Пассажирский поезд остановился буквально на 2-3 минуты. В купе вошла укатанная в серый пуховый платок женщина средних лет. Она поздоровалась, заняла свое место на нижней лавке и стала перебирать вещи в небольшой поклаже. Чтобы не смущать попутчицу, я отвернулась к окну. По ту сторону мелькали телеграфные столбы. Вдалеке, на рябившем в глазах белом безбрежии зимней степи, испод огромных снежных малахаев проглядывали башенки маленьких минаретов на мазарах. На солнце ослепительно блестели тонкими лезвиями жёлтые и серебряные полумесяцы. Иногда, можно было успеть заметить тёмное пятно – это стадо сайгаков уходило от надвигающегося шума и грохота, дымящего вонючим мазутом, пассажирского состава.
Степные посёлки и городки стояли здесь на приличном расстоянии друг от друга. Однообразная картинка зимней степи была почти бесконечна. Заглянувшая в купе проводница предложила чай. Я и соседка радостно закивали головами. И вот уже, мелодично позвякивая чайными ложечками, два медных подстаканника услужливо держали, исходящие ароматным паром, стаканы.
Отпив невероятно горячего напитка, мы уже без капли смущения разглядывали друг друга. Не прошло и полчаса, а Татьяна, так звали мою соседку по купе, охотно делилась семейными проблемами и радостями, радушно потчевала меня своей выпечкой. Я с огорчением заметила, что с дрожжевым тестом не дружу, не получается оно у меня. На что Татьяна мне сказала:
– Научишься печь. Ещё не скоро, но будет получаться, с радостью и печалью для тебя.
Я удивилась её ответу. Хотела спросить почему, да не получилось сразу.
Татьяна худенькая, лёгкая в движениях, она и беседу вела легко и непринуждённо. Все, что рассказывала Татьяна, было знакомо мне по собственной семейной жизни. Я слушала её и, как будто, видела себя со стороны. А новое, незнакомое слушала с нескрываемым интересом. Ведь быт Татьяны не знал городских удобств, какие были в моей жизни. Но это обстоятельство нисколько не смущало Татьяну и не вызывало у нее не осуждения, не зависти. Во время ее рассказа о младшем очень шкодливом сынишке дверь в купе заскрипела и открылась. Заглянувший к нам мужчина извинился и спросил, нет ли у нас консервного ножа. В руках его была банка кильки. На наш отрицательный ответ с видимым огорчением закрыл дверь. Было слышно, как этот же вопрос, всё так же безрезультатно, он задаёт в следующим купе.
Тут Татьяна заметила, что я почти ничего не рассказываю о себе, и немедленно подступилась с вопросами. Я с большим удовольствием поведала ей о своей, пока ещё малочисленной семье. Мы шутили, смеялись над старыми анекдотами, прихлёбывая чай, из неизвестно какого по счету стакана, когда в вагоне послышался шум и разговоры. Уже знакомый голос мужчины попросил у проводницы бинт. Или на крайний случай порвать наволочку или простыню и забинтовать ему руку.
Татьяна прислушалась, поднялась и вышла из купе, я за ней.
Оказалось, кто-то дал нож нашему попутчику, и он, открывая банку, умудрился порезаться! Кровь обрызгала полы его пиджака и довольно сильно капала на пол. Я стала искать в кармашке сумочки носовой платок, чтобы обвязать ладонь и попытаться остановить кровь. Татьяна же, недолго думая, сняла с себя тонкий ситцевый платок, слегка обмотала им кровоточащую рану и завела мужчину в наше купе. Дав ему попить из стакана уже остывшего сладкого чая, она попросила всех любопытных выйти из купе и закрыть дверь. И меня в их числе. Ничего не понимая, мы между тем послушались. Подоспела проводница с полосками порванной простыни и открыла дверь. Нашим глазам предстала вот такая картина – мужчина сидел у стола, Татьяна что-то шептала, склонившись к его ладони.
Проводница оглянулась на нас, закрыла дверь и сказала:
– Видимо, умеет заговаривать, кровь останавливает. От этого и рана быстрей заживёт.
Мы притихли. Было очень любопытно.
Я подумала о Татьяне, почему она так рьяно взялась за непонятное дело, и что она в нём смыслит.
Припомнился давний случай. Однажды в детстве у меня сильно разболелся зуб. Я орала очень громко не только от боли, но и от страха попасть на приём к стоматологу. Мама, послушав бабушку из соседнего дома, которая пришла на мои вопли, свернула из газеты кулёк. Щедро насыпала в него рафинада из полотняного, килограмма на три, мешочка. И повела меня к местному знахарю. Когда мы пришли, тот стоял у калитки, как будто заранее знал о нашем приходе. Мама, называя его Ага, подталкивала меня в спину, чтобы я поздоровалась. Едва взглянув на меня, старик сказал:
–Уважаемая, сахар давайте.
Забрав кулёк, старик, не приглашая нас зайти во двор, ушел в саманный домик, который теперь служил летней кухней. Возле уличного очага хлопотала женщина. В казане в шкварчащем бараньем жире румянились баурсаки. А, напротив, из окон нового дома выглядывала любопытная малышня. Я видела сквозь слёзы, как они таращились на меня, строили рожицы, и в ответ показала язык. И тут же завыла от боли. Из небольшой летней кошары, примыкающей к мазанке, вышел ослик. Аккуратно переступая копытцами, он было направился в нашу сторону, но подошедший Ага прогнал его и протянув мне кусок сахара, сказал:
– Ешь, только не торопись. Грызи-грызи, как мышка. Давай! Сейчас!
Я с трудом открыла рот и впихнула сахар между зубами. Ага погладил меня по голове, наклонился, пошептал в одно ухо, в другое. Потом вновь погладил по голове, и повторил:
– Не спеши, грызи, как мышка.
Возвращаясь домой, я потихоньку грызла кусок сахара и чувствовала, что боль проходит, а мне хочется сладкого.
И принялась, причмокивая, усердно грызть рафинад. Мама, увидев, как он уменьшается, тает буквально на глазах, испугалась и напомнила слова старика. Но сахар помог, и зубная боль не давала о себе знать больше 10 лет.
Наконец-то дверь заскользила в сторону, и Татьяна, взяв у проводницы лоскуты, ловко на наших глазах забинтовала уже не кровоточащую рану.
Улыбающийся мужчина поблагодарил Татьяну, желая всего доброго.
Когда мы остались наконец-то одни, я спросила Татьяну, где она этому научилась.
Татьяна загадочно улыбнулась и рассказала удивительную историю.
Городок Nsk , в котором родилась и выросла Татьяна – это узловая железнодорожная станция. Самым привлекательным чудесным местом там был вокзал. Жизнь в нём кипела и днём, и ночью. Летом перрон благоухал бахчой – и тут, и там высились пирамиды из ароматных и всевозможных размеров дынь. Полосатые горы сладких арбузов. Зимой и летом сновали торговцы недорогой копчёной и вяленой рыбы. Одноименная городку река славится своим сазаном и лещом. Вдоль состава бегали шустрые бабульки и апашки, предлагая отварную, исходящую горячим паром, картошечку, щедро посыпанную зеленью, и обязательно с парой солёных или свежих огурчиков. Ходили продавцы мороженого и воды. А от вокзального ресторана, вызывая голодные спазмы в желудке, шли волны аппетитного запаха восточной кухни – вкусно пахло чебуреками и шашлыком. Но так было не всегда. И Татьянин рассказ как раз о тяжелом голодном послевоенном времени.
Эта история произошла с её мамой, Надеждой.
Надежда была старшей в многодетной семье. Отец был призван на фронт. В конце войны получили похоронку. В ту зиму скудные лето и осень дала о себе знать очень рано. Мать Надежды Зинаида стала экономить быстро уменьшающийся без мясных продуктов урожай овощей. Она старательно делила пресную лепешку на обед и ужин. Но скоро и лепешек не будет. Немного муки она выменяла в прошлый базарный день на серебряные серёжки и браслет, когда-то подаренные ей родителями. Она всё чаще приходила в отчаяния от мысли, что будет с детьми, когда в подполе не останется и пару картофелин. Однажды вечером в двери постучали. На пороге стояла старуха. Одинокая, она жила довольно далеко от них, за сортировочной горкой. В народе о ней ходила слава знахарки и гадалки. Во все времена и лихие, и мирные к ней ходили лечиться и узнать судьбу.
Бабулька попросила разрешения войти в дом. Присев на табурет, она сказала, что знает, как сильно бедствует Зинаида с ребятишками. Посетовала о себе, что одной трудно управляться с домашними делами и принимать больных. Нужна помощница. Было бы хорошо, если Надя пойдёт к ней жить и помогать. А за это раз в неделю старуха будет платить продуктами или, если получится, деньгами. Добавила, если надумают, пусть Надежда завтра и приходит. И ушла, оставив на столе узелок с гостинцами для ребятишек. В этот вечер чай пили вприкуску с кусочками сахара. А на утро Надежда, сложив свой нехитрый гардероб в старую котомку, отправилась к знахарке.
Старуха своё слово сдержала. И зима уже не грозила голодной смертью. К тому же старшие дети вместе с матерью, как и многие другие семьи, ходили на железнодорожные пути. Они подбирали упавшие с проходящих составов куски угля. Если получалось набрать побольше, часть угля тоже меняли на картошку или муку.
Обычно Надя приносила продукты и тут же уходила. Но в этот раз старуха разрешила ей переночевать дома. Весь вечер она рассказывала, как и чем занимается, похвасталась, что бабка Паша, оказывается, у старухи было имя, стала учить ее заговаривать грыжу. А вчера у Нади на глазах бабка Паша заговорила кровотечение из раны. Дядька рубил дрова и случайно хватил себя топором по ноге. Валенки спасли его от более тяжелой травмы.
Время потихоньку шло, закончилась зима, а на смену весны пришло лето. Однажды Надежда прибежала к родным поздно ночью. Казалось, за ней гнались. Она была очень напугана. Сжатый кулак правой руки она прижимала к груди. Мать с трудом разжала похолодевшие пальцы дочери. На ладони лежал бараний помёт. Девушка в ужасе глянула на него. Несмотря на то, что до утра не спали, от неё не смогли добиться ни слова. А утром пришла бабка Паша. Но Надя даже слушать её не хотела. От подступившей с вопросами Зинаиды старуха отвернулась и ушла, что-то бормоча себе под нос. Надя отмалчивалась больше недели. За это время бабка приходила ещё один раз. Но опять уходила восвояси одна.
Наконец однажды, уединившись с матерью в спальне, Надя открылась чужой тайной. В тот вечер старуха попросила Надежду сходить в урочище Жамантас (дурной камень) и нарвать до утренней зори степную полынь. Ей она нужна для лечебных отваров.
Девушка испугалась. Идти ночью в урочище с дурной славой ей не хотелось ещё и потому, что там местами были густые заросли конопли. И можно было повстречаться с отъявленными мерзавцами – торговцами «весёлой травки».
Но бабка настаивала, напоминала о том, что долг платежом красен. А когда девушка собралась, старуха дала ей нож. И сказала:
– По дороге всякое может случиться. И встречи могут быть разные. Только это не люди будут, а злые духи и оборотни. Ты их не бойся. Нож у меня заговорённый, серебряный. Едва лишь прикоснёшься к тому, кто встанет у тебя на пути, он исчезнет. Бояться не будешь, никто зла тебе не причинит.
Дрожащая от страха девушка взяла котомку с ножом и отправилась в урочище. Ночной лай собак сопровождал ее до реки. Та встретила лёгким шуршанием камыша, в зелень которого были одеты пологие берега. В лунном свете розовели колючие заросли чингиля. Аромат его гроздьев чем-то напоминал лёгкий запах духов пустого флакончика, который мать когда-то отдала дочерям в игрушки. Надя перешла реку чуть выше шлюза по шаткому, убегающему из-под ног мостику. Впереди выселись два увала, Лощину между ними местное население называли Жамантас. Туда девушка и держала путь. Когда Надежда, преодолевая страх и желание рвануть из всех сил назад, поравнялась с камнем, перед ней поднялось из травы непонятное существо. Девушка похолодела, не веря своим глазам. Оно протянуло Надежде что-то и почти насильно впихнуло в ладонь. Вдруг прямо перед собой девушка увидела свою семью. Братишки и сестрёнки вместе с матерью словно подплывали к ней по воздуху.
В ужасе Надежда отшатнулась от видений и бросилась прочь из урочища. Как добежала домой она не помнила.
Утром следующего дня вновь пришла бабка Паша. Принесла полмешка картошки. Но Зинаида, после услышанного, стала открещиваться от неё как от зачумленной. И указав на дверь и на пустой красный угол, сказала:
– Вот тебе Бог, а вот порог!
– Да что же худого я сделала! – возмутилась старуха – А потом девке твоей уже от этого дела не отвертеться. Больше упрашивать не приду. Сама ко мне прибежит. Пока не прощу, бездетной будет ходить.
На слова бабки сразу никто не обратил внимание. Были рады, что она ушла и больше не напоминала о себе. Вскоре и сама Надежда не могла с твёрдой уверенностью сказать, ходила ли она ночью в урочище или же ей это приснилось после бабкиных рассказов. Но обучение старухи давало о себе знать – девушка нет-нет да и заговаривала грыжи и ранки. Но денег никогда не брала. Да и делала это при случае и без особой огласки.
Но время шло, Надежда вышла замуж. А всё более и более долгожданная беременность не наступала. Тут-то и вспомнилось последнее слово бабки Паши.
Никак не могла Надежда осмелиться и сходить к старухе. Да тут сама она передала через почтальонку просьбу прийти. Зинаида положила в узелок пару простых ситцевых платков, горсть конфет и пошла вместе с дочерью. Старуха узелок из рук Зинаиды приняла, а саму через порог не пустила. О чём она с Надеждой в дому говорила, слово с неё взяла не рассказывать. Иначе так и будет бездетной ходить. Вскоре бабка Паша умерла.
А Надежда через год родила дочь, Татьяну. Заговаривать её не учила. Всё перешло само собой. Могилку старухи они не забывают. Теперь рядом с ней похоронена и Зинаида.
Может быть, Татьяна и ещё что добавила бы к сказанному, но тут поезд подошёл к её знаменитой станции.
После этой встречи прошло довольно много времени. Умерла моя мама. Однажды я решилась и поставила сдобное, дрожжевое тесто. Очень хотелось, чтобы получилось как у мамы. Так хотелось ощутить вкус маминых ватрушек и булок! Собрала тесто в голубой эмалированной миске и поставила в тёплое место. Вскоре оно, почти на глазах, поднялось высокой шапкой. Да и в духовке тесто не подвело. Золотистые, воздушные булочки аппетитно пахли. Когда выкладывала их на блюдо, и укрывала чистым полотенчиком, мне стало грустно – маму-то я уже не угощу. Вытирая подступившие слёзы, вспомнила слова своей удивительной попутчицы:
– Научишься печь. Ещё не скоро, но будет получаться, с радостью и печалью для тебя.
Так это всегда и случается.
художник Александр Журавлёв
Автор публикации
