Зубы технорука Дудко.

Это случилось утром, в четверг. Передний зуб на нижней челюсти долго подрастал над уровнем других зубов, и, поднатужившись, вылез, наконец, наружу. Сморщившись, Дудко несмелым, но напряженным языком отслюнявил зуб от десны и хладнокровно его осмотрел. Освобожденный зуб на вид был вполне целый. «Ты был мной почти пятьдесят лет…», – подумал Дудко, бросая зуб в мусорное ведро. Не было ни грусти, ни сожаления.

Зубы стали разрушаться несколько лет назад, но Дудко по-мужски трусливо решил: «Начнут выпадать передние, тогда и пойду к врачу, а пока…» Сначала он ел на левой стороне, но вскоре тектонически треснул коренной левый, и, лишенный выбора, Дудко стал жевать на правой стороне, правосторонний коренной держался, несмотря на выпавшую пломбу. Дудко с особенным – щадящим и трепетным старанием чистил зубы. С помощью языка он вел кропотливый учет всем болезненным изменениям во рту. Дудко выучился бриться, не разжимая губ. Он стал практиковать разговор на расстоянии, особенно не разевая рот. Стальной швейной иглой, закрыв глаза, на ощупь, он скалывал кусочки зубного камня с зубов нижней челюсти. Дудко длил зубную агонию как мог, но в незаметный роковой промельк передний зуб выпал.

Задолго до этого Дудко снились кошмарные сны о том, как он на совещании раскрывает рот и зубы выпадают один за другим. Или он пьет утром кофе и на дне чашки обнаруживает почерневшие зубы. И вот сны стали явью.

Дудко нашел марлевую маску, оставшуюся от пандемии, и подумал: «Есть два плюса: теперь можно реже бриться, и во-первых – не видно сгнивших зубов». Впрочем, обнаружив несколько лет назад темное пятнышко на переднем нижнем зубе, он больше не заглядывал себе в рот, решив так: «Пусть дантист рассматривает».

Дальше откладывать неприятное дело было бессмысленно и Дудко записался на прием в ближайшую стоматологическую клинику.

Доктор неприятно трогал сильными пальцами оставшиеся зубы, распространяя вглубь Дудко медицинский запах резиновых перчаток, беззастенчиво запускал в рот пациента хищно утонченные заостренные инструменты, скептически, и, одновременно, радостно похрюкивал и кивал сам себе, завидно согласный с собой.

«Деньги считает», – неприязненно решил Дудко.

Врач сказал, что именно надо сделать, затем торжественно огласил приговорную цифру, оказавшуюся эшафотной. Технорук внутренне содрогнулся. Это было целое состояние. У него не просто не было таких денег, у Дудко не было смелости хотя бы мысленно представить эту сумму.

– Это приблизительный расчет, – веско сказал дантист, делая покойницко-синими перчаточными руками многое обобщающие округлые жесты, – медицина – наука примерная, и скорее всего, эта сумма увеличится.

«Увеличится?», – глядя в бесконечный потолок, Дудко согласно закивал.

– И деньги нужны наличные, – звонко сняв перчатки, доктор стал заполнять зашелестевшие деньгами бумаги, – а для разгона вам надо сделать объемный снимок, это рядом, на Омской, впрочем, в Кургане все рядом.

На следующий день Дудко «разгонно» посетил казематный кабинет на Омской улице, где ему помогла стеснительная девушка тростникового вида. «Не мой тип, – думал Дудко, – девушка без женственных выпуклостей не вызывает доверия, определенные объемы тела и мыслей необходимы».

Технорук надел тяжкий свинцовый жилет, затем, осторожно сжимая зубами какой-то пластмассовый отросток, Дудко жмурился, в то время как над его головой, угрожающе мигая непонятным, медленно вращалась таинственная полусфера.

Худенькая девушка сидела в соседней комнате. Дудко услышал ее напряженный голос:

– Не получилось… Сожмите челюсти сильнее, и не бойтесь… мужчины такие нерешительные… все равно большинство ваших зубов удалят. Еще раз.

Лязгая остатками зубов, Дудко нервно сжал челюсти. Неприятная процедура повторилась.

– Оставляем второе исследование – казенно сказала девушка.

«Бог иногда есть», – подумал технорук.

Через день, вооруженный личным патологоанатомическим снимком, Дудко посетил еще одну клинику. Сумма увеличилась в полтора наличных раза.

«Вероятно, снимок показал дополнительные расходы», – решил Дудко и пал духом, он не понимал, где он возьмет эти деньги. «Кредит под только что выкупленную квартиру? Но это бред! Где квартира, а где зубы?!»

По дороге домой, в канцелярском магазине «Вещное», он купил школьную тетрадь и пару простых карандашей. Отчего-то карандаши представлялись более солидными, чем легкомысленные шариковые ручки. Рассчитываясь за покупки, Дудко думал над словами доктора, прощаясь, тот сказал: «И не затягивайте с лечением, помните, у каждого врача, даже у дантиста, есть свое персональное кладбище».

Дома Дудко сделал чай с лимоном, раскрыл тетрадь и столбиком стал складывать цифры. «Цифры – это самое надежное. Цифры отвечают на все вопросы, кроме одного. Вот это – мои хилые сбережения. Дурак, надо было больше откладывать, ведь в последнее время были же квартальные премии. Сам ты дурак! Как откладывать, когда я вносил за квартиру?! Ладно. Примерно это я могу попросить у матери. Плюс. Это попрошу у начальника, в счет возможной премии или из “кассы взаимопомощи”, все-таки я – технический руководитель отдела силовых установок нашего хладокомбината. Плюс. Вот это можно попросить взаймы у Петровича. Плюс».

Пару лет назад Дудко выручил Петровича, дав взаймы деньги на новую лодку для рыбалки, правда, Петрович возвращал «кровавыми» частями и долго, и было непонятно, какой из процессов, получение или возврат, более врезался в Петровичеву память.

Дудко вздохнул. Он вспомнил, что ему говорил отец: «Считай только те деньги, что у тебя в кармане». Своих денег «в кармане» было мало.

Назавтра Дудко сходил в третью по счету клинику. Там его неожиданно обнадежили. Удаление останков умерших зубов и два протеза обходились уже в половину «состояния».

– Сколько времени не были у врача?

Думая о странной привычке стоматологов разговаривать с пациентом, когда тот, освещенный лампами Н.К.В.Д., в полуобмороке лежит в пыточном кресле с распахнутым настежь ртом, Дудко повеселел.

– Лет сорок, – Дудко вспомнил толстую тетю-врача, которая, наваливаясь пуховой подушечной грудью, лечила ему зубы в пятом классе, дыша в его застывшее окаменевшее лицо нечистой частой пульсирующей одышкой. Инквизиторские звуки металла о стекло, потусторонние запахи жженой кости, зуд бормашины в затылке – панический ужас советского детства.

Затем доктор с пугающими паузами стал расспрашивать о головных болях Дудко. – «Мигрени? Боли в отдельной части головы?» – «Нет, не болит» – «Это связано с зубами, в лобной доле переплетены множество окончаний, при болезни зубов это влияет на головную боль». Скоро Дудко понял, зубы – главная составляющая головы…

С писающим звуком пустив воду в умывальнике, доктор неопределенно и негромко вздохнул. Дудко только сейчас увидел в отражении зеркала печеные нездоровые щеки врача. Стоматолог перехватил его взгляд и нахмурился.

– Это давление, а не то, что вы подумали.

– Я ничего не подумал, – «умный», подумал Дудко.

– Рубли наличные, – сказал умный доктор, – других не берем.

– Я так и подумал, – мысленно технорук уже выбрал доктора с печеночными щеками.

Вечером Дудко позвонил матери, но мать странно поговорила с ним, в том смысле, что она конечно поохала и посочувствовала, но тут же твердо добавила, мои деньги – на мои похороны, мол, выкручивайся сам, чай не маленький, пятьдесят лет скоро.

Дудко раскрыл тетрадь с зубовными цифрами, обвел цифру матери кружочком и рядом нарисовал знак вопроса. Затем он позвонил Петровичу. Радостный Петрович тут же замялся, когда понял, о чем идет речь и живо перевел разговор на карасей, что он наловил на озере Аракуль.

– Хочешь, тебе привезу!? Вот такие караси! В руку моей Глафиры.

Глафира была жена Петровича. Крупная, языкастая женщина с широким тяжелым задом. Петрович, да и Дудко побаивались Глафиру.

Нет, Дудко не хотел карасей. Ясное дело, Петрович больше запомнил возврат долга. Кроме того, выяснилось, что Петровичу надо срочно выдавать внезапно забеременевшую дочку замуж, и…

– …сам понимаешь, нужны деньги!

Да, Дудко понял. Цифру Петровича он тоже обвел кружочком. Затем сложил цифры матери и Петровича и приписал их к цифре, что он намеревался попросить у начальства родного хладокомбината, получилось много. У директора было замысловатое имя, а именно: Семен Адольфович. И подходящая для директора хладокомбината фамилия – Тонус. Он был небольшого роста, лысый, склонный к постоянной меланхолии, которую иногда, как будто бы что-то компенсируя, прорывала неуемная буря эмоций. Эти мгновения были известны среди подчиненных как «истерики Адольфовича». Вспомнив эти вспышки беспричинного гнева шефа, Дудко подумал: «В крайнем случае, продам аудиосистему, телевизор, холодильник и стиральную машину». Технорук прикинул самую скромную сумму выручки за проданную бытовую технику, получилось хорошо. Не так, чтобы много, но и не мало.

«Так и сделаю», – успокаивал себя Дудко.

При всем своем нынешнем несчастье, технорук не перестал мечтать о знакомстве с какой-нибудь покладистой девушкой, хотя в последние годы – из-за зубов – он стеснялся общаться с прекрасным полом. Он думал об этом спокойно: «Ничего, наверстаю!» Это было не упущенное, но отложенное дело. Дудко твердо знал, оставшиеся годы жизни будут долгими, и, главное, самыми важными в его судьбе. «Лет двадцать у меня еще есть, а за это время можно родить и воспитать сына».

Именно о девушках, не о женщинах, технорук мечтал каждый вечер, перед сном. Дудко не думал ни о производственных делах, ни об отношениях с матерью, ни о бытовых заботах, то есть он думал и об этом, но главным были девушки.

Совсем недавно Дудко счастливо внес последний взнос за однокомнатную квартиру, на радостях купил мягкую мебель, телевизор, холодильник и стиральную машину. Кроме необходимого, потратился на прихоть – отличную аудиосистему с «коренным» проигрыватель лазерных дисков, мечта бедной безотцовской юности. Словом, технорук готов был встретить свою девушку «для серьезных отношений», но тут выпал зуб.

Утром он решил не откладывать неприятный разговор с Тонусом. Записался на неотложную встречу «личного характера», и в назначенный час его вызвали по селекторной связи. Он сел за стол, напротив шефа, демонстративно снял маску, коротко сказал, что нужно.

– Ты что же думаешь, – с неприличным любопытством разглядывая Дудко, Адольфович стал медленно возвышать голос, – предприятие тебе – дойная корова двойного вымени? Сегодня квартира, завтра мебель, послезавтра зубы?!

Вздохнув, Дудко закрыл глаза. Он не мог осознать строй замысловатых слов про «дойную корову двойного вымени». Из двух вариантов: «гитлеровская истерика» или спокойный разговор, Семен Адольфович, кажется, выбрал первое.

– Я погасил кредит за квартиру, – сказал Дудко, – мебель я купил на свои деньги.

– Ну да, – задумчиво согласился Тонус, по всей видимости, передумав изображать истерику, – без зубов тебе ходить тоже не гоже. Ты же все же технический руководитель.

– Вот именно, – Дудко надел маску.

– Деньги я тебе выделю, но не сейчас и частями. Все запишем на твой счет, и будем удерживать из зарплаты, процентов… – Адольфович взял вопросительную паузу.

– Тридцать. И мне необходимы отгулы для лечения.

– Тридцать процентов будем списывать из твоей зарплаты. И отгулы. Договорились.

Испытывая чувство облегчения, технорук спешно вышел из кабинета. Разговор прошел и гаже, но и глаже, чем предполагал Дудко. «Завтра же иду к дешевому печеночному пыточному доктор».

Этим же вечером Дудко снял все деньги, что были в Сбербанке и утром следующего дня записался на прием к врачу-стоматологу с печеночными щеками.

Начался изнуряющий процесс лечения. Удаляли по два зуба «за сеанс». В районе тринадцатого зуба позвонила мать.

– Сын, забирай мои похоронные деньги, я пока умирать не собираюсь, – сказала она, – потом как-нибудь помру, позже. Так и ты, чай, не под забором меня кинешь, похоронишь по-человечьи.

Он шепеляво поблагодарил мать. Подумал: «Не надо будет продавать телевизор, аудиосистему и холодильник со стиральной машиной. Отлично!»

– Мамуля, я все верну.

– Ладно, мы же с тобой родственники, – вздохнула мать.

В субботу незвано приехал Петрович с Глафирой. Петрович привез окуней, Глафира, демонстративно засучив рукава, стала хмуро готовить уху. Петрович охотно вел разговор за троих, Дудко надел маску, без зубов было неловко.

– Выкрутился? И хорошо, – твердил Петрович, – мы, русские, чем характерны? Выкручиваемся!

– Точно, – отозвалась из кухни чуткая Глафира, – мы как белье, крути нас куда хочешь, выжимай насухо, до капли.

«Какое счастье, – радовался Дудко, – что все ненужное имеет конец». Так и вышло, уха была сварена, пустые разговоры бесследно ушли в кухонную раковину. Дудко с облегчением закрыл дверь за «татарскими», но, по-своему добрыми гостями, отмечая попутно, что откупная кастрюля ухи призывно благоухала.

«Главное в жизни, научить убеждать себя, – думал Дудко, поедая вкусную уху, – остальное пустяки. Все люди делятся на тех, кому ничего не надо объяснять, и на тех, кому объяснять бесполезно».

В постели он привычно думал о девушке, превращая мимолетно увиденный на улице или в транспорте случайный образ в ночные божественно-инфернальные пикантности. Взвешивая бытовое слово «голая», парадное «обнаженная» и нейтральное «раздетая», он выбирал «голая». Еще он думал над тем, что для юности нет слова «порнография». Напряженное бедро, занесенное над бортом ванной, напоенной океанскими ароматами; ускользающая мыльная грудь с твердым ориентиром соска и главный золоторунный треугольный приз – засыпая, технорук отчетливо видел всё это.

Дудко мысленно касался девушку, разнообразил её чувственные позы, напряженно удивляясь новациям положений рук и ног. Эти грёзные упражнения с податливым телом девушки перебарывали выматывающие подробности реальности. Под утро ему приснилось откровенное, девичье: «У меня там треугольник, но я могу сделать полоску, ты что предпочитаешь?» Дудко хватило этого сонного эпизода на весь его гнусный «зубной период».

В воскресение он съездил к матери и забрал ее деньги. Было неловко, но он забрал.

– Ты не волнуйся, я верну.

– Я не волнуюсь.

Мать была сухой строгой «женщиной семидесяти лет», сумевшей сохранить к финалу жизни некоторое благородство. Слов «пожилая», «пенсионерка», «старуха» и даже «старушка», она не любила. После смерти отца она стала рассудительно спокойной и при этом энергичной, проверяя все свои решения здравым смыслом. Сына она учила одному: «Умей отвечать за себя». И добавляла: «Тогда и мне поможешь». Отвечая за себя, Дудко записался в секцию бокса, и научился держать удар и отвечать буквально, кулаками, – это пригодилось в армии. После армии он закончил техникум, затем машиностроительный институт, последние десять лет был техническим руководителем хладокомбината родного Кургана. «И при этом, – думал Дудко, – сейчас я занимаю деньги у пожилой матери. Как так получилось? Квартира…»

– В жизни всякое бывает, – оправдывая, мать читала его мысли, – твое самолюбие позволит тебе выпить со мной чай?

– Мать, ты настоящий друг!

– Матери придуманы еще и для того, чтобы иногда занимать деньги своим взрослым сыновьям.

Маета с вырыванием гнилых зубов, заживлением, слепками челюстей и изготовлением протезов длилась два месяца. Самыми мучительными были недели после удаления всех нездоровых зубов, когда болезненно заживали десны. Эти дни Дудко не выходил из дома без анальгина.

На работе все было по-прежнему, все знали о его проблемах, и не обращали внимания на маску, что не снимал Дудко. Он ел обезболивающие таблетки, тертые яблоки, кашу и бульоны. При этом технорук думал не о «частичном отмирании тела», но о новой жизни.

– Есть природные идиоты, – говорила мать, – а ты природный оптимист, оба эти состояния едины надеждой, а это плохо.

Дудко пожимал плечами, имея ввиду многие смыслы на выбор.

Когда наконец стали примерять протезы, он думал о том, как он скажет об этом своей будущей девушке? Протезы мешали, особенно нижний, начался занудный процесс подгонки. «Ничего, привыкну, я, к сожалению, не первый, но и, к счастью, не последний, – думал Дудко, – так как же? Она полезет языком мне в рот, а там все это? А как целоваться?»

Он не находил ответа. «Ладно, все решится как всегда, то есть – само собой». Вероятно, это и будет мое объяснение в любви. «Ты знаешь, у меня протезы. Выйдешь за меня?»

Дудко заплатил за зубы, вышло больше того, на что он рассчитывал. Он продал свою бытовую технику и вернул деньги матери. Остался большой долг перед хладокомбинатом, но эти деньги списывались из его зарплаты. Дудко подсчитал, он будет оплачивать свое лечение почти год. «Ничего, проживу, буду еще стройнее и еще красивее, много есть вредно».

После примерки протезов, он с холодным вниманием улыбнулся сам себе в зеркало. Его рот был заселен белыми ровными зубами, ощущения были сильными, из зеркала на него смотрела его обновленная жизнь. С новыми зубами Дудко выглядел лет на сорок. Это была хоть и относительная, и зловещая, но молодость. Зубы были как настоящие, и это было чистым и беспримесным счастьем. Дудко попробовал бутерброд – хлеб с колбасой. Впервые за долгие годы, он не отламывал кусок, а кусал бутерброд. Ощущение полноты бытия усилилось.

«Какое-то время надо жить особенно осторожно, чтобы беда не уравновесила новые зубы, а то, мало ли? Болезнь матери. Или самолет со мной упадет», – думал Дудко. Последний раз он летал на самолете лет двадцать назад.

Этим же вечером, отмечая блестящую новизну зубов, технорук решил «выйти в люди» и посетить кафе-бар Havana, что находился в старом особняке на улице Гоголя.

«Может быть, познакомлюсь с кем-нибудь?» Дудко знакомился с девушками просто, он всегда говорил правду. Покоренные его искренностью девушки, оставшиеся рядом с ним и были настоящими, так думал Дудко.

В баре, сидя за стойкой, он заказал салат с креветками и порцию daiquiri. Слушая негромкую Bossa Nova, вечную вещь Garota de Ipanema, он с удовольствием пил коктейль и закусывал креветками, осторожно пробуя возможности новеньких зубов. Казалось, протезы работали идеально. Под потолком реял дух Эрнеста Хемингуэя. Дудко хотелось все время улыбаться и в потолок, и без повода.

«Вещное, – думал Дудко, – вот когда я это разгадал, соединив “вечное” и “вещь”».

Скрывая улыбку, наслаждаясь, Дудко прикрыл глаза и тут же почувствовал, рядом с ним умостилась девушка. Всё было как должно было быть. Какое-то время они молчали.

– Здесь замечательный коктейль и салат с креветками, – спокойно сказал он, глядя перед собой, – хотите?

Пыльность «книжных» слов Дудко окропил свежей сдержанностью интонации. Он был готов и к победе, и к поражению. Дудко загадал, если будет красивая, все у нас будет хорошо.

– А давайте, – сказала девушка, отвечая ему его же спокойствием.

Он оценил эту заглавную «А», которую треугольно подпирали решимость, масштаб и готовность к практичным авантюрам. Дудко повернулся к своей соседке и раздвинул губы в улыбке – девушка была хорошенькой, со временем она обещала быть и красивой. Она улыбнулась в ответ. Этим зубам было двадцать четыре… может быть, двадцать пять лет. Ни улыбки, ни коктейли, ни салаты, не обязывали их ни к чему, они оба понимали это, хотя он тут же представил ее раздетой. Фактурная фигура фигуристки – получилось совсем неплохо. Но пока что на ней было черное, облегающее всё женственное платье, богатые черные волосы были скручены в тугой шиньон. От девушки исходил тонкий оттепельный аромат сирени шестидесятых годов, и, при любых обстоятельствах, до второго с половиной утра она была «годная».

Дудко заказал для нее коктейль и салат. Через пять минут девушка и Дудко заняли освободившийся столик рядом с дверью, еще через пять минут, интуитивно расшифровав свое впечатление от нее, со сладким сожалением, подкрепленным вкусом лайма, он понял, – увы! –  она не его. Или он не её? Этой Дарине – вот странное имя – он не смог бы сказать: «У меня протезы. Выйдешь за меня?»

Они говорили о каком-то режиссере – Гайверонском? – что предложил Дарине роль в спектакле местной труппы Курганской драмы. «Сложносочиненная фамилия, есть что-то итальянское, от Вероны, что-то венерическое и вронско-толстовское», – улыбнулся про себя Дудко. – «Вы актриса?» – «Я журналистка, но я, вероятно, очень понравилась режиссеру» – «И?» – «Конечно, я отказала!» – «Вы брали у него интервью?» – «Именно!» – «Что вас поразило в режиссере больше всего?» – «Его сандалии! Совершенно плебейского вида!» – «И поэтому…» – «И поэтому я отказал ему, и, кстати, во всех смыслах!» – «Он домогался вас?» – «Чуть-чуть! Как все мужчины!»

Дудко взвесил, и все же решил высказаться: «Одна девушка однажды задала мне вопрос: “У меня там треугольник, но я могу сделать полоску, ты что предпочитаешь?” Это к вопросу о том, кто кого домогается»

Дарина преувеличенно смеялась, намекая на то, что «конечно, я не такая», но и «такая» – но «чуть-чуть» – тоже. Дудко широко улыбался в ответ, сейчас он мог себе это позволить. При этом он думал: «Даже под платьем бледная Дарина никому не нужна». Именно в это мгновение, на крохотной «а» в «не нужна», он отчетливо понял, все пойдет не так, он ошибся.

– Что же это такое?! Тебя на минуту нельзя оставить!

Технорук услышал за спиной развязный голос с интонацией «приглашения на казнь драки», и, ощутив на плече тяжелую руку, встал на ноги, одновременно отодвигая свой стул за спину и поворачиваясь всем корпусом к потенциальному противнику. Дудко терпеть не мог прикосновения мужчин, доктора не были исключением. Краем глаза он увидел, как вскочила бледная девушка, он увидел, как округлились ее глаза и беззвучно, и неприлично раскрылся её рот. Дудко казалось, что он все сделал быстро, но это было не так. Он пропустил удар в челюсть. Удар был сильный, а главное, точный. Технорук не успел увернуться, но удержался на ногах, помогла дверь. В голове мелькнуло ненужное: «Ты не технорук, ты безрук!» И еще: «Я стал часто ошибаться. Может быть, я и по поводу Дарины ошибся?»

Дудко ударился плечом о косяк двери. Технорук не ощутил боли, он почувствовал, что нижний протез его, царапая язык и распарывая десну, сместился и лопнул точно посередине. В левой руке мужчины Дудко увидел черную изящную сумочку, надо полагать, это была сумочка Дарины.

«Где-то я передразнил судьбу, нарушил баланс худого и хорошего, – подумал технорук, улыбаясь ртом, наполненным кровью и фрагментами изуродованного зубного протеза, – но где?»

Его противник, коренастый жилистый человек, изготовился к новому удару, но Дудко уже был мобилизован к решающему мгновению. И жилистый коренастый человек, под обрывающийся женский визг, разламывая соседний столик, обрушился как подкошенный от сокрушительного прямого удара правой точно в переносицу. В секции бокса, куда ходил Дудко, такой удар называли «пушкой». Подброшенная сумочка Дарины исчезла в сумерках потолка. «Зачем Хемингуэю женская сумочка?» – глуповато подумал технорук.

Дудко подставил ладонь и с трудом, с помощью распухшего онемевшего языка, вытолкал изо рта окровавленные останки протеза. Технорук медленно сжал пальцы, отбитая правая рука ничего не чувствовала. Дудко сел на ближайший стул, глубоко вздохнул, закрыл глаза и услышал шелестящие бесполые как у ангелов голоса.

– Не шевелится…

– Вызовите «скорую»…

– Кажется, ему сломали нос…

– …и полицию!

– Кажется, ему сломали лицо…

«Ничего, – подумал Дудко, – если выживет, заплатит».

Осторожная суета вокруг ощущалась как подготовка перехода в другой мир.

«Новый протез, новая девушка, новые рационализаторские предложения, а это…» – почувствовав взгляд, технорук открыл глаза. Замерев, на Дудко восторженно смотрела Дарина. В руках Дарина держала черную изящную сумочку. Какие-то силуэты склонились над распростертым на полу жилистым человеком. Совсем рядом послышался звук полицейской сирены. Человек на полу не шевелился.

«Велосипед, коньки, бокс. Надо же, навыки сохранились!»

Дудко разлепил склеенные кровью губы:

– …это жизнь. Новая жизнь.

Какая новая жизнь? Дудко с испариной на загривке осознал, – его оптимизм последних лет был такой же фальшивый, как и его новые искусственные зубы. Ты не понимаешь, как истаивает время, понимаешь только, когда твое время уже ушло. Ты еще поживешь, но на заброшенной обочине и не участником движения, а статичным зрителем. Так что же? Пока дают, живи в любом качестве.

«Будь я писателем, – подумал технорук чужое, хэмингуейевское, – придумал бы настоящее будущее».

(Москва – Курган, кафе-бар Havana, май 2013 – июль 2020)