Завтра будет новый день

Этот длинный день пролетел незаметно. Утром пришла телеграмма из конторы: «Уважаемый Цудзи-сан, мы благодарим вас за долгую работу в нашей компании. Вы очень многое для нас сделали, но, к сожалению, в жизни бывают моменты, когда людям приходится пойти разными путями».

Причин увольнения не объяснили. Указали только, что я могу обратиться в бухгалтерию за расчётом в любой рабочий день. После прочтения я еще минут пятнадцать сидел, не шелохнувшись и прожигал взглядом бумагу. Когда ступор наконец прошёл, я поступил таким же образом, каким всегда поступаю в стрессовых ситуациях – лезу с тряпкой в каждый угол своего дома. В процессе этого мои тело и мозг как бы разделяются, и я могу свободно размышлять, а руки тем временем сами протрут окна и вымоют полы. Отправив тело в путешествие по пыльным углам, я принялся строить догадки.

В последние месяцы я действительно не был примером для подражания и совершил столько мелких ошибок, что всех страниц этого дневника не хватит, чтобы их перечислить. Я старался взять себя в руки, собраться, но, судя по лежащему в мусорной корзине письму, у меня не получилось. Вслух я, конечно, не просил делать мне поблажек, но про себя надеялся, что начальство с пониманием отнесётся к человеку, чей брат полгода назад попал в плен к американцам. С того момента, как в тёплый мартовский день мой дом посетили люди в военной форме и сообщили о том, что мой дорогой Иоши был захвачен и помещен в концентрационный лагерь, я стал сам не свой. До этой ситуации я всегда шёл обедать в кафе со своими коллегами, теперь же я использовал свой перерыв для посещения храма и молитвы о брате. Поначалу сослуживцы относились к этому с пониманием и поддерживали меня, но прошло совсем немного времени, и я был исключен из их компании, став объектом для неодобрительных взглядов. Да и питаться я стал совсем скромно: не больше одной миски супа в день. Поесть хотя бы немного больше мне не удаётся, перед глазами сразу же предстаёт голодающий брат и совесть не позволяет взять лишнего куска.

Вместе с аппетитом сон тоже предпринял попытку покинуть меня. Я и без того не отличался умением быстро заснуть, но после заключения брата и вовсе мог потратить на это несколько часов, порой не заснув до рассвета. Никакие из прописанных врачами таблеток мне не помогли, поэтому я был вынужден воспользоваться самым надёжным снотворным – алкоголем. Огненную воду я никогда не любил, но проведя сравнение между бессонной ночью и несколькими глотками перед отправкой в постель, я предпочёл стерпеть горечь во рту. Было здорово впервые в жизни заснуть чуть ли не сразу после закрытия глаз, а так как пьянею я очень быстро, то мог позволить себе сэкономить, покупая небольшое количество спиртного и растягивая его на недели. Но даже так, со временем сосуды опустошались и раз в месяц мне приходилось пополнять запасы «лекарства». К сожалению, одна такая вылазка совпала с походом моего начальника в тот же магазин, который посетил я. Тем днём я как раз испытывал новый способ борьбы со стрессом – пробежку. Спортсмен из меня так себе и опыта в беге у меня мало, из-за чего я очень запыхался, а тело моё дрожало от усталости. По пути домой я решил зайти в магазин, чтобы купить пару бутылок сакэ, и они так и норовили выпрыгнуть из моих ладоней. С трудом наковыряв трясущимися руками нужную сумму и расплатившись, я пошёл к выходу, но краем глаза заметил своего руководителя, который смотрел на меня взглядом, смешавшим в себе жалость и отвращение. Должно быть, картина того, как его подчиненный, одетый в старый спортивный костюм, весь дрожа, покупает дешёвое горячительное, составила в его голове совсем неправильное представление обо мне. После этого на работе порой можно было услышать перешептывания о том, что у Цудзи проблемы с выпивкой. Сперва мне хотелось всё объяснить и показать людям то, что они ошибаются на мой счёт, а я никакой не алкоголик и всё это лишь глупое недопонимание, но вскоре я понял, что пытаться переубедить людей – это совершенно бессмысленное занятие, от врученного тебе ярлыка всё равно не избавишься.

Когда я закончил уборку, на часах было далеко за полдень, а это значит, что мне уже пора отправляться в дзиндзя. Обычно мои походы в храм можно назвать весьма умиротворёнными, если не скучными, но сегодняшний случай резко отличался от всех, что были до него. Подойдя ко входу, я увидел, как изрядно выпивший мужчина приставал к монахам. Тогда он ещё говорил довольно тихо, так что расслышать его слова я не смог, но каждый священнослужитель, послушав его, тут же старался отойти подальше. Видимо, поняв, что диалогом особой реакции ему не добиться, он стал напевать во весь голос похабную песню, текст которой был настолько грязным, что я постесняюсь пачкать свой дневник этими словами. Эта провокация была успешнее предыдущей, и весельчак получил замечания от нескольких монахов, с предупреждением о том, что если он продолжит себя так вести, то будет вынужден покинуть стены святилища. Ожидаемо, это лишь раззадорило артиста, от чего он начал горланить еще сильнее, закономерно получив ещё одну порцию предупреждений. Но одни лишь слова уже не могли утолить его жажду внимания и потому он решил перейти все границы, начав брать посетительниц храма за талию и кружиться с ними в танце, от чего те громко кричали и пытались отбиться. Этого священнослужители терпеть не стали и вытолкали пьянчугу за двери, у которых всё это время стоял я, завороженный представлением. Напоследок один из монахов толкнул мужчину, как бы заявляя: «И не возвращайся!». От такого удара его хмельное тело упало на землю, а я, чувствуя благодарность за подаренное развлечение, помог ему встать на ноги и, не сумев сдержать любопытства, спросил:
— А чего вы им такого говорили, что они чуть ли не бежали от вас?

Его плохо выбритое лицо исказилось в улыбке, он достал из кармана пиджака пачку сигарет и, поместив одну в рот, ответил:
-Да я ничего такого и не говорил. Просто делился тем, что у меня на душе.

Мужчина принялся рыться по карманам, тщетно пытаясь что-то найти. Когда все они были обследованы, он со страдальческим лицом посмотрел в сторону храма. Секунд пятнадцать он глядел на него и, как мне показалось, обдумывал что-то (возможно восстанавливал картину произошедшего), а затем поморщился и резко оторвал взгляд от святилища, словно от неприятной картины. Он сложил ладони и, пародируя молитву, обратился ко мне:
-Моя зажигалка, кажется, выпала пока они меня тащили, а назад мне теперь вход заказан, да и остатки моей гордости всё равно не позволили бы мне туда вернуться, так что…Ты не поможешь мне, а?

На его счастье, у меня с собой как раз был спичечный коробок. Сам я никогда не курил, но без него из дома не выхожу. Я даже никогда не задумывался, откуда у меня взялась эта привычка. Закурив, мужчина состроил довольную гримасу и уперся спиной об ограждение моста, ведущего к храму, посмотрел на меня и спросил:

-Как же зовут моего спасителя?

— Моя фамилия – Цудзи.

Скромно ответил я.

— Да это же мой новый лучший друг, Цудзи-сан! Мне вот казалось, что молодые люди не интересуются религией. Полагаю, про тебя так сказать нельзя?

-Я тоже не особо религиозен, просто в сложившейся ситуации мне не остаётся ничего иного, кроме как молиться.

-Хм…Звучит серьезно. Расскажи мне об этом! Если бы не ты, то барахтался б я сейчас на полу, как черепаха на спине, поэтому меньшее, что я могу для тебя сделать – это выслушать.

Мужчина с сигаретой в зубах сел на мостовые перила, сложив ногу на ногу и покачал головой вверх-вниз, подгоняя меня побыстрее начать рассказ. Судя по всему, к этому моменту хмель уже покинул его тело, ведь пьяный человек наверняка свалился бы в реку. Я сомневался, стоит ли рассказывать незнакомцу о сложившихся с братом обстоятельствах, но всё же признался себе в том, что открытость этого человека уже успела расположить меня к нему и поведал всё как есть. По ходу рассказа улыбка на его лице постепенно сменилась маской трагедии. Он затушил сигарету об перила и, держа в руках смятый окурок, смотрел на него некоторое время.

-У меня для тебя есть один совет, он тебе может не понравиться, но ты выслушай:

Не дай этому себя сгубить. Даже если твой брат разделит худшую судьбу, а я надеюсь, что этого не произойдет, но, если ему всё-таки не удастся покинуть свою тюрьму, у тебя по-прежнему останется твоя собственная жизнь, так живи её.

«Не стоило мне рассказывать пьянице эту историю, так и знал, что он начнёт учить меня жизни» — Подобные мысли барабанили по моему мозгу, словно град по стеклу и оставалось совсем немного до того, как оно треснет. В попытке сдержать себя я попытался объяснить ему свою позицию более доходчиво:

-Вы, кажется, не до конца понимаете, что мой брат для меня значит. Когда родителей не стало и мы остались без достатка, он бросил учёбу, дабы обеспечить мне достойную жизнь. Работал на самых тяжелых и опасных работах, даже связался с преступниками и всё для того, чтобы я мог не переживать о завтрашнем дне, он подарил мне шанс спокойно отучиться и стать полноценным членом общества. Этот человек поставил меня на ноги, лишившись твёрдой опоры под собственными, и всё это ради меня! А теперь, когда он в беде, из которой может не выбраться, вы предлагаете мне просто забыть о нём и жить как ни в чём не бывало?

Мой оскорбитель нахмурил брови, сложив руки на груди. Говорил он со мной так, будто бы объясняет ребёнку азы математики, но дитя никак не может осознать, что два плюс два равно четыре.

-Ох, Цудзи, я не говорю тебе забыть о брате и мне понятна твоя благодарность ему, но неужели ты считаешь, что если его сердце остановится, то и твоё должно поступить так же? Или может ты думаешь, что господину Иоши Цудзи этого бы хотелось? Я в этом очень сомневаюсь и думаю, что он сам отругал бы тебя за такое пренебрежение к собственной жизни. Ты ведь уже успел потерять работу из-за своей отчаянной верности, а что будет дальше? И кончай ты обивать пороги храмов. Можешь расшибить лоб в молитве, но это всё равно ничего не изменит. Поверь, я знаю это как никто другой.

Как бы я ни старался его удержать, но град всё-таки разбил окно и теперь осколки стекла угрожали поразить всех, кому не повезло оказаться рядом.

-Да что вы можете знать!? Не вздумайте обсуждать моего брата, вы…Нет-нет-нет…Ты! Ты, пьянчуга, почему-то решивший, что может учить меня тому, как надо жить. «Кончай ты обивать пороги храмов» А сам то ты зачем сюда пришёл, а? Наверняка приполз побираться, да только вот такому как ты никто и иены не даст, для этого нужно у людей хотя бы жалость вызывать, но никак не отвращение. И вот, когда никто не захотел тебе подавать, ты решил отыграться на тех, чья жизнь сложилась получше? И хватит мять этот проклятый окурок!

Я потянулся выбить у него из ладоней окурок, с которым он играл пальцами на протяжении всего нашего диалога, но он оказался неожиданно ловким и перехватил мою руку, схватив за запястье. Держал он меня крепко, но совсем не больно. Это удивило меня, ведь после моих слов о нём было бы весьма логично ожидать агрессии. Он тяжело вздохнул и голос его звучал совершенно спокойно, если не сказать — отстраненно.
-Знаешь, Цудзи-сан, ты совершенно прав. Я в самом деле жалок, я приставал к людям и, пожалуй, действительно вызываю отвращение, ни с чем из этого я не стану спорить, но лишь в одном ты ошибся:

«Я пришёл сюда не для того, чтобы просить милостыню. Я молился…По крайней мере, сначала». С этими словами он отпустил мою руку и выкинул окурок в ближайшую урну. От его спокойствия мне стало неловко, я почувствовал себя истеричным мальчишкой. Собственно говоря, им я тогда и являлся. К моменту, когда у меня получилось успокоиться и перевести дыхание, мужчина уже уходил от храма. Он остановился и, посмотрев на меня из-за плеча, сказал:

-Я уже отнял у тебя больше времени, чем заслуживаю и ты имеешь полное право прогнать меня, но если ты еще способен выдерживать мою глупость, то я бы попросил тебя немного пройтись со мной, а то мне ужасно надоел здешний пейзаж. Обещаю, твоего брата я больше не упомяну.

Он медленно зашагал вперёд по мосту. Мне показалось неправильным оставлять его в одиночестве после моей истерики, ведь едва ли он хотел меня обидеть, а я уж слишком остро отреагировал на его слова и теперь чувствовал себя виноватым. Минут десять мы безмолвно шли вперед, время от времени заглядываясь на реку по правую сторону дороги. Она была очень чистой, а Солнце, которое ещё только готовилось к тому, чтобы начать свой поход за горизонт, отражалось ослепляющими бликами на воде, не давая мне надолго задержать на ней свой взгляд. Вдруг резко подул сильный ветер, от чего веточка дерева треснула, плюхнувшись в воду. Тогда же мой партнёр достал из-за пазухи небольшую папку и передал её мне, попросив пробежаться глазами по документам внутри. Они представляли из себя большое количество медицинской бумаги: результаты тестов, телеграммы от врачей, рецепты и тому подобная документация. Беглым взглядом не составить полной картины, но даже его хватило для того, чтобы осознать то, что дела обстоят прискорбно. Мужчина сложил документы обратно в папку и, улыбнувшись, закинул её в реку. Я попытался поймать её, пока было еще не поздно, но мою попытку саботировала остановившая меня рука спутника.

-Не стоит, Цундзи-сан, мне это уже ни к чему. У меня осталось ещё целых три месяца. Успею застать осень, но до зимы мне не дожить. Операция, перенесённая мною неделю назад, была моим последним шансом на спасение, но результаты её оказались неудовлетворительными. Увы, не повезло.

Умирающий человек опёрся двумя руками об ограждение моста, рассматривая как недавно принадлежавшая ему папка теперь погружается в воду. Мне было трудно подбирать нужные реплики, поддерживать людей я никогда не умел, но мне очень не хотелось молчать в такой момент, я считал, что должен как-то ему помочь, поэтому просто пытался общаться с ним такими словами, которые, окажись я в его шкуре, сам хотел бы услышать:

-Вы же не местный, да? Я понял это по акценту, ваша речь отличается от того, как обычно звучат люди в нашей префектуре. Если это действительно так, может вам тогда стоит возвратиться домой, к семье? Будь я на вашем месте, оказаться в кругу родных было бы моим главным желанием.

Он снова улыбнулся, как при нашем знакомстве.
-Я рад, что ты спросил. В самом деле, я приезжий и живу тут совсем недолго, немногим больше месяца. Слишком часто нужно было посещать местную больницу, готовясь к операции, а в моём городе её не делают, так что пришлось временно переехать сюда. После операции я должен был вернуться домой, только вот возвращаться теперь некуда. Несколько дней назад мой город был уничтожен и всё, что бомба оставила от моей семьи – это тени на стенах.

Конечно, как и любой другой житель Японии, я уже был наслышан об этом инциденте (газеты и слухи сделали своё дело), но до сих пор он казался мне чем-то нереальным, произошедшим не со мной, а значит, не происходившим вовсе. Благодаря моему слабому здоровью мне удалось избежать военной службы и потому война для меня существовала только тогда, когда дело касалось Иоши. Его успехи на службе, истории, которыми он делился со мной в письмах и на увольнениях, и, само собой, его пленение. Но только сейчас, увидев, как от войны пострадал другой, невинный человек, я в полной мере прочувствовал её реальность. И этот, ещё живой человек, обладает взглядом покойника — точно таким же, какой можно обнаружить, взглянув в глаза постояльцам морга. Казалось, будто он и сам уже не человек, а лишь тень его и единственное, на что она еще способна – осознать себя тенью, со временем исчезнув окончательно. И от того так странно мне было вспоминать его слова о моём брате. Как же мог тот, кто совсем недавно потерял семью, сказать подобное?

-И вот, сегодня с утра я сорвался, напился! И поплёлся в храм, а я его чуть ли не каждый день посещаю, с тех пор как заболел, всё о выздоровлении молился, но никогда прежде я не посещал его, чтобы близких почтить. Вот и представь себе: стою я на коленях у алтаря, нашептываю молитву, а слёзы ручьем льются, еле слова выговариваю, всё никак не могу прогнать из головы голоса родственников. А они всё винят и винят меня в том, что я вместе с ними тенью не обратился, и не узнать им уже никогда, что будь моя воля, и я сам бы первее любого из них отпечатком на стене остался, их собой закрывая! Потом я уже свернулся калачиком, бросил попытки молиться и просто лежал там. Лежал, дрожал и плакал, и казалось мне, что тут-то мой путь в этом безразличном мире и оборвётся.

Вдруг послышался треск ещё одной веточки. Я не обратил на это особого внимания, но исповедывающийся вдруг вскочил с места и схватил её, пока она ещё не успела упасть в воду. Сам он при этом чуть не свалился в реку, а одна нога его и вовсе была по ту сторону ограждения. Мне пришлось его придержать и оттянуть назад, чтобы он не ушел на дно, вслед за папкой. Он взглянул на меня, крепко сжимая ветку в руках, и взгляд его совсем не был похож на тот, что я видел до этого. Хотя к тому моменту Солнца уже почти не было видно, янтарные глаза его служили тому отличной заменой, настолько ярким был их свет. Тогда я думал, что теряю связь с реальностью, да я и сейчас не до конца уверен в правдивости того, что мне довелось наблюдать. Передо мной стоял точно тот же самый мужчина, с той же щетиной, его лицо и фигура нисколько не изменились, а вот глаза стали совершенно иными. Такие яркие и слепящие, будто бы в них теперь была заключена сама жизнь. И так меня поразил этот контраст, это резкое изменение, что как бы мне ни хотелось задать ему свои вопросы, я был не в силах пошевелить языком.

— Как вдруг, сквозь вопли обвинений, практически потеряв сознание, я услышал, как где-то вдалеке молится какая-то девушка. Мой слух схватился за этот голос и мне удалось ненадолго заглушить голоса, тогда я подошёл к ней поближе и услышал её послание. Она просила помочь ей сдать вступительные экзамены. В этот момент мне стало так…Спокойно. Я принялся подслушивать других молящихся и такими разными были их просьбы! Один умолял о выздоровлении ребёнка, другая хотела, чтобы возлюбленный ответил взаимностью, многие просили о завершении войны, о возвращении мужей домой. И вот тогда ко мне пришло откровение: что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем. Секунды сменят минуты, им на замену придут часы и дни, а там уж наготове месяца и годы. Может сегодня моей семьи и не стало, но этот день всё равно закончится, а завтра будет новый. Тогда же призраки пропали из моей головы, словно их там и не было, а я ощутил такие невыносимую лёгкость и свободу, что захотел поделиться ими со всеми вокруг. Впрочем, это ты уже и сам видел.

Эти слова вошли в моё сердце, как булавки в игольницу и я почувствовал, как коченеют мои пальцы, в глазах ненадолго потемнело, дыхание сбилось. Я был готов ко многому: он упадёт на колени и расплачется, сиганёт с моста в реку, от отчаяния прыгнет на меня с кулаками, а в крайнем случае достанет револьвер и всё окончит, но к чему я был не готов совершенно, так это встретить человека, который после гибели своей семьи посмеет называть себя свободным. Он отвратителен мне своим отношением к погибшим родственникам, тем, как легко он смог их отпустить, его проклятой, не сходящей с лица улыбкой и светящимися от счастья глазами, но больше всего он отвратителен мне тем, что я ему завидую, по-черному завидую его легкости и счастью; тому, что, пусть и на мгновение впав в отчаяние, он всё-таки смог сбросить с себя оковы привязанности, а хуже всего то, что мне самому такого никогда не достичь. Собрав всё мужество, что у меня было, я всё-таки сумел заставить свои губы пошевелиться и высказать ему всё, что я думаю:

-Но как же это возможно…Неужели вы совсем не любили свою семью, раз они так быстро перестали для вас что-то значить? Почему я схожу с ума, лишаюсь своей жизни, зная, что мой брат может расстаться с собственной в любую минуту, когда какому-нибудь офицеру, хотя бы ради игры, придёт в голову устроить стрельбу по пленным, а вы пережили куда больше моего, потеряли всё, что у вас было, но почему же вы все ещё можете улыбаться? Даже несмотря на скорую смерть, вы, какого-то чёрта, совсем не похожи на умирающего и собственная кончина вас как будто совсем не заботит… Вы кажетесь мне свободнее любой птицы на небе и за это я вас ненавижу.

Я почувствовал, как земля начинает уходить из-под ног. Ещё немного и я бы точно грохнулся на землю, но мой неприятель вовремя поддержал меня, не позволив мне упасть и аккуратно спустил меня к асфальту, усадив спиной к периллам. Он по-отцовски похлопал меня по плечу и передал мне веточку, которую до этого держал самостоятельно. Мои руки крепко сжали её, а глазса, хаотично бегающие до этого, теперь следили за отходящим назад человеком. Он дошёл до середины дороги и, видимо, в знак уважения ко мне, перестал улыбаться.

-Каждого из нас ждёт конец. Через три месяца, или через тридцать три года, для меня это не имеет значения. Все мы однажды не проснёмся, но стоит ли отказываться от жизни только потому, что она конечна, Цудзи? Я очень дорожил своей семьей и, естественно, если бы у меня был выбор, то я бы хотел, чтобы все они остались живы, но такого выбора мне не дали. Однако я могу выбрать, как относиться к произошедшему и мне совсем не понятно, зачем горевать о смерти, когда можно радоваться жизни. Поэтому, пока с неба на нас смотрят Солнце и Луна, пока мои ступни ещё могут касаться земли под ногами, даже если вся моя обувь истлеет и мне придётся ходить по разбитому стеклу, вонзающемуся в мои босые ноги, а всё, что я смогу делать – это испытывать боль, я буду счастлив, ведь у меня могло не быть и этого. А когда следующий день не настанет, мне уже будет всё равно, ведь я ничего не почувствую.

-Прощай, мой новый лучший друг.

И он ушёл, став одним из прохожих. Человеком из толпы, на которого никогда не обратишь внимания. Я попытался было встать на ноги, но тут же понял, что сил у меня совсем не осталось. День, проведённый с человеком, чье имя я так и не спросил, совершенно измотал меня, и я попал под прицел сонливости, словно принял своё «лекарство». Отчаянная борьба оказалась бесплодной, и я всё-таки вырубился прямо на улице, будто бездомный. За бездомного мою особу и приняли полицейские, столь любезно разбудившие меня ударами ладоней (а пару раз я точно ощущал ещё и пятерню) по лицу. Сочетание из фонарного света, бьющего в глаза и небольшой дозы полицейской жестокости помогло мне прийти в себя, в результате чего я быстро смог достать свои документы и придумал отговорку о том, что вечером мне захотелось пройтись по улице, несмотря на серьезное заболевание. Во время прогулки у меня, кажется, поднялась температура и я потерял сознание. Лишившись возможности избивать меня, служители закона быстро потеряли интерес к моей персоне и пошли по своим делам.

Домой я не шёл, а волочился. Опустошённый и слегка побитый, я перебирал в голове события этого странного дня. Безымянный дурак, может он не так уж и неправ в своих суждениях? Теперь, когда холодная, тихая ночь успокоила окружающий меня мир, вместе с ним успокоился и я сам, и мне кажется, что мы с ним похожи сильнее, чем мне казалось. И всё никак не покидает мою голову один вопрос: а хочет ли сам брат того, чтобы я по нему так убивался? Как бы то ни было, я решил сохранить вручённый мне стебелёк. Теперь, даже если я забуду о том, что этот человек когда-то существовал, стоящая в вазе ветвь будет вечно служить свидетельством его существования так же, как сам он служит доказательством того, что никогда не поздно начать сначала. Хотя бы этого он, на мой взгляд, достоин.

Стоя у порога дома и доставая ключи из кармана, я, к своему удивлению, обнаружил торчащий из почтового ящика край конверта. Точно помню, что утром я получил только письмо с бывшего места работы, значит его сюда положили в моё отсутствие. Сейчас об этом смешно вспоминать, но час назад я и подумать не мог о том, чтобы взяться писать в дневник. Вместо этого я сидел за столом, откинув письмо в дальний угол и трясся, словно мышь, которой не повезло попасть под кошачью лапу. Дело в том, что на конверте стояла печать императорской армии, а значит оно касается брата и я склонен ожидать худшего. Так бы и я сидел в этом положении бог знает сколько времени, но в потоке сознания мне вспомнились слова безымянного о том, что под Солнцем ничего не меняется. Тогда меня наполнило мрачной решимостью (должен отметить, что ощущается это на редкость отвратно) и я всё-таки вскрыл конверт, тут же узнав, что решимость мне была не нужна. Думаю, натяни я улыбку ещё чуточку сильнее, и уголки моих губ точно порвутся. В письме было сказано о том, что концлагерь, в котором содержался Иоши, пару месяцев назад был атакован армией Японии. Атака оказалось успешной и лагерь был отбит, а заключенных освободили. С тех пор мой брат находится на реабилитации в университетском госпитале Нагасаки. Он, с удивительной для его степени истощения скоростью, идёт на поправку и теперь доступен для посещения. Более того, он сам часто говорит о своём брате и о том, как бы ему хотелось его увидеть. Врачи так же считают, что психологическая поддержка от ближайшего родственника благосклонно повлияет на процесс восстановления организма.

Я не мог поверить своим глазам. Это послание заключало в себе всё то, о чем я только мог мечтать. Пусть мой умирающий друг преподал мне хороший урок, теперь я могу признать это, но до чего же я счастлив тому, что на практике мне его применять не придётся! И сразу же в мой мозг проникли видения будущего: я представлял то, как Иоши сможет покинуть солдатские ряды, вернётся домой и начнёт новую жизнь, свободную от войны. И, может статься, пройдёт ещё немного времени и никакой войны вовсе не будет. А если нам очень повезёт, то мы успеем встретить моего нового знакомого и вместе поговорим о жизни и смерти, посмеявшись обеим в лицо. Пришлось приложить усилия, чтобы напомнить себе о том, что это пока что лишь фантазии, а в реальности братец ещё не покинул стены больницы. Вскоре я вылил все бутылки со спиртным, больше они мне не понадобятся и есть у меня ощущение, что с этих пор я смогу спать как убитый.

Так и прошёл мой день. Последним делом я сел записывать эти строки. Ушло много времени (и страниц не меньше), но и день был насыщенным, а следующий обещает быть ещё больше, ведь с утра я отправляюсь в поездку. По моим расчётам, прибыть в Нагасаки я должен к одиннадцати утра и по приезду сразу же отправлюсь в госпиталь, жду не дождусь увидеть удивлённое лицо Иоши! Ну а теперь пора мне отойти ко сну, завтра будет новый день.

08.08.1945