Зоя Федорова. Если можешь, прости…

Что-то руки озябли. И плечам холодно…
Зоя потерла ладони друг о друга, подошла к батарее под окном – погреться, заодно проверить, работает ли отопление. Прикоснулась и тут же отдернула руку: отопление работало на полную мощность, как всегда в декабре.
Какое сегодня число – десятое или одиннадцатое? Мельком глянула на отрывной календарь, висевший  в простенке. Календарь тощий, всего несколько листков осталось – конец года. В глаза бросились две черные единицы, строгие, прямые, как солдаты на параде. Одиннадцать — число, которое в лото «барабанные палочки» называют.

Время? Подняла  глаза на антикварные, в узорчатом, деревянном  корпусе часы, которые приобрела когда-то у знакомого еврея – искусствоведа. Он уезжал на постоянное жительство в Израиль, дальней дорогой через Вену. Увозил с собой жену и дочь, тащить же имущество не имел ни сил, ни денег — распродал по дешевке. Часы были четкие, «глазастые»: белый фон, черные, выпуклые цифры и стрелки, заметно разные по длине. Они показывали «без пятнадцати два», а между стояло название фирмы «Г-н Мозеръ», написанное по-дореволюционному  с твердым знаком.
На три у Зои назначена важная встреча, чем бы пока заняться? Книжку читать неохота, в магазин идти не с руки: увлечется покупками, не успеет вернуться. Подружке Ирине Бугримовой позвонить? Только не сейчас. Она болтать любит, заведет на полчаса песню про любимого льва Цезаря: то у него зуб заболел, то шерсть на животе стала выпадать. Будто других забот нету.

Взглянула еще раз на календарь – что там интересного написано?  Нащупала на лбу очки, опустила, прищурилась, прочитала между датами «1917 – 1981»: Шестьдесят четвертый год со дня Великой Октябрьской социалистической революции. Далее стояло время восхода-захода солнца и луны – совершенно бессмысленная информация, которая присутствовала во всех советских календарях. На нижней половине листка «важное» сообщение: «55 лет со дня создания Кипрской Коммунистической партии» и рисунок – загорелый дядька в панаме, с гроздью винограда. Неподходяще выглядит он для суровой русской зимы. Лучше бы шапку-ушанку надел…
На улице прямо-таки крещенские морозы, а на душе у Зои – тепло, отрадно. Сердце греет ожидание: скоро, очень скоро она увидится с самыми дорогими людьми — дочерью и внуком. Виза получена, билет куплен, восемь деньков осталось подождать. Поскорей бы они прошли, тянутся как недели.

Соскучилась она по кровиночкам родненьким, исстрадалась в разлуке. Виктория с Крисом живут далеко — на другом континенте, за тридевять земель и океаном. В государстве, которое родина считает врагом номер один, ведет с ним холодную войну и гонку вооружений. Обыкновенным гражданам поездки туда запрещены, официальным – в сопровождении кагэбэшников, артистам – по особому распоряжению министра культуры. Даже если на руках вызов от родственников, получить разрешение на выезд почти невозможно. Сплошная нервотрепка, на луну легче слетать.
Эх, политика… Сколько судеб из-за нее разрушено или не состоялось.
Вроде, цель – навредить врагу, а получается — страдают свои же.

Какой в том смысл? Зоя не знала. И не хотела знать. Судьбе было угодно, чтобы Виктория жила на родине отца, в Америке. У нее все благополучно: замужем, растит сына, иногда снимается, правда – во второстепенных ролях. И то хорошо, иностранцам на большее рассчитывать не приходится. Других советских актеров там вообще не признают и не приглашают даже в эпизоды, хотя на родине имели невиданный успех.
У них незавидная судьба: уехали, прежние связи порвали, в Америке не прижились. В Союзе их заклеймили «предателями», обратный въезд запретили. Друзей и родных держат «под колпаком».
Иметь родственников за границей предосудительно, хуже, чем за решеткой. За то Зоя попала в категорию «неблагонадежных». Но разве желание повидать близких автоматически означает намерение изменить Родине? Вопрос без ответа: никогда не знаешь – что на уме у советских «компетентных органов».

Могли бы скидку сделать на ее известность, не устраивать препон, не унижать подозрительностью. Она уже три раза навещала дочь, ни в чем предосудительном замечена не была: контактов с «предателями» не искала, порочащих интервью не давала,  секретов не открывала. Да и какие она знала секреты? Разве что — кто из актеров спит с чужой женой во время выездных выступлений. Секрет Полишинеля.
Но нет, органы не делают исключений, каждого желающего выехать за рубеж подвергают тотальному контролю. Каждый раз одно и то же. В рамках проверки на благонадежность запрашивают кучу бумаг, часто бессмысленных: характеристику с места работы, справки с места жительства, о составе семьи. Обязательство вернуться в срок заставляют подписывать. Каждый раз беготня по инстанциям, выстаивание в очередях – испытание на прочность.

Эти очереди, неподвижные, изогнутые змеей, воняющие летом – потом, зимой – нафталином, Зоя ненавидела люто. После них теряла трудоспособность на целый день — возраст давал о себе знать, тюрьма не прошла беследно. Вернется домой, упадет на диван и не шевелится, прислушивается к боли: шею свело, переломанные пальцы ноют,  голова тяжелая, напряженная как чугунный чан, кажется дотронешься — загудит.
Боевая энергия ее поубавилась, покоя хочется.
Но жаловаться Зоя не любила и не собиралась. Мороку с добыванием визы забывала, как только садилась в самолет. Еще не взлетев, ерзала в кресле нетерпеливо – скорей бы уж приземлится. Когда в окошке появлялись поля нью-йоркского аэропорта с крошечными самолетиками в ряд, сердце вскакивало с места и неслось галопом.

А когда заключала дочку и внука в объятия, радость била через край. Зоя не постеснялась бы прямо в аэропорту пуститься в пляс, только строгий взгляд зятя останавливал.
В машине садилась сзади, вместе с Викторией, держала ее за руку, не сводила глаз. Какая же она красавица! Умница, талантливая — самое лучшее от родителей взяла. После отъезда из Союза похорошела, поправилась, значит, заботы не тяготят. Рассказывает – с мужем-пилотом полмира объездила.  Ну слава Богу, пусть в любви и достатке поживет, за себя и за мать.
Насколько счастливы были встречи, настолько грустны расставания. Жили бы они поближе, Зоя так не расстраивалась. Слезы рекой, вопросов куча – когда теперь снова увидятся? Выпустят ли ее в следующий раз из страны? Не скончается ли она прямо в очереди за справками-документами?
Дочка предлагала остаться у нее навсегда, на законном основании: Зоя – женщина в возрасте, Виктория – ее единственное дитя. Имеет право взять маму к себе, как нуждающуюся в присмотре. В международном праве «воссоединение семьи»  называется, против него даже КГБ бессильно.
И Зоя уже подумывала, что да, пора бы ей определиться, годы идут, одной все тяжелее, тоскливее. Раньше об одиночестве не задумывалась, некогда было хандрить. После возвращения из ссылки налаживала жизнь: первым делом разыскала дочку, потом выбивала жилье в Москве, ходила по киностудиям, просила работу.

Удача, что режиссеры ее не забыли, снимали — пусть в небольших ролях, да Зое все равно, лишь бы хватало заработков обеспечить себя с дочерью. Талант она не растеряла в жизненных перипетиях, каждая роль становилась заметной. Публика принимала восторженно – в столице и в провинции, куда ездила с концертами, когда не снималась. Встречи, выступления, люди вокруг – ее стихия. Чувствовала себя нужной, любимой. Полезной.
Теперь же друзей поубавилось: одни на край света переселились, другие на тот свет отправились. Особенно скучно стало, когда умерла лучшая подруга Лидия Русланова — всенародная любимица, исполнительница русских народных песен. Ей тоже много чего испытать довелось.
Они встретились во Владимирской тюрьме, в самый тяжкий период для обеих. Зою посадили, разлучив с девятимесячной дочкой, пытали, заставляли признаться в абсурдных вещах – связях с иностранной разведкой, очернении советской власти. Лидию тоже пытали, выбивали обличающие показания на мужа-генерала. Она была постарше, потверже характером, а Зоя сникла, хотела повеситься. Выжила лишь благодаря подруге — та взяла ее под опеку, уговорила не падать духом. И после реабилитации много помогала – прописаться в Москве, получить квартиру, найти работу. Восемь лет как нет ее в живых, а пустота от потери так и не заполнилась.

И не заполнится — настоящих подруг судьба посылает только раз…
Все чаще задумывалась Зоя о перемене места жительства, но как-то расплывчато, неопределенно. Это как мечта, которая имеет шансы сбыться, но – не сейчас. Греет именно тем, что существует в перспективе и  не торопится исполняться. Хорошо иногда представить себя в Америке: ходит Зоя в солидные рестораны, где официанты не обманывают со сдачей, а публика не ругается матом и не напивается до свинячьего состояния. Или: идет в магазин, покупает модную шубку – без толкотни, переплаты и «блата». Или: в любой момент пошла в «Макдоналдс», купила гамбургер, о котором в Москве слыхом не слыхали.

Да, помечтать хорошо, а всерьез задуматься о переезде — страшновато. Все-таки, здесь у нее все налаженное и привычное: съемки, выступления, интервью, творческие встречи – последнее время реже, но все равно ощущает себя востребованной. А там? Никого, кроме дочери, не знает, зять по-русски ни бум-бум.
А Зоя в их языке — ни бум-бум, и учить поздно,  что она там будет делать? Насчет работы и думать нечего, ни у кого из русских «перебежчиков» карьера в Америке не задалась. Значит, будет целыми днями дома сидеть, в окошко глядеть. Тоска смертная: с соседями не поболтать, в кино не сходить, в парке не прогуляться, разве что с внуком иногда.
В магазине простых вещей не спросить, приходится на пальцах объясняться да мычать по-глухонемому. Самой смешно. Конечно, при необходимости дочь поможет, но не станешь ее из-за каждой мелочи тревожить. Зоя – женщина самостоятельная, всю жизнь только на свои силы рассчитывала, неловко ощущать себя инвалидкой.

Виктория успокаивала:
— Не бойся, мама. Здесь, на Брайтоне, много русских. Целый район. Можно всю жизнь прожить, ни одного коренного американца не встретить. И язык учить необязательно. Все друг друга понимают, ведь мы одной национальности — эмигрантской.
Правда. Зоя удивилась, как много там соотечественников, и все называют себя русскими — евреи, украинцы, даже казахи. На чужбине без разницы, что в шестой графе написано, если родина одна – Советский Союз. Они в Америке прижились, инфраструктуру наладили… Здесь Зоя задумалась. Слово это иностранное, где-то слышала, а как писать, точно не знает: инфра- или инфро-? А, неважно. Можно заменить коротким, понятным русским словом «быт».
Он налажен до мелочей, пожалуй, лучше, чем в Москве. Все необходимое под боком: рестораны, аптеки, магазины, ювелир, пошивочная мастерская, крошечный концертный зал — эдакое американское Замоскворечье.

Переезд на новое место — шаг, конечно, решительный, но он не должен Зою пугать. Поначалу будет непривычно, да где наша не пропадала! К хорошему быстро привыкаешь, надо только не терять оптимизма. Это первым переселенцам тяжко пришлось, а Зоя не на пустое место едет — к родным. Поклонники там уже есть: «Свадьба в Малиновке» сделала из нее  знаменитость не только на родине, но и в эмигрантских кругах. Благодаря знакомствам Виктории среди журналистстов, местная пресса ею заинтересовалась. В первый свой приезд Зоя увидела возле самолета толпу с фотокамерами, подумала – американскую кинозвезду встречают. Оказалось, именно ее.
Сейчас самый удачный момент круто повернуть судьбу. В последний раз. За океан переедет, там и умрет на руках у дочери – лучшего конца не пожелаешь. Смерти Зоя не боится: дочь пристроена, внук тоже не пропадет.

Улыбнулась. В душе — озорные солнечные зайчики, несмотря на мороз, расписавший узорами окна. А не устроить ли самой себе праздник? Маленький, интимный, без подготовки – не укладывая волос и не снимая халата. Завести музыку для настроения, послушать любимые романсы, которые прошли с ней по жизни, под которые когда-то танцевала на вечерах.
Холод от окна добрался до плеч. Зоя накинула  пуховый платок, оренбургский — теплый, как шуба, подошла к полке с грампластинками. Пройдясь пальцами по верхушкам, нашла старую, еще на семьдесят восемь оборотов, с романсами Изабеллы Юрьевой. Пластинка в тонкой, истрепавшейся по краям, обложке с круглыми отверстиями посередине, сквозь которые можно прочесть названия двух романсов — «Маленькое счастье» и «Белая ночь».

Под «Белую ночь» Зоя когда-то познакомилась с летчиком Иваном Клещевым. По-крестьянски основательный, ответственный, он относился к Зое как к ребенку, хотя был моложе. Она ощущала себя с ним надежно, как птенчик под защитой большого орла. Он принимал решения за себя и за нее — прирожденный лидер. Командир. Высокий, красивый, истинно русский мужик – настоящий, а не киношный. Когда обнимал, охватывал ее всю, сжимал осторожно, крепко и не было сил вырваться из его медвежьих объятий и не хотелось.
Собирались расписаться, да война помешала. Потом он погиб. «Хороший был парень — Ванечка» — подумала Зоя без печали. Напела потихоньку:
— Белая ночь,
Милая ночь,
Светлою мглой
Здесь нас укрой
И не спеши
Ты зажечь
Свет зари…

Потанцевала в ритме танго вправо-влево, крутанулась.
Поставила пластинку на место, достала другую, которую купила, едва вернувшись в Москву из ссылки.
Тяжко было тогда начинать жизнь по-новой — без денег, без жилья, с подорванным здоровьем да с грузом пережитого, оставившего след на ее когда-то безупречно фотогеничном лице. Зоя присматривалась к себе в зеркале: вот морщинка, появившаяся после ареста отца, вот — после смерти его и младшего брата, вот — после гибели Ивана Клещева, вот после ее собственного ареста… Горькие слезы катились. Ей работа позарез нужна — дочь поднимать, и самой пожить в достатке, но разве возьмут ее с таким изборожденным лицом сниматься в кино?
Шла как-то мимо музыкального магазина, услыхала из открытой двери один из любимых романсов — «Нищая»:
«Какими пышными хвалами
Кадил ей круг ее гостей.
При счастье все дружатся с нами,
При горе нету тех друзей»

Сердце защемило: как про Зою сказано. Зашла, купила пластинку, принесла домой, долго не решалась завести — боялась разреветься на первых же звуках. Потом все же решилась.
Вместо слез пробрало ее зло, на словах: «Подайте ж милостыню ей». Нет, это не про Зою. Не нужны ей милостыни и подачки! Она в тюрьмах выжила, а на воле тем более не пропадет.
На другой день сходила в тот же магазин, купила пластинки популярных исполнителей – Бернеса, Утесова, Руслановой. Зое тогда казалось: любимые песни, как друзья, помогут вернуться к жизни, согреют застывшую душу.
И не ошиблась. Когда тоска нападала, точили воспоминания, она заводила патефон. Садилась в кресло-качалку, слушала. Подпевала. Удивительно: кончалась песня – кончалась тоска. На следующий день ощущала прилив энергии, хоть горы идти сворачивать — такой характер у Зои.
Старые пластинки берегла, как зеницу ока, обращалась с суеверной аккуратностью — чтобы не разбились. На этой десять романсов Юрьевой, самые лучшие. На картонной, лакированой обложке — черно-белый портрет, похожий на голову римской статуи: с тонким, правильным носом и кудрявой прической.

Зоя провела рукой по портрету, будто погладила нежно по лицу.
Пару раз они встречались  на официальных приемах. Юрьева выглядела величаво: безупречно прямая спина, аристократически изящные руки, гордо поднятый подбородок. Держалась с поистине царским достоинством — одним холодным взглядом через плечо могла остановить навязчивого поклонника или наклоном головы позволить к ней обратиться.
Одевалась модно и дорого: в платья, подчеркивающие фигуру — с утянутой талией и широкой юбкой, в меха и бриллианты. Где бы ни появлялась, тут же попадала в окружение толпы.
Впрочем, как и Зоя. Она обожала ее романсы, от которых светлые, сладкие слезы ползли по щекам. До войны не было в стране певицы, популярней Изабеллы Юрьевой. Имя ее знали в каждом, большом и малом городе – от Москвы до самого Дальнего Востока. Голос ее лился серебряным колокольчиком из радиоприемников на окнах и  репродукторов на столбах. На южных танцплощадках оркестры играли поппури из ее романсов.  На концертах — аншлаги, невозможно попасть даже по знакомству.

Однажды они вместе выступали в Кремле на закрытом концерте в честь Первомая. Удалось поговорить, недолго. Зоя высказала певице свое восхищение. Юрьева выслушала со снисходительным выражением в глазах,  величественно кивнула – мол, слышала сотни раз,  другого не ожидала, но все равно спасибо. Спросила что-то вежливо-неважное в ответ. Она разговаривала со сдержанностью, неизвестно откуда идущей, то ли от скромности, то ли от самолюбви.
Эту артистку с хрупкой фигурой и изысканными чертами лица ни одному режиссеру не вздумалось бы пригласить на роль свинарки или той же Трындычихи. Зоя не ревновала ее ни к успеху, ни к внешности – в свое время имела и то, и другое. Жизнь все расставляет по местам. Юрьева давно исчезла со сцены и забыта, а Зоя продолжает сниматься, ездит с концертами, по-прежнему любима народом.
Жаль, что современные исполнители больше не поют романсов, только легкомысленные эстрадные песенки, которые забываются на следующий день, не трогая ни души, ни сердца.

Романсы Юрьевой невозможно слушать походя — не вникая, не увлекаясь. Уникальный голос, уникальная эмоциональность в исполнении самых простеньких текстов. Пробирает до дрожи.  Вот что значит  талант: из заурядной цыганской песни сделать шедевр, спеть так душевно, что через годы и десятилетия захочется слушать.
Первый на пластинке — любимый Зоин романс «Если можешь, прости». Грустный очень, будто про ее личную судьбу. Помешкалась – заводить? не заводить? Может, лучше что-нибудь повеселей, тот же юмористично-оптимистичный «Пароход» Марка Бернеса?
Она еще сомневалась, а рука уже тянулась к рычажку включения платформы. Нажала. Платформа закрутилась – вроде нехотя, потом разогналась, монотонно загудела. Зоя положила на нее изрезанный кругами, как возрастными кольцами, диск, опустила иглу. Постаревшая вместе с хозяйкой пластинка зашипела. Зашуршала, зашелестела.
Послышались первые аккорды фортепиано.
Вступила певица.
«Мне сегодня так больно.
Слезы взор мой туманят.
Вспоминаю невольно
Дни прошедшей любви…»

У Зои мурашки волной пробежали по телу.
Это какая-то магия.  Будто  не голос звучит, а ручеек журчит, звонко перекатываясь по камушкам и галькам. Повествует о печальном, но легко, без горечи. Не жалуясь, а делясь —  воодушевленно, с восторгом, будто радуясь возможности излиться. Когда выскажешься, горе легче наполовину.
Зоя отошла к окну. И вдруг замерла. За шершавым морозным рисунком — картинка из прошлого: белая кутерьма, желтые фары и голубоватая дымка наступавших раньше времени сумерек. Точно как в тот день, когда она встретила Джексона Тейта — в январе сорок пятого.
Американец покорил ее с первой секунды. Только увидела его, сердце взволнованно подскочило, забилось в горле, мешая дышать. Зоя и предположить не могла, что Джексон станет  любовью всей ее жизни.
«Мой нежный друг,
Часто слезы роняю,
И с тоской я вспоминаю
Дни прошедшей любви…»

… Снег валил без перерыва. Не шел, а именно валил – сплошным потоком, сумасшедшей лавиной. Казалось, что снег атаковал землю, объявил войну человечеству и лично Зое — задумал намести трехэтажных сугробов, чтобы отрезать ее от мира.
В тот вечер ее пригласили на прием в американское военное представительство в Москве, располагавшееся в Спиридоновском переулке. Ехать не имела настроения. Целый день чувствовала себя неуютно. Холод за окном. Одиночество в квартире.  Вроде простудилась немного – горло першило, голова побаливала. Напилась чаю с медом, забралась с ногами в кресло и дремала, свесив голову на плечо. Не собиралась покидать свое теплое убежище до тех пор, пока погода не наладится, или кто-нибудь придет спасти ее из снежного плена.
Спасатель явился в лице давнего знакомого Генри Шапиро, корреспондента американской газеты. Розовощекий с мороза, одетый по-вечернему, он звал Зою с собой, уверяя, что будет весело. Будучи союзниками, американцы в конце войны частенько устраивали совместные вечера, чтобы укрепить дружеские связи. После короткой официальной части начнутся танцы, сказал Шапиро.
Танцевать Зоя обожала, особенно фокстрот.

Хандру как рукой сняло. Вскочила и молодой козочкой забегала по квартире – приодеться, причесаться, припудриться.
У подъезда ожидал элегантный, черный Бьюик – шикарная машина, которой позавидовали бы члены советского правительства.  Только тронулись, попали под снежный обвал: даже с включенными фарами впереди не видно ни зги – черная ночь и белые струи. При повороте на Спиридоновку зад Бьюика занесло, въехали в сугроб. Застряли. Водитель давил на газ, колеса визжали и проворачивались впустую. Без помощи извне с места не сдвинуться.
Мужчины собрались толкать. Зоя, смеясь, предложила:
— Мне тоже выйти помочь?
Получила решительный отказ.
Автомобиль вытолкнули из сугроба и отправили в гараж. До американской миссии оставалось пройти два шага.
Когда, отогревшись и подняв настроение бокалом вина, их компания входила в танцевальный зал, взгляды мужчин, как по команде,  обратились на Зою.

Она не смутилась — любила находиться в центре внимания, принимала как должное. Сейчас польстило вдвойне. Приятно сознавать  что все еще привлекательна, ведь находилась уже в возрасте «за тридцать». Далеко не каждая артистка пользовалась успехом у здешней, непростой публики:  сплошь иностранцы, офицеры — аккуратные, подтянутые. И все у ее ног, выбирай любого.
Ощутила себя королевой. Не зря она согласилась на уговоры Генри. Положив руку на его плечо, Зоя гордо вскинула голову и закружилась в танце.
В тот вечер она была нарасхват у кавалеров. Не запомнила ни одного – все в одинаковой форме и с короткой прической: казалось, танцевала с одним и тем же человеком, лишь менявшим голову. Лица кружились и сливались с кружащимися лампами. Они что-то говорили ей на своем языке, она что-то отвечала по-русски.

Когда к их компании подошел высокий, симпатичный морской офицер, Зоя  подумала некстати: только бы не оказалось, что женат. Он столь явно желал ее глазами, что заставил смутиться, уставиться  в пол.  Испугалась — он поймет то же самое по ее взгляду. Офицер улыбнулся, представился: Джексон Тейт. Взял ее за руку и больше не отпустил, показывая всем остальным – эта королева моя.
Заиграла музыка. Чтобы польстить русским гостям, хозяева заводили романсы Юрьевой, в те годы сумасшедше популярные.  Джексон пригласил на танец. Он не только впечатляюще выглядел, но и отлично вел как партнер: уверенно — по-мужски. Зоя летала по танцевальному залу, как бабочка по цветочному лугу. Языкового барьера не замечали оба. Неважно. Они разговаривали глазами и отлично понимали друг друга.
Так легко, как с Джексоном, Зоя не ощущала себя ни с одним мужчиной. Окрыляющая, по-детски беспечная радость не покидала ее те несколько месяцев, что провела с любимым — несмотря на продолжавшуюся войну, хлебные карточки, перебои с отоплением и электричеством. Зоя была счастлива и  точно знала, что Джексон испытывал то же самое.

Они везде появлялись вместе. На театральных премьерах, где в первых рядах сидели советские министры в военных кителях. На приемах в американской миссии. В ресторанах. В гостях у общих знакомых. Старались поменьше расставаться, только по необходимости.  Утром, уходя на службу, он не мог оторваться от ее губ, а вечером сгребал в охапку и уносил на руках в спальню…
«Я жду тебя, как прежде!
Но не будь таким жестоким.
Мой нежный друг,
Если можешь, прости!»

Какое безжалостное было время!
Или не время, а люди?

Зоя надрывно вздохнула. За свое счастье она заплатила дорогую цену. Слишком дорогую. Но если бы спросили, отказалась бы она от Джексона, зная заранее, какие испытания выпадут на ее долю, ответила бы — нет, не отказалась. Ни одной совместной минуткой не пожертвовала, ни одного общего дня не отдала. Он показал ей, что любовь, даже неузаконенная штампом в паспорте, может быть романтичной и чувственной, без пошлости и грязи. Он подарил самое ценное – дочку Викторию, плод их так недолго длившейся любви.
Разлука произошла внезапно. Неожиданно. Невовремя. Когда Зоя вернулась с коротких гастролей, Джексона уже не было в столице. От знакомых узнала — его объявили нежелательной персоной и срочно выслали из страны, не позволив дождаться ее, сказать слова прощания. Догадалась: это месть всемогущего начальника НКВД Лаврентия Берии персонально ей, за строптивость. Посмела отказать дважды – лечь с ним в постель и шпионить за Джексоном. Берия отомстил тоже дважды: не только разлучил с любимым, но и приготовил Зое испытания, дикостью сравнимые со средневековьем.

Ах, что было то прошло… Ее враги давно в могиле, а она живет. И счастлива. Виктория осуществила ее мечту, с помощью отца вырвалась из советского «рая».
Мысли о дочери и внуке согревают душу. Как же она по ним соскучилась! Ну, ничего. Мытарства с визой окончены, скоро отправится в путь.
В Союз она не вернется.
Решилась. Зоя удет навсегда. И не пожалеет. Здесь у нее ни добрых друзей не осталось, ни хороших воспоминаний. Были какие-то теплые моменты — удачные фильмы, поездки по стране, встречи со зрителями, да стерлись с годами. А вот пытку кипятком не забудет по гроб жизни. И нечего бояться чужой страны — в Америке не страшнее, чем во Владимирском централе.
«Я пишу тебе снова,
Видишь – капли на строчках.
Все вокруг так сурово
Без тебя, без любви…»

Их с Джексоном письма все-таки нашли друг друга — каким-то чудом, провидением Божьим. Хоть и слишком поздно… Но лучше поздно, чем никогда, не зря говорит пословица. Через двадцать лет после разлуки Джексон узнал, что в далекой России у него дочь. Захотел увидеть — оказывается, Виктория была его единственным ребенком. Как позже узнала Зоя, вернувшись на родину, он женился на вдове с пятью детьми, а общих у них так и не народилось.
Жаль, что Джексон умер. Незадолго до того они увиделись. Зоя не возлагала особых надежд на встречу: столько лет прошло, у каждого своя жизнь. Чужие люди стали – поздороваются, скажут пару неважных слов и опять разойдутся, теперь навечно.
Все-таки волновалась.
Джексон был смертельно болен, слаб, сидел в инвалидном кресле. Увидев Зою, не выдержал, заплакал, поднял дрожащие руки — обнять. Она наклонилась и ощутила себя в сильных объятиях – как тридцать лет назад, когда она летала по танцевальному залу и думала, что впереди лишь одно сплошное счастье.

Она уткнулась в его колени и тоже заплакала. Жестокая судьба им выпала,  разлучила — с мясом, с кровью оторвав  друг от друга.
Бедный Джексон… В сердце Зои он останется таким же стройным, обворожительным красавцем, каким она увидела его впервые. Годы не властны над воспоминаниями. Она будет вспоминать только лучшее из того, что с ней произошло.
И еще обязательно произойдет, ведь жизнь не закончена. Самое радостное ждет впереди — воссоединение с Викторий и Крисом. Обеспеченное существование в Америке. Она достойна этого. Она заслужила покой на старости лет.
Романс закончился, пластинка пошипела и остановилась. Осторожно взяв за краешки, Зоя убрала ее в конверт, поставила на полку. Поплотнее завернулась в шаль: прохладно, пальцы окоченели, пойти чаю поставить? По дороге  на кухню услышала звонок в дверь. Она ждала его и знала, кто звонил.

Быстро пробежалась пальцами по пуговицам халата – все ли застегнуты. Подоткнула шпилькой выпавший локон. Напевая под нос, отправилась открывать.

Она не догадывалась, что пришел убийца.

Друзья, заходите на мой сайт “Ирина Лем приглашает”, там мои романы и множество рассказов.