Загадка черного озера Глава 9

Глава 9

 

В один из дней, Герман возвращался рано утром с бани. После лившего всю ночь дождя, было сыро, а под ногами неприятно хлюпало месиво из грязи и мха. Настроение тоже было ни к черту. Разговор со связным вышел коротким и мало информативным. За время установки фотоловушек на озере, еще ни разу не приходило уведомление о сработавших датчиках движения.

Пару дней назад Чернов навестил Агапова. Тот поначалу действительно произвел впечатление человека со сложным характером, но не агрессивного вовсе, а напуганного одиночеством. Когда удалось его разговорить, Герман явственно почувствовал горечь, которой были пропитаны воспоминания о дочери и недавно ушедшей супруге. Горечь… и нежность. Он храбрился, убеждал, что смирился с судьбой. Но Чернов видел в глазах абсолютно противоположное.

– У меня цель. Восстановить дом, – делился он планами, пригласив гостя в беседку на чай, после того как тот извлек из рюкзака целый пакет с дорогими конфетами.

Герман тогда решил извлечь именно конфеты, хотя рядом в рюкзаке лежала бутылка водки, которую он захватил на случай, если разговор пойдет по иному сценарию. В конце концов, он помнил, что об Агапове говорили рабочие. Тем не менее, тяжелая артиллерия не пригодилась.

– Фундамент поправил в прошлом году, крышу перестелил. Но забот еще тьма. Всё в деньги упирается. На пенсию не разгуляешься, а с работой здесь беда. Боюсь, как бы силы меня не оставили раньше времени. Пока они есть, надо дом до ума довести. С целью-то оно проще жить.

Чернов не мог с этим не согласиться.

– Может слышали, здесь неподалеку экспедиция археологов работает. Начальник как раз собирается увеличивать штат, работы много, сезон открыт до октября, платят хорошо. Могу замолвить за вас словечко.

Агапов посмотрел на него с надеждой:

– И что? Даже таких стариков, как я, берут?

– Берут всех, кто в состоянии держать в руках лопату, – успокоил Герман.

С Миленом он, конечно же, договорился. Таким образом, Агапов теперь был на виду, хотя Чернов понимал, что вряд ли тот имел хоть какое-то отношение к исчезновениям.

На данный момент, его больше беспокоил сам Милен и тот разговор с Ладой, который он случайно подслушал. Буквально через пару ночей Герман проник в лабораторию и перебрал там каждую папку и каждый листок. Никаких результатов анализов он не обнаружил. Перелопатил весь архив, рабочий стол Милена и Лады, но ушел ни с чем. Либо они забирали секретные документы в свои палатки, либо у Чернова к зрительным галлюцинациям добавились еще и слуховые.

Так что Стрижа сегодня не удалось порадовать успехами. Дело застопорилось. Пока сверху не подгоняли и не требовали немедленных результатов, но сколько еще он сможет отправлять пустые отчеты? В какой-то момент, Герман даже мысленно разозлился: он за столько лет наработал себе превосходную репутацию, его считали одним из лучших агентов, не провалившим ни одно дело. Неужели всё это придется скомкать и выбросить в мусорное ведро? Загадка этого чертового озера неминуемо становилась навязчивой идеи. Отгадать ее было делом чести!

Уже на подходе к лагерю Герман вдруг заметил, как между деревьями проскользнул чей-то силуэт. Он быстро глянул на часы: в такую рань лагерь должен еще спать. Судя по направлению следов, кто-то взял курс в сторону озера. Чернов моментально перешел в режим слежки. Вскоре он догнал путника – им оказался Милен. Это уже было интересно. Но стало еще интереснее, когда тот прошел мимо озера и двинулся на запад, да так уверено, словно ходил по этому маршруту неоднократно. Вечером он не говорил, что собирается куда-то. А вот Герман упоминал, что хочет съездить в город в первой половине дня, хотя на самом деле планировал прогуляться на озеро, проверить фотоловушки после ливня и при необходимости заменить батарейки. Может ученый решил воспользоваться отсутствием вездесущего журналиста, и провернуть что-то нехорошее?

Милен продвигался быстро и аккуратно, изредка поглядывая по сторонам. Чернов тенью следовал за ним, короткими перебежками от дерева к дереву. Что это? Может просто разведка? Но почему так рано и в одиночестве? На самом деле, внутренний голос подсказывал, что эта вылазка как-то связана с подслушанным недавно разговором между археологами в лаборатории. Неужели удача, наконец, улыбнулась, и удалось напасть на нужный след?

Шли очень долго, но Герман не чувствовал усталости, лишь азарт и предчувствие, если не скорой развязки, то хотя бы значительного прогресса в расследовании. Вербицкий, напротив, слегка сбавил темп, когда вышел на гористую местность. Его шаг уже не был таким твердым. В какой-то момент, совершенно внезапно он подскользнулся и со сдавленным вскриком полетел с пригорка по склону, пропав из поля зрения преследователя. Чернов выругался и побежал за ним. Склон оказался крутым и довольно высоким. Внизу на траве плашмя лежал ученый и не подавал признаков жизни.

– Эй! – крикнул Герман, проклиная того за неуклюжесть. – Милен!

Тот вздрогнул испуганно, после чего медленно и со стоном перевернулся на бок.

– Твою ж… – Чернов тихо выругался сквозь зубы и поспешил к нему окольной дорогой.

– Герман? – Милен сел и с недоумением посмотрел на стремительно приближающегося журналиста. – Ты что здесь делаешь?

– Бежал за тобой, конечно! – немного резковато ответил Чернов и подал ученому руку. – Ты в порядке?

Тот нехотя воспользовался чужой помощью. К недоумению во взгляде теперь добавилось стремительно нарастающее волнение.

– Порядок, растительность смягчила падение, – произнес он, с трудом скрывая эмоции. – Думал, ты в город собирался сегодня. Я заглядывал в палатку перед уходом, тебя не было.

– Да передумал, знаешь, – Герман пытливо смотрел на прячущего взгляд Вербицкого, при этом не отпуская его руки. – Проснулся рано, решил взбодрить себя пробежкой. А тут твои следы. Мы так много говорим о безопасности. А ты на разведку пошел в одиночку. Да еще и в сторону озера.

Милен выдернул руку из крепкой хватки и отступил на шаг.

– Я не к озеру шел, как ты уже видишь, – после недолгой напряженной паузы ему удалось, наконец, взять эмоции под контроль. – Я думал, что ты уехал. Алима тоже выпадает – у нее муж на побывку приехал на три дня. Поэтому решил сам. Я уже ходил раньше один. И ничего.

– Ты чуть шею не свернул, – упрекнул Герман, недовольно взглянув на него.

Вербицкий упрямо посмотрел в ответ.

Он срывался с крючка.

А Чернов был так близок к разгадке тайны, которую тот скрывал от него. Но не всё потеряно. Пацан просто не знал еще, с кем связался.

– Ладно, что там за маршрут у тебя? Доставай карту, – Чернов сделал вид, будто закрыл глаза на это недоразумение. Но голос прозвучал напористо и всё еще с недовольными интонациями.

– Сейчас сворачиваем на север, – Вербицкий наклонился, чтобы поднять рюкзак, но тяжело уперся ладонями в колени и зажмурился.

– Эй, ты точно в порядке?

– Сойдет, – пробормотал он и, тряхнув головой, потянулся к карману, из которого торчала карта. – Идти смогу, не переживай.

Он медленно выпрямился и развернул чертеж. Герман внимательно следил за каждым его движением и за выражением лица.

– Мы примерно здесь, – указал тот на область возле болот. – А я хотел дойти вот до этих скал. Поэтому нам вон туда, на север. Пойдем?

И спрятав карту, закинул лямку рюкзака на плечо. После чего уверенно шагнул в противоположную сторону от той, куда всё это время держал путь.

– Не так быстро, дружище.

– Да я правда в порядке, пойдем.

Взгляд Чернова упал чуть поодаль на заросли вереска у болота, возле которых была притоптана трава. Он приблизился, чтобы рассмотреть лучше. Запах здесь стоял удушливый, остро разило гнилостью и застоявшейся водой. Позади занервничал Милен.

– Тут нечего делать, Герман. Пойдем. Я планирую сегодня пройти этот маршрут до конца. Нужно поторопиться, до привала еще рано.

– Чьи это следы? – Чернов изначально не хотел, чтобы его голос прозвучал так угрожающе, но глядя, как ученый юлит, решил сменить тактику.

– Да какие там следы! – Вербицкий тоже приблизился и выглядел теперь больше рассерженным, чем напуганным. Возможно, из-за тона, который позволил себе журналист.

Поджав губы, он глянул на заметно примятую траву.

– Откуда я знаю, – он постарался ответить равнодушно, но нотки негодования всё равно проскочили. – Может зверь какой прошел.

– На западе зверей нет, ты сам говорил. – Герман постарался поймать его на лжи, одновременно продолжая рыскать взглядом по окрестностям.

– Я говорил, что не встречал на западе зверей, а не то, что их нет, – плохо скрывая раздражение, отчеканил Милен. – Может это егери. Или местные жители травы собирают.

– Тогда с какой стороны они пришли? – Чернов напротив перешел на спокойный и уверенный тон. – В округе нет других следов. Вывод один, этот некто пришел с болот.

Вербицкий встретился с ним взглядом и скептически выгнул брови:

– С болот? Серьезно? На нечисть намекаешь?

Герман бесстрастно выдержал его взгляд.

– Бред какой-то, – ученый махнул рукой и, развернувшись, направился в другую сторону. – Ты как хочешь, а я по своему маршруту пойду.

– Без проблем. Разделимся. – Сухо проговорил Чернов и удовлетворенно улыбнулся, глядя как напряглась спина Вербицкого.

Среди бурелома он нашел крепкую ветку, очистил от листьев и слегка укоротил, переломив через колено. С ее помощью он принялся аккуратно ворошить траву в поисках следов. Таковые нашлись, и вели они действительно к болоту. Следы оказались человеческие, нога маленькая, возможно женская. Герман попробовал нащупать палкой дно: уже в двух шагах от места, где он стоял, ветка увязла наполовину, это примерно ему по пояс. А чуть поодаль, на расстоянии в один прыжок, он заметил небольшой участок суши, на котором красовался отчетливый глубокий след.

Милен молниеносно оказался рядом:

– Ты с ума сошел? Решил в топях сгинуть?

– А тебе какое дело? – равнодушно бросил Чернов, даже не глядя на него. Он примеривался к прыжку. – Что-то мне подсказывает, что ты не о моей безопасности печешься.

Затем почувствовал, как на предплечье уверенно легла ладонь ученого.

– Послушай, тебе туда не нужно, – с мрачной уверенностью произнес Вербицкий.

– А ты попробуй, останови меня, – в тон ему ответил Герман и с легкостью скинул руку.

Получив отпор, ученый отступил. Вид у него был взволнованный. В глазах читалось явное разочарование. Качнув головой, он просяще посмотрел на журналиста, но снова получил решительный отпор.

– Герман…

– Ни слова больше, Вербицкий. – Чернов сжал в руках палку и бросил на ученого свирепый взгляд.

– Я проведу тебя, – севшим от волнения голосом произнес Милен.

– Куда?

– Увидишь. Просто пообещай, что никому не расскажешь об этом месте.

– Пообещать? – вышел из себя Герман. – Послушай. Если ты скрываешь информацию, которая может иметь отношение к исчезновениям на озере, я закатаю за решетку тебя и всех прочих к этому причастных. Врубаешься?

Вербицкий резко изменился в лице. То кроткое выражение, почти заискивающее, когда он осознал, что Чернов не отступится от своей идеи отправиться на болото по таинственным следам, исчезло. Снова вернулось раздражение.

– Как же ты задолбал своим озером! – процедил он сквозь зубы и нервно скинул рюкзак. – Мир вокруг него не вертится, чтоб ты знал. Просто допусти мысль, что помимо криминала в этих лесах может скрываться нечто прекрасное.

К удивлению Германа, тот извлек из ноши телескопическую слегу. Видимо, он частенько скитался по топям, раз приобрел подобное приспособление.

Тем временем, ученый снова надел рюкзак, неучтиво потеснил журналиста, и бросив тихое «за мной» с легкостью кузнечика перепрыгнул на кочку, а затем – на следующую. Заинтригованный Чернов последовал за ним.

На самом деле, путь для новичка был отнюдь непрост. Но так как Милен знал, куда идти, болота они прошли довольно быстро и легко. Герман благоразумно молчал, поглядывая на впереди идущего ученого, осанка и напряженно сведенные плечи которого буквально кричали о том, чтобы его не донимали сейчас разговорами.

Позади остались топи и малоприятные запахи. Путь теперь лежал вверх по пологому лесистому склону. Кругом было много света, воздуха, пахло свежестью, где-то неподалеку слышался шум воды. Милен свернул на юг и вскоре они вышли к небольшому поселению, которое было разбито прямо на склоне.

– Это еще что такое… – Герман замедлил шаг и вытаращился во все глаза на скопление круглых деревянных домиков с высокими конусообразными крышами.

Подойдя чуть ближе, стало заметно, что жилища стояли на каменных выступах, торчащих из склона, их подпирали каменные колонны, сливающиеся по цвету с грунтом, отчего создавалось впечатление, будто дома парили над землей. А под выступами были сооружены подобия открытых летних кухонь с печами, поленницами и стеллажами, заставленными глиняными горшками. По дворам вальяжно разгуливали куры, и сновали туда-сюда пожилые, но энергичные люди.

– Кто это такие? – Чернов резко перехватил ученого поверх локтя, вынуждая остановиться.

Милен развернулся, нехотя встречаясь с ним взглядом. Было заметно, что он еще злится, но глаза заметно потеплели.

– Они зовут себя мичи, – ответил, наконец, ученый, постаравшись вернуть голосу доброжелательный тон. Но получилось скорее уязвленно. – Это тюркский народ долгожителей. То, что от него осталось. Пойдем познакомлю.

Их заметили. Два старика с радостными улыбками подняли ладони и поклонились. Вербицкий поспешил к ним, крикнув:

– Сэлэн-туммо.

– Что ты им сказал? – тихо спросил Герман, буквально наступающий ему на пятки.

– Чтобы доставали ножи, ибо я привел им обед, – хмыкнул Вербицкий, но напоровшись на взгляд журналиста, тяжело вздохнул. – Да поздоровался я.

Чернов едва сдержался, чтобы не отвесить ему подзатыльник. Старики тем временем, окликнули кого-то и засеменили к гостям, невысокие, сухенькие, в длинных нелепых балахонах, со сложными головными уборами, похожими на тюбетейки, но украшенные перьями и деревянными бусами по бокам, свисающих до самых плеч. Невероятно проворные для своих лет. Они с большим удивлением поглядывали на Германа и теснились к Милену, как дети, прячущиеся за мамкину юбку, то ли испугавшись незнакомца, то ли застеснявшись его.

– Сэлэн-туммо, – осторожно повторил за ученым Герман, внимательно наблюдая за реакцией стариков.

Те зашептались между собой, после чего снова подняли ладони и начали кланяться. Один из них даже осмелел и робко погладил журналиста по руке. Чернову в этот момент показалось, что его пытаются приручить, как дикого зверя.

Видимо, убедившись, что пришелец из плоти и крови, и не представляет опасности, старики повели гостей чуть выше по склону.

– Сколько их тут? – тихо спросил Герман, сканируя взглядом жилища.

То тут то там выглядывали люди: низкорослые, крепкие, полуазиатской наружности, глаза раскосые, но большие. Они узнавали ученого, здоровались с ним, кланялись, кричали что-то и с большим любопытством, лишенным всякой угрозы, смотрели на его спутника.

– Восемнадцать добрых, гостеприимных бабушек и дедушек, – Милен, казалось, напрочь забыл о недавнем конфликте и сиял не хуже начищенного пятака, не забывая энергично кланяться направо и налево. – Ради Бога, сделай лицо попроще. Это милейшие люди, которые не заслужили, чтобы на них смотрели, как на монстров.

– Ты можешь внятно объяснить, кто эти милейшие люди и что они тут делают?

– Это очень древний восточный народ, язычники, осели в этих местах пятнадцать лет назад. Пришли из Тувы, а в Туву – из Монголии, – зачастил Вербицкий, пока их вели к водоему, возле которого находился очаг. – Их гоняли от Китая до Индии и обратно неизвестно сколько сотен лет.

– Кто гонял?

– Другие народы, более враждебные. Они говорят, что когда-то их было три больших племени. Пересказываю дословно: они кочевали по востоку, искали земли, которые могли бы назвать своими, и навсегда на них осесть.

– Интересная формулировка. Продолжай.

– Но воевать они не умели и не хотели учиться, так как считали и до сих пор считают, что это против природы человека. А соседние народы считали иначе, оттесняли их отовсюду, истребляли. В итоге, эти племена были вынуждены объединиться. И из трех многочисленных, осталось одно немногочисленное племя.

Из домов повысыпали старики. Один из тех, кто проводил их сюда, что-то сказал Милену и указал на деревянные настилы, которые были разбросаны вокруг очага.

– Старейшины сейчас на охоте, – пояснил ученый, – подождем их тут.

И весело усмехнулся, глядя, как мичи обступили Германа, рассматривая его с интересом, заглядывая в глаза снизу вверх, и аккуратно трогая то за руки, то за плечо, а кто-то не побоялся прикоснуться к волосам и даже к лицу.

Чернов неловко улыбнулся и бросил на Вербицкого испепеляющий взгляд. Тот, в свою очередь, невозмутимо скинул рюкзак, достал из него несколько банок с топленым маслом и большой пакет с чем-то сыпучим, после чего, поклонился своим провожатым и передал им дары. Затем небрежно поставил опустевший рюкзак на землю, а сам опустился рядом на настил, сначала на колени, а потом уселся на пятки. На Германа он глянул в ответ насмешливо, но вместе с тем безмолвно предостерегая, чтобы тот, не приведи Господь, никого не обидел.

Одна старушка в длинной накидке с яркой цветочной вышивкой на воротнике отошла на шаг от незнакомца и запричитала вполголоса, после чего проворно засеменила к своему дому. Остальные подхватили. Что-то залопотали на своем языке, забавно покачивая головами, и с сочувствием поглядели на Чернова. Создалось ощущение, будто их что-то расстроило. Незнание языка бесило, но еще больше бесил Вербицкий, который в это время молча сидел в сторонке и понятливо улыбался. Наконец, мичи начали расступаться. Незваного гостя подтолкнули к очагу и тот неохотно разместился рядом с ученым. Оказывается, настил лежал на подушке из соломы и веток. Что ж, было удобно, а главное безопасно для здоровья. Герман уселся на него по-турецки. Только он повернулся к Милену, чтобы продолжить допрос, как пришел старик, снова раскланялся перед гостями, бросил в раскаленные угли два небольших плоских камня, затем приблизился к водоему и зачерпнул оттуда воду глиняным ковшом с длинной рукояткой.

Чаша этого озерка была небольшой, в нее сверху впадали два, хоть и маленьких, но довольно бурных ручейка, и один ручей вытекал из чаши, змейкой уходя вниз по склону. Вода была кристально чистой. И вокруг водоема царил порядок. Было заметно, что местные за ним ухаживали и чтили его.

Старик, между тем, вернулся к очагу, уселся в ту же позу, что и Милен и, на вытянутых руках установив ковш над языками пламени, принялся что-то монотонно нашептывать, слегка раскачиваясь корпусом, но не расплескивая при этом ни капли.

– Что он делает? – шепотом поинтересовался Герман, слегка наклонившись в сторону ученого.

– Молится богу огня, – в тон ему ответил Вербицкий. – Просит его наделить воду целебным теплом.

Тем временем, пришла старушка. Достала чугунными щипцами раскаленные камни из углей и положила перед гостями, а на них водрузила маленькие глиняные чашки в форме бочонков. Герман заметил, что кисти ее рук исписаны знакомыми символами.

– Алима… – прошептал он, когда старушка ушла, и не сдержал усмешки.

– Да, она из рода мичи, – подтвердил очевидное Милен. – Одна из многих, кто вынужденно переселился в цивилизованный мир.

– Что значит вынужденно? – не понял Герман.

– В нашем веке трудно спрятаться большому поселению где бы то ни было.

– Зачем им вообще прятаться?

– Я же говорю, у них нет своих земель, – пояснил Вербицкий. – Они везде чужие. Эти люди – последние в своем роде. Их правнуки давно ассимилировались в нашем цивилизованном мире, – Милен вздохнул и понизил голос. – Правда, многие из них давно уже умерли от старости и болезней… в этом самом цивилизованном мире. А у этих стариков – есть все шансы пережить даже нас с тобой.

– Они правда долгожители?

– Самому младшему – сто два года, самой старшей – сто шестьдесят шесть.

– Врешь, – выдохнул Чернов. – Сто шестьдесят шесть – это немыслимо.

Старик, тем временем, снял с огня ковш и разлил воду по чашкам.

– Бэлегем-элэ, – с улыбкой шепнул ему Милен и почтительно поклонился.

Герман догадался, что это, скорее всего, было «спасибо» на местном и повторил за ученым. Старик с умилением посмотрел сначала на одного, потом – на другого и жестом показал, что нужно обнять ладонями чашку. Чернов послушался, хотя пить из нее точно не собирался.

– Это просто вода, – недовольно произнес ученый. – У мичи традиция, отпаивать дорогих гостей чистой теплой водой. Сделай хотя бы вид, что пьешь. Так сложно старика уважить?

И, поднеся чашу к губам, сделал глоток, будто демонстрируя этим, что питье не опасно для жизни. Между тем, прибежала та самая старушка в накидке, в руках она держала деревянные бусы. Поклонившись, она заботливо повесила их Герману на шею.

– Бийхем, – представилась с улыбкой, указывая на себя.

– Герман, – в тон ей ответил журналист, искоса поглядывая на побрякушки.

Бийхем приблизилась к очагу, подставив ладони языкам пламени, зашептала что-то, а потом вернулась к недоумевающему Чернову: ее ладони легли на грудную клетку и принялись энергично растирать. Старушка приговаривала что-то, качала головой и выглядела крайне сосредоточенной.

– Что она делает? – теряя терпение, вкрадчиво поинтересовался Герман.

– Пытается отогреть твою ледяную душу, – усмехнулся Милен. – Потерпи, скоро она поймет, что это бесполезно. И уйдет.

Но Бийхем не уходила. Она с надеждой заглядывала в глаза журналиста, вновь и вновь возвращаясь к огню, грела руки, а потом растирала ими грудь, ладони и макушку Чернова. Тот хоть и не чувствовал себя замерзшим, но прислушавшись к себе вдруг понял, что эти теплые прикосновения были даже приятны: напоминали объятья любимой бабушки, давно усопшей. Поддавшись детским воспоминаниям, он глотнул воды из чаши. Ничего не произошло. Тогда он сделал еще один глоток, а потом еще один. Вода была необычайно вкусной. Старушка разулыбалась вдруг, из ее взгляда исчезло беспокойство. Она оставила Германа в покое, поклонилась ему и ушла.

– С чего она решила, что меня надо отогревать? – спросил Чернов, проводив ее взглядом.

– Для них мы все замерзшие, – беспечно отозвался Милен и одним глотком осушил чашу. – Для них тепло, огонь – это бог жизни, поэтому они пьют и едят только горячее. Никогда не перемерзают. Холод в их понимании – это вроде бог смерти, или Ада. Что-то темное и злое. Они считают, что холодное питье, перевожу дословно, гасит горячее сердце и приближает человека к богу смерти.

– Какая дикость, – устало шепнул под нос Герман и потер переносицу. – А ты что тут забыл?

– Очевидно же, – Милен посмотрел на него, как на глупца. – Изучаю их быт, традиции, обряды, религию. Изучаю понемногу их язык.

Чернов припомнил ту самую книгу, на которой ученый однажды заснул в лаборатории. «Сравнительно-историческая грамматика прототюркского языка». Что ж, видимо, тот действительно пытался расширить значения рун кочевников, только не славян, а мичи. Вернулось раздражение. Его водили за нос, как идиота.

– А еще исследую их кровь. Пытаюсь разгадать загадку их долголетия, – продолжил, тем временем, Вербицкий. Но, заметив, как поджимаются губы журналиста и суровеет его взгляд, воодушевленные интонации в голосе под конец реплики испарились.

– И как? Успешно?

Милен помолчал, задумчиво глядя куда-то вдаль между деревьями.

– Вряд ли, тут возможен однозначный ответ, – произнес он, выдержав продолжительную паузу. – Их долголетие – это, скорее всего, результат совокупности множества факторов.

И снова замолчал.

– Поделишься? Или клещами вытягивать? – Герман глянул на него раздраженно.

Милен сменил позу, тоже усевшись по-турецки.

– У меня создалось впечатление, – начал он, тщательно подбирая слова, – что их предки очень много знали о том, как устроен человек и как сохранить здоровье. Только потомкам они передали эти знания в форме легенд и обрядов. Например, танец, который они исполняют каждое утро в честь восхода солнца. Если разобрать его по элементам, то становится понятно, что, по сути, это ежедневная оздоровительная гимнастика. Едят они только приготовленную еду, почти никогда сырое, кроме ягод и те совсем понемногу. Все продукты, включая мясо, только свежие, а вчерашние – считают ядом. Порции маленькие, никогда не переедают. Я изучил их меню: абсолютно сбалансированное. Селятся всегда в экологически чистых местах, в лесистых горах возле чистейших водоемов. Никогда никуда не спешат, не нервничают. Но при этом каждый из них трудится, каждый – при деле. Результаты их анализов показывают отсутствие генетических заболеваний, нет предрасположенности к депрессии. Они не знают, сколько им лет, у них нет часов, но есть понимание времени, сезонов. Внутренние часы работают идеально. Хорошо предсказывают погоду, уж получше синоптиков, поверь, я был свидетелем. С природой близки, как никто из нашего продвинутого мира. Они восхваляют природу и живут с ней в абсолютной гармонии. Все эти обряды, которые они совершают ежедневно, и которые кажутся нам, если не дикостью, то глупостью точно, вероятнее всего продлевают им жизнь и улучшают ее качество.

Герман посмотрел на него недоверчиво. Милен понимающе улыбнулся:

– Если бы я своими глазами не видел клиническое подтверждение их возраста, я бы тоже не поверил.

– Я должен увидеть эти результаты.

Улыбка на лице ученого померкла, и он с явным недовольством в глазах отвернулся. Чернов уперся тяжелым взглядом в русую макушку, пытаясь переварить всё, что услышал.

– Ты сказал, они не нервничают. Не очень похоже на правду, особенно после истории о том, как их гоняли и истребляли. Если они прячутся от всего мира, значит живут в страхе.

Вербицкий снова посмотрел на него.

– Я не говорил, что у них нет повода для волнений. Они действительно бояться быть обнаруженными. В конце концов, они тоже переживают неудачи, смерть близких. Да много есть поводов. Я имел ввиду, что справляются они с волнением лучше нас. Думаю, благодаря медитациям.

– Так они язычники или буддисты? – Герман совсем запутался.

– Ну… есть некоторые заимствования у буддистов. Вот как раз эти самые медитаци. Они тоже в некотором роде стремятся к просветлению. Как объяснила Алима, они представляют, как мысленно бегут за богом света, а когда настигают его, то будто бы сами наполняются светом и другими положительными качествами. Будто бы свет выжигает в них всё плохое. Медитация, это по сути, поклонение богу света. Утренний танец – поклонение богу солнца. Обряды с огнем – поклонение богу тепла. Разговаривают с животными, деревьями, водой, ветром… буквально со всем, что видят. Так что в первую очередь они всё же язычники.

Чернов жадно впитывал информацию, невольно увлекшись этой темой. Самобытность мичи так захватили его, что он даже позабыл, зачем пришел сюда на самом деле. Следуя за ученым, он ожидал увидеть всё, что угодно, но к такому повороту событий оказался не готов. Милен знал толк в сюрпризах.

– Насчет того, как они себя зовут, – продолжал делиться информацией Вербицкий. – Я пытался разобраться в этимологии слова «мичи». И расследование привело меня к такому понятию, как «мичой» – это верование, возникшее в Тибете. Оно предшествовало буддизму и даже бону, которое было в Тибете еще до прихода буддизма. Информации про мичой мало, вроде переводится, как «религия людей». Там и анимизм, и шаманизм, и жестокие жертвоприношения. Что касается мичи… животным они не поклоняются, скорее общаются с ними, как с равными. Шаманизм отсутствует полностью, никаких духов, в том числе и умерших родственников, они не вызывают. Жертвоприношения – это совсем что-то запредельное для них. Так что кроме названия я не обнаружил больше никаких параллелей. Я же говорю, они совершенно уникальный народ, с уникальными знаниями, фольклором и религией.

Теперь становилось понятно, отчего ученый выглядел так, будто кто-то методично вытягивает из него жизненные силы. Вести параллельно два исследования – это нагрузка не для слабаков.

Тем временем, народ в поселении оживился. Старейшины возвращались с охоты.