Загадка черного озера Глава 6

Глава 6

Ухабистая дорога постепенно сужалась, пока не превратилась в узкую извилистую тропинку, уходящую в гущу молодого леса. Пришлось оставить машину на цветущей буйным цветом опушке и остальной путь до дома знахарки преодолеть пешком. Солнце было ослепительно ярким и согревало путников, пробиваясь сквозь густую листву деревьев. Герман уверенно шел впереди, любуясь ажурными тенями ветвей, которые падали на тропу, и наслаждался благоуханием весенней свежести и молодых трав. Позади брел Милен, как всегда, немногословный, витающий в своих мыслях.

Шли недолго. Вскоре между тонкими, но очень высокими дубами показался саманный домик. Маленький двор был огорожен неказистым и совсем хилым забором, сплетенным из ветвей. Сухенькая, небольшого роста хозяйка стояла на крыльце возле столика и усердно натирала стеклянные банки. Завидев гостей, она приглашающим жестом махнула рукой, словно знала об их визите заранее. Герман аккуратно отворил скрипучую калитку и вошел первым, следом проскользнул Милен, с интересом осматривая чужие владения.

– Здравствуйте, Евдокия Петровна.

– Здрасьте! – эхом повторил Вербицкий, расплываясь в широкой располагающей улыбке.

– И вам здравствуйте, мо́лодцы. – Старушка поправила платок на голове и вернулась к своим банкам.

Пересекая двор, Чернов обратил внимание на чистоту и ухоженность вокруг. Трава – покошена, на небольшом солнечном пятачке красовалась клумба с ландышами, колодец был накрыт современной пластиковой крышкой, небольшая деревянная баня – свежевыкрашена, а поленница – полна дров. На крыльце их встретила рыжая кошка, которая лениво потерлась боком о столб, а потом с удовольствием ткнулась мордочкой в ладонь склонившегося над ней восторженного Вербицкого.

– Усаживайтесь, – Евдокия Петровна указала на скамью, прилегающую спинкой к дому, прямо под окном. – Не припомню, чтобы вы раньше ко мне захаживали.

– Нам рассказала о вас Алима, – первым вступил в беседу ученый, покорно присаживаясь на предложенное место. – Меня зовут Милен, я археолог.

– А я Герман, журналист, – Чернов встретился взглядом с травницей и постарался улыбнуться так же располагающе и добродушно, как Вербицкий.

Глядя на его потуги, глаза у старушки в миг потеплели, и в них даже блеснула искорка озорства.

– Алима мне рассказывала про вас, – справа от нее располагался табурет с огромным алюминиевым тазом, в котором в воде лежали еще две литровые банки. Она извлекла одну и принялась ее насухо вытирать видавшим виды вафельным полотенцем. – Ну рассказывайте, хлопцы, какая хворь с вами приключилась.

– Слава Богу, никакая, – беспечно ответил Милен. – Мы пришли с надеждой, что вы расскажете нам что-нибудь интересное об этих местах. И… как вообще вышло, что вы живете так далеко от поселка?

Евдокия Петровна благодушно посмотрела на него своими водянистыми голубыми глазами.

– Сейчас не скажешь, но раньше, еще до Озерного, на этом месте было небольшое село, Ольхонка. В послевоенное время в округе начала пропадать живность, а сельчане кормились благодаря охоте. Вот из-за голода люди и разъехались в селения побольше да поближе к реке.

– А как же вы?

– Мать не пожелала переезжать, – старушка развела руками. – Отец после войны числился без вести пропавшим, а без него да с маленьким ребенком на руках она побоялась затевать переезд, до последнего верила и ждала его. К тому же, соседи делали свои дома из сруба. Их можно было разобрать, перевезти на другое место и заново собрать. С нашим домом так не получилось бы.

– Саман нетипичен для этих мест, – заметил Герман, окидывая взглядом мощные стены, недавно побеленные.

– Всё правильно говоришь, второй такой дом здесь не сыщешь, – с гордостью произнесла знахарка, и вдруг лицо ее приняло ностальгическое выражение: – Мои родители были казаками, родом из Донского края, а там в деревнях только так и строили. Материал дешевый, но какой прочный, поглядите сами. Почти век стоит родненький, и еще столько же может простоять.

– А вы бывали когда-нибудь на Дону? – спросил Милен.

– Не довелось, внучок, я ничего, кроме тайги, в своей жизни не видала, – вздохнула Евдокия Петровна. – Но знаешь, не так давно мне начали сниться степи. Бескрайние такие, там ветер всегда, и шелест колосьев приятный, слух ласкает. И хутор снится порой, Россошки, родина матери. Всё как она рассказывала: низенькие белые домишки с соломенными крышами, пшеничные поля кругом и очень много солнца. И знаешь, это необычное ощущение раздолья, свободы, душа во сне так и рвется из груди. Гости говорят – генетическая память проснулась, а мне другое кажется…. Ну не будем! Пойдемте-ка лучше в дом, угощу вас чайком.

Вербицкий спохватился, вскакивая на ноги. Герман спокойно поднялся следом.

– Может быть нужна помощь?

– Не откажусь, мо́лодцы, – старушка вытерла морщинистые руки полотенцем. – Вот подготовила тару для нового урожая трав. Помогите перетащить в дом.

Она отворила дверь, изнутри приятно пахнуло теплом и душистыми травами. Милен вошел следом за хозяйкой с банками наперевес, а за ним и Герман. От жилья старушки, которой далеко за восемьдесят, невозможно было ожидать такой кристальной чистоты, зная, что она живет одна.

Сначала они попали в тесный коридорчик, где на одной из стен были прибиты крюки для верхней одежды, а под ними находилась аккуратная узкая обувница. И еще одна дверь, на данный момент открытая, вела уже в жилое помещение. Печь находилась в правой части дома и делила его на две неравные половины, одна из которых была занавешена полупрозрачной шторкой, там, судя по всему, прятались хозяйские покои. А во второй – весь быт был, как на ладони. Милен осмотрелся с вежливым интересом и уважением к чужому жилищу. Герман же окинул помещение быстрым сканирующим взглядом.

Слева от входа в углу располагался буфет, очень старый, такие были в моде в годах шестидесятых, но при этом, в хорошем состоянии, будто недавно его хорошенько отмыли и покрыли свежим слоем лака. Рядом стоял книжный шкафчик, плотно забитый разнообразной литературой. Еще правее находился небольшой обеденный стол, застеленный белою в красную клетку скатертью, он стоял прямо напротив окна, выходившего на южную сторону.

А еще дальше, в самой темной части помещения красовался рабочий стол знахарки, деревяный, широкий, потемневший с годами. Он был заставлен всевозможными любопытными вещицами. Чернов в первую очередь обратил внимание на диковинные для нашего времени аптекарские весы, каменную ступу для толчения и высокие бутыли с какими-то зеленовато-бурыми настоями. Над всем этим изобилием висел открытый шкафчик с различными склянками и книгами, а также из стен торчали гвозди, к которым были примотаны пучки сухих трав. Под столом между двух не до конца задвинутых шторок виднелись плетенные корзины.

Повторив за хозяйкой, гости скинули на пороге обувь и прошли внутрь. Полы были теплыми, а главное сияли чистотой. Евдокия Петровна открыла дверцы буфета:

– Ставьте сюда, хлопцы. Я пока чайник подогрею.

Герман на пару с Миленом быстро перетаскали в буфет банки. Потом умылись с дороги и помыли руки теплой водой из рукомойника. Потом ученый вспомнил про гостинцы и начал радостно вываливать их хозяйке на стол. Пока старушка искренне умилялась подаркам, Чернов постарался более детально рассмотреть содержимое ее рабочего уголка. Книг на полке было не очень много: несколько энциклопедий, судя по корешкам совсем новые, слегка запыленные. Герман сделал вывод, что это подарки от благодарных клиентов, но не очень удачные и их вряд ли хоть раз открывали. А вот пара книг, которые лежали на краю стола рядом с керосиновой лампой, были изрядно потрепаны и, вероятно, очень много лет служили своей хозяйке. «Лекарственные растения СССР» Чернов смог прочесть название одной из них, вторая была про лечебные мази.

И, пожалуй, самая необычная находка, обнаружилась в уголочке, припрятанная за печью. На стене висело старинное зеркало в деревянной резной оправе. Необычность, скорее даже дикость, заключалось в том, что оно было заколочено досками. Может это было как-то связано со знахарскими ритуалами, Герман не знал, но выглядело жутковато.

– Вам тяжело, наверное, в одиночку справляться с таким хозяйством, – тем временем, сокрушался Милен, помогая хозяйке накрывать на стол.

Чернов покинул рабочую зону старушки и подошел к ним, встав рядом с ученым и сосредоточив внимание на их разговоре.

– Годы берут свое, милок, – старушка достала из верхней полки буфета нарядные салфетки с вышивкой и повернулась к гостям. – Но мне помогают, из Озерного добрые люди, вот Алима часто заходит, очень много помощи от нее. Еще я взяла ученицу, – она неторопливо разложила салфетки и выдвинула из-под стола табуреты. – Уже пора передавать свои знания молодому поколению. Девочка способная, есть дар. И хорошая помощница по хозяйству.

На вопросительный взгляд Вербицкого Евдокия Петровна пояснила:

– Она приедет летом. Знаете, девочка молоденькая совсем, но жизнь успела ее покалечить. И взяла я ее, потому что схожи наши с ней судьбы, – знахарка немного грустно вздохнула, и после небольшой паузы, как на в чем не бывало, спросила: – Чай с травами любите, хлопцы?

Милен, не раздумывая, энергично закивал головой, как болванчик. Герман не любил травы, особенно незнакомые, но обижать добродушную старушку не хотел, поэтому тоже ответил согласием. В конце концов, ему не в первой: пригубит питье пару раз для виду, и все останутся довольны.

– Внучок, – обратилась к нему Евдокия Петровна, тепло улыбаясь. – Сделай милость, там в буфете в левом выдвижном ящике чай и мешочки с травами. Собери нам на радость что-нибудь по своему усмотрению.

Вообще, работа под прикрытием требовала от агента определенного актерского мастерства. И зачастую Герман прекрасно справлялся на этом непростом поприще, но существовала такая категория людей, которые, казалось, насквозь видели всю его суть, как бы виртуозно он не маскировался. Евдокия Петровна оказалась как раз из этой категории. По своему опыту Чернов знал, как нужно вести себя в обществе таких людей, чтобы добиться максимально плодотворного с ними взаимодействия.

Он благодарно и при этом упрямо улыбнулся ей в ответ, давая понять, что не смущен собственным недоверием и под ним есть веское основание, после чего приблизился к буфету, на котором уже стоял заварочный чайник.

– Евдокия Петровна, Алима рассказала нам, что вы потомственная травница, – Милен вновь отвлек на себя внимание старушки. – Можно узнать, в каком поколении?

– В каком поколении не знаю, милок, – знахарка придвинула к нему табурет, на который тот с удовольствием уселся. – Мать рассказывала, что этим знаниям сотни лет, и передаются они от матери к младшей дочери. А от кого изначально этот дар пошел неизвестно. Рассказывала еще, что все женщины в нашем роду долгожительницы и мать ее, моя бабка, застала отмену крепостного права с первым седым волосом на макушке. В годах уже была.

Тем временем, Герман открыл ранее упомянутый ящик и внимательно осмотрел его содержимое. Чай нашелся в уголочке – черный, рассыпной, в стограммовой упаковке. А помимо него, еще дюжина мешочков с одуряюще пахнущими травами. Недолго думая, Чернов насыпал примерно в равных пропорциях чай и ромашку. Понюхал получившуюся смесь и остался крайне собой доволен.

– Грамотой мои предки не владели, – продолжала свой рассказ Евдокия Петровна. – И знания из уст в уста передавались. Я первая из своего рода школу закончила, – старушка улыбнулась мечтательно, глянув в окно. – Любила учиться. И травы всегда любила. Конспектировала все, что мать рассказывала о них. Вон до сих пор тетрадки лежат. Поступила в институт, чтобы ботанику изучать, но после первого курса пришлось бросить.

– Как же так? – сочувственно протянул Милен.

– Несчастье приключилось, – старушка сняла с печи кипящий чайник и залила приготовленную Германом смесь. Сам журналист расположился на табуретке рядом с Миленом. – После сессии приехала домой на каникулы, а матери нет. Пропала незадолго до моего приезда.

Чернов тут же напрягся. Пропала. Опять пропала.

– Какой кошмар, Евдокия Петровна, – пробормотал в миг побледневший Вербицкий.

– Да, внучек, до сих пор себя виню. Уехала, оставила ее одну. А она будто бы еще задолго до моего отъезда чувствовала что-то неладное. Беспокойная была, спала плохо, – старушка накрыла чайник крышкой и поставила его на стол. – Ох, чего только не говорили местные. Говорили, что медведи могли разорвать. А еще тогда в этих краях заключенные батрачили, электростанцию строили. Некоторым удавалось бежать. Местные поговаривали, что были среди них настоящие нелюди, способные на крайнюю жестокость по отношению к одинокой и беззащитной женщине. Как бы то ни было, концов не нашли, пропала бесследно. Много слез я тогда пролила, к учебе так и не смогла вернуться. Но знаете, – знахарка вдруг улыбнулась. – Мать пришла ко мне во сне в самую первую ночь после приезда. Она красивая такая была, цветущая, я никогда ее прежде такой не видела. Сказала ласково, мол доченька, не переживай, мама ушла в гости, скоро вернется. И у меня до сих пор чувство, что не могло с ней тогда приключиться страшное зло, она не страдала.

– Что-то в вашем краю часто пропадают люди, – заметил Герман.

И почувствовал, как рядом сидящий Милен напрягся и начал вдруг нервно комкать пальцами салфетку.

– Простите нас… вам, наверное, непросто об этом говорить.

Чернов еле удержался от того, чтоб не пнуть под столом этого сердобольного. Да, он и сам заметил, что связь дочери с матерью до сих пор была крепка и воспоминания о пропавшем, хоть и давно, родном человеке добавляли старушке душевных мук. Но пришел он не сантименты разводить. Ему, как воздух, нужна была информация.

– Много лет с тех пор прошло, милок. Чего уж там, – Евдокия Петровна махнула рукой и принялась разливать заварку по чашкам. – Пропадают люди, да. Край такой.

– Что значит «край такой»? – переспросил Герман. Эту формулировку он уже слышал на переправе, и видимо, среди местных, это что-то означало.

– Непредсказуемый тут дух витает, жестокий не только к людям, но и к живности. Никого не щадит.

– Вы тоже верите в болотную нечисть? – немного резковато спросил Чернов, не слишком довольный расплывчатым объяснением.

– Нечисти кругом всякой хватает, – философски заметила знахарка. – В том числе и болотной. Но об тебя, внучок, она зубы поломает, а вот друга своего побереги.

Она разлила по чашкам кипяток и тоже села за стол.

– Пейте, молодцы, угощайтесь, – и взглянула на сбитого с толку Германа: – Тебя пропащие интересуют?

– Интересуют, – ответил он ровно, хоть внутри и колыхнулось что-то.

Милен, который поначалу было застеснялся бестактности журналиста, теперь тоже, затаив дыхание, ждал, что скажет старушка.

–  Девочку Варю не знала, – начала она, наконец.

И рассказала, что услышала когда-то давно от местных. Пропала. Долго искали. Нашли у озера ее корзину с грибами, волосы и нож. Это Герман и так знал, а вот Вербицкий от обуявших его чувств и эмоций, едва не выронил из рук чашку. Вид у него глубоко потрясенный.

– Знала Павла Степаныча, лесничим здесь работал, – спокойно продолжила знахарка. – Добрый был мужичок, часто захаживал ко мне на чай, особенно зимой, а зимы суровые тут. Грелся у меня. И помогал, конечно. Дров наколет, воды принесет. Истории всякие веселые рассказывал. Разговаривал громко, смеялся громко, глаза такие живые у него были. Лес любил безумно, – Евдокия Петровна пригубила чай, посмаковала, и бросила на Германа насмешливый взгляд. – Но за год, а может полтора, до исчезновения начал сдавать, похудел сильно, редко стал заходить в гости. А когда заходил, то долго не засиживался, жаловался, что работа его с ума сводит и кошмары мучают ночами. Брал у меня травки для здорового сна, сначала спасался ими, но потом и они перестали помогать. А потом он исчез. Ружье его нашли у того самого озера, где недавно девочка пропала, и Варя. Проклятое место.

– А вы бывали там? – спросил Герман, не обращая внимания на что-то булькнувшего в чашку Милена, который от таких новостей, видимо, потерял дар речи.

– Никогда, милок, – старушка покачала головой. – Зачем судьбу гневить? Я по границе хожу, травы собираю.

– Какая еще граница?

– Там, где заканчиваются владения злых духов. У границы они слабы. А за ее пределами начинаются владения животных: зазеваешься, уйдешь на восток и угодишь в лапы медведя. На границе безопаснее всего для человека.

– Получается, какие-то невидимые негодяи захватили территорию и не пускают туда зверушек? – Чернов весело хмыкнул и глянул на притихшего рядом Милена.

Но тот веселья не поддержал и посмотрел в ответ со всей серьезностью.

– Именно так и получается, – произнесла старушка, не обращая ни малейшего внимания на скепсис гостя. – Всех, кто по земле ходит или ползает, постепенно оттесняют на восток. Только до птиц добраться не могут, высоко они летают.

Вербицкий рядом как-то беспокойно заерзал и Герман решил, что позже непременно обсудит с ним этот момент.

– Так что с Павлом Степанычем? – он попытался вернуться к главному. – Вы помните вашу последнюю встречу?

– Конец апреля был, – после непродолжительной паузы заговорила знахарка. – Тогда весна очень поздно пришла, не так, как в этом году. Еще снег не стаял, погоды промозглые стояли, сырость, серость. Он пришел бледный, как привидение. Я ему травяной сбор заварила. Он пил, почти не разговаривал. Я ему сказала тогда, что не могу помочь, не понимаю природу его хвори, что надо в город ему ехать. А в ответ Павел Степаныч сказал странное, мол поздно уже, никто его отсюдова не выпустит. И засобирался. Обнял меня так по-отечески на прощание и ушел. Навсегда.

– Он рассказывал про свои сны? – включился, наконец, в диалог Милен.

– Никогда, милок. Это была запретная тема, – Евдокия Петровна подлила чаю гостям и себе. – Знаете, я до сих пор скучаю по нашим разговорам. Он был очень интересным собеседником. Образованный, читал много, даже пробовал писать что-то, то ли прозу, то ли стихи, но стеснялся кому-то показывать. Вон в шкафу половину книг он мне подарил. А какая у него самого коллекция была собрана, целая библиотека. Так, наверное, и гниет все это добро в хижине.

– Его жилище уцелело? – удивился Герман.

– Да. Я недавно ходила в том краю. Стоит заброшенная, заросшая, заколоченная, никому не нужная. Доживает своей век без хозяина.

– Далеко отсюда?

– Где-то час идти вашим шагом. Севернее от моего дома.

Старушка подробно рассказала, как найти хижину. Больше никакой полезной информацией не поделилась. Чернов надеялся, что она может знать что-то об обряде с обрезанием волос на озере. Но, увы, не знала и, судя по выражению лица, ей тоже было не по себе от этих странностей. В итоге, Милен, едва отошедший от полученных новостей, разговорился с ней о травах, а Герман задумался. Он обладал данными об исчезновениях только тех людей, чьи следи нашлись у злополучного озера. Но сколько людей здесь пропало еще? Так же бесследно, как мать Евдокии Петровны. А могут ли и эти случаи быть связаны с озером? Чернов решил вечером связаться со Стрижом и дать ему задание собрать сведения об абсолютно всех здешних исчезновениях.

Он мрачно уставился на фотографию в рамочке, которая одиноко стояла на подоконнике. На ней были запечатлены молодые мама с дочкой, похожие друг на друга, как две капли воды. Старшеклассница Евдокия Петровна беззаботно улыбалась, на плече у нее лежала тяжелая длинная коса. Ее мать, статная женщина, сидела рядом с дочерью с нарядным кружевным платком на голове, но под ним, Герман был уверен, скрывались такие же роскошные волосы.

Немного погодя, гости засобирались. Милен душевно поблагодарил хозяйку за гостеприимность и интересную беседу и пообещал еще не раз ее навестить.

Уже на пороге, пока ученый возился со шнурками на ботинках, Герман решил все-таки задать мучавший его вопрос:

– Евдокия Петровна, что у вас с зеркалом?

Знахарка долго не отвечала, видимо, раздумывая над ответом. Пауза настолько затянулась, что Чернов засомневался, что вообще его получит. Даже Вербицкий застыл на корточках, испугавшись, что несносный журналист опять сунул нос во что-то слишком личное.

– Оно уже не отражает меня, – подала, наконец, голос старушка, напрочь лишенного всяких эмоций. – Отражает кого-то другого, похожего на меня, кого-то пугающего, хоть и не злого.

– Господи боже, – пробормотал Милен. – Вы бы избавились от него, Евдокия Петровна.

– Рука не поднялась, внучек, это семейная реликвия.

 

Вербицкий уходил от знахарки подавленным. Взгляд его был растерянным и печальным. Когда они немного отдалились от ее дома, взяв курс к хижине лесника, Герман тронул его за плечо и слегка сжал, подбадривая.

– Не грузись.

– Что же за место такое, там на озере? – вздохнул он и остановился, повернувшись к Чернову. – Эта девушка, Майя, оставила после себя точно такие же улики, как Варя. Что же получается? Это не случайность какая-то, это закономерность. Получается все мы в лагере под угрозой. Я должен об этом рассказать ребятам.

– Не нагнетай, дружище, – постарался успокоить его Герман, заглядывая в глаза. – Ты уже второй сезон работаешь с Алимой и с другими местными жителями. Кто-то выглядит напуганным? Рассказывает страшилки об исчезновениях? Не горячись, ладно? Не сворачивать же экспедицию только потому что кто-то когда-то поблизости исчез.

– Я ничего сворачивать не собираюсь, – твердо произнес ученый. – Но предупредить ребят об опасности обязан. Это не шутки.

– Тут согласен, предупредим, – Чернов улыбнулся, напустив на себя беспечный вид. – Как по мне, главное – не соваться на озеро без надобности и присматривать друг за другом. С остальным полиция разберется. Ну и я. Коли уж взялся за это дело.

Милен скептически хмыкнул:

– А вдруг это небезопасная затея – играть в сыщика непрофессионалу?

– Какая трогательная забота, – подколол Герман, улыбаясь еще шире.

Они, не сговариваясь, продолжили путь.

– Забота, в первую очередь, о себе. Представь, если исчезнешь? Я проблем не оберусь. А ты, помнится, обещал не доставлять никому хлопот. – Вернул шпильку Вербицкий.

– Хорошая попытка, дружище, – усмехнулся в ответ Чернов. И поспешил сменить тему: – Ты лучше расскажи, что за проблема со зверьем здесь? Только умоляю, обойдись без россказней о нечисти, которая тут всех разогнала.

– Вообще-то, это отдаленно даже напоминает правду, – произнес Милен, но в голосе отчетливо угадывались отголоски сомнения. – Я читал труды по результатам исследования этого края, еще дореволюционные. Живности разнообразной по всему полуострову было уйма. Но сегодня картина другая. Прошлым летом даже гнуса не было, что уж говорить о более крупном звере. В хвойных болотистых лесах, и нет гнуса, понимаешь? – подчеркнул он интонационно последнюю фразу. – И за все то время, что мы с Алимой бродили по окрестностям, я ни одного звериного следа не обнаружил. Раз только видел лисицу, которая улепетывала, выпучив глаза… и, кстати, на восток. Я не знаю, как реально обстоят дела на восточной части полуострова, и правда ли он кишит живностью, но у нас в западной – никого, кроме птиц, ну и мошкары на берегу реки.

Герман озадаченно почесал затылок.

– И что бы это могло значить?

Вопрос повис в воздухе, оставшись без ответа. И только через пару минут Милен, шедший все это время позади, прервал молчание:

– Да… есть над чем подумать.

Какое-то время спустя они вышли к хижине Павла Степаныча. Она была в плачевном состоянии, вся полностью заросшая мхом. На крыльце проросла лесная поросль, лесенка и перила сгнили, пара маленьких окошек были настолько запылены, что Герман сколько не подсвечивал фонариком, но так и не смог рассмотреть, что творится внутри дома.

– И зачем мы сюда пришли? – спросил Милен, который мялся у крыльца, не решаясь подняться. – Хижина, как хижина.

– Хозяин этой хижины много лет назад исчез при загадочных обстоятельствах. Вдруг, внутри кроется что-то, что поможет делу? – Герман внимательно осмотрел заколоченную дверь.

– Внутри? – ошалело переспросил Вербицкий. – Ты же не собираешься…?

– Не собираюсь что? – не глядя на него, уточнил Чернов.

Он отодвинул засов и, схватившись за ручку, толкнул дверь. Она со скрипом открылась во внутрь. Между досками, которыми заколотили вход, было достаточно пространства, чтобы мог пролезть человек. Доски оказались лишь видимостью преграды. Нарочно это сделали, или нет, пока трудно было сказать. Герман скинул с плеч рюкзак, чтобы пробраться в дом. Но рядом материализовался Милен, на его лице застыло комичное выражение, странным образом объединяющее в себе и протест и восхищение.

– Это частная собственность, – прошипел он, округлив глаза. – Ты не имеешь права.

– А кто узнает? – Чернов самодовольно усмехнулся, после чего подмигнул ученому и залез в дом, оставив того снаружи, сыплющего проклятьями и копошащегося в рюкзаке, видимо, в поисках второго фонарика для себя.

В помещении было сыро и стоял спёртый, затхлый запах. Казалось, тут всё осталось так, как было сорок с лишним лет тому назад со дня пропажи хозяина этого дома. Похоже, никто и пальцем не прикасался к его вещам, а то и вовсе внутрь не заходили. Просто заперли дом и забыли о его существовании. В углу находилась тахта, на которой небрежно валялся чехол из-под охотничьего ружья и тряпка, вымазанная сажей. Рядом на тумбочке стояла наполовину сожженная свеча и какая-то книга в мягкой обложке. В изголовье кровати стена была увешана иконами. Возле окна, стоял массивный рабочий стол, заваленный каким-то хламом: старая радиоустановка, книги, тетради, стопка пожелтевших бумаг и прочая ерунда, покрытая толстенным слоем пыли. Напротив, стоял самодельно сколоченный стеллаж с упомянутой знахаркой библиотекой. Над дверьми висели огромные оленьи рога: Герман присвистнул, глядя на них. Тем временем, внутрь влез Милен с фонариком на перевес, и света в помещении стало больше. Половицы под его ногами заскрипели, и ученый быстро опустил взгляд, будто испугался, что дряхлые доски не выдержат его веса и он провалится.

– Это еще что за… – произнёс он с удивлением, присев на корточки и подсветив пол, на котором можно было отчетливо различить библейские символы, нарисованные мелом, и обведенные в круги.

Чернов остановился за его спиной, тоже уставившись во все глаза на это произведение искусства. Пришлось лезть в рюкзак за фотоаппаратом. Милен любезно подсвечивал всё, что интересовало Германа, а тот фотографировал.

– Похоже сильно верующим был, – заметил ученый, когда увидел внушительный иконостас, занимающий всю стену. – Странно, что Евдокия Петровна забыла об этом упомянуть.

Когда со съемками было покончено, Чернов переключил внимание на радиоустановку, а Милен, в свою очередь, полез перебирать макулатуру. После нескольких минут шуршания, он вдруг ловко вытащил из пыльной стопки какую-то толстую тетрадь. И пока Герман, подобно ищейке, обследовал каждый уголок в жилище, он внимательно ее изучал. Хлама было много, каких-то ящичков, шкатулок, газетных вырезок. Но ничего, что хоть сколько-нибудь могло бы помочь в расследовании.

– Это его дневник, – вдруг нарушил молчание Вербицкий.

– Джекпот, дружище! – обрадовался везению журналист. – Его мы возьмем с собой.

Больше ничего интересного в домике не нашлось, поэтому в скором времени они выбрались наружу. Герман запер дверь так же, как и открыл её.

– А ты спрашивал, зачем мы сюда пришли, – произнес он, насмешливо глядя на Вербицкого, который энергично отряхивал от пыли дневник.

– Находка действительно стоящая, но даже она не оправдывает того, что мы незаконно влезли на территорию частной собственности.

– Какой ты скучный, – парировал Чернов. Они уже повернули обратно и бодро шли по направлению к автомобилю, оставленному на опушке леса. – В следующий раз возьму с собой Алиму. Может, в отличии от тебя, у нее более лояльное отношение к законам.

Вербицкий аж поперхнулся воздухом, но быстро осознал, что над ним подтрунивают, и легонько пнул остроумца в ответ.

Обратная дорога казалась невыносимо долгой. Солнце спряталось за облаками и окрестности сразу помрачнели. Еще и Милен позади еле плелся, занятый изучением дневника лесничего. Герман удивлялся, как он на ходу умудряется это делать, и призывал подождать хотя до тех пор, пока они не усядутся в машину. Но в упертости ученый мог посостязаться с самим Черновым. Так и шли. Точнее плелись.

– Герман.

Журналист резко остановился и обернулся, услышав очень странную, незнакомую эмоцию в голосе ученого. Тот поднял на него взгляд, который совсем не понравился Чернову.

– Что там? – спросил тот нетерпеливо и приблизился к нему в два размашистых шага.

– Он свой сон про озеро описывает…

– И что? – Герман вырвал из его рук тетрадку и всмотрелся в текст. Такого корявого и неразборчивого почерка он еще не видел. – Что тут вообще можно понять?

– Герман… он пишет про лодку на озере… – почти шепотом ответил Милен. – Это последняя запись.

В этот момент Чернов физически ощутил, как волосы на затылке встают дыбом. Он вновь опустил невидящий взгляд в тетрадь.

– Прочти вслух.

Ученый аккуратно вынул из его рук дневник и, пробежав по тексту глазами, начал читать:

– Утром я проснулся таким измученным, с воспаленным сознанием… Во сне они опять привели меня к озеру, опять разговаривали со мной… Я плакал, как ребенок, кричал, что мне страшно, что не хочу их слышать… Их голоса в голове слились в какофонию… Я стоял на краю берега оглушенный, потерявший счет времени… И вдруг передо мной всплыла лодка… большая, черная, страшная… словно опасный зверь, которого кто-то из глубины озера сдерживает цепями… я понял, это за мной… Я знал, что этим всё кончится, что моя жизнь кончится здесь… Я буду тут стоять, не в силах шелохнуться, и ждать, когда меня заберут… Но нет… я опять проснулся на своей тахте… сверху на меня беспомощно смотрят лики святых… Пусть это уже скорее закончится… ведь мой конец давно предопределен…

Дочитав, Милен поднял на Чернова вопросительный взгляд. Он ждал объяснений.