Они просто разговорились в столовой, выбрав для социализации один столик.
Шёл второй день совместного обучения; Юля до сегодняшнего момента несколько избегала общения, то ли не отойдя окончательно после перелёта на берег Чёрного моря и первого глотку свободы, выбравшись из-под вечного родительского надзора, то ли просто от природной склонности молчать и наблюдать в стороне, сотрясаясь приступами тревожности и каждую секунду осознавая, что бесценные шансы завести полезное знакомство улетучиваются, как бензол из плохо закрытой тары. Она понимала: в первую очередь тут надо с кем-нибудь если не подружиться, то по меньшей мере законнектиться и продолжить периодическое общение в каком-нибудь там телеграме или вконтакте.
Юля вздохнула, опустив глаза в уже привычно полупустой поднос. Большую часть из предлагаемой еды она просто не переваривала, а потому жила несколько впроголодь, до сих пор надеясь, что когда-нибудь меню изменится хоть самую малость. А если не изменится, то, в конце концов, подобьёт кого-нибудь сходить в ближайшую пятёрочку: тут всего пять минут быстрого ходу.
— Привет, — нарушает тишину соседка по столику первой. — Тебя ведь Юля зовут, правда? Хотела сказать, что ты очень забавно выступила со своей презентацией, — улыбка той становится шире. — Смешные мемчики.
Юля пытается улыбнуться в ответ и дёргает взглядом с подноса на девушку напротив. На бейджике той значится: Екатерина Шершнева; и Юля честно силится запомнить связку имя-лицо.
Сначала они говорят практически ни о чём: о вузах, о специальностях, о возрасте, об ощущениях после первых утренних лекций, об ожидании первого практического семинара, даже о хобби и домашних животных. Катя родом из Москвы; Юля — из глубокой провинции (в общем-то, всё в сравнении с Москвой — глубокая провинция, кроме, может быть, Санкт-Петербурга), и их университеты сильно отличаются.
Если в вузе Кати есть студенческое научное сообщество и заинтересованные научные руководители, а на кафедре не отказывают до третьего курса заниматься каким бы то ни было подобием научной деятельности, говоря, мол, вы всё равно ничего не умеете (после чего берут первокурсников, разумеется), то у Юли — совсем иная ситуация. Их лаборатории — старые, и трудно сказать, когда они видели в последний раз ремонт; научные руководители стараются избегать студентов для диплома; вариантов для общих направлений диплома — всего три штуки, ни один из которых Юлю полностью не устраивает. Она не хочет просто заниматься органическим синтезом, не хочет просто сделать публикацию о том, что, мол, вот такой вот синтез возможен, посмотрите, какие мы молодцы, получили-таки это вещество с выходом в девять целых и шестьдесят семь сотых процента, а затем убрать это соединение на полочку и забыть о нем, потому что будущего у этого же соединения, как и у Юли в науке, нет категорически никакого. Никому не станет вдруг интересно это соединение, никто не откопает его вдруг в неиндексируемых университетских вестниках — ну, может, разве что какой-нибудь очередной студент, обязанный написать литобзор, заденет скучающим взглядом и вставит ссылку.
Кому-то повезло сильно больше. Кому-то повезло родиться в нужном городе, а у чьей-то семьи не было денег, чтобы содержать дочь в Москве, пока та будет получать стипендию две тысячи в месяц и судорожно искать подработку, которую в принципе можно будет совместить с учёбой без ущерба для таковой. Кому-то не надо работать, не надо думать, как помочь матери заплатить за квартиру, не надо искать себе вторую работу и не надо осознавать, что современная наука — это, в общем-то, скорее для людей из богатых семей (или семей со связями), которые могут себе позволить начать карьеру в биотехе лаборантом с зарплатой двадцать пять тысяч в месяц, а затем — степенно вырасти до старшего лаборанта.
Юля бы поскрипела зубами, когда Екатерина жалуется, что на самом деле в Москве очень тяжело жить даже москвичам из полной семьи, но у неё и так острый скол на пломбе — приходится удержаться. Когда эта программа кончится, она обязательно сходит к стоматологу: как раз накопила несколько тысяч за минувшие полгода, чтобы обновить, наконец, старую, шестилетнюю пломбу.
Юля бы поскрипела зубами, когда Екатерина жалуется, что так устала работать в биоинформатической лаборатории, будучи десятиклассницей, и ушла, потому что у неё случился депрессивный эпизод, но старательно сдерживается. Ведь это так тяжело, когда у твоей общеобразовательной школы есть связи с лабораториями, куда берут старшеклассников поработать и посмотреть на реальную науку, просто кошмар какой-то. Ведь это так тяжело, когда у вас вообще есть биоинформатические лаборатории в городе, о которых Юля могла только мечтать.
Юля бы поскрипела зубами, но сдерживается.
Достоверно Юля знает только об одном случае, когда школьники могли в её городе аж поработать с единственным на весь университет ламинаром — это когда их преподавательница микробиологии приглашала одноклассников своей дочери в количестве не более, чем десяти человек, попробовать свои силы; остальным же не светило ничего.
Достоверно Юля знает только об одной вполне приличной по региональным меркам микробиологической лаборатории, куда, в принципе, могут позвать по очень хорошему знакомству второкурсников.
— Ну да, очень тяжело, правда что, — хмыкает Юля. — А ты никогда не пыталась быть хоть немного проще и хоть раз поставить себя на чужое место? — она сама не ожидала такой чистой злобы, бешено клокочущей в сердце, что от себя же становится жуткой. — Например, ты не задумывалась, что у кого-то и близко нет того, что есть у тебя, а ты ноешь о том, как тебе сложно и как ты страдаешь?
За их столиком повисает тишина.
Катя смотрит испуганно и грустно.
И Юле становится одновременно стыдно и злостно.
Автор публикации
