к нему! Пущай за всё ответ держит!

***

Человеческая масса с криками: «Икону грабят! Боголюбскую Богоматерь!» почти до смерти забила монахов, исполнявших волю Владыки и не позволила опечатать ящик с деньгами и погрузить его на телегу. Затем народ в едином порыве побежал в Кремль.

Архиепископа успели предупредить, и он укрылся в Донском монастыре.

Тысячи озлобленных, неуправляемых людей разгромили его. Досталось и солдатам, пытавшимся остановить это безумие.

С перекошенными лицами рвали и топтали карантины, избивали подвергнувшихся по руку врачей. Знаменитого доктора Самойловича, специально приехавшего в Москву спасать погибающий город, чуть не убили. Спасло то, что он представился бунтовщикам простым подлекарем.

***

На хорах нашли Владыку, выволокли за ворота монастыря. Орали «во сто глоток»:

— Зачем ты не ходил в крестных ходах и запрещал молебствия?

— Зачем учреждал карантины?

— Зачем отказал хоронить мёртвых при церквах?

Вдруг дворовой человек, Васька Андреев, выкрикнул: «Чего вы все на него глядите? Он же колдун и морочит вам голову!» и метнул в него заточенный кол. После чего тело несчастного начали рвать на части.⁵

Затем, горланя молитву распятому Иисусу Христу, нелюди покинули монастырь. Отправились громить больницы и лазареты. Лишать жизни ненавистных лекарей. В основном иностранцев.

***

Из доклада императрице, «и свечи в домах погасили, будто никого и дома нет, а иные, бросая имение, из домов своих отступились, спасая только жизнь свою и домашних… Скитались по отдалённым чужим домам, где больше почитали на те часы безопасности».

1771 год. 15 сентября. Москва. Дом Петра Еропкина на Остоженке.

Генерал-поручик как старший по званию из оставшихся в Москве собрал всех офицеров, солдат и полицейских. Набралось около десяти сотен. С этим «войском» он и пошёл… усмирять бунтовщиков. Разночинному отряду несказанно повезло. В одном из воинских складов отыскали с десяток пушек и картечные ядра к ним.

Стремительно ворвавшись через Боровицкие ворота, служивые смогли вытеснить бунтовщиков из Кремля на площадь, под дула орудий. К ним послали парламентёра — Афанасия Багратиона, московского обер-коменданта. Но восставшие слушать не стали. Кидали камни и чуть не забили его до смерти. С криками «А подавай сюды генерала самого! Настал его черёд ответ держать!» бросились вперёд.

Генерал отдал приказ открыть огонь. Заряды картечи мгновенно оставили на площади не менее ста трупов. Столько же арестовали. И люди дрогнули, побежали.

1771 год. 16 сентября. Москва. Красная площадь.

Отчаявшиеся бунтовщики вернулись. Не убоявшись направленных на них орудий кричали новые требования:

— Отдавай взад всех наших товарищей, арестованных в прошлом дню!

— Немедля распечатать бани!

— Карантины снять. Повсеместно!

— Лекарей, как своих, так и заморских, к их должности не употреблять!

***

Еропкин понял. Не устоять. Сегодня не побегут. Не дрогнут. Ещё мгновение и толпа уничтожит его маленький отряд, состоящий из смертельно уставших, еле державшихся на ногах, не спавших трое суток, людей.

Вдруг, как по команде, гомон прекратился. И в наступившей тишине все услышали цокот сотен копыт. В Москву возвращался хозяин — генерал-губернатор Пётр Семёнович Салтыков и не один. За его каретой следовали конники Великолуцкого полка, расквартированного в Подмосковье.

Не мешкая, кавалеристы приступили к зачистке Кремля, а сборный гарнизон ушёл отвоёвывать Чудов монастырь. Бунт подавили.

18 сентября.

Не откладывая дела в долгий ящик, Петр Дмитриевич отослал гонца в столицу, с рапортом на Высочайшее имя. Писал, что вину за случившееся смертоубийство берёт на себя и просит скорейшей отставки.

Приехавший в город, со специальными полномочиями граф Орлов передал ему запечатанный царской печатью пакет, содержащий Указ об отстранении от действующей службы, правда с открытой датой. Генерал был вправе вписать её самостоятельно, когда будет угодно. Кроме этого, там находилась жалованная грамота. Императрица награждала Еропкина двадцатью тысячами рублей и Андреевской лентой.

1771 год. Ноябрь. Москва.

Чрезвычайная комиссия, созданная графом, завершила работу. Было установлено, что бунт возник стихийно, а, по сему, явных зачинщиков не имеет. К смерти через повешение приговорили троих виновных в убийстве Амвросия и ещё одного — «по жребию» (для устрашения! Дабы впредь неповадно было!). Семьдесят два человека — «бить кнутом с вырыванием ноздрей». Восемьдесят девять — «высечь плетьми и отправить на казённую работу». «Двенадцать подростков высечь розгами.»

2022 год. Из интернета:

«Коронавируса не существует, вирус никто не выделил…»
«А с чего вы взяли, что я должен обязательно заболеть ковид? Сижу дома в больницы не хожу, мою руки. Почему я должен тогда прививаться и подвергать себя риску побочек и осложнений…»⁶

«Я целиком и полностью «топлю» за свободу личности и человеков в целом, но ровно до момента пока из-за их свобод не начинают душить мою личную свободу…»⁷

***

Уважаемая читательница Аня, живущая на хуторе Кудыкины горы. Не сочти за труд, дай знать, любым доступным способом, нашёл я ответ твоей загадки или нет!