ПЕРЕГРУЗКА
Очередной груз рыбы траулер сдавал на плавбазу «Саламандра». Был штилевой солнечный день. Никаких помех для швартовки. Плавбаза словно магнитом притягивала траулер. Дизеля давно остановили, и движение продолжалось по инерции. Наконец, суда соприкоснулись. Завизжали, сдавливаемые бортами, кранцы. Чтобы разглядеть лица людей, стоящих на палубе плавбазы, надо было задирать голову. Старались перекричать друг друга, выкликая имена друзей. На палубе траулера возле сетки, приготовленной для пересадки, столпились счастливчики, которым было разрешено побыть на плавбазе. У каждого была своя веская причина. Большинство напросилось на прием к зубному врачу. Говорили, что врач на базе молодая красивая женщина, и чтобы повидать ее, готовы были пожертвовать собственным зубом. Была среди готовящихся к пересадке и рыбообработчица Зина, зеленоглазая блондинка, по общему мнению моряков траулера – красавица необыкновенная. К тому же стройная и тоненькая, как девочка. Сейчас это было незаметно. Несмотря на жару, она была в толстом ватнике, на голове ушанка, и было даже непонятно – женщина это или мужчина. Её посылали счетчицей на время перегрузки. А это значило, что предстояло пробыть в морозильном трюме почти восемь часов. Она отправлялась туда неохотно. Да и Степан – ее муж и старший мукомол всячески старался освободить ее от посыла на плавбазу. Он даже ходил к капитану, но тот был непреклонен. И был по-своему прав. На выгрузке все люди наперечет, все свободные от вахты в трюмах таскают ящики с рыбой. Всякий лишний час стоянки у плавбазы съедает заработок. А в счетчицы, как обычно, посылают того, кто не может делать тяжелую работу. Ну, конечно, в первую очередь женщин, для их же блага. Нельзя им тяжести поднимать. Беречь женщин надо. Об этом капитан и втолковывал Степану добрых полчаса. И ещё сказал: Ты не переживай за свою Зиночку, здесь ее никто не тронул и там не тронут. Все на промысле знают, что она твоя жена.
Степану осталось только молча наблюдать, как возносит сетка Зину вверх, и не выдавать ни единым мускулом свое волнение. Он вздрогнул только тогда, когда сетка, приблизившись к палубе плавбазы, вдруг дернулась вверх, это лебедчик берег переправляющихся людей от удара при высадке и подлаживался под вертикальную качку плавбазы. Степан дождался, когда сетка плавно соприкоснулась с палубой плавбазы, увидел, как легко и ловко спрыгнула Зина, и спустился в мукомолку, чтобы готовить мешки к выгрузке. Он подтаскивал их к открытому люку, связывал друг с другом. Мешки были весом пятьдесят килограмм, но Степан легко ворочал их, всё было ему привычно, он выходил в море в свой десятый рейс. Правда, рейс был необычный. С ним вместе шла в рейс жена. И это было хотя и очень здорово и прекрасно с одной стороны, а с другой рождало всё время тревогу за Зину. И ещё он явно чувствовал недовольство, рожденное завистью, ловил недобрые взгляды своих товарищей, лишенных женщин на целых полгода. Только российские моряки спокойно выдерживают такие длительные рейсы. Пару лет назад довелось работать на кубинском траулере. Там рейсы длились от силы один- два месяца. Горячие кубинские парни и этот короткие срок не всегда выдерживали. Стармех, тоже был российский, предупредил – один в машину не спускайся. Сначала не понял его, переспросил: почему? Используют, тогда узнаешь, пояснил стармех. Без женщин они с ума сходят.
На наших судах все-таки были женщины. Мало их было, но всё же… А каково было женщине на траулере, Степан знал. И всячески Зину отговаривал от морского похода. Но та умела настоять на своем. Говорила, что для его же блага, что скрасит ему длинный рейс, что сумеют быстрее заработать на квартиру. У них была однокомнатная. Очень уютная в пригороде, Возле крыльца росла сирень, был небольшой вишневый садик. Но подросла дочка, уехала учиться в столицу, через год должна была окончить институт и вернуться. Чтобы дочка ни от кого не зависела и могла достойно начать свою жизнь, нужно было ее отделить, это ей давно обещали.
Зина сумела подружиться с кадровичкой, к которой бесполезно подбивали клинья многие моряки, и от которой порой больше, чем от начальства, зависело назначение в выгодный рейс. Расплывшаяся, вальяжная, пальцы в перстнях, неприступная, оказалось, что кадровичка просто жаждала человеческого общения. Зина ходила с ней вместе в театр, даже съездила вместе в Польшу. И всего добилась, но тут возникло неожиданное препятствие: было строгое указание – не посылать вместе на один корабль мужа с женой. Глупое указание, тогда Степан не понимал, почему? И наотрез отказался отпускать Зину в рейс без него. Он ходил в море уже не первый год – и всего насмотрелся. В Зине он был уверен, но всё же. Видел он, как сдавались даже самые неприступные. На траулерах, где из восьмидесяти человек обычно оказывались три-четыре женщины, деться им было некуда. Одна из них, обычно буфетчица верхнего салона обязательно доставалась капитану, если тот того пожелал. Капитан на судне был и царь, и бог, и воинский начальник. От него зависел и заработок, и твое положение. Другая женщина доставалась первому помощнику, сопротивляться – себе дороже, от первого помощника зависело – пойдешь ли в следующий рейс, откроют или закроют визу, какую характеристику напишет, так и твоя судьба сложится. Ну и далее по служебной лестнице. Говорил знакомый технолог, будь моя воля, запретил бы женщинам ходить в море, издавна знали – женщина на корабле приносит несчастие. Но сейчас не средневековье, верить в приметы глупо. К тому же женщина на борту скрашивает рейс. Не только потому, что посмотреть на нее – и то отдушина для чувств, но и порядок поддерживается. Когда начинал Степан свои рыбацкие рейсы, приходилось выходить в море на малых траулерах, туда обычно женщин не брали. Так многие не брились, мочились прямо с борта, в выражениях не стеснялись. Тоже никуда не годится. Говорят на японских траулерах нет женщин, но туда раз в месяц их доставляют на транспортном судне. Можно заказать просто для развлечения, а можно и жену вызвать для короткого свидания. Плати и тебе будет доставлена, какая пожелаешь. А у нас мужчины без женщин звереют.
Зина всего этого знать нее хотела, не верила его рассказам. Кадровичку уговорила. И вот уже три месяца, считай полрейса вместе. Счастье, конечно, необычайное. Люди за морские круизы большие деньги платят, а тут – тебе ещё платят. Работа, правда, выматывающая, не женская. Степан привык, а Зина поначалу с ног валилась. Но выдержала, никаких жалоб, всегда улыбалась, и вида не подавала, что смертельно устала. Напротив, всё время хотела показать Степану, как радует её этот рейс. Она старалась не пропускать восходы и закаты, вытаскивала его из каюты или из его мукомолки, и он, повидавший множество океанских красот, только с ней увидел их первозданность и очарование. Она умела всему искренне радоваться. Смотри, говорила она, как мгновенно ныряет солнечный шар в глубину, смотри, как окрашивает воду, смотри, как небо приподняло тучи над водой, словно юбку, чтобы пропустить солнце. А когда увидела, как танцуют у борта дельфины, готова была прыгнуть к ним, так перегнулась через фальшборт, что Степану пришлось ее удерживать.
У нее была широкая открытая улыбка. И если на берегу Степану нравилось смотреть на ее улыбающееся лицо, он и полюбил ее за эту улыбку, с первой встречи, с первого танца вдвоём, то здесь на корабле ему становилось не по себе, эта улыбка притягивала взгляды всех матросов. Будь серьёзнее, попросил он Зину. Она только рассмеялась, меня не переделаешь, не будь таким букой, надо любить людей. Иногда люди превращаются в зверей, сказал он. И вспомнил историю с лаборанткой, симпатичной рыжей девчонкой. Сразу после школы попала на траулер, тоже все время улыбалась, со всеми обнималась, всех обнадеживала. Бывают такие девицы, совершенно не понимающие, что они делают. Всем дают надежду на взаимность, кажутся такими доступными, но когда доходит до койки, быстро забывают свои обещания и сбегают. Такие штучки называют «динамо», взять и продинамить. На берегу так можно шутить, но не в океане. Так вот эта лаборантка, кажется, ее звали Валя, согласилась придти на день рождения в каюту к рыбмастеру, там было трое матросов и сам рыбмастер. После этого дня рождения ее на судне не видели. Все трое матросов и рыбмастер уверяли, что лаборантка покинула каюту целой и невредимой. В тот день море штормило, и всё списали на высокие волны, захлестывающие палубу. Мол, смыло неопытную девочку волной. И только через год, когда проболтался один из матросов, дело это раскрутили. Всё, как обычно, только конец страшный. Выпили у рыбмастера немного, только бутылку шампанского, пила в основном Валя, заигрывала со всеми, обещающе обнималась, а когда повалили, стала с необыкновенной верткостью сопротивляться и звать на помощь, отчаянно сопротивлялась и слишком громко кричала. Тогда ее выбросили в иллюминатор, благо она была очень тоненькой. Степан не стал рассказывать об этом случае Зине, чтобы не пугать ее, да и она вряд бы поверила бы. Считала, что на траулере собрались благородные рыцари, потому что каждый старался выразить ей свое восхищение, и она постоянно это чувствовала. Понимала, что матросам не хватает женского тепла, и что она может скрасить им жизнь вовсе не постелью, а ответным вниманием и умением каждого выслушать. Степан же всё время был настороже. Он слышал обрывки разговоров, это были грубые мужские слова о женщинах, впрямую про Зину ничего не говорили, всё вокруг да около. Степан пытался не обращать никакого внимания. Увидят, что обижаешься, ещё более разойдутся. Он узнал, что даже заключили пари, сколько продержится Зина, когда найдется тот, кто сумеет отбить ее от Степана. При нем все смолкали. Он был бывалый тертый перетертый морской волк, обладал он большой силой, легко ворочал пятидесятикилограммовые мешки с мукой и умел так сжать руку недруга, что тот ещё долго не мог этой рукой даже ложку удержать.
Капитан траулера был мудрый человек, в море он сталкивался с разными случаями, всегда умел найти правильное решение, чтобы разрешить споры. Ещё когда на берегу комплектовался экипаж, он категорически отказывался брать в рейс семейную пару, но его уговорила кадровичка. Он любил рембрандтовских женщин и не мог ей отказать. С размещением семейной пары он тоже все решил правильно. Он не выделил каюты в общем коридоре, а дал им помещение в кожухе дымовой трубы на верхней палубе. Здесь когда-то была фотолаборатория, которой теперь уже никто не пользовался… Было здесь не так уютно, но зато в отдалении от всех и можно было одежду, пропахшую рыбой и аммиаком, оставлять прямо у входа. И главное, здесь был душ и туалет. И были исключены частые встречи с матросами, а значит и исключена вероятность конфликтов. Так думал капитан, но время показало, что конфликтов не избежать. И ещё капитан знал, насколько тонки переборки в каютах, и матросы могут в соседней каюте слышать, как семейные возятся в постели. Но здесь он был не совсем прав, потому что за эти три месяца Степан и Зина почти не занимались любовью. Зина очень уставала, а Степану было как-то не по себе, потому что он знал как завидуют ему, как думают, что он каждую ночь получает свою долю наслаждения.
Красота Зины здесь в рейсе, где не было женщин, слишком бросалась в глаза. На берегу Степан любил смотреть, как Зина по утрам наводит красоту на своё и без того красивое лицо, гордился ее красотой, её молодостью, ведь был старше на десять лет. На свадьбе, которую справляли в маленьком волжском городке, отчим, подвыпив, рассказывал анекдоты, сыпал прибаутками. Объяснял своим собутыльникам: некрасивая жена всегда будет верной, но жить с некрасивой всё равно, что есть всю жизнь черствый хлеб, а жениться на красивой – будешь есть сладкие пироги, но уже вместе с другими. Рассказывал, а сам глаз с невестки не отрывал. Козёл был отчим, как только мать его терпела. Нет сейчас ни его, ни матери. Самая родная и близкая душа – Зина. Но здесь на промысле женщине лучше бы не блистать своей красотой. Становится красота опасной.
Однажды после завтрака он услышал, как механик наладчик, не заметив его, расписывает прелести Зины и то, как она жаждет любви с ним, но этот бирюк ее муж не хочет по-дружески ни с кем поделиться и следит за каждым её шагом. И оборвал своё хвастовство на полуслове, заметив, что Степан стоит за его спиной. Но Степан сделал вид, что ничего не слышал. И, наверное, зря, потому что через месяц этот ретивый механик перешел от слов к действиям. Зина неосторожно рассказала, как этот механик подкараулил ее в мастерской рыбцеха и зажал своими длинными руками так, что она едва вырвалась. Степан вскипел, выругался. Только ничего не делай, попросила Зина, обещай. Он пообещал, но через несколько дней в той же мастерской так сжал механика в своих объятиях, что тот побелел и стал задыхаться. После этого механик старался держаться подальше от Зины. С механиком дело было простое, такие пасуют перед силой.
Второй раз он не выдержал, когда подвыпивший электромеханик, у которого всегда был спирт, развязал язык. Выдавали ему спирт на протирку приборов, поэтому матросы искали дружбы с ним. И в тот раз человек десять в его каюте собралось. А у пьяного, что на уме, то и на словах, стал нести всякую чушь, про Зину и, особенно про него, Степана. Говорил заплетающимся языком: ну ты и жмот, Степан, стережешь свою Елену Он был начитанный, окончил университет. Еленой назвал, намекая на Трою, на причину троянской войны. Степан в свое время многое прочел, даже Гомера одолел. Стережешь, как цербер, продолжал электромеханик. Нам остается только мастурбировать весь рейс. А чтобы у нее убыло? Народ у нас молодой, вот уже третий месяц без женщин, только прикоснутся – и уже кончат…
Бить пьяного последнее дело, да и какая там сила у этого пропойцы. Молча поднял его со скамьи, приподнял к самому подволоку и резко опустил. Упал, как мешок с костями. После этого случая и заикнуться о Зине боялся, а Степана стороной обходил. Всех надо было ставить на место.
А вот с первым помощником было сложнее. Пригласил в гости, сказал, что на свой день рождения. Не отказываться же. Зина даже принарядилась, оказывается, брала с собой в рейс и свое любимое голубое платье с оборочками. Пришли, а гостей никого, кроме них. Степан сразу заподозрил недоброе. Каюта была просторной, не то что у матросов, был кабинет и была гостиная, стоял здесь стол, изысканные закуски и несколько бутылок армянского коньяка. Объяснил первый помощник, что капитан занят и подойдет через пару часов вместе с буфетчицей. Стал красиво ухаживать за Зиной, рассыпался в комплиментах. Говорил о Зине только в возвышенном тоне, называл ее путеводной звездой рейса. Сказал, что она приносит удачу, и все на промысле с других судов завидуют нашему траулеру. Обещал исполнить любую ее просьбу. Видно было, что Зине все эти посулы нравились, она одаривала хозяина своей улыбкой и раскраснелась. Всё время он подливал коньяк в рюмку Степану. Зина выпивать категорически отказывалась. И Степан успокоился, шепнул Зине, часик посидим и уйдем. Зина вышла, вернулась, сказала шёпотом Степану, ну и роскошная ванна здесь. Степан ее восторга не разделил. Никак не мог успокоиться после наглого предложения первого помощника. Пока Зина отсутствовала, тот предложил устроить секс втроем. Степан едва сдержался, чтобы не врезать ему. Первый помощник вскочил со стула и на всякий случай отодвинулся. Сказал, ну что ты надулся, Степан, это сейчас многие делают, тебе бы даже понравилось. И Зине бы сделали приятное. Забудь, выкрикнул Степан, и сжал свой кулак, но тут появилась Зина. Первый помощник сделала вид, что ничего и не было между ним и Степаном, оживился, продолжал свои ухаживания, и все подливал и подливал в рюмку Степана. Степан и с самого начала понял: хочет споить. Не знал первый помощник, сколько может выпить просоленный в морях рыбацкий ветеран. И результат получился обратный. Заснул первый, опустив голову в тарелку с салатом. А они спокойно покинули каюту. Попыток больше первый помощник не делал. Но можно было всякого ожидать, власть у него была почти неограниченная.
И теперь в ожидании очереди на выгрузку муки, Степан непрестанно думал о Зине. Подсчитывал время окончания перегрузки. Казалось, часы замедлили свой ход. Степан сидел в мукомолке на последнем незаполненном мешке и в открытый люк видел небо. С утра безоблачное, оно теперь затягивалось тучами. Гирлянда из мешков, приготовленных к выгрузке, заслоняла полнеба. Из одного мешка небольшой струйкой сочилась мука. Степан решил, что успеет заделать небольшую дырку, нашел подходящую заплату, раздобыл у себя в подсобке быстро схватывающийся клей. И работа немного отвлекла его от мрачных мыслей. Но потом накрыло тоской ожидания. И новыми опасениями. Вот уж выдался рейс, всё время приходилось быть настороже. Сам виноват, поддался на уговоры Зины. Матросов он не винил, сам был бы на их месте, тоже не удержался, стал бы искать повода для сближения с такой женщиной. Нельзя допускать красивых женщин в такие длинные рейсы. А каково ей, как ей от всего уберечься, он же не может быть всё время рядом. И к тому же самому приходится всё время сдерживать себя. Какой бы разговор не завели в обед, обязательно подколят, съязвят. Затеяли при заходе в инпорт купить куклу. Второй штурман вычитал, что продаются такие куклы, что они как живые и безотказные. На всех хватит. Не строят из себя королев, словно наша красотка, и живут без охраны. Стали собирать деньги. По сто долларов. Кто-то громко крикнул, со Степана не брать. Но другой голос, такой визгливый почти женский: почему не брать, пусть сдает и вдвойне за то, что делиться с людьми не хочет. Потом, правда, когда он встал и, резко хлопнув дверью, вышел, догнал его штурман, стал извиняться. И весь этот разговор просто шуткой оказался, никто свою валюту тратить не хотел.
Сидеть в одиночестве и ждать было невыносимо, неизвестно, когда же окончится эта перегрузка. Он поднялся по вертикальному трапу, высунулся наружу, на лючине уже сидел его сменщик – немногословный бурят, пробившийся в рейс, чтобы заработать на калым для выкупа невесты. Бурят этот был тем хорош, что никогда не лез в душу. К тому же делал все старательно. Перехватив взгляд Степана, смотревшего вверх на нависающий над траулером, порыжевший от ржавчины борт плавбазы, обнадежил, сказав, что заканчивают выгружать рыбу и обещали вскоре вытаскивать мешки с мукой. Обещали, сказал Степан, да не торопятся.
И действительно, надо бы было там, на плавбазе поспешить, уже целых восемь часов возятся. Но всё бывает, Лебедки выходят из строя, люди устают, но терпят. У техники свои пределы. Но все поправимо. Степан пытался успокоить себя. Но думать о Зине не переставал. Каково ей сейчас в холодном трюме, на чужом судне, вокруг незнакомые матросы. Когда грузят строп, они заняты. Потаскай короба с рыбой, не до женщин. Но вот перерыв в выгрузке. Без работы мерзнут. Зина сильнее других промерзла. Они согрелись работой, а она ведь только вела счет коробам. Он пытался вспомнить, надела ли она второй свитер, который он приготовил. Перчатки у неё были свои, с меховой подкладкой, на ногах шерстяные носки. Главное, чтобы ноги не мёрзли.
Степан с напряжением вглядывался в фигурки матросов там, на плавбазе, столпившихся у трюма, это готовилась смена. Зины среди них не было. Он понял, что счетчицу сменять не будут. Могут оставить до конца работы. Лишь бы не простудилась. Он представил, как она в трюме, прыгает на месте, чтобы согреться. И кто-то из грузчиков настойчиво предлагает согреться вдвоём. И защитить её некому. Степан уже собрался идти пообедать, когда загрохотала лебедка и стрела нависла над мучным трюмом. Он поспешил спуститься вниз, чтобы помочь своему сменщику. Они работали споро, да и мешков было не так много. В этом рейсе шла в тралы чистая скумбрия, и морозили почти без отходов. Ну, головы и внутренности это обязательно на муку, а сорной рыбы не было. Гирлянды с мукой быстро перекочевали на плавбазу. Но заканчивать выгрузку не собирались. Оказалось, есть ещё рыба в носовом трюме, и довольно много рыбы. Он хотел пойти помочь таскать короба, но там и без него хватало матросов. За работой бы время прошло незаметно, а теперь ему пришлось ждать ещё несколько часов, и это были самые томительные часы. Он сидел на крышке люка в корме, старался, чтобы никто его не видел. Выглядывал поминутно из своего укрытия. И, наконец, дождался. И облегченно вздохнул, когда увидел, что на палубе плавбазы готовят сетку для пересадки. Передадут Зину и всех, кто сумел выпроситься к зубному врачу, и до свиданья плавбаза, вези рыбу в порт, а траулеру ещё пару раз наполнить трюма, и тоже домой. Рейс выдался удачный, план почти в кармане. Больше половины рейса прошло. Выдержала Зина, но никогда больше, он, Степан в рейс жену не возьмет, ни за что, вплоть до развода.
Он решил, чтобы не мозолить людям глаза, подбежать к сетке в последний момент, чтобы помочь Зине спрыгнуть на палубу. И в последний момент, когда готов был ринуться к сетке, заметил, что Зины на сетке нет. Он подошел к матросам, вернувшимся с плавбазы. Те успокоили его, сказав, что будет ещё сетка, так как на плавбазе остался начпрод, получающий продукты и технолог, согласовывавший сорта сданной рыбы.
Степан дождался обещанной сетки. На ней Зины тоже не было. Беспокойство охватило его. Оно ещё больше усилилось, когда по судовому радио стали называть его фамилию. Только не Фирсов, а Фирсова. И на полную силу включили радио, и там, на плавбазе, тоже по громкой связи называли. Это искали Зину. Куда она могла там запропаститься? Что с ней произошло? Сдавило виски, Степан чувствовал свое бессилие. И это бессилие ещё более охватило его, когда в рубке он не встретил никакого сочувствия. А просил он всего лишь переправить его на сетке на плавбазу, чтобы выручить Зину. Ему рисовались самые страшные картины, вспоминалась хохотушка Валя, другие страшные случаи исчезновения женщин в море. Кораблям пора было расходиться. Давно вернулись и начпрод, и технолог. Правда, еще не закончили принимать топливо, но и там дело шло к концу, осталось закачать всего одну аварийную цистерну.
Солнце, пробив тучи, приблизилось к воде. Уже начало темнеть. Палуба траулера опустела, да и на плавбазе почти никого не было. Звать Зину по громкоговорящей связи перестали. Один Степан оставался на пустынной палубе. Сжав руками леер, он вглядывался в громаду плавбазы. Примерялся, сможет ли допрыгнуть до ее палубы. Полоса воды, разделяющая корабли, была не так велика. Но прыгать надо было вверх, вот с палубы базы на траулер, можно это сделать просто. Если бы Зина появилась там вверху, он уговорил бы ее прыгнуть. Риск, правда, велик, если попадешь между бортами, разотрет. Но можно было для страховки кинуть ей пеньковый трос, он уже присмотрел, где отрезать такой трос. Но Зина не появлялась. Каждая минута приближала роковой момент расхождения траулера и плавбазы. Ждать из-за одного человека не будут, он это понимал. Был такой случай с его товарищем, тоже на выгрузке пересел на другое судно. Встретил там друга и пропустил пересадку. Так потом целый месяц искал в океане встречи со своим траулером, пока не сжалились над ним и не отправили на шлюпке. Какую роль для них, рыбацких командиров имеет один человек, не этот человек решает судьбу плана и заработок. Все решает время, упустишь, пройдут мимо косяки, потом не наверстаешь.
И Степан, приложив ладони рупором к губам, стал что есть силы звать Зину. Голос у него был сильным, но не таким же сильным, как судовая трансляция. Он кричал и метался вдоль борта, словно раненый зверь. Какой- то матрос включил прожектор и направил на него, то ли из добрых побуждений, чтобы Зина увидела, то ли на потеху матросов, вышедших на верхний мостик, чтобы наблюдать отчаянные пробежки Степана. Со стороны, если не знать суть дела, было конечно смешно, Степан понимал, что стал предметом насмешек, но ему было теперь все равно, пусть смеются, лишь бы вернуть Зину. Он почти задыхался и встал к фальшборту, чтобы передохнуть.
Незаметно к нему подошел первый помощник и встал рядом, понятно ведь он отвечал за каждого человека, по приходу дело грозило вылиться скандалом, могли припомнить его ухаживание за этой глупой девчонкой. Да и от Степана можно всего ожидать.
Он дотронулся до плеча Степана, стал успокаивать. Сказал, ну что ты прыгаешь как заяц. Мы своих не бросаем! Капитан пообещал, что всё будет тип-топ, да не переживай ты так. И не удержался, съязвил, так ты ее берег, своих не допускал, а что с нее убыло бы! Своих не допускал, чужие займутся. Что ты так над ней трясешься…
Хотел успокоить, а получилось наоборот. Степан чуть ли не взревел, схватил за ворот, пригрозил:
– Отойди, от греха подальше отойди, мне терять нечего, скину за борт!
Первый помощник поспешил высвободиться и трусцой побежал в надстройку.
Степан не просто пригрозил, он и в самом деле мог сбросить за борт этого доброхота.
Команда, прозвучавшая вскоре, окончательно разрушила его надежды.
Приготовиться палубной команде! Отдать бакштов!
И затем самая страшная: Отдать носовой!
Загрохотали лебёдки, носовой конец с плеском упал в воду. Но траулера начал медленно отваливать от борта плавбазы.
И вдруг спасительная команда, знакомый капитанский бас: Отставить. Прижаться кормовым! Принять сетку.
Боль, сдавливающая сердце, отпустила. Степан не спеша двинулся по палубе к месту, куда приближалась сетка. Сетку опускали бережно, не резко. Она на несколько минут зависла в воздухе, словно дала стоящей на ней женщине полюбоваться видом закатного океана и разглядеть проступающие на небе звёзды.
Степан подошел к месту приема сетки, когда она уже коснулась палубы. Но не бросился навстречу Зине. Она вышла с трудом, молодой матрос поддерживал за руку. Замерзшая и дрожащая она молчала и ничего не говорила в свое оправдание. Степан тоже не сказал ни слова. Молча они прошли в каюту, молча сидели там.
Резкий гудок, прощальный гудок траулера вывел Степана из оцепенения. Он поднялся, настроил душ, чтобы вода была горячей, приготовил стопку со спиртом и ушел из каюты. Над океаном опустилась ночь. Утомленные выгрузкой матросы спали в своих каютах. Степан оставался один на один с безмерным пространством воды, он был один на один с волшебным миром тишины, которую нарушали лишь ритмичные стуки главного дизеля. Хорошо было бы сейчас раствориться в ночном воздухе, уйти от всего. Никогда в жизни его так не сдавливала обида. Никогда он не испытывала чувства, которое называли ревность. Зина часто его ревновала. Он смеялся над ее упреками. Почему он должен оправдываться за каждый свой шаг, так не договаривались. Возможно, она любила его сильнее, чем он предполагал. И вот теперь они поменялись местами, он требовал отчета о каждом ее пусть даже недолгим отсутствием, не давал ей насладиться общим обожанием. Она ведь даже расцвела в этом рейсе, стала ещё красивее. И вот вырвалась на свободу, как раньше и он вырывался из дома. И не потому, что хотел ей изменить, просто ему нужно было общение с друзьями. Но ей ведь тоже нужны подруги. Но как он ни успокаивал себя, он ничего не мог сделать с тем комком обиды, который никак не хотел рассасываться.
Оставшиеся два месяца рейса обернулись подобием ада. Жить в одной каюте и не разговаривать друг с другом, это уж точно адское испытание. Уходить из каюты и ждать, когда она заснет, это тоже испытание. Слышать за спиной насмешки матросов. Вспоминать те позорные минуты, когда он метался вдоль борта, в свете прожектора и кричал, звал ее, как зовут пропавшего ребенка. Это он никогда не сможет простить.
Только один раз она не выдержала, первой заговорила, пыталась оправдываться, мол, встретилась со школьной подругой, та заведовала на плавбазе лабораторией, делала анализы, определяла сортность рыбы. Оформила все первым сортом. Уговорила остаться, обещала, что пересадку мне обеспечит. Я думала, тебе сообщат. У тебя нет оснований ревновать меня…
Оставь Зина, прервал ее, мы же договаривались говорить друг другу только правду. Или ты забыла?
Трещина у них образовалась, Вспомнил, как в училище объясняли сопромат. Нельзя уходить в рейс, если даже малая трещина обнаружилась на корпусе корабля. Испытывая дальнейшие нагрузки на волне, трещина будет расширяться и если она в подводной части – никто не заметит разлома, в который хлынет вода. Нельзя жить с трещиной.
Видя, как они мучаются и выматывают друг друга, матросы, словно по команде, прекратили всякие насмешки и даже любые намеки на ухаживание за Зиной. Не корили ее за задержку на перегрузке, а напротив, относились к ней уважительно. Степана тоже старались успокоить. Даже капитан вызывал к себе, по какому-то пустяку, но говорил больше о Зине, чем о ремонте варочных котлов. Сказал, что она великолепная женщина и верная жена, такую поискать. Ты даже не представляешь, как она помогла нам.
Степан молчал, не положено было возражать капитану.
Он старался подольше проводить время в мукомолке, готовил к ремонту котлы. Гнилостный запах, пропитавший помещение и всю его одежду не раздражал его. Здесь можно было никого не видеть, сменщик бурят был не в счёт. Он тоже был не особым говоруном. Лишь иногда пел вполголоса свои степные песни и улыбался, наверное, думая о своей невесте.
Осенью траулер вошел в канал, ведущий к родным причалам. Была радостная встреча. Почти всех пришли встречать жены, с детьми, с цветами. Степан и Зина сошли по трапу раздельно. И когда через месяц, получили расчёт за рейс, заработок оказался неожиданно высоким, потому что большая часть сданной рыбы была засчитана первым сортом. Денег хватило на покупку квартиры для дочери.
Жизнь постепенно налаживалась, но незримая трещина оставалась.
КАПИТУСЯ
Идеальный муж – глухонемой капитан дальнего плавания. Будете возражать, мол, никакая самая блатная комиссия не пропустит глухонемого. Спрошу – а за большие бабки? Я помню, нам прислали одноногого матроса. Заплатил за комиссию всего пять тысяч. Капитан может себе позволить и больший куш отвалить. А за валюту можно в море и свою любовницу протащить, даже если у нее нет паспорта моряка и в судовую роль она не включена. Это сейчас можно, возразят ветераны, а раньше попробовали бы, раньше порядок был… Раньше с моралью строго было, партком начеку был. Это теперь все распустились! Где это видано, чтобы водку круглосуточно продавали, народ спаивают.
Я тоже против такой продажи. Вот в Швеции, в Висбю, на весь город один магазин, где спиртное можно купить и то до шести вечера, а по субботам и воскресеньям и вовсе не продают. Помню, рассказал я об этом своему первому капитану, тот даже рот открыл, и веко у него от возмущения и обиды за простых шведов задергалось. Мать, перемать, процедил он, да как же они там бедолаги выживают. Не хотел я его расстраивать и объяснять, что длительность жизни там много дольше нашей. Да и не поверил бы он. Жизнь такую гнилую без водки он и не представлял.
Так вот, этот капитан был почти глухой, да и неразговорчивый, так что супругом должен был быть идеальным. И жена его бахвалилась, говорила, что на берегу он больше недели не может жить, рвется в море. Вот такой идеальный муж. Деньги отдает – и в порт, на свой корабль. Соседки ей завидовали. А я про него совсем другое знал, да и она знала…
Давно это было, когда я еще простым матросом ходил под его началом в первый рейс. Брал он с собой в море молодую девицу, прятал ее в шкафу от всяких проверяющих и таможни, и только, пройдя Бискай, выпускал ее и веселился уже открыто. Что-то они в очередном рейсе с первым помощником не поделили, вот «поп» и настучал на него. На парткоме, когда моего капитана из партии исключали, сказал он местным церберам, что же мне, весь рейс мастурбировать. Отделался строгачем. Жена за него заступилась.
Такого капитана терять ей не хотелось. Она и с девицей этой подружилась. Дочкой ее называла. Я тоже эту девицу помню. Смазливая, ничего не скажешь, но маленькая, словно игрушечная, этакая кукла Барби. Зато такую даже не в шкафу, а в рундуке можно спрятать. Тихая такая. А в море расцветала. Принарядится и на мостик – все с нее глаз не сводят. Капитан ее в каюту гонит. А матросы все кричат ему: шеф не будь жабой. Который месяц бабы не видели! Мы тебе свое отработаем. И действительно, в те дни, когда появлялась она на мостике, работа кипела. И заморозка вдвое больше, и тралы поднимали тугие. Все хотели перед ней свою стать показать. А она только сверху глядела и улыбалась. И веером обмахивалась. В Лос-Пальмосе ей капитан японский веер подарил. Ходили еще по рукам ее фотографии в самых разных видах и позициях, сам я, правда, их не приобрел, тогда я был простым матросом и у меня не было валюты для покупки таких фотографий. Эти фотографии продавали в межрейсовом доме моряков, где только ленивый не преминул пройтись по ее похождениям.
Вот ведь все ее за потаскушку на берегу принимали, а в море она королевой была. Потом еще и книгу о своих приключениях написала: «Капитан, капитан, капитуся…». Так этот ее капитуся бегал по всем киоскам и магазинам скупал эту книгу.
В девяностые годы, когда от рыбацкого флота пшик остался, встретился я совершенно случайно еще раз с этим капитаном. Встретились мы в поликлинике, в очереди сидели и платную медицину кляли и тех, кто нашу рыбацкую поликлинику разорил. «Да что мы, дикие старухи что ли, чтобы здесь штаны просиживать?» – прохрипел капитан. Он голос почти потерял и слышал плохо. Взяли мы бутылку – лучшее лекарство от всех болезней и пошли к нему домой. Жена от него сбежала. А дома склад книготорговли. Стопами эта пасквильная книга лежит. «Вот уничтожаю помаленьку»,- объяснил капитан. И сказал я ему, чего же стесняться. Много там есть и выдумки, много и хорошего, что на самом деле было. Ведь если бы не парткомы, могли бы все капитаны брать в рейсы своих возлюбленных. И тогда бы флот сохранился, потому что работали бы все в охотку. И вспомнили мы с ним, как работали у Дакара, и там немецкие траулеры тоже океан пахали, так им раз в месяц проституток привозили, и ловили они, будь здоров, нам за ними не угнаться было.
Да, соглашался со мной капитан, многое мы протабанили. Сами виноваты. Он прикрыл глаза и после некоторого молчания сказал тихо, словно самому себе: любовь в море особенная, и только там ты обладаешь женщиной и морем одновременно. Тот, кто не испытал это, никогда не поймет меня…
И полюбопытствовал я, а где же теперь та девица, которую он в океан вывозил и которая книгу написала.
Ты не знаешь, удивился он. Слышал такую Дарью Клебецкую. Ну, конечно, отвечаю, это же очень известная писательница. У нее еще недавно роман вышел, название такое нашенское – «Все, что движется и все, что горит». Вот-вот – подтвердил капитан, – в море она этих поговорок набралась, помню, сидит в каюте – и все записывает. Я ее спрашиваю, мол, ты что, дуся, донос на меня строчишь. Отвечает – это похлеще доноса будет. Вот уж, действительно, похлеще, донос он в личном деле оседает, а книгу все могут прочесть. Не хочу я ни с кем тебя делить, говорю ей. А она – не будь эгоистом, капитуся…
Капитан скривился, лицо его и без того морщинистое, превратилось в сдутый футбольный мяч. Говорить ему было трудно. Да и я его дальше расспрашивать не стал. Зачем бередить раны.
Лет через десять, когда капитан мой уже переселился в мир иной, я во второй раз попал на шведский остров Готланд, где в уютном древнем городе Висбю расположился Центр писательский и где писатели изо всех европейских стран имели право на жилье и даже на получение стипендии. Была ранняя, но дружная весна. Сквозь камень пробивалась стойкая северная трава. В местном ботаническом саду цвели сирень и магнолии. Писателей было в этом Центре – раз-два и обчелся. Весеннее томление мешало сочинять. Мучило одиночество и безмолвие. Был я здесь почти что в роли глухонемого. Из писателей никто не знал русского языка. А мой английский трудно было разобрать. В молчании я бродил по городу среди белых руин соборов. Все здесь было на учете, законсервировано и сохранялось в чистоте. Все вокруг было ухожено и упорядоченно. И в этом идеальном порядке я чувствовал себя неуютно. Хотелось все бросить и уехать, когда мне сообщили, что на остров прибывает знаменитая писательница из России. Ну вот, обрадовался я, будет с кем поговорить, а если она еще и не старая, то может случиться пусть мимолетный, но скрашивающий одиночество роман. Она приехала поздно вечером на такси. Я помог ей вынести из машины несколько чемоданов. Оба мы обрадовались друг другу, спешили новостями и своими мыслями поделиться. Какое это счастье – говорить без переводчика! Оба не узнали друг друга. Она была в широкополой шляпе, скрывающей лицо, в цветном пончо и в сапогах с необычно высокими голенищами. Этакий ковбой в юбке. Когда она сняла шляпу, что-то знакомое мелькнуло, что-то кукольное, вроде постаревшей барби. Утром я узнал у директорши Центра фамилию писательницы и ахнул. Это была Дарья Клебецкая. В тяжелых чемоданах она привезло не дамские наряды, а свои книги. Это были эротические романы в ярких обложках с довольно-таки откровенными фотографиями. На фотографиях этих была давняя узнаваемая пассия моего капитана, а в ее партнере угадывался он сам. И я подумал, вот хорошо, что он не дожил он до выхода этих книг. Ведь их было так много, что он не смог бы ни за что их выкупить. Да и заработок уже у него был далеко не капитанский. Дарья так и не узнала меня. А я не стал ей растолковывать – откуда я ее знаю. Пусть думает, что я просто поклонник ее таланта. Да и как бы я ей ни объяснял, она бы меня не вспомнила. Кто я был для нее в те давние годы – простой матрос на палубе, возившийся с тралом, матрос в комбинезоне, юнец, стриженный под ноль. В те годы я мог бы многое отдать за один только ее взгляд, за один поцелуй. Теперь ни я, ни она не испытывали друг к другу никакого влечения. Мы, правда, часто бродили по городу, сидели у крепостных стен, любовались скалами и крепостными башнями, говорили, в основном, о литературе. Взгляды у нас были разные. Для нее самое важное заключалось в продаже книги. Она считала, что очень многое зависит от оформления книги, особенно от обложки. Я похвалил фотографии на обложках ее романов. Такая я была в молодости, похвасталась Дарья, наивная девочка. Была влюблена в почти глухонемого капитана, с которым и поговорить то было не о чем, кроме секса. Он меня держал взаперти, мой капитуся. Любил фотографировать наши любовные схватки. У него всегда стоял напротив нашего Любовь юной девушки и старого морского волка. И знаете, у меня много было любовных историй, но только теперь понимаю, что истинная любовь была одна, там, посредине большой воды… ложа фотоаппарат. Я потом делала фотографии и продавала их морякам. Не осуждайте меня, ведь я была в этих рейсах нелегально и ничего не зарабатывала, а мне надо было еще в перерывах между рейсами жить на берегу. Я уже тогда писала. На деньги, собранные за эти фотографии, я смогла прожить в Москве несколько лет, закончить литинститут. Да и теперь – посмотрите, – она протянула мне одну из своих книг, – где и какой художник изобразит так привлекательно любовь. Любовь юной девушки и старого морского волка. И знаете, у меня много было любовных историй, но только теперь понимаю, что истинная любовь была одна, там, посредине большой воды…
Автор публикации
