Не может быть, неужели попался?
Сидит там в кустах, хихикает. Пытаюсь затаиться, а сердце предательски громко стучит, и мурашки бегут по спине. Может, всё-таки ушла?
Выглядываю из камышей – нет, на месте и глазищи, и копна соломенная.
Пригибаюсь обратно. Вот, называется, в автолавку за хлебом сходил! Засмотрелся в телефон, куда-то не туда свернул – и на болото вышел.
Варвара Петровна меня, конечно, предупреждала, что в местном болоте кикиморы водятся, да только кто ж в это поверит!
А, пожалуй, стоило.
Зубы стучат, не знаю уж, от страха, или уже и от холода. Солнце скоро сядет: редкие пятна света, с трудом попавшие под полог елового леса, почти растворились, едва заметно дрожат на ветру.
Прислушиваюсь. Ветер шумит, стволы скрипят, комар прямо над ухом гудит. Присел мне на нос, а я пошевелиться боюсь. Эх, пей, мелочь – может, хоть какой толк от меня перед смертью да будет.
Ай! Хлопаю рукой по носу. Прости, не хотел: рефлекс.
Ветер стих, и хихиканья не слышно: сумерки будто проглотили все звуки. А по кустам вдруг как зашуршит! Кручу головой: справа – нет, уже слева… Стог чёрного сена на ножках из одних кустов в другие перепрыгнул. Ну, всё, конец мне. Поминайте, как звали. Сглатываю ком в горле.
Вот она, кикимора настоящая: глаза сверкают, в темноте светятся. Приближается, причём скачками, и всё по кустам.
– Динь!
Телефон в нагрудном кармане зазвонил. Ух, сердце ёкнуло! А кикимора?
– Динь!
Тоже заметила, и прямо ко мне – прыг! За телефон лапами с длинными потрескавшимися когтями схватилась. А тут и мелодия заиграла.
Чёрная копна довольно оскалилась, сверкнула на меня глазищами, и одним скачком скрылась из виду. Я только и услышал, как кусты зашуршали и трясина ухнула.
Вот тебе и на.
Под приглушенные, но до боли знакомые ноты пытаюсь отползти в сторону дома. Руки и ноги едва слушаются, затекли совсем. Подумаешь, хлеб, подумаешь, телефон! Жить буду, ребята!
Из жимолости выбрался, встал во весь рост и побежал догонять последние солнечные лучи. Подождите, родимые, ещё немного!
Повезло, на дорогу вышел. Вижу линию электропередач, и такое чувство меня взяло, необычайно тёплое, мол, люди тут живут, заботятся друг о друге, электричество в дома доставляют – я столб обнял и сел прямо на обочину. Грею щекой холодный бетон.
А на краю леса кусты подозрительно зашуршали. Смотрю – тихо. Показалось, вроде. Собираюсь с силами и иду домой.
Варвара Петровна, конечно, ругалась, что хлеба не принёс. Какая картошка с селёдкой без хлеба? Я только руками развожу: кикимору, мол, встретил, насилу ноги унёс, как тут, Варвара Петровна, о картошке думать?
Поужинали и без хлеба. Не то же самое, конечно.
Посуду мою, в окно смотрю, на кусты малины у калитки, освещенные фонарём. Листья на свету блестят, будто мокрые, и даже ягоды видно. Одна большая на ветру качается, будто дразнит меня. Вот домою посуду и съем!
***
Подхожу – а малины моей заветной и не видать, только хвостик остался. Что ж такое! Вздыхаю, а кусты вдруг как зашуршат! Неужели опять?
Начинаю пятиться назад к двери и вижу, как между листьями глаза сверкают. Пришла за мной, окаянная!
Впрочем, тут уже моя территория! Хватаю грабли, брошенные на газоне, выставляю зубьями вперёд:
– Выходи, чудо болотное! Не боюсь я тебя!
Да что там, боюсь, конечно. Только отступать уже некуда, и Варвару Петровну впутывать нельзя.
Кусты шуршат, и вижу – выходит. Чёрная копна, ноги, когтистые лапы и глазищи сверкучие.
– Ну привет, кикимора! Чего тебе надо?
Вместо ответа чудище к моим ногам комок болотной травы бросило и заскулило. Гляжу, в нём между стеблей что-то гладкое и чёрное виднеется. Неужели телефон?
Скулит кикимора, на комок пальцем когтистым показывает.
– Ты давай без всяких там штучек! – говорю ей.
Удерживаю грабли в направлении копны и присаживаюсь телефон взять. Кикимора не двигается. Хорошо.
Аппарату, естественно, конец пришёл. Вода из отверстия для зарядки капает.
– Всё, – говорю, – сломался.
Кикимора явно не понимает, скулит и тычет, скулит и тычет.
– Уходи по добру, по здорову!
Скулит, тычет.
– Проваливай, чудо болотное!
Замолчала копна на секундочку, а потом снова взвыла. Да не просто так, а как будто мелодию напевает. До боли знакомую.
– Да понял я, понял! Только телефону-то всё, каюк!
Бросаю безжизненный прямоугольник на землю, для эффекта. Вдруг дойдёт?
– Каюк!
– Ка-ю-ю-юк! – заскулило чудовище, рухнуло у кустов на колени и затряслось в рыданиях. – Ка-ю-ю-ю-юк! Ка-ю… ю… ю…
Не знаю что и делать, даже грабли опустил. Стог сена у малины дрожит и всхлипывает.
Жалко.
Подкормить её что ли?
Спиной к двери подхожу, кикимора на месте, сидит и воет, рыдает. Ага.
Хватаю блюдо с остатками картошки, возвращаюсь на улицу.
Одну картофелину бросаю кикиморе – прямое попадание в коленку.
Сверкает на меня глазами, шипит. Ладонь вперёд выставляю, – успокойся, мол. Беру ещё один клубень, откусываю, – показываю пальцем на валяющийся у её ног.
– Ешь! Вот так! – и ещё откусываю.
Поняла чудо болотное. Сверкучие глаза до размеров блюдца увеличились, зубастый оскал-улыбка до ушей (если есть там уши) растянулся. Хрум – и нет картофелины.
Облизывается. Язык розовый, не раздвоенный. Бросаю и свою – ловит. Хрум!
Миску на землю ставлю, к ней подталкиваю. Хрум-хрум-хрум – и нет ничего. Фыркнула, подскакивает ко мне, обнюхивает.
– Нету больше, – развожу руками.
Опять чудо трясётся и воет:
– Каю-юк, каю-юк!
– Да не каюк! Не каюк! Погоди ты.
За плечо (плечо ли?) хватаю, как лёд холодное, а она меня – кусь!
– Ааааррргх! – кричу.
До кости, хорошо руку не оттяпала.
– Да чего ты?
Пытаюсь грабли нащупать:
– Проваливай, чудо болотное!
Рука болит страшно, свинцом наливается. В глазах темнеет. Вижу, как Варвара Петровна, от вопля моего проснувшись, из спальни во двор спускается, кричит:
– Ванюша!
А нет больше Ванюши. Проваливаюсь в темноту.
***
Не знаю, сколько времени прошло, да только чувствую, пирогами пахнет. С капустой и яйцом. И сыростью болотной немного. Пироги – хорошо, болотная сырость – не очень, что всё-таки происходит?
Пытаюсь разлепить глаза – получается, на руку смотрю – к моему удивлению, цела. Немного ноет, и вся в чём-то липком и влажном, сыростью пахнущем. Лежу на диване под шерстяным цветастым пледом.
– Варвара Петровна, – хриплю.
Из кухни доносятся быстрые шаги, и вот я уже вижу обеспокоенное лицо Варвары Петровны.
– Очнулся, Ванюша! Наконец-то! Два дня проспал.
– Я вообще думал, что каюк, Варвара Петровна!
– Ка-ю-ю-юк! – донеслось из кухни.
Я аж на диване подскочил. Задрожал.
– Варвара Петровна, берегитесь! Кикимора на кухне!
Та только засмеялась.
– Знаю я, голубчик! Знаю! Ты что же думаешь, я одна тебя на диван втащила?
А я уже и не знаю что думать. Руками только развожу.
– Голодный небось? Пироги сейчас будут.
***
За столом сидим втроём. Над пирогами ароматный пар поднимается, а я на кикимору смотрю, и взгляд отвести не могу. Глазищи всё такие же сверкучие, улыбка такая же зубастая, но вместо стога чёрного сена – кудри каштановые светлое лицо обрамляют и по узким плечам струятся. На плечах белые рукава и лямки от джинсового сарафана – откопала же где-то Варвара Петровна. Лапа – да нет, тонкая ручка, уже и не когтистая – за куском пирога потянулась.
Хрум! Улыбается зубасто и продолжает уплетать.
Старушка сидит, тоже на кикимору смотрит:
– Кушай, дитятко!
А той только этого и надо. Знай – хрум да хрум.
– Как так-то, Варвара Петровна?
Смеется старушка, и рассказывает:
– Вышла я тогда ночью к вам, да по всем статьям кикимору отчитала! Гляжу, а она, бедная, и без того вся распереживалась и только вокруг тебя, Ванюша, безжизненного вертится и скулит. Схватила руку прокушенную, да давай облизывать. Эка чертовщина, думаю, схватила веник и давай её отгонять, по голове лупить, а она шипит, не даётся, не уходит. Только через минуту сама отползла в кусты и заскулила. Я на руку твою смотрю – рана затягивается сама собой.
– Это она меня, – бросаю на кикимору суровый взгляд, – покусала!
– Ну как покусала, так и полечила, – пожала плечами Варвара Петровна, – Так вот, понимаю я, что оставлять тебя на улице нельзя, пытаюсь домой втащить. Кричу, помогите, помогите – а до соседей поди ж дозовись. То ли спят крепко, то ли боятся. Девчушка эта, как поняла, что я делаю, за ноги тебя схватила, и мы с ней разом до дивана тебя и донесли. Ух и сильная!
Гляжу, сидит сильная, хрум-хрум!
– А как я её отмывала, это отдельная история! Вроде сытая, а мыло и шампуни так и рвалась попробовать. Но я быстро её отучила. А как только горячая вода пошла – и за уши от ванной было не оттащить. Целый день плескалась, насилу я потом листья и мох из слива повытаскивала, да все отмыла.
Улыбается кикимора зубастенько. Понимает что ли?
– А когти, – спрашиваю?
Кикимора встрепенулась:
– Каюк когти! Каюк, – и еще кусок пирога – хрум!
Наелась и мелодию свою единственную мычать начала. Достаю со стены гитару, на диван сажусь и киваю кудряшке:
– Сыграем?
Полились знакомые ноты. Кикимора будто в транс входит, раскачивается под музыку. Подошла ко мне, гитару понюхала, фыркнула. Забралась за спину, обняла. Я сжался весь, потом чуть успокоился – девчушка мягкая такая, тёплая.
Варвара Петровна зовёт:
– Кирюш, посуду мыть иди помогай. Водичка – тёпленькая!
Кикимора (Кирюша? Ну вы, Варвара Петровна даёте!) с дивана спрыгнула, и понеслась на кухню вприпрыжку, стуча по деревянному полу босыми пятками, хлопая в ладоши и радостно приговаривая:
– Тёпленькая! Тёпленькая!
Автор публикации
