Автор продолжает неприкрыто глумиться над своими персонажами)))
(фото из открытых источников)
2.
Пелагей Санктпетербургов покоя не любит. Абсолютно. Как ртуть. Точнее, как натрий на поверхности воды. Да никакая не странная! Фамилия Калугин странная? А Костромин? А Boлогдин? Чем, позвольте, Питер хуже какой-то Калуги, что ему нельзя увековечиться в фамилии, а ей – можно?! Поговаривают, будто боярскую грамоту Санктпетербурговы получили из рук самогó Александра Невского. Или даже Ярослава Mудрого. А может, и вовсе Владимира Mономаха!
Шабутной пацан с невинно-лазурным взглядом с первого класса закрепил за собой хрестоматийный образ, именуемый в народе «анфан террибль». Школьный период его онтогенеза увенчался тем, что весь педагогический коллектив денно и нощно восславлял Господа, когда аттестат канул в кармане Геиного пиджака. Родители присоединились к хору славословящих, когда сын зачислился в институт и поселился в общежитии – чтоб свободной жизни хлебнуть, чтоб самостоятельности вкусить…
У самого же Пелагея возникшие объективные перемены быта вызывали лишь одну заботу – поиск новых способов борьбы со скукой. Взять хотя бы лекции: две трети, а может, и три четверти их времени попросту не знаешь, чему себя посвятить.
Пелагей выбирал парочку зубрилок-отличниц, из числа тех, кто никогда не опаздывает, кто не забывает тетрадок с домашним заданием (сами тетрадки – обязательно в обложечках, и переносятся в папочках, а ручки-карандашики – в пенальчиках!) и кто на преподов смотрит только с затаённым дыханием. Санктпетербургов вычислял таких безошибочно. Так вот, садился он к тем красоткам в зону слышимости, выдерживал минут двадцать, а потом под дифференциальные уравнения с разделяющимися переменными или закон категорического императива Канта травил скабрёзные анекдоты. Непременно скабрёзные, непременно смешные и непременно – сохраняя абсолютно бесстрастный вид. Девушки краснели, бледнели, кусали губы, в конце концов хихикали вслух, гневя преподавателя – со всеми сопутствующими последствиями, например, в виде сдачи внеочередного коллоквиума! Конфуз, шок, стресс, а Санктпетербургову – весело. Он и сам раза два попадал на такие коллоквиумы, да не несли они для Геи никаких функций, кроме увеселительной: у того всё от зубов отскакивало! Препод ему слово – Гея в ответ десять; препод фразу – Гея абзац.
В общаге тот «террибль» скучать тоже не собирался, да не мог найти достойный вариант развлечения. Например: вечер → кухня → мышеловка → «трофей» → скотч → дверная ручка любой, случайно выбранной, комнаты… Примитивно! Утром общага сотрясалась чудовищным визгом, жилиц наизнанку выворачивало от омерзения, но скучно было Пелагею.
Или: вечер → красный уголок → гитара → четыре аккорда → два перебора → кружок любителей бренчания → возгласы «Ещё, ещё!»… Пелагей, видя, что в кружкé есть две-три непуганные барышни, с душой нараспашку и с улыбкой до ушей жаждущие разнообразить общение, исполнял «Лошадей в океане», вкладывая в пение всё своё, надо сказать, немалое мастерство. Барышни всхлипывали над трагической судьбой тысячи лошадей, но Пелагею веселей не делалось: песня ж изначально рассчитана именно на такую реакцию!
С наступлением второго курса перед Геюшкой раскинулось непаханое поле в лице свежепоступивших. Пришлось расширить число мышеловок и расставлять их по всем кухням. А чем бы развлечься в перерывах между приклеиванием мышиных тушек? Разумеется, «посвящением в студенты».
Однажды вечером Санктпетербургов без церемоний вошёл в комнату первокурсниц, выбрав девиц из деревни – подомовитее да поприжимистее: холодильник у тех всегда под завязку; представился старостой этажа и выяснил, пройден ли обряд посвящения. Оказалось – нет, но все будут рады пройти. Что для этого нужно? Зелья испить. Где его взять? Самим приготовить. Из чего? Из всего, что есть. Да, именно из всего, иначе не будет считаться! «Райт-оф-пэсседж» – это ж древний обряд, столь же уникальный, как венчание, и соблюсти его надо точно! Изменения не допускаются!
Гейка взял ведро, смело распахнул холодильник, и в оцинкованную ёмкость отправились: солёный огурец с рассолом, морковка, куриный окорочок, маринованная селёдка – тоже с рассолом, полпакета молока, картофелина, сырое яйцо, пряник, помидор, триста граммов пельменей, четыре яблока, масло – сливочное и растительное, ложка маргарина, сарделька, жменя пшена и жменя риса, пятьдесят граммов мёда, три ложки варенья, полбутылки водки, баночка сметаны, шматок сала, соль-сахар-перец – по вкусу, чай, кофе, лавровый лист и – из самого дальнего угла – что-то заплесневевшее до такой степени, что невозможно определить, чем это было изначально и откуда там взялось. Да: ещё – литр воды из смывного бачка.
Ведро → кухня → о-о-очень медленный огонь → полтора часа → гомогенная масса с выворачивающим запахом и столь дизентерийным цветом, кой импрессионистам не чудится даже в очень абстинентном состоянии. А пока зелье преет, нужно пройти предварительный этап «райт-оф-пэсседжа» – гадание на бутылках.
– Гасим, свет гасим, Свечи есть? – говорил Пелагей с обаянием заслуженного, многоопытного педагога, коему не в силах противостоять самые невменяемые ученики и самые стервозные родители. – Непременно зажигаем свечи! Бутылочки берём, берём за дно и горлышко. Да, двумя руками. И греем, греем над свечкой. Чтоб очистительный огонь окислил всю отрицательную энергию… Вращаем бутылочку, вращаем, чтоб она прогрелась, по всем сторонам… А теперь ставим перед собой и смотрим на горлышко, смотрим… Пристально… Внимательно… Желание загадываем… И правыми ладонями гладим свои лбы… Тщательнее гладим, чтоб забрать все чёрные помыслы, чтоб не осталось их в голове… И теми же ладонями гладим бутылочки, чтоб им отдать всё чёрное… Ещё раз гладим лбы, гладим… И лица гладим, лица… Свои лица, свои собственные! И бутылочкам не забываем отдать черноту, не забываем… Одной рукой гладим бутылочки, второй – вращаем их, вращаем, чтоб равномерно чернота по ним распределялась… И всё у вас будет хорошо, все ваши желания сбудутся… Осталось зелья отведать. Не менее стакана…
Таинство обряда настолько завораживало посвящаемых, что те целиком выпадали из реального мира. Даже процесс поглощения тушёных помоев вызывал задор, браваду, желание посоревноваться с прочими – в кого больше влезет. Пелагей сообщил, что теперь всем пора спать в самом пуританском смысле этого слова, но ни в коем случае не включать свет и сторониться зеркал, иначе «райт-оф-пэсседж» придётся повторять трижды! – и удалился.
Возвращение к действительности наступало утром: стресс, в каком пребывали желудки и кишечники вновь посвящённых апологетов высшего образования, тысячетристакратно усугублялся, стоило бедняжкам глянуть в зеркало, ибо вся свечная копоть, накануне осевшая на бутылках, аккуратно была перенесена на лица собственными ладонями! Пелагей же, прохохотавший до первых рассветных лучей, с утра имел припухшие от слёз глаза и боль в брюшном прессе. Однако сладость недавно полученных ощущений перекрывала с лихвой подобные траты, и Гея непременно хотел ощутить её сызнова. Следующим же вечером. Те же, кого он уже «посвятил», во что бы то ни стало стремились посмотреть, как будут «посвящаться» новые. И с каждым вечером зрительская аудитория только расширялась.
Но однажды, когда он, вожделея, ступил в комнату очередных «кулачек», сценарий обряда кардинально изменился. Главная «коровница», весом за центнер, которая, кроме как Маша Паровозова, по-другому зваться и не могла, прогрохотала грудным контральто:
– Вы – староста этажа, да? Хотите посвятить нас в студенты?
– Да, прелестная юная леди! – ответил Пелагей, вскрывая новую упаковку своего обаяния. – Вы на редкость проницательны!
Машин кулак → тугой свист → Геина щека → сноп глазных искр → многораскатистое приземление в углу, где стоят веник, швабра и ведро с остатками вчерашнего зелья, теперь уже понятно, как и для чего сюда попавшее.
– Идиот ты, и шутки твои – идиотские! – рявкнул Паровозный гудок. – Правда, девчат?
Соседки Машины – Илона Лаптева и Анжелика Сковородкина – тоже оказались рады его приходу.
– Да ладно, Машунь! Зачем же так с гостем? – начала Энжи. – Что он может подумать о нашем радушии?
– Нет бы угости-ить, чем богаты, – Лаптева подхватила сперва соседкину фразу, затем – ведро с зельем и моментально нахлобучила на травмированную Питерскую голову.
Исход представления логичен: распахнутая дверь → резкое сокращение мышц правого бедра → сообщение дополнительного ускорения телу Пелагея → попадание последнего прямиком в комнату напротив. Единственно врождённой везучестью Санктпетербургова можно объяснить то, что названной комнатой оказалась умывальня.
В тот же вечер о его «подвигах» с варевом и мышеловками было доложено комендантше, и тучам следовало бы сгуститься над его головой… Да опять непостижимая рука Фортуны разогнала их, назавтра подослав в общагу внеплановую проверку из СЭС. Кухни → контрольные мышеловки → подсчёт «трофеев» → акт несоответствия → штраф – такой алгоритм действий грезился проверяющим. Однако улова не последовало, и пришлось им уйти и без штрафа, и без магарыча, зато с позором и извинениями. Отходя от стресса, Татьяна Михайловна забыла Пелагея даже хотя бы отругать.
И Пелагей успокоился. Шли дни, недели, а новых развлечений искать не хотелось. Лишь в канун зимней сессии, в промежуток между Рождеством и Крещением, былое увлечение дало рецидив.
Началось-то всё издалека, даже изглубока, точнее – из подвала, где неизвестно в какой раз лопнула труба. Ремонтная бригада, не управившись за вечер, заперла свой вагончик, поставив его впритык к стене общежития. Заполночь возвращавшийся с подённой подработки Пелагей углядел в одном из окон второго этажа слабенький огонёк и не смог пройти мимо: там же ворожат!!! Разбег → крыша вагончика → окно… Мутная кисея занавесок. Мерцающее пламя свечи. Три причудливо искажённые тени, в зыбком свете пляшущие, как молодые липы при ветре 14 м/с. Приглушённый, но различимый диалог.
– Тут, кроме дна, ничего я в этом кольце не вижу.
– Дура! Cосредоточься! Не вызывай образ насильно – он сам должен прийти. Кто первым придёт, тот и будет суженый…
Конечно! Так и есть! Он не мог не узнать грудного голоса давней обидчицы!
– Может, лучше в зеркало посмотреть?
– Совсем дура? Удачу проглядишь! В ночное окно глянь – оно не зеркало…
Пелагей только и успел, что выпучить глаза, высунуть язык, скривить рот синусоидой, и в таком виде плотно припасть лицом к стеклу, так, что кончик носа задрался до глазницы, – и занавески раздвинулись…
…Сеанс гадания закончился прерывистым сотрясанием воздуха высокочастотными колебаниями голосовых связок, успешно перешедшим сперва в область ультразвука, затем – в коллективную истерику.
Утро Санктпетербургов опять встретил с припухшими глазами, болью в брюшном прессе и стойким намерением осуществить повтор вечером. На вагончик лезть бессмысленно – в этом году те «коровницы» своё отворожили! Есть козырёк надвходный – он вдоль пяти комнат тянется! Специфика насельниц общежитий гуманитарного вуза такова, что гадальщицы найдутся в любой комнате!
Полночь → разбег → наметённый дворниками сугроб → козырёк → центральное окно – именно в нём виден огонёк свечи. Лицом к стеклу прям посередине… Нет, лучше с краю – пол-лица ведь ужаснее, чем целое! Да осталось страшилищем притвориться…
Через мгновение притворяться стало не нужно: губы, язык и дёсны намертво примёрзли к заиндевевшей жестяной полоске на раме! Ч-чёрт!!! Когда она тут появилась? Надо ж так попасться! Как малолетний дебил Павлушка – во дворе к качелям! Как быть? КАК ЖЕ БЫТЬ??? Зажигалки нет, отогреть полоску дыханием – всё равно, что подогревать Байкал кипятильником… Бац! – чей-то «туфля» стукнул по темечку – на четвёртом этаже девушки гадали, за окошко башмачок, сняв с ноги, бросали… Бац! – на третьем занимались тем же… А всего-то сколько тут этажей!
– Парень, проблемы? – ангельский голос прозвучал до того близко и до того эфемерно, чья-то рука до того нежно коснулась его плеча, что он сам чуть не поверил в призраков…
Теперь самое время завершить вторую часть повествования: всем уже ясно, что главное в ней – опять жесть, и ничто иное кроме!
Жесть
Автор публикации
А я гадала, как герои глав пересекутся. Значит, опосредованно.
Прямо как назад в прошлое вернулась.
Так не последняя ж глава-то!)))