Все повторяется

Около Макдоналдса, быстро клюя снег, что-то искал голубь.

– У тебя есть хлеб? – спросила Васю Полина.

– Нет!

Его назвали Васей в честь деда, потому что у деда было десять детей, и он гордился своим дедом.

Было холодно, и у Полины покраснел нос. В ней тоже было что-то птичье.

Полина бросила ищущей птичке виноград, но голубь его не склевал.

Они вошли в глубь Макдоналдса, разделили чашечку капучино на двоих.

Под ногами были мокрые следы от чьих-то бесконечных ботинок.

Вася мог бы купить себе отдельную кружку, но ему хотелось пить то же самое, что и Полина. Он себе свою половину кофе отлил на блюдечко. Кофе сразу остыл, и Вася его не допил.

Вася с подружкой ещё никогда не целовался. Вася ждал начала близости. Не знал, как к ней подступиться. Они сфотографировались на фоне расписанных художником стен и стали обсуждать выставку “Мир тела”, которая была путешествием в анатомию человека. Там были какие-то трупы без кожи, Вася сам не знал, зачем он на эту выставку пошёл смотреть эти трупы. Как там в них закачивали какое-то вещество, они консервировались таким образом. Как ни странно, эта выставка у Васи почему-то не вызвала никаких эмоций, может быть, он сам был уже наполовину трупом, только вспомнился “Апокалипсис” Иоанна Богослова. Вася пошёл на эту выставку случайно, его Полина пригласила. Эта выставка была настолько гадкая, о ней писали в газетах и передавали по радио, что это гадость. Но на Васю она не произвела впечатления, хотя вспомнился “Апокалипсис” почему-то. Какой-то долбаный выродок из Германии покупал в России невостребованные трупы бомжей, а в Германии, вместо того чтобы их похоронить по христианской традиции, их забальзамировали, и они вернулись к нам в виде такой гадости. Вася не знал, на какую выставку Полина его ведёт, там были какие-то трупы развороченные. Но Полине вроде даже нравилось это, она знала, куда ведёт. Странная девушка, думал Вася. Он даже, чтобы отвлечься от этих трупов, целенаправленно смотрел только на икры Полины, но это не помогало. Но сказать, что особо гнетущее впечатление выставка произвела, Вася не мог, почему-то он вспомнил “Апокалипсис” Иоанна Богослова, может быть, это было каким-то экраном. Это ужас, это гадость, это конец света эта выставка.

Полина что-то для себя нашла под парящими пластами человеческой кожи.

Васю от выставки тошнило. А ей, наоборот, нравилось. Полина с интересом смотрела на эти раскрашенные мышцы, на вываливающиеся яблоки глаз. И особенно интересны ей были гениталии без кожи. А Васины гениталии ей были не нужны.

– Как ты можешь на это смотреть? – спросил Вася.

– Но это естественно.

– Как же естественно?

И почему-то возникло у Васи ощущение из Достоевского – “Преступление и наказание”, и как будто с неба свалился рассказ Хемингуэя, что-то кончилось, а потом вдруг вспомнился “Апокалипсис”. Но вот это оно и есть, подумал Вася. А потом, когда Вася хотел Полину поцеловать, ему мешало ощущение этих кусков человеческого мяса. Васе казалось, что Полина этот труп. Вася как представит себе, что под этими розовыми щёчками все эти мышцы, эти вены. А её глаза – это белки огромные, вот-вот вывалятся из глаз. Как я это целовать буду? – подумал Вася. А ей эта выставка человеческого мяса понравилась.

Вася думал, надо уже расходиться, но не знал, поцеловать Полину или не поцеловать. Хотя был снег, но Полина была в обтягивающих чулках. Вася хотел потрогать её стройные икры и пожирал глазами её ноги. Каждый раз, когда Вася хотел её поцеловать, всплывала выставка. Он видел почему-то её с сорванной кожей с лица, и с какими-то вырванными из глазниц белками глаз, и с зумами, торчащими. Если бы не эта выставка, было бы гораздо легче её поцеловать, а так вспоминались эти трупы, на которые она его притащила. Потому, что он видел под кожей Полины эти мышцы и глазницы торчащие, с каким-то развороченными органами, вытащенными наружу, совершенно невозможно было её поцеловать.

Около входа опять бегал голодный голубь и клевал снег.

– А может, у тебя всё-таки есть хлеб? – спросила Васю Полина.

– Нет, я не знал, что тут будет голубь, – сказал Вася.

– Ни у кого нету хлеба с собой? – спросила подружка у бомжей, которые стояли около входа в Макдоналдс и что-то жевали.

– А ты спроси тама. Там полно хлеба у них! – посоветовала бомжиха со слезящимися глазами.

Полина пошла назад за хлебушком.

Вася стал рассматривать голубя, он наклонил голову и смотрел на него одним глазом. Он ясно понял, что я хочу его покормить.

Было видно, что он специально не отходит от входа и ждёт, когда его кто-нибудь накормит. Это, видимо, был местный голубь.

Полина вынесла голубю румяную жареную картошку, нарезанную ломтиками. Голубь стал её клевать, клевал, клевал, но никак не мог расклевать. Куски картошки были слишком большими. Но голубь не сдавался. Он клевал, клевал, клевал, подбрасывал, теребил картошку, но она не влезала в его клювик. Он никак не мог её расклевать и давился, брал в рот огромный кусок картошки и выплёвывал его.

Тогда Вася поднял картошку с земли и размельчил её на крошки.

Голубь набросился на крошки и стал их хватать клювом, быстро, быстро, одну за другой.

Но почему вокруг не было других голубей? Почему этот голубь был единственным у входа?

– А, может, это ручной голубь и ждёт своего хозяина, который даст ему поесть? – спросил Вася.

– Все голуби знают, что люди их кормят, они все сообразительные, – сказала Полина.

А голубь опять стал пытаться склевать большие куски неразмельчённой картошки.

Вася ещё раз размельчил ему еду, но… тут появилась кошка. Голубь убежал, прихрамывая.

– А кошку тоже надо покормить, пойду возьму ей еды, – сказала Полина и пошла в Макдоналдс.

Когда Полина вернулась, кошки уже не было.

– А кошка оказалась глупой, она, в отличие от голубя, не дождалась, когда её покормят, – сказал Вася.

– Ничего, по дороге найдём какую-нибудь другую кошку и покормим, – сказала Полина.

И они пошли по дороге, смотря по сторонам, ища кошек.

 

А через десять лет Вася, проходя мимо этого Макдоналдса, опять увидел голубя.

– Всё повторяется, – записал Вася в блокнот телефона начало рассказа.

Но этот голубь сразу же улетел.

Тогда Вася стал ждать, что появится кошка. Хотелось бы, чтобы не было этих бесполезных десяти лет. Хотелось вернуть прошлое почему-то. Но кошка не шла. Не шла и не шла. Вася подумал, если постоять здесь час, два, день, неделю, месяц, то тогда, может быть, кошка придёт, как и в прошлый раз. Как и в прошлый раз. Но Полины всё равно не было уже с ним. Они расстались, так и не поцеловавшись. И не пощупал Вася её икры. Где она сейчас – Вася не знал. Она, наверное, тогда была помешана на этих кошках, потому что у неё не было парня, а Вася этим не воспользовался, и уже никогда не сможет.

Снег чёрный таял, жить не хотелось, вокруг была чёрная грязь. Сидели бомжихи, но уже другие. Полина, может быть, и хотела со мной затусить, но я не понял, – думал Вася. Вася постоял, постоял. Может быть, всё можно было бы вернуть на круги своя, если бы здесь была Полина, но где она – Вася не знал. Так что кошку ещё можно дождаться.

Но Вася теперь калека и всё. Вася всё это время не занимался сексом, и из-за его комплексов у него развился рак предстательной железы, и ему её вырезали.

И вообще эта девочка Полина растворилась. Были ли она? Была. Но что от неё осталось? Какой-то бесплотный фантом. Я её вижу, но это фантом, и ничего, больше чем фантом, из этого мгновения я не вытяну и не увижу, – думал Вася. Какой-то след, вдавленный в ткань ушедшей юности. Да и то, след, к которому даже и прикоснуться нельзя, только можно видеть, то ли снаружи, то ли в глубине себя. Ткань бытия ушедшего, и в него вмурован этот вот след. Мне кажется, он даже неизмеримо более осязаем, чем сама эта девушка десять лет назад. Только там, где она проходила и стояла. Мучение, смятение, страх перед этой исчезающей жизнью.

И вообще, что такое молодость? Что такое юность? Почему она не поняла, что нужна мне. Или она понимала это, но ей было на это глубоко наплевать. А может, я был недостаточно смел? А может, она наоборот это оценила. Но сейчас, может, её бы и не было. Но почему, почему она была мне нужна как внешнее что-то? Это было гораздо сильнее, чем её внутреннее содержание.

Если бы она мне немного меньше нравилась, тогда я был бы более смелым, и ей бы это понравилось, – рассуждал Вася.

В сердце была адская пустота. Адская физическая непоправимость.

Чтобы было ясно, что она осталась как незыблемая форма, незыблемый отпечаток, который оказался неизмеримо более осязаем, чем вся эта суета, и она отпечаталась в нём, как след динозавра на лаве или как стрекоза в каком-то меловом слое. Её уже там не было, но эта форма оказалась неизмеримо более вечна, чем она. И это то, что я остался сейчас с этой формой. Но где она?

(с) Юрий Тубольцев