Анкету я заполнил 7 февраля 2012 года, а на встречу меня пригасили уже на следующий день в среду. Директор учреждения Любовь Михайловна посмотрела на меня грустно: «Не переживайте, Кирилл, все глупость пишут. Но видно, что человек вы хороший. Завтра и приступайте».
За то, что я написал в анкете, мне стало стыдно уже к концу первого дня. «Читать пациентам вслух, рассказывать новости, помогать старым людям записывать мемуары», – отличное применение журналистских навыков. Так думал. Чёрта с два! Меня не допустили даже до того, чтобы менять старикам подгузники. Ни медицинского образования, ни достаточного волонтерского опыта у меня не было. Может и к лучшему… Откуда у них только силы берутся? Маленькая исхудавшая старушка – похожа на привидение – вырвала капельницу, разбила чашку, вышла в коридор. Я нажал тревожную кнопку, через минуту прибежали две санитарки. Старушка проклинала нас всех и просила дать ей умереть. Санитарки говорили что-то ласковое, сохраняли полное спокойствие. Моя смена как раз заканчивалась, и я, не оборачиваясь, пошел переодеваться.
Тема смерти в хосписе была главным табу. «Наши гости не умирают, они уходят», – говорила Любовь Михайловна. «Уходили» «гости» обычно через три-четыре недели, редко кто протягивал больше двух месяцев.
Мои обязанности по большей части сводились к тому, чтобы таскать синие резиновые матрасы в помывочную, ополаскивать их из шланга, а затем развешивать в специальной комнате. По четвергам это делалось для всех пациентов, плюс каждый раз внепланово, когда кто-то умирал. Почти все волонтеры хосписа – женщины. Когда не было мужчин, они разбивались по парам и сами таскали матрасы.
Прошло чуть больше десяти лет. Я дописывал новый роман, и в Москве мне работалось плохо. В К-й области я снял терпимый номер в гостинице, а сданная в аренду московская двушка давала деньги еще на еду и такси (если выбрать класс «Комфорт», в лучшем случае приедет старенькая Renault Logan, зато в любой конец города поездка стоит не дороже ста рублей).
В городке недавно открылся частный благотворительный хоспис – всего на двенадцать комнат. Персонала там было мало, а волонтеров почти не было. Когда я в первый раз зашел туда, директор хосписа, татарин средних лет, никаких вопросов задавать не стал, а просто показал на ведро и швабру: «Иди – мой!».
В хоспис я стал приходить почти каждый день. По просьбе директора четыре раза даже проводил экскурсии для местных и областных чиновников. Они неизменно принимали драматичный вид и говорили: «Вы делаете о-очень большую работу!» Никакой большой работы я, конечно, не делал, половину времени сидел со своими текстами за ноутбуком, подменяя при этом охранника или дежурного санитара. Иногда помогал таскать строительные материалы, а раз в неделю мыл полы.
В одной из комнат для пациентов постоянно шел ремонт. Десять других занимали старики – шесть мужчин и четыре женщины. В последней жила девочка лет шести или семи. Думаю, из Киргизии или откуда-то оттуда. Девочку звали Алтынай, по-русски она почти ничего не понимала. За пару недель её мама заехала всего один раз, но грустной я Алтынай почти не видел.
Помню, она подошла к моему столику и взяла большой красный блокнот. «Эй, это мой блокнот!», – я надул щёки и вытаращил глаза. Захихикала и убежала, с блокнотом. Минут через двадцать принесла его обратно, на последней чистой странице была нарисована кошачья мордочка… Оставаясь одна, Алтынай часто говорила вслух, как будто нараспев, как сказку кому-то читала – что-то себе фантазировала на незнакомом мне языке.
Вечер пятницы. Не помню, как так получилось, может, кто-то из врачей заболел. Но в здании тогда были только пациенты и я. Из комнаты Алтынай раздался радостный детский крик: «Мышык, мышык!» Когда я спешно зашел в комнату, какие-то взлохмаченные существа бросились врассыпную с кровати. Подумал, что показалось. Алтынай сидела на середине кровати и улыбалась. Укрыл ее одеялком. Зашел через час, девочка спала.
Мне казалось, что я плохо лажу с детьми, но к Алтынай за этот месяц я сильно привязался. Мы часто болтали, хотя почти не понимали друг друга. В понедельник восьмого августа мне надо было на неделю съездить в Москву. От хосписа до вокзала ближе, на ночь я остался «на рабочем месте».
Рано утром я зашёл в комнату попрощаться с Алтынай. Девочка не спала и сонно смотрела на стену. Вокруг нее кипела работа. Существа, эту работу делающие, выглядели странно, – то ли кошки, то ли маленькие человечки. Руки и ноги, как у людей, а головы зверьков. Они перекладывали стеклянные шарики, собирали из них пирамидки, кубики, фыркали, пинались и ругались друг с другом.
Чего я испугался тогда? Того, что схожу с ума? Или того, что ничем не могу, да и никогда не мог помочь этой девочке? Как будто во сне я закрыл дверь и побрел к вокзалу…
Вернулся в хоспис я почти через месяц, московские дела сильно задержали. Комната Алтынай была пустой.
На моем столе лежала открытка с детским рисунком. Девочка держала за руки большого высокого человека (рядом написано «Кирилл») и маленького кота на задних лапах (надпись «Мышык»). Все трое радостно улыбались.
«Привет, Кирилл, – директор хосписа вышел мне навстречу с отверткой в одной руке и какими-то бумагами в другой, – Выздоровела твоя девчонка, в первый раз на моей памяти такое. Три раза проверяли, как ни бывало болезни. Вчера родители за ней заезжали, что-то у них не то было с паспортами, еле к нам вырвались… Открытку-то нашёл уже?»
Автор публикации
