Янтарь и пламень

Взаимная попытка убийства — не лучшее начало для дружбы. Однако у них всё впереди.

Улыбка совсем лисья, глаза — что янтарь; незнакомка искрит взглядом — и крупицы огня, ещё мгновения назад тлеющие и исходящие серым дымом, собираются на её ладонях, вихрятся по острому тэссену пожаром, могущим пожрать всю округу да не подавиться.
Любой иной признал бы лису эту красивейшей девицей, от какой лишиться разума не стыдно и за какой не жаль ползать следом, умоляя о женитьбе. Пожалуй, маменька была бы без ума от такой дочери, какую можно роскошно и изящно обряжать в шитые золотом шелка и какая будет смотреться в них так, как положено дочери Повелителя: ладно, величественно, прекрасно.
Даром что под расписными тяжёлыми одеждами вьётся рыжий хвост.

Адиш сосредоточена, напряжена, точно струна под пальцами музыкантки или тетива в руках лучницы, и, пожалуй, второе подошло бы ей куда больше. Только ледяной самоконтроль и помогает сейчас — и ничего иного она себе не позволяет.
Ни злости, ни ярости, ни азарта, ни страсти — мысли должно оставлять холодными, как снег на самых горных вершинах, как океанические воды на полюсах; душу должно держать прозрачнее алмаза, легче снега; разум должно окунать в благословенную тишину, не замечать ничего и никого вокруг, кроме того, что действительно важно.
Важнее причудливой пляски огня на лезвиях нет ничего сейчас.
Заглянуть внутрь себя; выдохнуть так, чтобы загорелся ответный пламень. Фиолетовые всполохи не заставляют себя ждать и бегут по земле змеями, следуя движениям ног, когда Адиш шагает назад, принимая удобную для одного ловкого и скорого броска стойку.

— Колкий огонь на пальцах твоих жжётся, срывается он, — напевает лисица, и огонь скользит по стальным лезвиям. — Быть может, нам не стоит враждовать настоль яростно-злостно?

Адиш отвечает тем же, насчитав порядок в пять-семь-пять слогов.
— Слагая стихи, себе ты не поможешь, — звенит ответом ей холодное. — Не стой на пути.
— Пересекла я твою тропу без злобы, — признаёт она спокойно-мягко, — можешь дать уйти и беспокоить более тебя не стану: обещая, держу.

Руки-лапы у той — по локоть в крови.
Адиш точно знает: никогда нельзя верить чужим словам, но надо — действиям. Люди лгут всегда, но ките-охия, рождённые для обмана и притворства, созданные искуснейшими слагательницами витиеватых слов, лгут ещё чаще, пусть даже казалось это невозможным.
Немудрено, что Адиш наткнулась на это существо в шатари, приметив невольно во время представления, что с ведущей танцовщицей, чьё лицо скрывала тяжёлая, резная белая маска в половину тела, что-то не так. Никак она не ожидала, что странное «не так» окажется не только причастностью к гибели высокопоставленного уюра, но и глубоко древней сущностью.

— Лисьим словам нет веры, — отрезает и продолжает на выдохе: — Скажи мне то, что я желаю знать.
— Тогда отпустишь? Готова я поверить тебе, возможно. Желаю идти дальше я своим путём вдоль городов, но знаю одна столь много, что задержимся мы на все века. А потому ты скажи, что лиса тебе должна поведать.

Адиш точно знает, чего она желает, и Адиш привыкла получать то, что она хочет.
Дочь Повелителя, агади-райкумари, она не знала отказа в желаниях разумных; и в этот мир, полагая, что имеет право по крови, отдаёт короткий приказ ките-охия:
— Отпусти огонь. Я желаю говорить — не причинять вред.

Угасает пламя на металле — лисица сворачивает тэссен одним изящным движением руки и вновь прячет ладони в широкие расписные рукава, точно бы показывая: «Ты гляди же на меня, я не стану боле нападать и жду того же от тебя», но Адиш не рискует слишком явно, сохраняя недоверие. Огонь утих, вскоптив напоследок пол, но напряжение в руках, в ногах лишь перетекает плавно в другой вид, не спадая и не тлея.
Ките-охия себе хмуриться не позволяет — сохраняет бесстрастно-улыбчивое лицо, неизменное вежливое и спокойное, точно зеркальце пруда, аккуратно сотворённого в молчаливом созерцательном саду руками подлинного мастера сего ремесла. Когда лисица начинает вести рассказ, на удивление точно и детально по необходимости, без страстных отступлений и таинственных многозначительных описаний, Адиш слушает её внимательно и уважительно, не перебивая, но задавая порой уточняющие вопросы.
С лисьих слов получалось, что уюра та не убивала, как изначально подозревала Адиш, — только стала свидетельницей отравления и почтенно удалилась подальше, почуяв, что неладно становится вокруг.

— Ты не сделала ничего, чтобы предотвратить убийство достопочтенного уюра, — произносит Адиш без тени осуждения, но и без особого довольства, какое всё ещё скрывала довольно-таки успешно. — Я полагаю, тебе чужд человеческий мир?
— Более чем, — кивает та согласно. — Я сочла, что нет нужды вмешиваться в войны сильных людского мира, а потому ушла, намеренная скрыться и появиться где-нибудь ещё. Во мне нет желанья лишаться своей бесценной жизни за то, что я увидела больше, чем мне хотели показать, и нет великой любви к уюру твоему, чтобы не оставить его умирать в змеином клубке, в какой обратился его алый гусуку. Несомненно, то печально всякий раз — зреть, в каких чудовищ обращаются люди, желая чуть больше власти, но не мне с ними бороться и не мне им помогать вновь стать теми, кем были, пока не вкусили сладости правленья.

Какое-то время Адиш молчит, а ките-охия — степенно заваривает им обеим душистого, полного травами и маленькими синими цветками чаю, не рискуя вмешиваться в отнюдь не лёгкий ход мыслей. Лисица не могла бы сейчас сказать, о чём размышляет Адиш, но в лисице — достаточно уважения к чужой тишине, чтобы ответить едва слышным шелестом одежд и льющейся водой, но не криками, вопросами и упрёками.
Комнатушка постоялого двора преисполняется дивными ароматами; закрыв глаза, Адиш непременно сумела бы представить себя на лугу, в летнем разнотравье, однако не позволяла себе отвлечься — только вдыхала тихо и благодарно аромат.
Пожалуй, в последнее время она действительно скучала по хорошему чаю.

— Ты невольно оказала мне услугу, не став вмешиваться в ход событий, — вдруг произносит та. — Чифу-уюр давно не вызывал у меня доверия, и изначально я добиралась до его земель, чтобы наблюдать и покарать сразу, как только он допустит ошибку. Однако и его преемник, его… — слова Адиш повисают в воздухе на мгновенья, — …сын, устраивает меня ничуть не больше отца: на месте юйншун-уюра я бы предпочла видеть иного ставленника.

Ките-охия поворачивает голову, но выражение лица её — строго нечитаемое, пусть и в янтарных глазах блеснул сдержанный интерес. Не столь уж трудно догадаться сейчас стало, кто стоит перед ней. Да и много ль куаваннок носят мужские одежды с таким достоинством? Много ль женщин рискнёт жизнью, чтоб позволять себе подобное?

— Адиш-райкумари — умелое, пусть и крайне юное, орудие в руках её отца, — сочувственно заключает лиса.
— Возможно, я могу предложить ките-охия достойные её талантов службу и жалование, — словно бы игнорируя разоблачение, продолжает Адиш бесстрастно. — Я не бывала в юйншун-гусуку прежде, но ты, как заявляешь, прожила весьма успешно там полгода. Полагаю, абсурдно полагать, что ты сколько-нибудь глупа или нелепа, а потому должна была непременно завести там пусть не друзей, но союзников. А быть может, ты и пользовалась особой благосклонностью тех, кого называешь сильными.

Лисица кивает, и улыбка трогает её карминовые губы.
Адиш не сомневалась, что попала: любой мужчина, будь он только не слепец, обратил бы на ките-охия внимание. А если не забывать об особых силах и наверняка отменном воспитании, то ките-охия имела все шансы стать там любимицей если не уюра, то его ближнего круга.
Пожалуй, глупо не попробовать воспользоваться этим: самой Адиш потребуется время, чтобы втереться в доверие обитателей юйншун-гусуку, но у лисицы уже есть эта власть.
Что до причин, по которым она покинула гусуку… то сама упомянула мимолётно, что исчезла не тихой безлунной ночью, выбираясь по острым крышам, но якобы призвана была в отчий дом — ненадолго, безусловно, и обещалась вскорости вернуться.

— Чего желает Адиш-райкумари от меня?
— Помощи в таком деликатном деле, как переворот.
— Адиш-райкумари может на меня рассчитывать.

Ките-охия желает узнать больше — спросить про ту странную паузу перед словом «сын», но не вопрошает, полагая, что в конечном счёте всё так или иначе узнает-угадает. Безмерно любопытная, заинтересованная в познавании, она ведала терпенье и умела ожидать, подгадывать момент и действовать тогда, когда шансы велики.

Всю ночь они обсуждают план, не смыкая глаз, а на рассвете выдвигаются из постоялого двора. Адиш приплачивает хозяину немного больше за молчанье, а после, совсем негромко, заверяет, что при необходимости спалит дотла всё, до чего дотянется её рука. Чтобы избежать печального исхода, достаточно не нарушать клятв и недоверья не вселять — и хозяин, немолодой мужчина, кивает, принимая условия игры.
Какой иначе выбор у него был?

Отъезжают Адиш и ките-охия с первыми лучами Солнца, сонно пробивающегося сквозь утренний липкий туман. Белый морок лениво захватывал речные низины, клубился над гладью воды, лез на дороги цепкими щупальцами, однако чем выше восходило Светило, тем реже и реже становились потуги тумана замутить взгляды одиноких странников. Оранжево-розовые облака плывут по сизо-голубым небесам, и новый день следует за ними, разрезая чудящийся порой бледно-фиолетовым туман; тот, седо вздыхая, сползает поначалу в низины, а уже после — растворяется в дневном свете.
По пути они практически не разговаривают — только обмениваются краткими негромкими репликами по существу, предпочитая слушать беседы попутчиков. Времена нынче спокойные на Огненном Острове, но что насчёт провинций и колоний? Адиш давно не покидала пределы отцовского дворца — и уж тем более ей не доводилось ранее уходить в одиночестве так далеко и надолго; потому она и остаётся собранной и особо сосредоточенной, готовая в любой момент к активным действиям.
Однако мир вокруг — точно заспанный, ленный, неторопливый; он медленно просыпается и долго расцветает. Вот наполняются густым цветом дневные цветы, вот смолкают утренние птичьи трели, обращаясь в дневные переговоры, вот шелестят громче вековые кроны деревьев, покрытые седыми лишайниками, точно старческими бородами, вот люди делают первый привал, давая старательным лошадям покой.

Торговцы, взявшие их обеих попутчицами, обедают под сенью деревьев. Адиш присоединяется к их трапезе, но всё же остаётся несколько поодаль, наблюдая за тем, как легко ките-охия разговаривает людей и как запросто поддерживает ни к чему не обязывающие беседы. Ей самое место в шатари, и Адиш, неторопливо поглощая чесночный рис с креветками, не удивляется уже столь необычному месту; воистину, эта лисица, несмотря на колко-огненную опасность, оставалась редкостной искусницей слова, и райкумари только лишний раз убедилась в правдивости легенд и сказаний старины. Ките-охия извечно описывались как мастерицы словесной паутины, побеждающие не силой, но хитростью — Адиш почти не сомневалась, что выбрала себе союзницу разумно.
Вопрос только, может ли она в самом деле доверять лисице, а не только использовать однократно. Что же, время и совместный переворот покажут ей, где друзья, а где — лютые враги, прячущие звериные оскалы за человеческими радушными масками.

Через три часа путники выдвигаются к провинции Юйншун, где правит славный Чифу-уюр, чьему правлению должен настать конец. Должно быть, сейчас он принимает купания и пьёт терпкий чай, не задумываясь лишний раз о том, как скоротечна жизнь и как сложны перипетии бытия; должно быть, часом позже он станет принимать свой совет и подсчитает собранные за месяц налоги, а после, как и все правители недовольный состоянием казни, прикажет увеличить их, обременяя измученное население только больше, но не давая взамен ничего.

Сейчас, глядя на чахнущие поселения, Адиш уже знает, каков будет контраст.

Прекрасен юйншун-гусуку, изыскан алыми остроконечными скатными крышами и звенящими садами, где в рукотворных прудах степенно плывут лебеди, чудесен многими и многими цветами, завезёнными из многих континентальных провинций и хранящимися ныне под стеклянным куполом харитагры. Шелестящие сады, словно бы не посаженные специально, но росшие тут от начала времён, манят витыми каменными дорожками и тишиной — лишь изредка здесь долетают обрывки негромких разговоров.

Привыкшая к столичной стали и особой резкости, Адиш уж и забыла, что такое — веяния старины, старательно держащиеся за жизнь в уголках отдалённых провинций — таких, как Юйншун, присоединённых не то чтобы в давности лет, а потому ещё сохранявших то немногое, что осталось от былой культуры. Она давно не ступала на континент — и давно не могла позволить себе, сев на деревянном рабее с видом на сад, молчаливо созерцать, пусть даже наставники говорили ей, что всякий человек да должен отпускать мирское и почитать природу каждый раз, когда представляется возможность.

И Адиш честно силилась претворить в жизнь их мудрые указания.
Никто бы не посмел сейчас нарушить покой райкумари. Кроме, быть может…

Шаги она слышит раньше, чем голос. И узнает их обладательницу.

— Довольна ли душа Адиш-райкумари теперь?
— Более чем, — степенно кивает она. — Присаживайтесь, ките-охия. Нам есть, что обсудить.

Лисица опускается на колени на подушку чуть поодаль, но оставаясь в поле зрения Адиш.

— Вы проявили себя ожидаемо успешно, — благожелательно утверждает Адиш. — И я более чем довольна результатами нашего сотрудничества. Рассматриваете ли Вы возможность продлить его?

Янтарь вспыхивает на мгновенье, и нет сомнений, каков будет ответ.

— Адиш-айкумари может на меня рассчитывать.
— И каковы будут условия с Вашей стороны, ките-охия?
— Будьте добры, зовите меня Ши.
— Каковы Ваши условия, Ши?

Губы ките-охия, тронутые карминовой краской, складываются в улыбку.

— Вы всегда говорите результат, но не приказываете, как действовать. Детали реализации остаются на моё усмотрение.
— На это я соглашусь, — степенно кивает Адиш. — Понадобится ли Вам моё согласие на что-либо?
— Надеюсь, Вы не против некоторой крови с моей стороны. Но искренне уверяю: Вам не придётся столкнуться с возможными… последствиями моей несдержанности.

Что же, юйншун-гусуку уже познал, что такое — несдержанность ките-охия и райкумари. Казнь нового-старого уюра назначена на завтра, и Адиш уже знает, кто станет следующим.

***
Шатари — куаваннский женский театр масок и кукол, где большое значение имеют изысканные музыка, танцы и пение. Является классическим видом искусства для Митат-Куаванна, хотя в последнее время переживает не лучшие времена, поскольку старательно вытесняется более новыми видами театральных постановок.

Уюр — высокопоставленный чиновник, занимающий должность местного правителя сравнительно небольшой континентальной колонии Митат-Куаванна. Является именной иерархической приставкой.

Агади-райкумари — составное слово, обозначающее в общем смысле дочь куаваннского императора (иначе называемого Повелитель). Слово «райкумари» непосредственно обозначает дочь Повелителя и может использоваться автономно, а также в качестве иерархической именной приставки (например, Адиш-райкумари). «Агади» же не используется в качестве самостоятельного слова, а только приставляется к титулу представителя императорской семьи и обозначает примерно «превосходящая, сиятельная, огненная», а также служит для особо формального и благоговейного отношения.

Огненный Остров — колыбель Митат-Куаванна, где проживает императорская семья и где располагается столица.

Харитагра — оранжерея. Буквально означает «хранитель жизни».

Рабей — своеобразный деревянный полумостик, которой обычно возводят на искусственных прудах в богатых садах. Всегда имеет палантин на случай непогоды и всегда уходит частично в воду.