Шагнуть за край

Ну почему так бывает? Стоит мне погрузиться в самый сладкий, самый распрекрасный сон, как — на тебе — бегут, барабанят в дверь, требуют лекаря.

Подпрыгнув, как ужаленный, я босыми ступнями нащупал стоптанные башмаки, потянулся за кресалом. Болящий не унимался — грохот в комнатушке, что служила и прихожей, и моей спальной, стоял ужасный. Аж уши закладывало. Как соседи терпят? С другой стороны, а что им не терпеть? Всяк хоть раз к мэтру за помощью да обращался.

Засветив каганец, я прошаркал по некогда мозаичному полу и хрипло — спросонку голос часто подводил — пискнул в щель между косяком и дверью:

— Кто?

— Кожемяка Ингар. Из посаду…

Каков вопрос — таков ответ. Город наш не велик, но и не малй. Всех посадских не упомнишь. Да и спрашивал я больше по дурацкой привычке — в большинстве случаев имя посетителя оказывалось незнакомым.

Правой рукой отодвинул засов. Ладонь левой привычно обнимала рукоять легкого арбалета. Грабителям у нас особо делать нечего, но ведь не нищенствуем, в конце концов.

Ночной посетитель показался в темноте великаном — притолока на уровне бровей. Когда увидишь такого, поневоле мысль закрадывается: а человек ли? Или из горных людоедов кто приблудился? Приблудился-приручился.

— Мэтр дома? — не дожидаясь приглашения кожемяка перешагнул порог сразу заполнив собой комнату.

— Где ж ему быть? Чай, по девкам стар шататься.

— Зови. Зови его, малый. Дочка у меня кончается.

Сколько же он отвалил стражникам за открытые в неурочное время ворота? Оно понятно. Дочка — товар выгодный. Если здесь охотников не найдется, завсегда в столицу продать можно. У моей мамашки, сколько не воскуряла жертвы богам, рождались одни пацаны. Вот и распихала их, считай что за харчи, подмастерьями и учениками.

— Сейчас покличу, — нет толку злобствовать, жаль по-человечьи кожемяку.

Но лекарь уже спускался по скрипучей лесенке, разбуженный поднятым гамом. Нужно признать, выглядит мой хозяин всегда прилично и благообразно, хоть посреди ночи подними. Вот прореха правой полы халата вид портит. Моя вина — недосуг залатать.

— Мэтр Гетварт, — бросился к нему посетитель, забыв даже поздороваться. — Помогите!

Оказалось, эти двое давно знакомы.

— А, Ингар, — приветливо улыбнулся учитель. — Как глаз? Работать не мешает?

Так вот это кто! Ингар-Бельмо. Наслышаны, наслышаны. Победитель доброй сотни кулачных боев. Ему мзду  страже совать вовсе не обязательно — пропустят, а потом ещё своим поступком год хвастать будут.

Пока я хлопал глазами, кожемяка, запинаясь и комкая колпак, объяснил хозяину суть дела. Дочка его начала кашлять. Сперва думали — простыла на сквозняке, но обычные в таких случаях чай с медом и сушеной малиной не помогли. К вечеру второго дня жар перешел в огневицу, сил кашлять уже не осталось. Вот и пошел отец к лекарю.

Я сразу развёл руками — помрёт девочка, но не в привычках Гетварта отступать перед трудностями.

— Освальд! Мою сумку — да не забудь аметист положить, плащ. Сапоги, только не те, новые!

Ежели кто не понял, Освальд — это я. Ученик, помощник, прислуга. Все в одном лице и за бесплатно. За харчи и право быть рядом, перенимая умение.

На крыльце нас обняла промозглая сырость. Запустила липкие пальцы за шкирку, за пазуху — затягивай шнуровку, не затягивай, все одно. Есть ли время года гаже середины осени? Не думаю. Проникающий во все щелки западный ветер, постоянная морось, слякоть и грязь под башмаками.

Ингар натянул колпак на уши. Учитель свободной от посоха рукой вцепился в капюшон. Пока я возился с замком, волосы вымокли — хоть отжимай. В общем, если сразу ночь не заладилась, что проку добра ожидать?

С полдороги я перестал обращать внимание на негнущиеся пальцы и плеск воды в сапогах. Человек ко всему привыкает. К хорошему — быстрее, к плохому — подольше.

Стражники на воротах закланялись как один учителю, напоминая при этом детскую игрушку с клюющими курочками. Оказалось, ворот никто и не открывал. Сбоку, в караулке, есть махонькая дверка — я серьёзно забоялся, что кожемяка наш застрянет. Ничего, пронесло.

Вот и посад. Идти стало легче. Я даже не сразу понял почему. Уж если в мощеном-то городе слякоть… А потом сообразил. Посадские улочки по склону холма вьются. Вот вода вся в бухту и стекает.

Квартал кожемяк легко разыскать по запаху. Даже в кромешной тьме. Но только если нос соплями не забит, как у меня, например. Ладно. Все-таки у лекаря учусь. Вернемся, заварю лимонника с медом, из луковицы сок выдавлю. Пока я перебирал в памяти снадобья против простуды, мы пришли.

Дверь отворила дородная бабища. Про таких говорят — что обойти, что перепрыгнуть. И уж в комнате, при свете очага и двух восковых — дорогущих! — свечей я разглядел распухшие от слез нос и глаза хозяйки. Плакала бы моя мамашка по мне так же, приключись что подобное?

После уличной холодрыги огнем заполыхали уши и щеки. Мэтр, не теряя времени, швырнул мне насквозь промокший плащ и сунул ладони в приготовленную загодя хозяйкой лохань. Вытер пальцы насухо, промокнул петухастым полотенцем бороду.

— Живее, Освальд!

А чего живее то? И так еле поспеваю: плащ развесь сушиться, сумку волоки… Хотел надуться, но вид работающего Гетварта заставил забыть о любых обидах. Ни одного лишнего движения — любо-дорого глядеть. Длинные узловатые пальцы прижали живчик на шее ребенка, отдернулись, оттянули обведенное темным кругом веко, а ухо уже приникало к груди.

Если я выучился разбираться в недугах, девочка очень плоха. Прямо скажу, не жилица. Каждый вдох, словно последний — ребра ходуном ходят. Губы сухие, потрескались. Ну, и жар опять-таки. Жалко. Пожить не успела. А себя еще жальче, что перся в непогоду на агонию посмотреть.

— Вишь, какая горячка, мэтр. Ровно печка.

— Да, куда уж, — Гетварт быстрыми движениями встряхивал пальцы, будто сбрасывал невидимые капли. — Что затянули так? Вчера позвать мог?

— Дык, сказывал, — промямлил кожемяка, но учитель уже не слушал.

— Освальд! Аметист, живо!

Да пожалуйста.

— Гусиное перо!

Зачем оно ему, интересно знать?

— Кора белой ивы, душица, березовые почки! — продолжал командовать мэтр и я выхватывал из сумки один мешочек за другим. Тьфу ты, а это еще что? Крысиный яд тут откуда? В сторону — сегодня он не пригодится.

— Лекарства Хильде — кипятком залить.

Кому, кому? Ах да, жене кожемяки…

— Сам сюда давай. Мокроту отсасывать.

Так вот зачем гусиное перо — ради толстого стержня. Сомнительное удовольствие собирать белесые пленки с обложенной гортани. Мало того, что противно — того и гляди, заразу подцепишь.

— Зараза к заразе не липнет, — словно подслушал мои мысли лекарь.

Лучше бы меня золотарю в подмастерья отдали!

Пока я, содрогаясь от отвращения, очищал больное горло, Гетварт уверенными движениями изгонял болезнь. Фиолетовый кристалл скользил вдоль беспомощно раскинутых рук и ног. После года ученичества я знал — его путь лежит над главными кровотоками. Капелька на виске показывала каких трудов стоит мэтру преломлять силу камня. Жар спадал на глазах, исчез горячечный румянец. Еще немного, и мы победим.

Но…

— Она ушла слишком далеко, — прошептал учитель, бессильно опуская руки. Он сразу сгорбился и постарел зим на десять.

— Как же… Мэтр… Как же так? — засуетился кожемяка — до него еще не дошел смысл слов Гетварта.

— Поверь, я сделал все, что мог. Но я лечу, а не вытаскиваю из мира мертвых.

— Как же так? — упрямо повторил Ингар.

— Она ушла слишком далеко. Тело исцелено, но душа не хочет возвращаться… Нужно было звать меня вчера.

Умеет хозяин быть жестоким. Но, может, оно к лучшему?

Хильда завыла в голос. Еще бы, дочка единственная, любимая.

— Она едет в салазках по белой дороге и все ближе и ближе край,.. — отрешённо выговорил Ингар строчку из прощания с покойником.

— Прости, я не могу, — учитель тронул его за рукав.

Если бы кто-то сумел шагнуть за край и вернуть уходящую душу.

Мешочек с ядом лежал на краю стола, рядом с кружкой отвара, который не пригодился.

Нельзя так. Не должно так все закончиться! Должен же кто-то попытаться.

И я, не соображая, что и для чего делаю, сыпанул в рот полгорсти горького порошка. Из чего там крысиный яд делают? Из семян чилибухи, кажись?

Отрава, запитая здоровым глоткам горячего настоя, подействовала мгновенно. Сперва яркими красками вспыхнул окружающий мир — цвета, запахи, звуки обрушились водопадом. Краем глаза я разглядел всплеснувшего ладонями учителя, а потом пронзившая спину чудовищная боль погасила сознание.

Дорога взаправду была белой. А впереди был край. Я не видел его, но марево и дрожание морозного воздуха, перечеркнувшее поле, разделяли мир на тот и этот. Наш и иной.

А впереди скользили легкие салазки, запряженные лохматой белой собакой. В санках сидела ингарова дочка, я сразу ее узнал.

Ну, уж врёшь — не уйдёшь! Достану.

Сказать легко, а вот сделать… Ноги будто тряпками кто набил. Поднять, перенести вперед, поставить. Следующая. Интересно, души потеют с натуги? Запретная черта, так притягивавшая девочку, меня отталкивала, не позволяла приблизиться. Видно, не вышел срок.

А, может, это учитель держит меня там, наверху? Лекарь то он замечательный — мёртвого поднимет.

Шаг за шагом. Будто в вязком киселе.

А все-таки я догнал ее.

Собака-проводник оскалилась, показала острые клыки. Извини, сегодня ты поработала впустую. Или нет? Неведомый вихрь рванул меня вверх, прочь от снежного покрова. Может, я все напрасно отчебучил?

Я едва-едва успел вцепиться кончиками пальцев в полу то ли савана, то ли ночной рубахи, а потом — боль…

Ломило спину, скручивало в тугие узлы желудок, саднило обожженное горло. Никогда бы не подумал, что буду этому радоваться. Еще бы! Раз болит, значит, не умер.

— Будет жить, — подтверждением прилетел голос мэтра.

— Кваса, пива? — это кожемяка.

— Воды холодной.

Звуки тяжелых глотков.

— А знаешь, Ингар, он ее вытянул. Первый раз такое вижу, сколько лет лечу.

Вытянул, значит. Вот и хорошо.

— Пусть он пока у нас побудет.

Рассеянный ответ учителя:

— А? Да, да, конечно.

И тихонько себе под нос:

— Зачем мне подмастерье сильнее, чем я?

Вот и все Освальд. Кончилось твое ученичество.

Я хотел пошевелиться, возразить, но тьма закружила глубоким омутом, увлекая в забытье. Пускай, лишь бы не белизна дороги за край. Теперь я знаю, как выглядит смерть.