Возраст дожития любви.

 

Отец умер вовремя. Они закончили съемки проекта «Шпалы удачи», но еще не приступили к сериалу «Комбайны идут диагональю». Именно в это безвременное безработное пространство Наказыкину позвонили из госпиталя и сообщили о том, что «ваш папа в коме, приезжайте немедленно». Наказыкин вылетел из Москвы в Курган этим же вечером, но не успел.

Отца похоронили рядом с мамой, которой не стало десять лет назад. Хоронили отца два гробовщика, схожих хмурой небритостью, водитель небольшого автобуса и сам Наказыкин – жизнь подытожили четыре человека. Гробовщики сдержанно пыхтели, экономно размахивая лопатами. Водитель курил у автобуса, стеснительно выказывая свою причастность к происходящему. Было жарко и тихо. Наказыкин с тоской думал о том, что необходимо переоформить квартиру отца, а это хлопоты на несколько дней, а то и на пару недель. Тут же захотелось в Москву.

На кладбище вдруг задул горячий пыльный ветер, и Наказыкин вспомнил, как в призрачном уже детстве отец говорил: «В Кургане всегда ветер, и куда бы ты ни шел, ветер будет дуть тебе в лицо».

Похоронная команда закончила. Всё замерло. Было немыслимо возвращаться домой в этом дребезжащем душном автобусе, что вез мертвого отца на кладбище.

Наказыкин рассчитался и отпустил удивленного шофера и профессионально замкнутых гробовщиков. Затем Наказыкин позвонил в «Такси Миг Курган» и попросил у оператора «авто побольше».

– У нас есть опция «комфорт», – с гордостью сообщили ему, – куда подать?

– На кладбище, в «Зайково», – подумалось, я уеду, а отец с мамой в одиночестве останутся здесь. Было странно находится одному на кладбище, но вскоре он получил на свой мобильный телефон SMS: «Vas ozidaet belay Toyota 776 voditel Alena». Наказыкин удивился и даже отчасти взволновался. Alena, водитель-женщина – это было необычно.

– …Вчера ни одного полицейского не было на дороге, – сообщила Алена, осторожно разворачивая среди могил огромный как крейсер автомобиль, – а сегодня полный Курган.

– Почему?

– Вчера был день ВДВ. Десантники праздновали, полицейские прятались.

У рыжей Алены были широкие – как он любил – плечи, голые руки и чудесная открытая улыбка, которой он почти откровенно любовался в зеркале заднего вида. Большие голубые глаза были бы красивы, если бы не её жесткий и, одновременно, жалостливый взгляд. На правой руке Алены совсем не наблюдательный Наказыкин увидел резкий белый шрам. Он намертво задавил в себе желание прикоснуться к этому стремительному шраму. Коснуться рукой. Или губами. Прикоснуться дыханием… Смутно подумалось, этот шрам, в итоге и перевесит. В каком «итоге»? Что именно «перевесит» шрам? Чушь какая-то… Я старый, я уже никого не хочу любить, хочу, чтобы девушки любили меня, причем в прямом буквальном смысле.

– Это ночной пассажир. Ножом, – по её интонации Наказыкин понял, Алена не хочет об этом говорить. Он и не настаивал…

– Вы повозите меня по Кургану? Я смирный.

– Вижу. С удовольствием повожу!

Они обменялись номерами телефонов. Назавтра съездили в какой-то единый центр оказания услуг. Затем кадастровая палата. Налоговая. Банк. Еще какое-то присутственное место. И в итоге Наказыкин получил документы на квартиру отца. В финальном кабинете его поздравила широко улыбающаяся полная девушка с редкими зубами неопределенных лет: «Теперь вы – единоличный собственник квартиры!»

Спустя еще день они с Аленой заехали в госпиталь. Наказыкину необходимо было забрать из онкологии бумаги, которые касались смерти отца. Строгая пожилая дама-врач, спросив фамилию, велела ему подождать за дверью с табличкой «Онкологическое отделение». Рядом с Наказыкиным вдруг скандально возник толстый, неразборчиво пыхтящий о своём доктор. Всё в докторе было преувеличено: мощные линзы в старомодной оправе; обширная, с испариной лысина; напряженная одышка с присвистом…

Доктор с одышкой привел с собой коротко стриженную девочку лет десяти. На девочке был надет задрипанный, давно выцветший как будто бы наследственный трехпоколенный халатик и шаркающие, истоптанные до смерти шлепанцы.

– Маша, подожди здесь, – толстый доктор кивнул девочке и без стука, боком, робко задвинулся за дверь онкологического отделения.

Маша прижимала к груди белые кулачки. Девочка не совсем понимала, где она, кто рядом и что происходит. Наказыкин собрал всё свое мужество и волевым усилием попытался как можно искренне улыбнуться Маше. Не видя, девочка смотрела на Наказыкина. Он не знал, что делать. Он не знал, что сказать. Весь мир за улыбку больного ребенка… Наказыкин почувствовал что-то настоящее, страшное и неотвратимое, на фоне которого всё в жизни казалось мизерным, лишенным смысла. Хлорно пахло грязными, только что вымытыми полами. Цинково звякало ведро, шаркала тряпка…

Дверь кабинета открылась. Дама-доктор молча протянула Наказыкину бумаги.

– Спасибо! – сказал он с огромным облегчением. – До свидания.

– Прощайте! – морщась, сказала дама-доктор, – а ты, – она крепко взяла за локоть Машу, – заходи, добро бы пожаловать…

Наказыкин кивнул закрывшейся двери и, не дожидаясь лифта, стал торопливо спускаться по лестнице. Он старался не думать о том, что девочка в затрапезном халатике – обреченная. Бог, видимо, все же есть, но иногда Он отворачивается от некоторых их нас. В этом и заключается главный вопрос бытия: «Почему нам кажется, что Бог отворачивается от некоторых из нас?» Именно кажется, потому что Он не может отворачиваться. Спина Бога – это немыслимо. Почему некоторые несчастны в своих счастливых жизнях, ведь все жизни счастливые? Но это – поэтическая теория. В практиках прозы всё грубее, с кровью, и маленькие девочки почему-то умирают от рака.

Погружаясь в комфорт автомобиля Алены, он подумал о том, что теперь надо будет доживать с этой обреченной стриженной девочкой Машей. А для чего? Зачем мне это?

– Что-то не так? – Алена по-собачьи почувствовала его настрой.

– Все хорошо, – он даже не пытался её обмануть.

– Домой? – Алена не стала настаивать на подробностях.

– Домой.

В их поездках Алена – просили её? – рассказала ему свою жизнь. Папа с мамой живут в Копейске. Были в жизни Алены «двое главных мужчин». Не удержавшись, он тут же подумал гнусное: «Интересно, сколько было между? Не совсем главных? И совсем не главных?» Первый мужчина привез её сюда, в столицу Зауралья. После Копейска захолустный Курган показался ей «центром мира».

– Двое мужчин, двое детей. Сын в армии, десантник. Дочке два года, это от второго мужа.

– Сын в армии, – Наказыкин удивился, – сколько же вам?

– Тридцать шесть, – Алена заулыбалась, – сына я родила в семнадцать. Тогда же у меня появилась первая машина. У меня была даже машина с открытым верхом, но ездить зимой в Кургане под сильным снегопадом было не очень уютно. Уютно, но не очень. Не очень, но уютно! Уютно, но…

– Вы отлично выглядите, – искренне солгал Наказыкин, представляя автомобиль с открытым верхом под красивым снегопадом, замечательный кадр для кино…

– Сейчас я одна, – Алена немедленно подхватила и продолжила его комплимент.

Наказыкин вспомнил свою историю расставания после марафонского двадцатилетнего гражданского брака, когда застал любимую с деликатным соседом.

– И я, – сказал Наказыкин и тут же пожалел об этом. Если разбил чье-то сердце, заметай осколки под диван и всё отрицай.

– …Саша, приехали.

Они уже были Саша и Алена, но пока на «вы».

– Да, – он вышел из машины.

– Может быть, съездим куда-нибудь? – преданно заглядывая ему в глаза, Алена наклонилась, почти легла на сидении, и Наказыкин увидел в разрезе блузки её грудь.

Он не сразу сообразил, о чем она? В последние дни они только и делали, что «ездили куда-нибудь».

– А… да! Отличная идея! А вы знаете какое-нибудь приличное место в Кургане?

– Да, знаю, – Алена серьезно улыбнулась, – я заеду к тебе сегодня, скажем в восемь?

– Конечно, – его неприятно кольнул её внезапный переход на «ты». Алена явно торопила события. А события никогда не следовало торопить. Наказыкин интуитивно чувствовал, торопить время опасно, судьба-судия может не простить суеты.

Весь день, размышляя, Наказыкин прибирал в квартире, имея в виду «продолжение общения» после «официальной части» их свидания. Мало ли? В процессе мытья полов отметил, горячую воду опять отключили. В родном Кургане регулярно отключали воду…

Думал о том, хочет он провести ночь с Аленой? Да? Или нет? Ничего определенного не надумалось. Ладно, пусть всё будет как будет.

Без четверти восемь он вышел на крыльцо. Стал накрапывать редкий дождь. Наказынин встал под козырек подъезда. Алена подъехала, осторожно объезжая древние, еще советские ямы на асфальте. Прислушиваясь к себе, Наказыкин ничего не ощутил. Вероятно, это возраст. Старость – это благостное бесчувствие, особенно, когда у тебя нет детей и вообще – никого нет. Он сел рядом с Аленой.

– Чудесно выглядите! – он попытался изобразить сдержанный восторг.

На Алене было длинное бордовое «почти вечернее» платье, чем-то неуловимо напоминающее портьеру в провинциальном Дворце Культуры. Курганский glamor.

– Я старалась! – она улыбнулась совершенно искренне.

Алена пикантно поддернула тяжелый подол до рискованного предела. Стройные, светящиеся в сумерках салона, активно движущиеся женские ножки на педалях автомобиля производили неоднозначное впечатление.

Она привезла его в «шикарное» кафе «Рекорд» на улице Рихарда Зорге. Сорок лет назад здесь был промтоварный магазин. Именно здесь когда-то отец купил ему модный складной велосипед «Кама». Рядом с «Рекордом» был Дом быта. Напротив – Дворец Бракосочетания. Дальше его родная, 29 школа. Он стал вспоминать «наполовину стертые с камня памяти» имена одноклассников: Олег Зорин, Светлана Варганова, Влад Бесман, Лена Степанова, Сергей Прокопьев, Наташка Заброда, Мишка Иванович, Дина Блинова, Сережа Полковников… Кто еще? Мишка Метальников, Вадим Капинус. Всё. Больше ни одного фантома не вышло из «сумеречного навечного прошлого».

Он вдруг почувствовал себя учеником, сбежавшим с уроков. Он сбежал, а в это время в школе произошло нечто важное, что навсегда прошло мимо.

Вопросительно глядя на Наказыкина, Алена сделала заказ. Не понимая, что она ему говорит, он на всякий случай кивнул.

– И мне это же…

Вот тебе семь, и ты идешь в первый класс и вот тебе скоро пятьдесят… И никаких мыслей по этому поводу, кроме одной – почти всё прошло, а ничего особенного не было. Или ты хотел совсем другого. Или принял за другое. Или ты не заметил. Смешно.

– О чем думаешь? – спросила Алена, улыбкой подсказывая ему ответ: «О нас».

Но он думал не «о нас», он думал о том, что ему стало скучно. Семь лет и пятьдесят.

– Ни о чем не думаю, – он нахмурился, Алена была букварем, а он давно знал эти буквы наизусть.

– Нам надо думать о будущем, – она взяла паузу, глядя на Наказыкина, но он промолчал, и Алена закончила запасным вариантом, – нам с сыном.

Наказыкина стали утомлять истории из жизни Алены. Её родители. «Папа уже плох». Её дочка. «Люблю ее больше жизни». Её планы на будущее. «Сын скоро вернется из армии». И утром будет это же: мама, дочь, сын, планы на жизнь. Вероятно, утром, после, она в простодушной провинциальной простоте своей решит, что планы должны быть совместными.

– Хочу переехать в Тюмень, – говорила Алена, – там жизнь живее, чем в Кургане.

Или в Екатеринбург, подумал Наказыкин.

– Или в Екатеринбург, – сказала Алена, – а как тебе живется в Москве? Одному…

– Нормально, – Наказыкин солгал. Жилось отлично, правда, когда была работа.

В конце ужина Алена задумчиво сказала о том, что «у меня дома дочка с мамой». На случай скуки, он заранее заготовил свою фразу: «А у меня разруха ремонта». Кухня отца действительно выглядела укоризненно удручающе и требовала ремонта.

– А у меня разруха ремонта, – достоверно изобразив сожаление, Наказыкин произнес фразу с тяжелым вздохом. Алена задумалась. Любопытно, будет она настаивать или нет?

– Разве это помеха? – она подняла на него свои глаза. В сумерках кафе глаза Алены выглядели темными, грозовыми: – Так что, едем?

Отвечать было необходимо. Но он опять взял паузу. Выигрывая время, поискал глазами хорошенькую официантку. Алена вздохнула, она заранее была уже привычно готова к неудачам.

– Поехали, отвезу тебя домой, – «тебя» Алена выделила интонационно. «Ты будешь один этой ночью, я не буду претендовать на тебя».

Вот она – расплата, думал, расплачиваясь за ужин, Наказыкин, она почувствовала себя оскорбленной. Но это не помешает ей отвезти меня домой. Она скажет себе книжное: «Ему надо больше времени!» Или что-то в этом роде. Этим утешит себя. И оправдает меня. Неудачники отмечены именно этим – привычной готовностью к неудачам.

– Поехали.

Доехали молча. У дома сухо попрощались.

– Спасибо за приятный вечер, – подбирая подол, Алена резко захлопнула дверцу.

– И мне… – он тихо порадовался тому, что «свидание», наконец, закончилось.

Дома Наказыкин поставил на плиту кофе. Настежь открыл окно в кухне. Сел за стол. Ни о чем не думалось и это приносило ложное, но облегчение.

Обои в кухне неряшливо отслоились безобразными лоскутами. Алкоголик с верхнего этажа несколько раз заливал кухню отца. Отец скандалил с алкоголиком, но тот не слушал. Отец звонил в полицию, но ему вяло советовали «уладить всё по-соседски». Отец тогда говорил: «В России с пьяницами никто никогда ничего не сделает, они как боги, над законами и людьми». Надо в самом деле сделать ремонт в кухне. Оставлять квартиру в таком состоянии было нельзя.

Спал Наказыкин тревожно. Снился неуклюжий доктор, который неубедительно и косноязычно объяснял Маше, как это здорово, в обоих случаях ударения, быть мертвой.

– Маша, ты умерла для того, чтобы вот этот дядя, – доктор ткнул пухлым пальцем в Наказыкина, – озадачился вопросом: «Для чего мне этот ужас?»

Откуда такие знания у этого доктора, возмущался во сне Наказыкин, он уже был мертвой девочкой? Он знает, каково это? Под утро, измучившись, Наказыкин с тоской осознал, он не в состоянии увидеть и понять многомерность связей и взаимовлияний всех процессов Мироздания, где занимали свои необходимые места и неизбежные детские смерти.

Он проснулся расстроенный, не выспавшийся, все забывший. В памяти удержалось только сходство детских смертей с таинственными черными дырами Вселенной, – нечто необъяснимое, но необходимое…

После спасительного кофе, немного приободрившись, Наказыкин позвонил в «Курган Neo Ремонт». Ему ответил уже уставший женский голос. Наказыкин терпеливо пояснил, чего он хочет, и через час в его кухне возникла высокая энергичная молодая блондинка с фигурой Валькирии и с именем – Валентина. Решительно потряхивая жесткими «девчачьими» косичками, Валя-Валькирия требовательно осмотрела Наказыкина, затем кухню и прихожую. Прицельно прищурившись назвала цифры: сроки, материалы, деньги. В ней чувствовалась ущербная практичность вынужденно самостоятельной женщины. Они быстро обо всем договорились и Наказыкин заплатил Вале аванс.

Вскоре она привезла рулоны обоев, клей, и какие-то непонятные Наказыкину инструменты. Закрывшись в ванной, Валькирия переоделась в почти неприличные тончайшие лосины и блузку. Смотреть на подчеркнутые анатомические подробности, снабженные условным факультативным бельем, было больно. Но он, стараясь быть тактичным, смотрел. Вероятно, этот пикантный рабочий наряд был дополнительным призом за дорогой заказ. Завершая обряд переодевания, Валя надела на голову тугую американскую бейсболку «от китайского производителя» с неправильной надписью: «Россиа, вперед!»

Наказыкин отметил необыкновенную аккуратность Вали во всем: интонации, жесты, взгляды. За время работы они несколько раз почти по-семейному прерывались на легкие закуски и кофе. Наказыкина уже не шокировал откровенный наряд Валентины. Он уже был Саша, а она Валя. Наказыкин узнал о том, что у Вали есть «взрослый ребенок Маша десяти лет», что Валентине тридцать три года, что она «горбатится на трех работах» потому что…

– Мужика у меня нет. В Кургане этого добра мало. Да и в России, в целом…

Пока Валя всё это говорила, Наказыкин стыдливо представлял её в ночных августовских сумерках кухни без одежды. Надо предложить эту тему Сереже Леонтовичу. Леонтович был отличным фотографом, приятелем Наказыкина. Ночь. Кухня. И голая молодая женщина, что клеит обои… поперек.

– Правда, третья работа так, для хранения трудовой книжки, для пенсии.

Наказыкин удивился, он давно забыл, что такое трудовая книжка, он давно не рассчитывал на пенсию. И вдруг он содрогнулся. Маша… Генетическая «русская» готовность к мгновенной катастрофе, что может произойти сейчас же, немедленно, выработала в нем эту способность – исключительно внутреннее потрясение. Со временем Наказыкин уяснил, именно эти ядерные встряски внутри тебя и вызывают рак. Та Маша из онкологии, это какая-то другая, чужая, не наша Маша. Однако Наказыкин и не подумал спрашивать у Валентины, больна ли её дочь? Еще не хватало…

К вечеру второго дня Валя закончила работу. Обновленная кухня сияла чистотой. Валя переоделась в ванной, не закрыв до конца дверь. Он поймал себя на том, что чутко прислушивается к шуршанию её одежды.

– Я вам оставлю свой телефон, – напряженно сказала Валя из-под блузки, – вдруг случится другой ремонт, или еще что-то, словом, мало ли?

– Действительно, – он не удержался и в секундном онемении увидел в проеме незакрытой двери нечто мелькающее, нечто розовое и упругое, – мало ли?

Наказыкин был благодарен Валентине за то, что она, всё закончив и получив деньги, просто ушла. Валя не торопила события. Но до конца не запертая дверь ванной, нечто упругое и розовое смутило его возможной будущностью…

Больше в Кургане делать было нечего. Он позвонил в кассы аэропорта и заказал на завтра билет до Москвы. Вылет был в самое неурочное время – пять утра.

Наказыкин прилег «на двадцать минут». Привиделось ощущение отцовской ладони в его руке, как в детстве… Он очнулся в постели в неприятном липком холоде. Было два часа ночи. В квартире без отца всё было чужим, после ремонта казенно пахла побелкой. Кряхтя, Наказыкин умылся. Сварил кофе. За кофе, кряхтя, думал, позвонить Алене? Или не позвонить? Алена – это взрослый сын, маленькая дочь, больной папа и неизвестно какая мама. Это перевешивало трогательный белый шрам на её руке…

Алена довезет меня до аэропорта. Предутренние пустые улицы, воспоминания о детстве, которые на фоне мертвых родителей вызывали уже не ностальгию, а предчувствие собственной смерти, и обязательный натуженный разговор в финале. И нужно будет вымучивать ответы на её вопросы. «Ты ничего не хочешь мне сказать?» Нет, не хочу. К черту! Невезение заразно.

А что с Валей? Она моложе, симпатичнее, у нее шире бедра. Не говоря уже о роскошной груди. На груди и бедрах Наказыкин подумал о том, что сейчас он может купить в Кургане новую квартиру. Тогда квартиру отца можно будет сдавать. Вот тебе и пенсия. И буду тихо доживать в Кургане с Валей. С Валькирией. С её бедрами, грудью и всем прочим её любопытным. Думая о пенсии, он думал и о любви. Или это уже и не любовь, а «дожитие любви»? А с другой стороны, жизнь не только короткая, но и длинная. В крохотном Кургане было уютно, спокойно и дёшево. Отличные местные продукты, нет изнуряющих «пробок» на дороге. Есть даже театр. Филармония. Выставочный зал. И полно таких же, как и ты сам неудачников. При желании, можно будет прожить еще лет двадцать, а это немало, это, в сущности, еще одна жизнь. Но у Вали дочь Маша. А что если это всё же та Маша из онкологии? Ничего страшного, наши онкологические больные долго не заживаются…

Размышляя таким образом он пил кофе и смотрел в ночи документальный фильм Let’s get lost. Это было отличное атмосферное кино, которое снял Брюс Вебер про время замечательного джазового трубача Чета Бейкера. Слушать джаз, сидя в автомобиле с откинутым верхом под сильным снегопадом и мечтать о жизни, что была вся, целиком – впереди. Мечтая, слышать джаз на перекрестке миров в Лос-Анджелесе, где нет беспомощной больницы с обреченными пациентами, нет одиноких несчастных молодых еще женщин, нет окраинного кладбища с могилами родителей…

Отвлекаясь от минутной горечи, Наказыкин открыл окно и посмотрел в ночь. Под одиноким фонарем замедленно суетился какой-то нелепый человек. Наказыкин присмотрелся и вздрогнул, это был сосед сверху, алкоголик. Наказыкин в истерике подумал о том, что непутевый сосед опять может затопить его только что отремонтированную кухню, но через секунду пришла спасительная до испарины мысль, тот алкоголик уже умер, за полгода до отца. А это был какой-то другой городской сумасшедший. Наказыкин с облегчением закрыл окно.

Кофе был выпит, фильм досмотрен, время подошло – всё закончилось разом. И он вызвал такси. Наказыкин не стал беспокоить Алену. Пусть спит, все-таки половина четвертого утра. Он перекрыл в кухне воду и газ, проверил документы и деньги, запер уже теперь навсегда сиротскую квартиру родителей, подхватил заранее собранную хилую холостяцкую сумку и спустился вниз. На улице было тихо и свежо. Светало. Когда подъехало такси, Наказыкин думал о проекте «Комбайны идут диагональю», думал о прогулке по Арбату, о знакомстве с хозяйкой своей новой съемной квартиры, опрометчиво опережая события, он мысленно был уже в Москве…

Наказыкин благополучно доехал до аэропорта и без хлопот первым прошел регистрацию. Затем он устроился в кресле, лицом к пустынному летному полю. Приятно было разглядывать женственные акульи обводы одинокого лайнера, выставленного как на витрине. Аэропорт был наполнен тревожными шорохами. Облака нахмурились тучами, пошел скупой мужской дождь. И под неслышный дождь и настороженные шорохи Наказыкин осознал, отчего универсум Бога способствует смерти детей. Это было неприятно, как будто вспомнил, что не убрал огонь под чайником на плите. И в этом осознании не было ничего, кроме разочарования.

Он знал, все привычки, заменяющие жизнь, скоро вернутся. Возможное будущее в очередной раз останется в прошлом: Курган, квартира родителей, Алена, Валя и Маша…

Наказыкин достал сотовый телефон и позвонил Валентине. Валя ответила тут же, как будто не спала, как будто ждала его звонка, как будто на часах не было половины пятого утра. И Наказыкин задал самый невероятный в этой ситуации вопрос:

– А Маша дома?

– Маша спит, – Валя не удивилась его вопросу. Как будто Маше было шестнадцать лет. Как будто Маша должна была «быть дома не позже одиннадцати!» Как будто она была их общая дочь. Где-то над сознанием мелькнуло бессмысленное: поездка на дачу, знакомство с Машиным другом, шашлык, счет за уборку «приусадебного» мусора, холодный кофе на закате…

– Это отлично, – он дал отбой без всяких уточнений. И тут же пожалел об этом. А если Машу просто отпустили домой? Если её лечение безнадежно? Ведь и такое может быть. Он не стал перезванивать и уточнять про Машу, это было нелепо.

Наказыкин выбрался из кресла за секунду до объявления посадки, он сунул в карман джинсов сотовый телефон, подхватил свою хилую дорожную сумку, и.

(Москва – Курган, кафе «Рекорд» – Москва, 3-8 августа 2009 – 1972 гг.)