Возмездие теленгера (вторая часть)

Глава 6

Тайны войны

 

– Теперь, когда я старик и знаю, что всё в жизни тщетно, я не могу смириться с этой мыслью, и долг перед родиной ждёт отмщения. Хорошо, что ты появился, – Дядин выразительно посмотрел на Костю и даже похлопал его по плечу, – через много лет, но и не слишком поздно. В самый раз. – Рука у него оказалась тяжелой и жёсткой, как черенок лопаты.

Косте, у которого нещадно болела голова, а в желудке лежал кирпич, было всё равно. Он слушал просто из вежливости, мечтал приткнуться в любой угол и уснуть. Мысли путались и давно потеряли чёткость, временами казалось, что грёзы становятся явью, а явь – грёзами, но каждый раз он просыпался и через силу таращился на Дядина. Теперь его проницательные глаза не казались ему такими острыми, как в кабаке. Теперь они ему казались просто светлыми, со стальным оттенком, в котором, однако, таилась непоколебимая воля. Может быть, она свойственна всем взрослым? – думал Костя, я не знаю, и мысль ускользала, как мокрый хвост ужа.

– Почему, Захар Савельевич? – с удивлением спросил он, хотя ему всё ещё казалось, что это розыгрыш и что Дядин таким хитрым способом хочет завлечь их на свой таинственный завод или на рудник. Но это были всего лишь отголоски его страхов перед новым миром, в который они вошли и который ещё не понимали до конца.

Они сидели где-то на окраине города, в районе, который назывался Кукковкой. Здесь было тихо и сонно, как у них в деревне. Во дворе кудахтали куры, а в хлеву возился поросёнок. И пахло совсем как дома, когда мама солила капусту. Сквозь оконце, занавешенное шторой, сочился дневной свет. На огороде в теплице цвели картошка и огурцы. Собака по кличке Тузик лежала перед конурой и отчаянно зевала.

– Потому что если бы ты, например, пришёл даже пять лет назад, тебя бы вычислили и убили. Долгие годы кайманы охотились за всеми мальчиками и девочками не старше десяти лет. Похоже, никто из них не выжил. Со временем они успокоились, хотя порой устраивают облавы на подростков. Вам ещё повезло, что они искали не вас.

– А кого?.. – спросил Костя, маясь животом.

Ох, как ему не хотелось слушать Дядина, а хотелось заползти в какую-нибудь щель и уснуть минут на шестьсот. Когда же он заметит, что мы смертельно устали? – думал Костя. Когда?! От русской печи исходило тепло, и от этого ещё сильнее хотелось спать.

– Людей из «сопротивления», – ответил Дядин, словно нарочно не замечая его состояния. – А если бы ты пришёл ещё через десять лет, ты бы наверняка не застал меня в живых, и отмщение не состоялось бы. Но ты появился в тот самый момент, когда я отчаялся ждать, значит, не всё потеряно, – он улыбнулся, пожалуй, впервые за время их короткого знакомства, и улыбка у него вышла обаятельной и открытой. Лицо сразу же сделалось дружеским и участливым. Косте почему-то были важны такие знаки, они говорили, что мир не без добрых людей и что жизнь осмысленная штука, что осмысленной её делают такие вот люди, которые знают цену этой самой жизни. А ещё он подумал, что хочет быть похожим на таких людей, и на Дядина в первую очередь.

Но мысли его текли, как фон, и не задевали осознания. Чёбот, тот вообще то и дело закатывал глаза и кунял носом, а потом вздрагивал, как лошадь, когда на неё садится овод, и встряхивал лохматой головой.

Дядин встал, налил каждому по кружке крепкого-крепкого чаю и добродушно, совсем как Семён Тимофеевич, заметил:

– Кто самогон-то пивом запивает?..

Лицо у него было худое, в вкладках, как у аскета, и без улыбки сразу становилось угрюмым, если бы не глаза – внимательные и добрые. Длинные, седые волосы старили его, а голос был глухим и сиплым.

– Мы… – признался Костя. – Вкусно было…

Порой его тошнило, но он крепился, а ещё в животе ворочался кирпич, не говоря уже о том, что во рту был такой привкус, что с души воротило. Дядину, похоже, всё равно, может, он специально нас мучает, чтобы неповадно было?

– Теперь сутки будете болеть или двое. Отравились вы.

– Водкой отравиться невозможно, – сообщил Чёбот общепризнанную истину.

– Возможно, ещё как возможно, – ответил Дядин и покачал головой.

– Мы ж не знали. Я вообще пиво первый раз в жизни пил, – признался Костя.

– А-а-а… – укоризненно показал головой Дядин, но больше укорять не стал.

Хуже всех было Чёботу, который, как и пообещал, принял на грудь больше остальных и теперь уже три раза выбегал на улице освободить желудок. От пары глотков чая он позеленел и снова загремел по лестнице своим сапогами, как доспехами.

– Каждый день я просиживал в кабаке и ждал тебя, – начал Дядин тем тоном, который предшествует долгому рассказу. – Ты пришёл ровно черед двенадцать лет. О-хо-хо…

Костя устало прикрыл глаза, но Захар Савельевич смотрел слишком требовательно, чтобы можно было отключиться хотя бы на пару секунд. Приходилось мотать головой и таращиться через силу.

– Почему? – спросил он, не слыша собственного голоса.

– Потому что из тайги должен был прийти юноша, и путь его пролегал именно через этот кабак, – объяснил Дядин. – Больше кабаков в городе нет. Ещё я высматривал тебя на базаре, но там я был слишком заметен, пришлось научиться играть на гармошке. Правда, с моим голосом много не попоёшь. За мной следили, но у меня было много времени, и они наконец поняли, что я безобиден, как мартовская муха.

На его лице появилось самодовольство человека, который всех и вся обманул.

– Зачем они за вами следили? – тупо поинтересовался Телепень, прихлебывая горячий чай и улыбаясь во весь свой огромный рот.

Ему было немного завидно, что всё внимание обращено на Приёмыша. В глубине души он считал это несправедливым, но понимал, что по-другому не может быть, что Костя умнее и начитаннее. От этого он злился, и злость бодрила его.

– Кайманам достались все архивы служб безопасности. Не знаю, что там было насчёт меня, но пасли меня лет пять, пока им не надоело. Ведь они не знали, кто такие кураторы.

Вернулся Чёбот, бледный, как мел, и Дядин пожалел его:

– Иди ложись на диван.

– Спасибо, – поблагодарил Чёбот и, споткнувшись о порог, скрылся в спальне, через мгновение оттуда раздался грохот, сдержанная ругань, и Чёбот угомонился.

Костя проводил его завистливым взглядом. Ещё минута-другая, и он сам грохнется на пол и уснёт мертвецким сном. Всё же он спросил, не теряя нити разговора:

– А как вы меня узнали?..

На какое-то мгновение боль в желудке прошла, и ему сделалось легче.

– Всё очень просто. У меня есть твоё описание. Оно сделано с твоего отца – каким бы ты мог стать. Экстраполяцией называется. Рост средний, плечи широкие, волосы должны быть белыми, а ещё на левом локте у тебя есть родинка, в ней зашифрован твой код.

Костя от удивления ожил и сосредоточенно ответил:

– Да, есть такая родинка. Она состоит из множества точек.

– Это твой код, и мы его сегодня расшифруем.

Дядин куда-то ушел и, не успели Костя с Телепнем переглянуться и обменяться впечатлениями, как он вернулся с каким-то предметом, похожим на большую, чёрную книгу.

– Это компьютер, – объяснил он, – ноутбуком называется. Здесь база данных на всех «мстителей».

– Мать моя женщина! – только и воскликнул Телепень. – Мудрено сотворено!

– Каких «мстителей»? – обеспокоено спросил Костя, не спрашивая, что такое компьютер, потому что читал о таких устройствах в энциклопедии и в «Справочнике молодого моряка». Но это устройство было выше его понимания, для него нужно было электричество. А с электричеством в деревне всегда большая проблема, потому что топливо дороже золота.

В желудке у него снова поселился кирпич, а в глаза – хоть спички вставляй. Всякие там «мстители» его интересовали в самую последнюю очередь. Но Дядин не давал ему послабления. Наверное, ему надо высказаться, решил Костя, стряхивая сон, как тяжелую пыль.

– Закатай рукав! – приказал Дядин.

Он включил компьютер и взял в руки сканер.

– Ну вот, – с удовлетворением произнёс он, проведя по Костиной руке сканером. – Ты Константин Марсов, две тысячи тридцать шестого года рождения, «мститель» номер пять тысяч сто. Маму твою звали Аллой Олеговной, отца – Юрием Ивановичем.

– Вы… вы их знали?! – вскочил Костя, и сон словно рукой сняло, голова сделалась ясной и свежей, словно он и не пил, не мешал самогон с пивом, а принимал исключительно один полезный чай.

– Лично не знал, но вы ехали в Мурманск, чтобы затеряться на периферии. Таково было задание.

У Кости тут же возникла сотня вопросов: какое задание, кто его давал, почему ехали в Мурманск, но, как всегда, не вовремя вмешался Телепень, который страшно завидовал горожанам:

– О ком вы говорите? Кому надо мстить и зачем? По-моему, всё не так уж и плохо. Жратвы у вас побольше нашей, а живёте вы в каменных домах, и, наверное, у каждого по машине, а то и по две-три.

Рассуждения Дядина напоминали детские сказки о хоббитах и «Алой книге». Вот они и пригодились нам, мимоходом подумал Костя, а я их презирал.

Дядин посмотрел на Телепня уничижительным взглядом и, сжав губы, хмыкнул. Костя вдруг вспомнил, что значит быть «мстителем». Это значило служить родине. Вот откуда у меня чувство превосходство над взрослыми, сообразил он и посмотрел на Телепня, который был совсем не таким, а примитивным в смысле предназначения, похожим на тюфяк, потому что жил по обстоятельствами и подчинялся им. А человек должен жить так, чтобы управлять этими обстоятельствами, подумал Костя. Чёбот тоже в этом смысле был обычным и ничего не знал о «мстителях». В деревне тоже ничего не знали о «мстителях», так же, как и кайманы, которые только догадывались, а вот те, кто стояли за ними, знали, но и то лишь в общих чертах. Всё это молнией пронеслось в голове у Кости, и он мгновенно собрался, даже живот перестал ныть.

– Ну что, вспомнил? – спросил Дядин, внимательно глядя на него своими светлыми, как льдинки, глазами.

– Вспомнил, – признался Костя, усаживаясь на место. – Только…

– Молодец, – перебил его Дядин. – Об это поговорим позже.

Костя сообразил, что этот разговор должен произойти без посторонних, без Телепня. Тайна, однако, решил он и возгордился собой ещё больше.

– Когда?

– Когда ты всё поймёшь.

– Что поймёт? – вмешался в разговор нетерпеливый Телепень, он даже заёрзал на табурете, но ничегошеньки не уразумел из странного разговора с Дядиным.

– Я вам сейчас всё расскажу, – пообещал Дядин и отхлебнул чаю. – Конечно, вы не знаете истории своей великой страны – России.

У Телепня сделалось такое лицо, словно взрослые его поучали всю жизнь, и это ему смертельно надоело, он с плохо скрываемым превосходством ляпнул:

– Это ж когда было?!

– Верно, – покачал головой Дядин. – Когда?! Разумеется, ещё до вас, и кажется вам далёким-далёким прошлым. А на самом деле прошло всего-то двенадцать лет. Всё было сделано специально, чтобы последующие поколения забыли о России, то есть о нашей родине. Такова коварная тактика нашего злейшего и вечного врага – Соединенных Штатов Америки. Они всегда говорили одно, а делали другое, протягивали нам руку, а за спиной держали кинжал. Подло улыбались и тут же плели заговоры. Самая коварная нация – англосаксы. Тысячелетиями они мечтали покорить Россию, расчленить и завладеть её недрами. Ещё бы – самая большая страна в мире, с неисчислимыми природными богатствами. Тысячелетиями они строили геополитические планы, исходя из того, что Россия – враг номер один. Но у них ничего не получалось. Не получилось, даже когда распался Советский Союз. Не получилось и позже, когда Россия вновь поднялась на ноги. Не получилось и во времена «мирового кризиса», когда прошло время большого благополучия.

– Почему? – тупо спросил Костя, мало чего соображая из помпезных, как показалось ему, речей Дядина.

Сидели бы себе дома, подумал он, ели бы попкорн и запивали виски. Нет, полезли в чужой огород.

– Потому что народ сплотился и у него было ядерное оружие. Надо было уничтожить эти два компонента. Или хотя бы один из них или, если повезёт, оба ослабить до такой степени, чтобы россияне не представляли собой угрозы, даже чисто теоретической.

– Сложно всё это, – многозначительно изрёк Телепень, теперь ему льстило, что Дядин так серьезно разговаривает с ними о мировых проблемах, в деревне подобным образом рассуждать с подростками никто не спешил, даже атаман Рябой ни разу не сподобился, всё больше командовал, – а что, нельзя было их первыми с помощью этого самого ядерного оружия?

– Не всё так просто, мальчики мои, – вздохнул Дядин, – я, может быть, один из последних могикан, который помнит, что такое прошлая Россия, какой она была и какой могла стать. Нас убаюкивали демагогией о демократии и глобализации и твердили, что это неизбежно. Всеми этими модными штучками, которыми был заворожен мир. Навязывали нам ценности, которым впоследствии оказалась грош цена. Создали различные международные институты, которые все дудели в одну дуду: «Будьте таким, как США, и всё будет хорошо». Поле политического маневра у России было крайне узким, потому что трудно и порой невозможно идти против всего мира и одновременно развивать современную экономику. И однажды нас подловили на этом с иезуитским изяществом лицемерного противника. Они заключали с нами договоры, в которых не могли быть первыми. А сами сосредоточили в своих руках львиную долю земного интеллекта и создали оружие, против которого мы оказались бессильны. Мы бы его тоже создали, но не успели. А когда они его применили, мы даже не поняли, что нас атакуют. Всё началось, как грипп, правда, в неурочное время – весной сорок первого.

– Разве может быть такое оружие, Захар Савельевич? – удивился Костя, которому уже не хотелось спать.

В его представлении ничего не могло быть мощнее «тулки» или «плазматрона». А ядерное оружие это что-то сказочное и малопонятное, хотя он, конечно, о нём почитывал различные статьи – и в энциклопедии, и в старых газетах.

– Может, – заверил его Дядин, откидывая с глаз седые волосы, – всё может. Оружие это было очень сложным в техническом плане и находилось на гребне науки. Его открыли, как и всё великое, совершенно случайно. А создавалось оно в глубочайшей тайне, поэтому наша разведка ничего не знала об этом. Разумеется, лучшие аналитические умы догадывались и высказывали опасения, но каждый раз американцы находили такие слова, давали такие объяснения, которые рассеивали страхи политиков, и им верили. Но самое ужасное заключалось в том, что американцы не желали заключать договоры в этой области, и мы не понимали коренных причин их неуступчивости. Полагали, что она могла крыться в коммерческой тайне. По крайней мере, нам усиленно подсовывали эту мысль, как червя на крючке. И каждый раз мы его заглатывали, опьянённые сотрудничеством с самой демократической державой мира.

– В какой области? – спросил Телепень, который протрезвел и, завороженный глубиной суждений Дядина, незаметно для себя выхлебал весь чай, едва ли поняв половину из услышанного.

– В области военной нанотехнологии.

– Мать моя женщина! – снова воскликнул Телепень. – А такое бывает?!

– Бывает, – ответил Дядин.

– Я не знаю, что это такое, – скромного признался Костя.

– Это область науки об очень маленьких частицах.

– Хм… – высказал сомнение Телепень. – Меньше манной крупы?..

– Меньше, – заверил его Дядин, – гораздо меньше, эти частица такие маленькие, что их не видно.

– Мать моя женщина! – высказал своё презрение Телепень. – Мудрено сотворено! Зачем же они тогда нужны, если их ухватить нельзя?

– Это вопрос вопросов. Точнее говоря, это междисциплинарная область молекул ДНК и молекулярной биологии. Наши ученые обратили внимание, что из источников информации враз исчезли все упоминания об этом сегменте нанотехнологий. А это было признаком того, что наши потенциальные враги что-то затеяли. Отголоски этого мы, разумеется, получали. Речь, скорее всего, шла о мутациях ДНК с использованием белков-ускорителей, что значительно ускоряло процесс создания «нано-вирусов» с очень узким воздействием, рассчитанным только на какую-то одну нацию, в данном случае – на восточных славян. На поляков, на украинцев и на все восточные страны, даже на немцев. Американцам было на всех глубоко наплевать. Чем меньше конкурентов, тем лучше. Достаточно было вдохнуть этот «нано-вирус», и ты умирал почти мгновенно. Таким образом была уничтожена вся наша армия и военно-морской флот. Нет, конечно, пока суд да дело, пока разбирались, что к чему, пока определялись с противником, враг-то был невидим. А когда разобрались, мы, конечно, успели положить НАТО в окрестных странах, мы даже нанесли ядерный удар по Америке, но он был слишком слабый, чтобы уничтожить их на корню. И мы проиграли.

– А почему Америка решилась на Третью мировую? – спросил Костя.

– История трёх последних веков закончилась для них крахом, – принялся объяснять Дядин. – Политически и финансово США давно обанкротились, им срочно надо было начать новую войну за передел мира и его ресурсы. Промедление грозило дальнейшим экономическим спадом, из которого США вряд ли вышли бы мировым лидером. А они не хотели мириться с этим. Единственным выходом было Третья мировая, в которой, однако, было глупо заражать радиацией всю Россию. В такой случае война теряла смысл из-за недоступности природных ресурсов. И наконец они решились, сделали основную ставку на «нановирус». Война получилась комбинированной, такой, как они задумывали, и они победили. Почти победили. Теперь они самодовольно качают нашу нефть, наш газ и вывозят уран. Огромные территории на востоке, наполовину зараженные радиацией, тоже работают на США. И всё это мы делаем для них своими руками. Сбылась доктрина таинственной Бильдербергской девятки[1]. Население России сократилось в три раза, города лежат в руинах, инфраструктуры уничтожены. Страны больше нет.

– Точно! – подтвердил Телепень, который тоже забыл о своём желудке и, открыв рот, с величайшим изумлением слушал Дядина.

Дядин показался им самым умным человеком во всей вселенной. Костя решил, что он объясняет устройство мира даже лучше, чем его приёмный отец – Семён Тимофеевич. А Семён Тимофеевич, по мнению Кости, прекрасно разбирался в жизни и в политике.

Дядин улыбнулся в ответ на горячность Телепня и, довольный произведенным эффектом, продолжил:

– Кое-какая информация просачивалась, поэтому мы поняли, что у нас крайне мало времени, и на всякий случай возродили систему «мёртвая рука». Эта система была заложена ещё в Советском Союзе. Суть её заключалась в том, что если противник наносил термоядерный удар, а наша страна не успевала ответить, то часа через два или три, может, и через сутки, когда в систему «мёртвая рука» переставали поступать соответствующие команды о том, что всё нормально, в космос запускались десятки ретрансляционных ракет, которые должны были активизировать эту систему, и сотни и тысячи боевых ракет устремились бы на территорию врага. Вот когда наша огромная территория становилась козырем, потому что даже при современных космических технологиях всю её невозможно контролировать. Пиндосы знали о системе «мёртвая рука» и боялись её больше смерти. Однако в реальности система «мёртвая рука» оказалась крайне уязвимой.

– И что?! – с неподдельным страданием в голосе вскричал Телепень. – Мы ничего не смогли сделать?!

– Нет, почему же? Мы тоже кое-что сделали. В огромной тайне мы создали систему «мёртвая рука-два». Известно, что у неё несколько систем активации. Однако, похоже, они все были или повреждены или уничтожены. Последней системой активации были дети. Их специально выбирали по генетическим признакам, у кого лучше память, кто сообразительней, кто тянется к знаниям, кто настойчивее и целеустремленней. Никто не знает, где расположена система «мёртвая рука-два», и как действует. А ты знаешь, – добавил он, многозначительно посмотрев на Костю. – Похоже, что ты теперь только один такой, по крайней мере, в северном районе. Может быть, на востоке и на юге тоже кто-то остался и куратор ждет такого человека, как ты, но я в этом не уверен. В общем, на тебя вся надежда. Ты теперь наш последний «мститель».

– Почему, Захар Савельевич? – спросил Костя, сглатывая слюну, потому что горло у него вмиг пересохло.

Ему сделалось страшно из-за ответственности, которая нежданно-негаданно свалилась ему на голову. Не этого ожидал он от жизни и не так себе представлял её. Он всё время думал о Верке Пантюхиной и полагал, что рано или поздно вернётся в деревню и женится на ней.

– Потому что иначе, – объяснил Дядин, – система «мёртвая рука-два» давно бы сработала и заводы на востоке уже не дымили бы. А перед нами стоят две задачи: активизировать систему «мёртвая рука-два», и с помощью «сопротивления» захватить власть в стране. Правда, от той страны осталось… – И Косте показалось, что старик едва не заплакал. – А теперь идите спать! – приказал Дядин и отвернулся. – Идите! Идите!!!

 

***

Они провалялись до полудня следующего дня, а когда Костя проснулся, то был ни болен и ни здоров, правда, вместо кирпича в желудке осталась маленькая галька, но голова была по-прежнему тяжёлой и плохо соображала. Солнце светило в открытое окно, и кто-то ходил по огороду, приговаривая:

– Ах, вы мои хорошие, а вы мои пеструшки, неситесь на радость мне… неситесь…

Костя осторожно поднялся, оберегая голову, как пасхальное яйцо, и выполз из комнаты. Чёбот лежал на диване, и рот у него был открыт, над ним вились мухи. Телепень же свернулся калачиком и спал на полу на толстой перине, из-под одеяла торчали только грязные пятки.

Захар Савельевич бродил по двору в огромных семейных трусах, в руках у него было лукошко, полное яиц.

– Ох и здоровы вы спать! – обрадовался он, увидев Костю. – Я сам, глядя на вас, дрых до третьих петухов.

– Какой сегодня день? – спросил Костя, поливая голову из рукомойника.

Ему показалось, что с тех пор, как они попали в город, прошла целая вечность, и он уже тосковал по Верке Пантюхиной.

– Понедельник, – сообщил Дядин. – Яичницу будешь?

– Не-е-т… – ответил Костя, держа голову так осторожно, словно она была надтреснута, – я бы чаю попил.

Боль немного отпустила и тут же взялась за старое, да так, что сделалось ещё хуже, голову словно обручем стянуло.

– Чаю, так чаю, – всё понял Дядин и пошёл в горницу, как будто ему было всё равно, умрёт Костя или нет.

Нет, догадался Костя, не всё так просто. Зависит он от меня. Зависит. Это точно. Очень сильно зависит. Только где искать эту систему «мёртвая рука-два», одному богу известно.

Через минуту из трубы над избой появился дым. Костя присел на лавочку под окошком, стараясь держать голову прямо, и поклялся, что больше никогда-никогда не будет пить. По крайней мере, не буду мешать водку с пивом, а то себе дороже. Даже мысли о Верке Пантюхиной не отвлекали от боли. А о Верке Костя готов был думать часами. Нравилось ему о ней думать. На душе становилось спокойно и уютно, и от этого Верка делалась ещё роднее. И так ему стало тоскливо, что хоть бери ноги в руки и беги назад, в деревню Теленгеш без оглядки.

– Ты вспомнил, куда идти-то? – спросил Дядин, выглядывая из окошка и протягивая ему огромную кружку с чаем.

– А?.. В каком смысле?.. – Костя словно очнулся.

Он повернулся всем телом и тяжело вздохнул. Сам заварил кашу, сам расхлебывай, и Верки как не бывало. Он вдруг вспомнил, какую ответственность возложил Захар Савельевич на его плечи, и утро показалось ему окончательно испорченным. Город сделался чужим и опасным, в сто раз опаснее, чем деревня Чупа или перевал Семи братьев.

– Ты должен был вспомнить, где находится эта самая система «мёртвая рука-два», – наставительно сказал Дядин и внимательно посмотрел на него, мол, понимаешь ты или нет? – Недаром же я тебе вчера рассказывал.

– Недаром… – понуро согласился Костя, придерживая голову двумя руками, потому что ему казалось, что она налита расплавленным свинцом, который норовит расплескаться от неосторожного движения. – Но я ничего не помню, – пожаловался он.

– Что совсем-совсем ничегошеньки? – спросил Дядин, намеренно не замечая, как он мучается.

– Ничегошеньки, – подтвердил Костя, готовый провалиться от стыда сквозь землю.

– А по сторонам горизонта смотрел?

– Смотрел… ходил по огороду, но ничего не почувствовал, – в жутком смущении сознался Костя и ещё пуще покраснел, хотя никогда не замечал за собой такой привычки.

Боль сделалась невыносимой. А ещё ему стало ужасно неудобно перед Захаром Савельевичем за то, что не оправдал его надежд. Человек меня столько лет ждал, а я как последний лопух, ничего не помню, даже не имею понятия, о чём надо вспомнить.

– Ну ничего, ничего… – успокоил его Дядин. – Вспомнишь ещё. Вспомнишь, куда ты денешься.

– Да я всей душой… – стал извиняться Костя, – только…

– Я же говорю, ничего страшного, – остановил его Дядин. – Попей чайку, поешь яичницу. Самое главное, не напрягайся. Ведь вложили в тебя информацию? Вложили. Значит, надо просто вспомнить.

– Наверное, вложили, – согласился Костя из последних сил. – Я всё вспомню, Захар Савельевич, – пообещал он. – Чуть-чуть оклемаюсь и вспомню, вот ей богу!

– Ну вот и отлично! – бодро подытожил Дядин. – Посиди во дворе, погрейся на солнышке, а я сейчас…

Костя стал пить чай. Собака по кличке Тузик обрадовалась его обществу и принялась ласкаться, подсовывая под ладонь морду. Тихо было в городе. По небу плыли белые-белые облака, и ветер был тёплым и ласковым, совсем как у них в Теленгеше.

Появился Дядин, одетый, в начищенных башмаках, и деловито сказал:

– Я в город сбегаю, ты парней-то буди, нечего дрыхнуть, а когда приду, мы сообща что-нибудь придумаем.

– Хорошо, – кивнул Костя с облегчение.

Дядин закрыл за собой калитку и ушёл. Костя достал дневник старшего лейтенанта Брагина и принялся читать. Читать ему совсем не хотелось, но постепенно он увлекся.

 

***

А между тем, старший лейтенант Брагин писал:

«22.05.2041

Полночь. Двигаемся с крейсерской скоростью семьдесят километров в час. При таком темпе мы дойдем до границы с Польшей самое позднее к раннему утру. В Ляхове остановились только на пять минут. Это уже Беларусь. Я даже не заметил, как пересекли границу. Над головой порой пролетают вертолёты и уносятся вдаль, а в остальном всё спокойно. Даже поспал полчаса. Проснулся оттого, что стоим. Оказалось, что какой-то гражданский выехал на своём драндулете прямо перед носом колонны. Взвод охраны едва его не расстрелял, приняв за террориста. А у них приказ строгий: стрелять во всё и вся, что приблизится на расстояние артиллерийского залпа. Постояли не больше пяти минут. Когда проезжали мимо, в свете фар на мгновение мелькнуло растерянное лицо пожилого мужчины. Хотелось спросить: «Что ты здесь делаешь, дядя?» Вряд ли он диверсант, а тем более шпион, потому что через три-четыре часа мир и так узнает о нашем существовании. А раз руководство страны приняло такое решение, значит, оно определились с врагом. А ближайший враг для нас – НАТО в Европе. Вот мы по нему и бабахнем, по всей его ПРО, которое мы теперь не контролируем. Слухи о том, что нас купили по дешёвке за должность генерального секретаря НАТО, похоже, оправдываются. Накануне пришла информация о том, что всех наших офицеров-контролеров в НАТО убили, а там мой кореш по институту – Славка Гусев. Не хочется верить, что он погиб. Забрал хотя бы одного пиндоса в собой, или подло убили во сне? Стараюсь об этом не думать. Мы движемся к цели, чтобы исполнить свой долг перед родиной.

Появились беженцы, двигающиеся из городов в сельскую местность. Они везде: на проселке, на главных дорогах. Лица испуганные. Большинство наверняка больные, потому что у них ни АЗК, ни противогазов. На трассе Киев-Варшава свет фар выхватывает километровые ряды мертвых людей. Они лежат везде: на полях, на обочинах, на дороге. Вокруг шныряют подозрительные личности, должно быть, мародёры. Мы не имеем права останавливаться и оказывать кому-либо помощь. Сердце обливается кровью.

Ещё одна короткая остановка для заправки. Никому не разрешено покидать колонну. Прибежал Сашка Белов, который в курсе всех событий, и сказал, что здесь вокруг сплошные черешневые сады и чтобы я лучше глядел за личным составом, а то разбегутся «по грибы-ягоды». Вышел размяться. Позади на БТРе ни души. Никто не высовывается, только слышно, как заправщики снуют вдоль колонны. Туман такой, что его можно потрогать руками. Постучал по броне. Вылез старший лейтенант Архипов. Спросил у него, есть ли какие новости. Ничего нет. Эфир молчит, как убитый. Плохо, подумал я и вернулся в свою СПУ. Петров заправился под завязку. Только зачем, не понятно. Через сотню километров мы уже на украино-польской границе. Думаю, что на обратную дорогу топливо нам не понадобится в силу вполне объективных причин. По крайней мере, нас этому обучали – красиво умирать. Сбегал в МЖ[2]. Оказалось, что там армянский коньяк лакают, а закусывают бужениной и солеными бочковыми помидорами. Понял, что не ко двору, но Жуков вдруг смягчился и пригласил выпить. Налили полкружки коньяка. Выпил, хорошенько закусил. Потом Жуков сказал, что пришла радиограмма о том, что войска НАТО разворачиваются вдоль границы. Я бы на их месте сделал то же самое, только на два дня раньше. Всё равно они не успеют.

«22.05. 2041.

Четыре часа утра. Светает. Беларусь прошли без заминок, минуя крупные населенные пункты. Вокруг на много верст окрест ни единой души, только на горизонте пару раз видели огромные столбы огня. Что там горит, неизвестно. Никакого запаха мы не чувствуем, потому что мало того, что сидим в АЗК, но ещё и под избыточным давлением в кабине. Белов накануне рассказывал, что самым действенным методом борьбы с распространением эпидемии является сжигание трупов. Но мы видим слишком большое пламя. Такое впечатление, что горят не трупы, а нефтеперегонные заводы. Может натовцы нас опередили и уже бомбят Беларусь? Рация молчит. Полковник Тарасенко каждые полчаса требует доносить о положении дел.

Пока никаких дел нет, движемся вперёд к невидимой цели. Всё, отключаюсь. Думаю только о моей Соне. Как она там?

22.05.2041

Пять часов утра. Светает. Сквозь туман стали заметны деревья на обочинах. Больше ничего не видно. Туман клочьями переползает через дорогу. Должно быть, его ставят специально вертолеты, которые всю ночь неустанно барражируют над нами. Стоим уже двадцать минут. Впереди кто-то с кем-то столкнулся. Слышны короткие автоматные очереди. Вот к ним присоединилась 30-мм пушка БТРа. Потом ещё и ещё одна. Шпарят куда-то в предрассветных сумерках. Прочерки трассеров разрезают туман. Затем туда устремляются вертолёты, слышны разрывы то ли «ПТУРсов[3]», то ли «НАРов[4]», потом к их разрывам добавляется глухое стрекотание авиационных пушек. Трогаемся так же внезапно, как и встали. Проезжаем место боя. Из-за тумана ничего не видно. Но нет, на обочине подбитый БТР-105. Коптит, как керосинка. Кто его подбил, непонятно. Может быть, «щирые украинцы» сподобились, какие-нибудь из УНА-УПСО? Петров от волнения прибавляет скорость – проносимся мимо, как пуля. Судя по карте, мы примерно в полутора часах езды от точки стрельбы. Туман становится ещё гуще. Страшно болят зубы. В желудке сосет так, словно я не ел неделю. Думаю о Соне.

Пять тридцать. На контрольных точках нас встречают специальные офицеры, подсвечивая дорогу синими фонарями. На последнем участке сворачиваем прямо в сад. Вокруг сотни, тысячи цветущих яблонь. Какой-то полоумный сторож со слезами на глазах бегает между машинами. На него никто не обращает внимания. Пишу урывками. Короткими фразами, чтобы ухватить исторический момент. Потом расшифрую. Разворачиваемся. Выставляем охранение. Носимся, как ужаленные. Никто не паникует. Хочется побыстрее сделать дело и свалить отсюда – из-под носа у противника. Через пятнадцать минут докладываю в КШМ о готовности батареи. Но, видно, им до меня нет дела. Готов спорить, что доложился раньше капитана К. За неимением укрытия довольствуемся ровиком, который успели отрыть под яблонями. Лежим, ждем. Минутная готовность. Ракета номер один смотрит в светлеющее небо. Кто-то рядом со мной громко чавкает. Оказывается, Петров ест неспелые яблоки. Хотел его отругать, а потом решил, что раз сторож ещё жив, то можно рискнуть. Снял маску и с удовольствием смолол три кислых-кислых яблока. В желудке благодарно забурчало. Прошло минуты три. Команды «на пуск» нет. Это всего лишь термин. На самом деле, мы отстреливаемся в автоматическом режиме по команде из КШМ. Стрелять надо всем одновременно, чтобы нанести наибольшее поражение противнику и чтобы нас не накрыли. А там, дай бог, успеем выстрелить ещё по одной. Что будет потом, никому не известно. Может, нас сразу накроют, а может, дадут уйти? Кроме того, мы одновременно должны стрелять по всему фронту и в том числе и в Калининградской области. Подозреваю, что кроме нас, стреляют все носители ядерного оружия: и дальнобойная артиллерия, и специальные минометы, бьющие на пятьдесят километров, и ракеты малого радиуса действия, и ещё бог весть кто – в общем, все, кому положено по уставу.

Залп! Он всегда неожидан. Видел его десятки раз, но никак не привыкну. Земля качнулась и встала на дыбы. На голову посыпались яблоки. Третья ракета батареи номер один ушла в утренний туман. В полутора километрах севернее «ударила» вторая батарея, а за ней – третья. Ракеты ещё рокотали в облаках, а мы «заряжаем» новые. И снова я доложил о готовности раньше всех. На этот раз мы не выходим из кабин. Залп! СПУ трясёт, как на ухабах. Ракета прочерчивает в облаках огненный след. Через пять минут над позициями повисла тишина. Даже не верится, что началась Третья мировая. Такое ощущение, что мы всего-навсего отстреливаемся на полигоне в Ашулуке. Томительно тянутся минуты. Должно быть, полковник Тарасенко докладывает вышестоящему начальству об успешном пуске и ждет нового приказа. Подъезжает заправщик. Ура! Нас никто не «видит». Кажется, полдела сделано! Солдаты работают без обычных шуток, быстро и слаженно. Все друг друга подгоняют. Все понимают, что чем быстрее опустошим заправщики, тем быстрее уберёмся отсюда – из-под самого носа врага. Я даже не представляю, что там делается – за двести, триста километров. Вся Польша и большая часть Чехии в огне. Плавится вражеская ПРО, горят города, узлы связи и аэродромы. Мы даже не в курсе дела, что заложено в память ракеты. Наше дело отстреляться.

И опять, похоже, я докладываю о готовности раньше других батарей. Но теперь нам разрешено стрелять автономно, потому что мы уже демаскированы и десятки, если не тысячи радаров выискивают нас в утреннем тумане, и десятки, если не сотни ракет готовы устремиться на наши головы, на нашу территорию. Главное, опередить их. Отстреливаемся ещё по две ракеты. Это значит, что бригада выпустила по противнику всю сотню ракет! Они падают где-то там, за горизонтом. Мы пусты. Сворачиваемся с невиданной скоростью. Солдат даже подгонять не надо. Откуда взялась дисциплина? Даже те оболтусы, которые не поддавались армейской муштре, покорны и кротки, как ягнята. Через пятнадцать минут готовы к маршу. А где-то в пятистах километрах от нас горит и плавится земля наших врагов. Господи! Упокой их душу.

Выскакиваем из садов. В спину нам сторож грозит суковатой палкой. На случай удачных стрельб у нас определены пути отхода. Мы рассредоточиваемся в радиусе пятидесяти километров от КШМ. Наши координаты знает только Тарасенко, который сидит в КШМ. Теперь мы одни, я имею ввиду первую батарею. Три СПУ и два БТР-105 с двадцатью бойцами, вертолёты над нами уже не летают. И вообще стоит странная тишина, будто мы и не пуляли по врагам нашим мощным оружием. Двигаемся в сторону Ковеля, туда, где непроходимые леса и болота. На обочинах брошенные машины и трупы, трупы, трупы. Пока ехали по шоссе, насчитал около трёх сотен машин. Чахомотка.

Нам по-прежнему везет: никто не преследует и никто не обстреливает. Семь часов утра. По-майски тепло, так и хочется снять АЗК. Минуем какие-то маленькие городки. Кое-где заметны люди, пугливо прячущиеся при нашем появлении. Думаю, что они ещё ничего не знают и не понимают, что началась война. И тут прямо над нашими головами в небе происходит сражение. Кто в кого стреляет и что там рвется, мы не знаем. Наше дело сохранить технику и ударить хотя бы ещё один раз.

Загоняем СПУ в овраги и накрываем сетками. Эти овраги мне снятся по ночам, потому что ещё полгода назад нас учили находить их по карте и даже снабдили подробными фотографиями местности. Обычные овраги в лесу. В склонах заранее вырыты землянки. Отделение, которое охраняло их, встретило нас со слезами. Оказывается, что бандеровцы обложили их по всем правилам осады и две недели не давали житья. Наш взвод охраны быстренько обследовал прилегающую территорию. Нашли два целеуказателя для авиации. А бандеровцев и дух простыл. Или подохли, или, видать, сообразили, что дело движется к войне, ну и разбежались помирать по селам.

22.05.2041

Полдень. Наконец-то на западе встает огненная заря. Слышно, как громыхает не далее, чем в ста километрах. Счетчик Гейгера показывает повышение радиации. Земля ходит ходуном. С потолка сыплется песок. Выхожу из землянки. Что это, наши последние конвульсии? Или враг подыхает? Приказываю принять таблетки йодида калия, только, думаю, в нашем положении они вряд ли помогут. Все смотрят на меня ошалелыми глазами. Снаружи творится чёрт знает что. Нашу землянку трясёт, как в лихорадке.

Петров хватает саперную лопатку и начинает рыть стенку землянки. Несколько минут мы смотрим на него, как на полного придурка. Ведь всем ясно, что если рванет чуть ближе, то нас похоронит вместе с землянкой под этим самым холмом. Но через мгновение с ужасом обнаруживаю, что помогаю Петрову руками отгребать землю. Кто-то суёт мне штыковую лопатку, и мы роем, роем, роем, чуть ли не зубами скребём это чёртову землю, как кроты, приближаясь с каждым выбранным метром породы к нашему спасению. Я очнулся, когда с потолка рукотворной пещеры стала осыпаться земля. Но кто-то уже тащил доски и бревна, и мы, задыхаясь, всё дальше углубляемся в стенку оврага. Копаем по очереди. Маски и АЗК давно сняты, и мы похожи на огромных червей. Если не убьет радиация, то прикончит чахомотка. Делаем два ответвления по обе сторону от туннеля. Заползаем внутрь и валимся без сил. Над нами метров тридцать глинистой породы. От радиации она, конечно, защитит, но если даже в Ковеле упадет хоть одна атомная бомба, нам всем крышка. Шикарная общая могила. Петров и рядовой Агеев смастерили из гильзы коптилку. При мерцающем свете мы выглядим, как шахтеры – потные, грязные. Зато счетчик показывает, что радиация почти в норме. Мы радуемся, как малые дети. При такой радиации мы умрем от рака всего лишь лет через семь. Но это теоретически, в Чернобыле люди начали болеть раком через два-три года. Кто-то высказывается в том смысле, что так можно дождаться конца войны.

Переносим в пещеру воду в баклагах и еду. Со мной пять человек – весь расчет СПУ-3. Все перепуганы, но держатся молодцом. Приказываю выдавать на человека в день не больше двух кружек воды. Ответственным назначаю Петрова. А ещё приказываю снова надеть АЗК и маски.

В рации сплошные разряды. Затем, после особенно крупного, она вообще вышла из строя.

23.05.2041

К нам заглядывает Леонтьев. Посмотрел, как мы устроились. Оказывается, что он тоже зарылся в склон оврага.

Выходим наружу. У него плохие новости. Время прибытия заправщиков давно вышло. Надо принимать решение: то ли здесь отсиживаться, в ожидании ракет, то ли двигать на восток, в надежде встретить по пути заправщик. Тарасенко на позывные не отвечает. Ждать больше нельзя. Мы можем оказаться в глубоком тылу противника, а у нас боевая техника, которую нам предписано уничтожить даже ценой собственных жизней. Леонтьев приказывает мне произвести разведку местности и по возможности отыскать командира бригады. Если не найдёшь, то вечером уходим к своим. Если, конечно, доберёмся, думаю я, но молчу. К чему говорить вслух о том, что и так ясно: если нас не убьёт радиация, то рано или поздно прикончит чахомотка.

Я, вообще-то, против того, чтобы покидать наш уютный овраг. Если командование бригады накрыли, то мы мало чем им поможем, только демаскируем себя. Но кого волнует моё мнение? Лезу в БТР. Со мной пять человек: сержант с подразделением, наводчик и водитель. У наводчика знаменитая фамилия Сухов, а водителя зовут Петром Петровичем, он немолодой, с седыми усами. Больше я о них ничего не знаю.

Усаживаюсь на командирское место. Экран СУО[5] мёртв. Запускаю опрос по частотам. В радиусе пятнадцати километров или нет наших сил, или все системы связи подавлены, чего и стоило ожидать. Движемся в сторону села Засуличи. По карте грунтовая дорога. Все пятнадцать километров прошли по лесу. Леса в этой части Украины – одно название, это не наши чащи, а в основном акация и дубы. Встречается осина. Периодические осматриваюсь вокруг в активном режиме. Слышно, как над башенкой БТРа вращается антенна.

Хотя в бою не рекомендуется выключать станцию, я боюсь, что нас засекут прежде, чем мы успеем отреагировать. На экране голубого цвета ни одной цели.

Первое, что видим при подъезде к селу: на поле мирно пасётся бесхозный скот. Знакомая картина. Мы уже давно подметили, что на животных чахомотка не действует. Лишнее подтверждение тому, что этот вирус придуман исключительно, чтобы убивать только людей.

Объезжаем село по нижней дороге. Поднимаемся на холм, но на самую вершину не лезем, обходим её справа. Два глаза хорошо, а четыре лучше: вижу в прицел, что местность по ту сторону холма выжжена. Кое-где в небо поднимаются столбы дыма. Не похоже, что пожар произошел вследствие атомного удара, потому что излучение чуть-чуть выше нормы. Потом соображаем, что видим разбомбленный узел связи, уничтоженный скорее всего обычным «томагавком». Вот почему этот район молчит – ретранслировать некому, а спутники, на которые все так надеялись, приказали долго жить в первую очередь. Послал сержанта осмотреться. Вернулся через полчаса. Выживших нет, и, судя по всему, пункт связи погиб ещё до удара, от чахомотки. Мы совсем забыли, что можно подцепить эту болезнь, думали, что мы в самом деле везунчики. Проехали ещё километров десять, по железнодорожному мосту пересекли реку Гурья, за которой в таком-то квадрате должен находиться командный пункт Тарасенко.

В очередной раз включаю СУО по частотам, и сразу на нас обрушивается лавина запросов. Нас ищут! О нас помнят! Нам повезло – должно быть, над нами пролетает спутник, один из тех, что уцелел. Отвечаю стандартной фразой, которые есть в шифрованном виде в памяти СУО: кто мы такие и куда движемся. В ответ молчат, видно, пораженные услышанным, видно, нас уже списали, как боевую единицу. Совершенно неожиданно приходит запрос от Тарасенко. Я слышу в наушниках его голос, измененный шифратором: «Доложите обстановку». Докладываю, что мы находимся в обусловленном планом месте. В ответ: ждите груз шесть. Это значит, что к нам, несмотря ни на что, движутся заправщики с ракетами. Может, уже и Москвы нет, думаю я, одна армия держится. Потом Тарасенко открытым текстом говорит: «Всё, ребятки, прощайте, не поминайте нас лихом». Стрелок-радист смотри на меня выпученными глазами, в них плавает животный страх. «Почему снял маску?» – спрашиваю я. Оказалось, что существует мнение, будто из-за избыточного давления внутри БТР чахомотка нам не страшна.

В этот момент вижу на экране цель – красную галку с черточкой, которая обозначает вражеский танк. Дистанция меньше полукилометра. Нам несказанно везёт, мы работали в активном режиме, но танк бы нас не засёк. Выключаю всю аппаратуру, кроме тепловизора, и осматриваюсь. Сержант предлагает взять парочку «корнетов» и двигаться в пешем порядке. Так нас труднее будет засечь. А с другой стороны, если произойдет боестолкновение, то они окажутся без огневой поддержки. Уйти же по мосту назад не получится, нас обязательно увидят, и тогда мы со своей пушечкой и тонкой бронёй будем отличной мишенью. Приказываю сержанту разбиться на две группы и двигаться по обе стороны железнодорожной насыпи. Сидим, ждем. Я ломаю голову, как здесь мог очутиться противник. Ответа нет до тех пор, пока не звучат два выстрела из «корнетов», который ни с чем нельзя перепутать. Делаем рывок вперёд, из-за изгиба дороги видим освещенный ярким пламенем полустанок, даем в ту сторону несколько очередей из нашей автоматической пушки. В ответ молчание. То ли нам везёт, то ли мы полные идиоты: ударили по своим. Наш десант заскакивает в машину. Противник всё ещё молчит. Очень странно. Так странно, что я даю приказ обследовать местность.

Пётр Петрович, матюгаясь в своей маске, разворачивает БТР так резко, что мы едва не летим с насыпи через голову. То, что мы обнаружили, оказалось страшнее всего. То там, то здесь в самых неожиданных местах застыли немецкие «леопарды», а вокруг сплошным ковром лежали мёртвые немцы в новенькой, с иголочки форме. Сотни «леопардов» и тысячи людей. Не меньше дивизии. Я попытался связаться хоть с кем-нибудь и сообщить об этом, но связи не было.

25.05.2041

Благополучно возвращаемся к своим. Оказывается, их обстреляли из вертолетов и что они один сбили. Повреждена моя СПУ номер один. Ночь прошла в тревожном ожидании. Бомбили где-то в отдалении, кого, не понятно.

Утром заправщиков ещё нет. Идём смотреть на вертолёт. Он упал в пяти-шести километрах в болото. Леонтьев сказал, что из него никто не выпрыгнул. Вертолёт нашли на поляне. Он садился на авторотации, но всё равно удар был слишком сильным, вокруг разбросало какие-то ёмкости. Вертолетчики погибли, правак выбрался из кабины и умер от ран на земле. Подобрали оружие и вернулись к своим. Догадываюсь, чем занимался вертолёт – распылял чахомотку.

Плохие вести: через полчаса заработало радио, и Тарасенко слабым голосом сообщил, что весь штаб погибает от чахомотки, что американцы интенсивно заражают территорию Украины и Белоруссии. Он повторил приказ действовать автономно. Я побежал к Леонтьеву, но тот был уже мёртв. Погибло всё его подразделение. Побежал в свой овраг. Новая напасть: умер боец, у которого был порван АЗК. Землянку, в которой он жил, засыпали землёй. Нас осталось пять человек. Приказываю ни при каких обстоятельствах не снимать маски и АЗК, даже по большой или малой нужде. Мне нужны люди, чтобы установить ракету. Наконец около пятнадцать тридцать прибыли два заправщика с ракетами. Водитель открыл дверь кабины и выпал из неё замертво. Пока я сбегал к заправщику, пока вернулся назад, всё моё подразделение, за исключением Петрова, лежало мёртвым.

В живых нашёл только Петра Петровича – он прятался в БТРе. Втроём мы зарядили последние ракеты и, не выезжая из оврага, дали последний залп в Третьей мировой».

 

***

Самым последним проснулся Чёбот и, мучимый страшной жаждой, осушил полведра воды, но даже после этого выглядел так, словно его всю ночь заставляли таскать мешки с картошкой. Телепень сказал мечтательно, как бывалый алкоголик:

– Пивка бы… мать моя женщина…

– Уйди!.. – со стоном отозвался Чёбот. – Меня тошнит.

– Меньше пить надо…– назидательно произнёс Телепень и тут же вылетел в сени, потирая зад. – Чего дерёшься-то?!

– Сейчас добавлю, – угрюмо пообещал Чёбот и, схватившись за живот, побежал в сортир за огородом. – Святые угодники…

– А мне понравилось, – признался Телепень, выглядывая в окошко и наливая чай в большую эмалированную кружку с щербатым краем.

– Чего понравилось? – с подозрением спросил Костя.

С утра город ему казался хорошим, а главное – удобным местом, если бы только здесь не стреляли. «Сопротивление», однако, неприязненно подумал он, вспомнив вчерашний бой.

– Цивилизация… – мечтательно произнёс Телепень. – Я бы остался, ей богу! – заверил он. – Отремонтировал бы квартиру, их здесь много брошено, и стал бы рыбку ловить. Озеро вон какое! Можно пивную открыть. Ну что-нибудь такое… – стал он путано объяснять под ироничным взглядом Кости. – Видел, как народ пьёт. Это же Клондайк!

– Не знал, что ты такой предприимчивый, – удивился Костя.

– Почему я предприимчивый? – обиделся Телепень, для которого это слово означало быть жадным.

– Не знаю, – ответил Костя. – Тебе видней. А кайманы?

Чай помогал только отчасти. Правда, головой до сих пор нельзя было шевелить, но она уже не готова была лопнуть при первом же удобном случае.

– А чего кайманы? – показушно удивился Телепень, со смаком отхлебывая чая. – Они тоже люди, тоже есть хотят, а пьют наверняка не меньше нашего брата.

Рассудительность Телепня удивила Костю. Раньше он не замечал за ним подобных наклонностей. Телепень, скорее, был молодым бычком, которому старшие товарищи не давали разгуляться. Он никогда глубоко не судил о вещах, а здесь его прорвало. Вот что делает с человеком город, удивился Костя.

– Только нашего брата здесь убивают, – иронично заметил Костя, что стоило ему прострела в голове с правой стороны. – По мне лучше живым в тайге сидеть, чем быть убитым в городе, – добавил он, морщась от боли.

– Оно, может, и так, – согласился Телепень. – Хотя кто его знает? Но город даёт много возможностей. Сам посуди, в деревне ты кто?

– Кто? – не понял Костя.

– Пацан.

– Ну и что?

– А здесь враз можешь стать хозяином своей судьбы.

Было видно, что он не доверяет суждениям Кости, отчасти из-за вчерашних разговоров Дядина, и ему хотелось утереть Косте нос. Завидует, понял Костя, думает, что мне легче, чем ему. А мне, может, совсем и не легче, может, у меня тоже голова болит.

– Давай лучше бабки разделим поровну, – вспомнил Телепень о деньгах, и по лицу его пробежала тень жадности.

– Давай, – нехотя согласился Костя и стал искать в карманах эти самые деньги.

Он чётко помнил, что денег была целая куча. Он вывернул все карманы, заглянул даже в «менингитку», потому что имел дурную привычку прятать деньги в шапку, но, кроме смятой трёшки, ничего не нашёл.

Телепень глядел на него со всё большим подозрением.

– Не может быть… – покрутил он своей зверской мордой. – Потерял… или…

– Что «или»?.. – с угрозой переспросил Костя. – Ты говори, говори, да не заговаривайся!

Не любил он грязных намёков.

– Или… – не испугался Телепень, потому что там была и доля Чёбота, а вдвоём против Кости они уже были силой, – или украли.

– Кто платил за поросенка? – терпеливо спросил Костя.

– Какого поросенка?

Стали что-то припоминать. Вспомнили Малаху и пельмени с капустой, потом – пиво и солёные сухарики.

– Вкусно было… – плотоядно облизнулся Телепень.

– А кто вообще предложил платить? – ехидно осведомился Костя.

– Не знаю… – пожал бабскими плечами Телепень. – Не помню! Не я! Меня вообще там не было!

– А мне, кажется, ты.

– А когда кажется, надо креститься! – отрезал Телепень и со зла вытаращил свои медвежьи глазки.

В горницу со стоном ввалился Чёбот и, ни на кого не глядя, как зомби, по дуге, задевая плечами за стены, порулил в спальню.

В другое бы время Телепень хмыкнул, состроил бы жалостливую рожу и кивнул вслед Чёботу, мол, перебрал, браток, вчера. «Пить надо уметь!» – гордо изрёк бы ему в спину. Но на этот раз он не прокомментировал состояние Чёбота, а сказал Косте:

– Где деньги?!

– Не учи дедушку кашлять!.. – отозвался Костя и направился во двор подышать свежим воздухом, но в сенях столкнулся с Дядиным, который, отдуваясь, тащил здоровенный бидон с пивом.

Подмигнув Косте, он вошел в горницу и через пару минут вынес ему литровую кружку, полную пива.

– Прими! – потребовал он. – Сразу легче станет!

– Не могу… – простонал Костя, отпрянув от одного запаха.

– Пей! – сунул кружку в руку Косте Дядин. – Пей!

Костю едва не вывернуло наизнанку. Холодный напиток у него стойко ассоциировался с чувством опьянения. Желудок волной подступил к горлу, а во рту появился кислый привкус.

– Пей! Пей! Легче будет! – Дядин подтолкнул Костю под локоть, и Костя ткнулся носом в пену. – А то, как кутёнка… – насмешливо пригрозил Дядин.

Костя с мольбой посмотрел на него. Первый глоток был труден примерно так, как ложка касторки, которой ты готов подавиться, со вторым было уже проще, потому что желудок перестал бунтовать, а третий вообще пошёл на ура, и Костя незаметно для себя выцедил всю кружку. Пиво было чистым, как слеза, со слабым привкусом железа. В животе сделалось приятно и тепло, а кирпич, который сидел там, пропал. Но самое главное – отпустило голову. Она сделалась если не лёгкой, то по крайней мере, ею уже можно было крутить без опасения выплеснуть содержимое.

– О-о-о!.. – сказал Дядин, внимательно, как врач, вглядываясь в его лицо. – Больной пришёл в себя, сдувает пену с лекарства.

– А ещё есть? – стеснительно спросил Костя.

У него вдруг проснулся аппетит.

– Ха-а-а… – засмеялся довольный Дядин и подмигнул Телепню, который вышел посмотреть на эксперимент. – Можно, дорогой, можно, тебе всё можно.

В глазах Телепня промелькнула плохо скрываемая зависть.

– Спасибо, Захар Савельевич… – поблагодарил Костя. – Теперь всегда буду опохмеляться.

Через пять минут он уже ел яичницу с зелёным луком и запивал её пивом. Потом отправился спать, а проснувшись глубоким вечером, почувствовал себя совершенно здоровым.

 

***

Кто-то, кого он принял спросонья за врага, теребил его самым бесцеремонным образом:

– Вставай! Пора! Пора! Вставай!

Костя схватился за пистолет, который лежал у него под подушкой, и едва не пальнул в чёрную, страшную рожу, только в последний момент сообразил, что это не жуткий кайман со шрамом, а Телепень собственной персоной, и с облегчением рухнул на постель:

– Пошёл к черту!

– Ну ты и псих! – высказался Телепень. – Мать моя женщина! Вставай, мы тебя одного ждём. Где наши деньги?

– Пошёл вон! – отозвался Костя, швырнув в него подушкой. – Мне и здесь хорошо.

Но Телепень не собирался сдаваться:

– Захар Савельевич велел…

– Я проснусь утром, – ответил Костя, погружаясь в сон, в котором он вовсю целовался с Веркой Пантюхиной.

Он тут же успел её обнять, нежно и с большим чувством, которое шло откуда-то из живота, но кто-то бесцеремонно влез между ними и закричал в ухо:

– Подъем!!!

Костя снова вскочил, сна как не бывало, но на этот раз благоразумно не схватился за пистолет, а только сунул кулаком в чёрную, зверскую физиономию. Телепень, отлетев в угол, принялся ныть:

– Чего ты дерёшься?.. Чего?..

– А-а-а… это ты, – Костя сделал вид, что с трудом узнал его. – Чего тебе надо?

– Велели тебя будить… – Телепень держался за левый глаз и всхлипывал.

– Зачем? – Костя с хрустом потянулся.

– Едем… – со страдальческим видом ответил он, – по делам…

– Куда?! – спросил Костя, нащупывая одежду.

Он всё вспомнил. Ясно было, что Телепень просто так не отвяжется, что он всё равно не даст дообниматься с Веркой Пантюхиной и при каждом удобном случае будет орать в ухо: «Подъём!!!»

– На юг, – Телепень с кряхтением поднялся.

Под левым глазом у него наливался багровый синяк.

– Куда?! – удивился Костя, влезая в штаны и зевая во весь рот.

На синяк Телепня он не обращал внимания. Синяк был как бы делом привычным, синяком меньше, синяком больше, какая разница?

– Ты же у нас «мститель» номер пять тысяч сто? – расхрабрился Телепень.

– Ну?.. – угрожающе спросил Костя, которому совсем не понравился тон Телепня.

При иных обстоятельствах Телепень рисковал получить в морду ещё раз, но тут в горнице появился Дядин:

– Это взяли… это взяли… А соль? Соль забыли. Соль в дороге первое дело!

Сунув пистолет в карман куртки, Костя отстранил Телепня и вышел из спальни.

– Ага, – одобрительно посмотрел на него Дядин. – Отоспался?

– Да вроде, – пожал плечами Костя.

Он чувствовал, что Дядин благоволит к нему больше, чем к остальным. Это было приятно, но в тоже время настораживало. Как бы чего не вышло? – на всякий случай думал Костя. Не люблю я быть любимчиком, хотя даже Рябой ко мне хорошо относится.

– Едем!

– Куда? – ещё раз удивился Костя, решив, что Телепень просто нашёл предлог, чтобы разбудить его и не дать крепко обнять Верку Пантюхину.

На полу горницы стояли три рюкзака, а его сидор казался подозрительно толстым, куда толще обычного. «Тулка» висела на гвозде у двери в сени.

– Как куда? – удивился Дядин. Седые волосы у него были заплетены в непривычную косичку, в деревне таких косичек мужики не носили, а на лице у Дядина лежала печать озабоченности. – На юг, друг мой, на юг, туда, где ты вспомнишь своё предназначение. Слушай, а спички?.. Спички взяли?

– Да взяли, взяли, – терпеливо ответил Чёбот. – Вы же сами в карман положили.

– Ах, да… точно, – Дядин суетливо, как наседка, похлопал себя по бокам. – Точно, здесь. – И добавил, взглянув на Костю: – Будем искать места, которые ты помнишь.

Костя подумал, что это злая шутка. Вспомнить то, чего я не знал, это идиотизм на грани кретинизма, решил он. Сам он не ощущал в себе никаких способностей на этот счёт. Вот если бы с Веркой пообниматься, вспомнил он сон, это пожалуйста, но разве дадут?

– Так ночь же на носу, – сказал он и выглянул в окно.

На фоне деревьев серело небо. Какая-то запоздалая птица летела домой. Над озером плыли серебристые облака.

– А ты хочешь, чтобы весь город узнал, что мы уехали? – иронично спросил Дядин. – И снарядил за нами погоню?

– Нет, – признался Костя, – не хочу. Я же не враг самому себе.

Захар Савельевич, как всегда, оказался прав. Спорить было глупо. Назвался груздем, полезай в кузов. Костя печально вздохнул: давши слово, держись, а не давши, крепись.

Чёбот в предвкушении приключений во всю помогал собираться, на груди у него болтался бинокль. Видок у него был чрезвычайно деловым. Увидев на физиономии Телепня синяк, он одобрительно крякнул, что означало – не доставай старших, и Костя был благодарен ему за поддержку.

– Тогда в чём дело? – Дядин взглянул на него своими холодными глазами, и Костя окончательно присмирел.

– Да ни в чём, – объяснил он, – спать охота…

– В машине отоспишься, – пообещал Дядин, взваливая на себя рюкзак.

– В какой машине? – выпучил глаза Костя.

– Увидишь, – пообещал Дядин.

– А далеко идти? – спросил Костя, подхватывая сидор, который оказался тяжеленным, как снаряд от пушки, который они как-то откопали в Лесу предков. Тот снаряд не мог поднять даже силач Телепень.

Насчёт машины он удивился только для вида. Он давно понял, что началась полоса приключений, когда можно ожидать всего, чего угодно. Сидел бы я в деревне, ковырялся бы в носу, подумал он, и горя не знал. Верка, Верка! Сохну я по тебе!

– Увидишь, увидишь, – ещё раз пообещал Дядин, надевая на голову выцветшее армейское кепи.

И они пошли. А когда очутились за калиткой, и Захар Савельевич закрыл её на большую щеколду, Костя всё и вспомнил в своей ложной памяти: бревенчатый дом, Захара Савельевича с огромным рюкзаком на плечах и сумерки белой ночи. «Не учите дедушку кашлять», – хотел по привычке сказать он, но сказать было некому, потому что Чёбот и Телепень во всю трусили за северным куратором.

 

***

Город лежал в светлых сумерках, которые вовсе не походили на те по-настоящему белые ночи, к которым привыкли они у себя в деревне. Белые ночи у них были солнечными, яркими, а здесь солнце упало ниже горизонта и светило оттуда исподволь. Воздух был по-ночному свежим и бодрящим. Пахло озерной водой и лесом. Костя пожалел, что не надел «менингитку», но снимать сидор и лезть в карман не хотелось. Вначале ему было зябко, но потом он приноровился к движению и согрелся.

Шли долго. По крайней мере, так показалось Косте – то ли потому что сидор оказался тяжеленным, то ли потому что город был им незнаком и они петляли по окраинам. Раза три замирали по знаку Дядина – по улицам дефилировал патруль, и Костя удивлялся звериному чутью Захара Савельевича. Как волк чует, думал он. Сам он ощущал себя здесь неуютно. Насколько он понимал лес, настолько же не понимал город. Он ему нравился, но это было что-то другое, похожее на отголоски старых, забытых воспоминаний, связанных, должно быть, с родителями и с его детством. Но говорить об этом Захару Савельевичу, конечно же, глупо. Что я ему скажу, что я помню, как меня маленького кормили в ресторане. С таким же успехом это могло быть и в Москве, и в Санкт-Петербурге. Зря он, что ли, меня туда тащит – на Большую Землю?

Один раз в отдалении прозвучал выстрел, ужасно закричал смертельно раненый человек, тотчас заработал «калаш», и снова всё стихло, как обрубило, только ещё что-то булькнуло и как будто, затухая, унеслось в космос. Они несколько минут постояли, вслушиваясь в ночные звуки города. Сердце у Кости колотилось так, словно он пробежал десять километров. Город лежал вокруг сонный и глухой к человеческим судьбам. Слышно было, как на озере протяжно кричали: «Заводи… тяни…» Потом совсем близко, визжа тормозами на поворотах, пронеслась машина, потом ещё одна и ещё, словно кто-то за кем-то гонялся. Потом снова один раз стрельнули, как будто из охотничьего ружья, и окончательно наступила тишина, хотя все подумали, что это всего лишь короткое затишье.

Да, весёлая здесь жизнь, беспокойная, думал Костя. У нас только Иван Артемьев один раз спьяну затеял стрельбу, да его так мужики проучили, что он своего ружья стал бояться. Костя покосился на Чёбота. Ремка хранил невозмутимый вид и явно был преисполнен решимости найти те самые места, которые забыл Костя. Даже Телепень, который то и дело щупал подбитый глаз, был на стороне Чёбота и Дядина. Навязались на мою голову, подумал Костя. Вот возьму и сбегу, что будете делать?

Но конечно же, он никуда не сбежал, а Дядин вдруг заговорил и коротко обрисовал картину. Оказалось, что автомобиль спрятан у него в старых гаражах, которые находятся в старинной крепости ещё Петровских времен, и что он сегодня ходил на неё смотреть. Машина на ходу, но в целом он выражал сомнение в успехе задуманного мероприятия, потому что дизельного топлива кот наплакал, и вначале надо заехать за этим самым дизельным топливом, а если оно есть в тайнике, то двигаться дальше на юг, а уж если нет, то по обстоятельствам. «Или вернёмся, или пойдём дальше на своих двоих», – резюмировал Дядин. Костя приуныл. Может, мы вообще и не поедем, – подумал он, и я вернусь к Верке? Может, зря тащимся за тридевять земель? Несолидно как-то получается, хотя о Захаре Савельевиче у меня сложилось мнение, как о бывалом человеке. Не должен он нам, пацанам, показывать слабость, а он показал. Неспроста это, неспроста. Чего-то он не учитывает, а чего – не пойму.

Чёбот начал отчаянно зевать и в конце концов заразил всех троих: в какой-то момент Костя понял, что тоже разрывает рот с хрустом. Дядин сказал:

– Перекур, – и прислонился рюкзаком к покосившемуся забору.

Они сбросили свои ноши, стали разминать затёкшие плечи и вытирать пот с лица. Дядин угостил всех сладкой клюквенной водой из фляжки.

– Пивка бы, – мечтательно произнёс Телепень, отсвечивая подбитым глазом, как фарой. – Мать моя женщина…

Чёбот, который считал, что должен блюсти дисциплину, и который ещё не совсем оправился от пьянки, показал ему кулак и тихо, чтобы не слышал Захар Савельевич, сказал:

– Заткнись…

Заметно было, что он очень и очень уважает Дядина и слепо готов исполнить любой его приказ. Когда он успел проникнуться? – удивился Костя. Я вот не проникся, а он проникся.

– Встали и пошли! – приказал Дядин таким тоном, словно они отлынивали от своих обязанностей.

Взвалили на плечи рюкзаки и сидор и попёрли в гору. Из сумерек выплыли знакомые дома, переулки, и Костя понял, что совсем недалеко железнодорожный вокзал, и действительно, через пару минут над крышами домов замелькал шпиль, а потом – купол. Вот бы заскочить к дядя Илье, только подумал он, как Захар Савельевич скомандовал:

– Не зевай!..

Телепень, который устало сопел под своей ношей, наступил Косте на ногу и испуганно прошептал:

– Прости…

Дальше вообще начались какие-то буераки, ноги то и дело скользили по мокрой траве. Снова запахло водой. По бокам встали склоны, густо заросшие осиной. Ветки нещадно стегали и по лицу, и по сидору, и по плечам. Костя боялся поскользнуться и упасть. К тому же его мучили неясные опасения по поводу кайманов, которые могли с лёгкостью устроить в таких местах засаду. Но всё обошлось: вдруг они почувствовал под ногами твёрдую почву и вышли на лесную дорогу. Какой-то зверь промелькнул в чаще. Стало светлее. Над головами прошуршали летучие мыши. Пошёл дождь – мелкий, тёплый.

– Уже немножко осталось, ребята, – приободрил их Дядин, и минут через пятнадцать они оказались на месте.

С трёх сторон высились стены древней крепости, поросшие кустами и травою. Дядин нырнул в неприметную дверь, оставив у стены рюкзак. Костя сбросил сидор и разминал затёкшие плечи. Чёбот молчал то ли от страха, то ли от предчувствия необычного. Телепень, как всегда, клацал зубами, как голодный волк.

Вдруг стена перед ними беззвучно отъехала в сторону, и они увидели чудовище, пахнущее железом, краской и маслом, – с ребристой решёткой, с двумя фарами по бокам и массивным бампером. Над капотом виднелись неширокие стёкла. А ещё у чудовища были огромные, ребристые колеса и агрессивной формы кузов, скошенный, как звериная морда, назад.

– Святые угодники! – вскрикнул Чёбот.

– Мать моя женщина… – благоговейно прошептал Телепень, – здесь даже бойницы есть…

– «Росомахой» называется, – счастливым голосом сказал Дядин. – Чего стоите? Загружайте барахлишко-то.

Он открыл заднюю дверцу с колесом на ней, и они закинули внутрь рюкзаки и сидор. Там же стояли две канистры с пивом. Запасливый Захар Савельевич, сообразил Костя.

– Ну, а теперь по местам, и в путь.

Костю он усадил рядом с собой в мудрёное кресло с ремнями и откидными подлокотниками, а Чёбот и Телепень разместились сзади, и во все глаза разглядывали «росомаху» изнутри, особенно пялясь на приборную доску, которая играла разноцветными огоньками.

Телепень не удержался и произнес сакраментальное:

– Мудрено-о-о… сотворено-о-о… – и потрогал толстенное стекло, а когда случайно открыл бойницу рядом с собой, то его восторгу вообще не было предела.

Дядин снисходительно поглядывал на них, всем своим видом выражая единственную мысль: пацаны они и есть пацаны.

 

 

Глава 7

Стена

 

Рассвет застал их в пути. Вершины деревьев окрасились в жёлто-красные тона, а когда над гладью одного из озёр мелькнул край солнечного шара, Дядин многозначительно и с явным удовольствием произнёс:

– Ага, – словно стал узнавать знакомые места, и свернул в мрачную тень елового леса, нависающую над дорогой.

Внутренний голос Кости молчал, и он не знал, всё ли правильно делает Захар Савельевич.

А тот выбирал пустынные окраины, где стояли бревенчатые избы с шатровым или кубоватым верхом, что считалось в Теленгеше верхом совершенства и признаком богатства. Такой дом, только с крышей в виде крещатой бочки, был только у мельника, и Дрюндель из-за этого задирал нос, несмотря на то, что Чёбот или Костя периодически напоминали ему, что теленгеру зазнаваться не к лицу, нехорошо, мелко, а главное – глупо, потому что можно нарваться на кулак.

Вначале Косте казалось, что весь город знает об их бегстве и о том, куда они едут и что кайманы уже сели им на хвост. Он с тревогой поглядывал в боковое зеркало, но трасса за ними был пустынна, и постепенно, несмотря на новизну обстановки, он сообразил, что по таким закоулкам вряд ли кого выследишь, успокоился и убрал руку с пистолета, который в кармане куртки проделал здоровенную дырищу. Езда даже стала доставлять ему удовольствие: было не так тряско и шумно, как в поезде, да и сиденье было мягким и удобным. Панель в «росомахе» светилась таинственными зелёными огоньками, дёргались какие-то стрелочки, и двигатель работал ровно. Незаметно для себя Костя задремал, но Верка Пантюхина ему, как назло, не приснилась, а приснилась какая-то чепуха: будто бы в чужом лесу он застрелил незнакомого человека. Он проснулся под впечатлением от этого сна и обнаружил, что слева за кромкой леса мелькнул городок с двумя высоченными трубами и что Дядин не доехал до городка с километр, съехал на грунтовую дорогу, которая привела их к заброшенной деревне. Выскочили они из неё к болоту, и Костя усомнился, можно ли здесь вообще проехать, потому что болото было самым что ни на есть настоящим, то есть с жирной осокой по краям и ядовито-зелёным мхом. Но Дядин, словно посмеявшись над его страхами, произвел какие-то манипуляции с кнопками на панели управления. «Росомаха», как показалось Косте, приподнялась, и уверенно поползла, покачиваясь, с кочки в промоину, а потом, наоборот, из промоины на кочку, подминая под себя болотную растительность и выпуская на поверхность ядовитый газ. Во все стороны полетели грязные брызги, и Костя ещё больше удивился хитроумному агрегату, когда на стёклах перед ним замелькали дворники. Это уже показалось ему чрезмерной роскошью. Могли бы и тряпочкой протереть, подумал он с уважением к «росомахе», и ему ещё больше стало жаль исчезнувшей цивилизации. Если здесь такие чудеса, думал он, то что же должно быть в больших городах – Москве или Санкт-Петербурге? Язык так и чесался задать глупый вопрос, но Дядин был занят исключительно дорогой и знай себе крутил руль и всматривался в болото.

Чёбот и Телепень от нетерпения подпрыгивали и дышали перегаром в затылок:

– Ой, мамочки! Ой, что сейчас будет!..

– Ну вот, – с явным облегчением произнёс Дядин.

– Приехали? – с надеждой спросил Чёбот, мелькая перекошенной физиономией в зеркале заднего обзора.

Похоже, его тошнило. Костя посмотрел вперёд, но кроме темно-зелёных кривых ёлок  ничего не обнаружил. Однако «росомаха» уверенно вылезла на сухое место и остановилась.

Дядин скомандовал:

– Костя, за мной, остальным сидеть! – выскочил из кабины и побежал куда-то за эту молодую поросль. Костя помедлил мгновение и тоже выскочил, зачем-то выхватив тяжёлый пистолет и неуверенно держа его в правой руке. Из пистолета Костя стрелять не умел. Из ружья или «калаша» – пожалуйста, а пистолетов в деревне ни у кого не было. Никчемным это оружие считалось у охотников. Разве что попугать медведя в чаще. А против людей его никто не применял. Как-то обходились карабинами и охотничьими ружьями.

На всякий случай Костя спрятался за ближайшую березу и выглянул из-за неё. Фигура Дядина мелькнула чуть левее, там, где начиналась чаща. Было непонятно, куда и, главное – зачем он бежит, пригнувшись, словно зверь, и таясь за каждым кустиком. Чудит, подумал Костя и хотел побежать следом, но передумал, потому что в лесу толпой не передвигаются, в лесу ходят с умом. Взял чуть правее, чтобы видеть дальше и больше, и через пару шагов внезапно попал на дорогу. Он знал, что лесную дорогу обнаружить очень сложно, если ты не знаешь, где она хотя бы приблизительно находится. Между островками мха на песке чётко и ясно отпечатался след телеги, а правая задняя подкова у лошади оказалась почти стёртой и вот-вот должна была отвалиться. Хороший хозяин такую кобылу и запрягать не будет, а прямиком направит в кузню, потому что если лошадь собьёт копыто, то потом с ней мороки в десять раз больше, чем вовремя не сменить подкову. Телега была не очень нагруженной, но один человек, в мягких сапогах, лёгкий и быстрый, двигался слева от телеги, держась за борт, он-то и сломал от нечего делать пару веток по пути. Может, чтобы от комаров отмахиваться? А может, из лихачества? Кто его знает? Из чего Костя сделал вывод, что люди пришли не издалека и их было не меньше четырёх человек. Больше в телегу просто не поместилось бы. Если только один на другого улягутся, подумал он. Стал бы я вот так корячиться. Значит, есть причина. Это открытие его слегка обескуражило. Должно быть, Дядин знал, куда идти, но один он не справится с четырьмя, если только ему не повезёт. Поэтому Костя быстро, но осторожно побежал от дерева к дереву в том направлении, куда пошёл Дядин, и через пару сотню шагов увидел лошадь и телегу. Лошадь не распрягли и не задали ей корма. Значит, спешат вернуться, сообразил Костя. Пистолет страшно мешал ему. Ладони вспотели, он перекладывал его из руки в руку и в конце концов сунул назад в карман, решив, что успеет вытащить в мгновении ока.

В этот момент он и увидел мужика, который, сгибаясь под весом двух канистр с бензином, тащил их к телеге. Костя бухнулся на землю и поблагодарил бога за то, что на нём его любимая тёмная шерстяная куртка, а на светлых волосах – чёрная «менингитка», иначе мужик засёк бы его в два счёта.

Мужик поставил канистры в телегу, внимательно посмотрел на тёмный лес, должно быть, нашёл его безопасным и, расстегнув мотню, помочился на сосну. Потом крякнул от удовольствия, сделал движение, которое делают все мужики после оправления естественной надобности, то есть стряхнул последнюю каплю, застегнул мотню и пошёл туда, откуда появился. То, что Костя принял за густые заросли кустарника и трав, оказалось бункером. Мужик нырнул в этот бункер и как в воду канул. Ага, только и подумал Костя и, сделав перебежку, плюхнулся метрах в трех от него. По старой таёжной привычке охотиться скрадом, он замер и прислушался. Лес вокруг стоял безмятежный и тихий. Было слышно, как невдалеке стучит дятел, как трутся друг о друга кроны сосен, как лошадь шевелится и как позвякивает трензель. Но эти звуки Костя знал с детства, они не вызывали у него беспокойства. Его тревожило отсутствие Дядина. Что если он, обнаружив «занятый» бункер, повернул назад и теперь ищет его – Костю? А я здесь торчу, как дурак, подумал он и собрался уже плюнуть на этот бункер и вернуться к «росомахе», когда увидел то, что отбросило все его сомнения.

Дядин стоял по другую сторону бункера, метрах в двадцати от него и беседовал с двумя мужиками. Один был здоровенный, с огромным пузом, и, несмотря на позднюю весну, в шапке-ушанке, другой показался Косте страшно знакомым, но где он его видел, Костя, хоть убей, вспомнить не мог.

Оба мужика вели себя очень нагло.

Если Захара Савельевича убьют, подумал Костя, то наша экспедиция закончится, не успев начаться. Машину водить из нас никто не умеет. А переться наобум Лазаря в чёрные земли глупо. Без Дядина мы не справимся. Но тут же он представил, как вернётся в деревню, как обнимет Верку Пантюхину. Одна картина красочней другой мелькали перед его внутренним взором. Героя, конечно, из него не получится, но хоть живым останусь, подумал он. Была у него такая привычка провоцировать себя всякими ненужными мыслями и, разумеется, он этим мыслям старался не поддаваться.

Высокий и толстый, в шапке-ушанке, тыкал Дядина в грудь пальцем и что-то ему всё громче и громче внушал. Мох и деревья заглушали голоса. Костя подобрался ближе, чтобы лучше слышать и чтобы Дядин приметил его.

– Ты нам своим мандатом не тычь! – зло говорил толстяк в меховой шапке. – Нам на твой мандат начхать. Ты мне хоть сотню их покажи, а я тебе отвечу: это наш «промысел», и делиться мы ни с кем не будем!

Второй, пониже, пожиже, но страшно знакомый, добавил цинично-проникновенно:

– Ты пойми, что здесь нас целая деревня, а ты один. Один! Понимаешь? А один в поле не воин!

Он скалился и был куда опаснее толстяка в шапке-ушанке, потому что движения его были резкими и размашистыми.

– Понимаю ваши справедливые опасения, – миролюбиво ответил Дядин. – Мне ваш «промысел» как бы и не нужен. Я ведь много не прошу. Литров двести солярки, и я буду счастлив. Обещаю, что о вашей лавочке я тут же забуду и никогда не вспомню.

– Э-э-э… – наглея от собственной безнаказанности, распалялся толстяк в шапке-ушанке и снова тыкал Дядина в грудь грязным пальцем и учил жизни: – Российская власть когда была?!

– Давно, – спокойно согласился Дядин. – Нет её, это правда. Здесь я с вами согласен на все сто процентов. Извели Россию.

– Вот видишь, – обрадовался толстяк в шапке-ушанке. – Значит, правда на нашей стороне!

– Какая правда?! – самоуверенно перебил его Дядин. – Не надо хамить! – Костя подумал, что таким и надо быть в жизни, твердым и несгибаемым в своих убеждениях, как кремень. – Хотите списать на «время-марь»? – осведомился Дядин и посмотрел на них тяжёлым взглядом. – Не получится! Этот ваш, как вы говорите, «промысел» нелегальный, вы присвоили государственное имущество. Учтите, что стоит новой власти разнюхать о нём, как его конфискуют на законных основаниях, а вам ещё и достанется по полной программе. Деревню вашу сожгут, а вас отправят на урановые рудники рак зарабатывать. Кайманы шутить не будут. А если ещё и повстанцы узнают, как вы относитесь к России, то я за вашу жизнь гроша ломаного не дам. Так что нам лучше договориться.

– Чудной ты однако, – не совсем уверенно засмеялся донельзя знакомый Косте мужичок и чуть повернулся.

Костя увидел его лицо, и его словно шваркнуло обухом по голове – малый-то был точь-в-точь из его сна – худой, вёрткий, в чёрной куртке и мягких сапогах без каблука. Такие сапоги шьют только таёжные охотники. Легко в таких сапогах ходить, а главное – бесшумно. Костя понял, что упускать его ни в коем случае нельзя, что мужик бывалый и в тайге с ним не сладить. А если у него ещё есть и нож… В общем, думать об этом даже не хотелось.

А худой и вёрткий продолжал:

– Мы тебя сейчас убьём и в болото бросим. И никто тебя не найдёт. Знаешь, сколько здесь таких лежит? – Он снова оскалился, как крыса, показав щербатые, гнилые зубы.

– Знаю, – терпеливо согласился Дядин и подал знак Косте, что видит его. – Только и вы меня поймите, у меня дело государственной важности, я на это хранилище очень даже рассчитывал. А если вы мне топлива не дадите, то история страны изменится коренным образом.

– Чего-о-о?.. – как блатной, заговорил толстяк в шапке-ушанке и даже приложил ладонь к уху. – Чего?! Не понял! Какая история? Какой страны?

Худой и вёрткий оказался умнее:

– Может, действительно, дать ему этой солярки? – предложил он. – И пусть катится на все четыре стороны. ГСМа и так навалом.

– А завтра придут ещё трое и попросят бензина. И тем дашь? – с презрением осведомился толстяк в шапке-ушанке.

– Не дам, – согласился с его доводом худой и вёрткий.

– Мужички, вы всё-таки подумайте, я же не для себя стараюсь, для страны, для вашего же блага. Через пару лет жизнь может измениться коренным образом.

– Чего ты нам втюхиваешь?! – обозлился толстяк в шапке-ушанке. – Чего?! Мы тебя знать не знаем. Нам на тебя положить с прицепом! Иди своей дорогой, а будешь здесь крутиться, зашибём ненароком, ты уж извини.

– Может, всё-таки договоримся? – спросил Дядин, и Костя понял, что переговоры зашли в тупик.

Он приподнялся и в одним бесшумным броском преодолел расстояние до ближайшей сосны, подумав, что сейчас Дядина в самом деле убивать будут. Единственно, что его беспокоил – ещё двое в бункере. Но он тотчас забыл о них, потому что пришло время действовать.

Толстяк в шапке-ушанке, как гора, навалился на Дядина. Костя, прыгнул, сунув руку в карман и с ужасом сообразил, что пистолет за что-то зацепился и вытащить его в мгновении ока нет никакой возможности.

Он вырвал его вместе с дырявой подкладкой и едва не испортил всё дело: в последний момент худой и вёрткий неожиданно извернулся, схватился одной рукой за ствол пистолета и рванул на себя. Второй же рукой он потянулся к голенищу, где у него был спрятан нож. Но, во-первых, Костя был всё-таки тяжелее, и чтобы сбить его с ног, надо было дёрнуть не на себя, а вбок, а во-вторых, малый всё же растерялся. Для того, чтобы удержать пистолет в руках, Косте пришлось положить на рукоятку вторую руку, и он абсолютно случайно снял его с предохранителя. Не успел малый вытащить нож, как сам собой раздался выстрел. Малого отбросило в кусты на спину, и он сильно ударился головой о дерево. Раздался звук, словно на мерзлую землю упало пустое деревянное ведро. Костя страшно удивился, а потом наклонился посмотреть, что же произошло с мужичком, и тогда из бункера раздался тот страшный шипящий выстрел, который предвещает мгновенную смерть, и луч «плазматрона» ожёг Косте ухо. Инстинктивно подавшись в сторону, Костя, тем не менее, успел выстрелить два раза. Недаром атаман Рябой настойчиво учил его этому искусству. Главным в нём было не упускать цель из вида. «Что бы ни происходило, держи противника на мушке», – говорил Рябой. А мушка везде одинакова, что на пистолете, что на карабине. Всё произошло словно в жутком замедлении. Костя увидел, что первая пуля ушла мимо, и прежде, чем в него выстрелили ещё раз, успел довернуть ствол пистолета на полмушки, и вторая пуля попала в тёмное пятно чуть выше среза мха и ниже веток ивняка. От кустарника отделилась мешковатая тень и рухнула на землю. Костя подскочил и ударом ноги отбросил «плазматрон» в сторону. Человек лежал на боку и смотрел на него. Он был ранен в шею, кровь фонтанировала при каждом вздохе, ею были залиты все кусты вокруг. В следующее мгновение глаза его потухли, и он умер.

– Молодец! – похвалил Дядин, поднимая с земли «плазматрон». – Стреляешь хорошо. Только поздновато подскочил. Я уже с ними и так и эдак, а ты, знай, сидишь себе в кустах.

Костя испуганно обернулся, он вспомнил о толстяке в шапке-ушанке, однако толстяк хрипел, схватившись за шею, сквозь пальцы у него били фонтанчики крови.

– А ты думал, я без оружия хожу? – хищно ощерился Дядин, показывая Косте крохотное лезвие, спрятанное в ладони, и моментально сделался не тем добрым и доходчивым Дядиным, к которому почти привык Костя, а совершенно незнакомым, страшным, непонятным, словно приоткрыл Косте тёмную и мрачную сторону своей личности.

– Захар Савельевич, там ещё один… – сказал Костя, боясь оглянуться и на толстяка, и на худого и вёрткого малого.

Но они опоздали. Четвёртый мужичок в синих габардиновых штанах выскочил из противоположного входа из бункера и задал такого стрекача, что только пятки засверкали.

В этот момент из-за деревьев показались Чёбот и Телепень. Чёбот воинственно размахивал ножом с эбонитовой рукояткой, который подарил ему Рябой, а Телепень держал «тулку» дулом вперёд. Правда, увидев, мертвяков, они побледнели, но по-прежнему смотрели Захару Савельевичу в рот.

– Вот и подмога прибыла! – искренне обрадовался Дядин. – Так, ребятки, я сейчас «росомаху» подгоню, а вы набирайте в канистры дизельного топлива летней марки и тащите наверх.

А ведь он хладнокровный убийца, понял Костя, и что-то нехорошее отложилось у него в душе. С этого момента он стал опасаться северного куратора.

 

***

Через час они уже были на трассе, а через два часа заметили за собой погоню. Это был чёрный вертолёт.

– Ну вот… гости… – зловещим тоном сообщил Дядин, поглядывая в окно.

Действительно, вертолёт летел параллельным курсом километрах в трёх. И уйти от него в ясный, весенний день не было никакой возможности.

– Может, пальнём? – воинственно предложил Чёбот, потрясая «плазматроном». – Святые угодники! Устроим, как на перевале Семи братьев!

Телепень весело заржал. Ко всеобщей радости им ещё досталась и полная обойма к «плазматрону».

– Посмотрим, – сдержанно отозвался Дядин, но стрелять пока не разрешил.

Какой смысл стрелять, если потом окажется, что это просто патрульный вертолёт, который летит по своим делам. Мало ли машин ездит по трассе. Разумеется, не таких, как «росомаха». Но пока вертолёт свяжется со своими, пока проверят банки данных, пока уточнят у кайманов, кто едет и зачем и не их ли это машина, время уйдет, а там, глядишь, и чёрные земли начнутся. А в районе чёрных земель вертолеты не летают. Так сказал Дядин. И действительно, вертолёт покрутился рядом и повернул на восток, блеснув на прощание лопастями винта.

– Домой, за топливом подался, – вслух подумал Дядин, сворачивая на проселочную дорогу.

Мягко и бодро покатила «росомаха», подминая стальным брюхом кустарник и молодую поросль. По обе стороны высились корабельные сосны, небо сжалось до размеров просеки, воздух наполнился запахом хвои. Хорошо было в лесу, так хорошо, что не хотелось из него выбираться.

– А ведь кто-то здесь совсем недавно ездил, – заметил Костя, опытным глазом выхватывая из зелёной стены зарослей свежесломанные деревья.

– Кого здесь только нет, – ответил Дядин, выворачивая руль, чтобы не налететь на пенёк. – И вашего брата из деревень, и кайманов, и бог весть кто еще бродит сейчас по тайге. Всех не отследишь. Опять же те, кто ходит в чёрные земли – мародеры.

Между деревьями мелькнуло то, что когда-то было электрической подстанцией – белый забор, бело-серые стены. Дорога влезла на железнодорожную насыпь. И здесь стало ясно, что совсем недалеко то ли деревня, то ли брошенный городок, потому что они увидели строения, похожие на склады и разбегающиеся во все стороны ржавые рельсы, совсем как на станции Оленья.

– Станция «Пайки», – с непонятным вздохом сказал Дядин, сворачивая на едва заметную дорогу вдоль насыпи, которая через пять минут привела их к заброшенному строению.

Костя с жадностью смотрел на былые остатки цивилизации. Станция была когда-то ухоженной и опрятной, перед ней были разбиты газоны, на которых, должно быть, когда-то росли «анютины глазки». Теперь же вместо «анютиных глазок» торчали грыжная трава да и хвощи.

– Сердце кровью обливается, когда вспоминаешь, как здесь хорошо было, – сказал Дядин, выходя из машины. – Проклятые америкосы всё испоганили.

Костя тоже вышел, разминая затёкшую спину, и всё ему казалось, что вот-вот откроются двери вокзала и появится человек, чтобы объяснить и озвучить эту вселенскую немоту. Чёботу и Телепню тоже стало не по себе. Они вздрагивали от малейшего шума и испуганно косились в сторону перрона. Леса почему-то они не боялись.

– Да нет здесь никого, – со знанием дела сообщил Дядин. – Вот уже лет десять-двенадцать никого, хоть шаром покати.

Когда-то перед станцией была большая площадь. Теперь она сжалась до размеров пятачка, и молодая поросль подступила со всех сторон к асфальту.

– Я здесь когда-то служил, – вдруг стал рассказывать Дядин. – В этих самых лесах, только немного западнее. Пограничные войска ФПС[6] России. А занимался я внешней разведкой и знаю здесь каждую тропочку.

За перроном разбегались железнодорожные пути, на которых застыли ржавые товарные вагоны и цистерны. По асфальту, поросшему в щелях ярко-зелёной травой, гулял ветер. Мутные окна станции с укором взирали на площадь.

– Видите, какая цивилизация была, – рассказывал Дядин. – Здесь в день до полусотни составов формировалось, а теперь… – он с горечью махнул рукой. – Даже собак нет.

Косте всё это трудно было понять, в его представлении нынешний мир был совсем не так уж плох. Теленгеш, конечно, бедствует, но к этому все уже привыкли. Глядишь, к осени электростанцию на Парашке построят. Электричество, почитай, бесплатно достанется. Бензин не будем экономить. Транспорт свой заведём. Чем не жизнь? А ещё на Верке женюсь. Правда, последняя мысль ему казалась не столь очевидной, потому что у него не было опыта по этой части.

Мысль о том, что цивилизация потихоньку возрождается и распространяется из богом забытых деревень, даже не приходила ему в голову. Ему казалась, что жизнь, которой он жил, была всегда неизменной. Обыденность и повседневность не давали увидеть общую картину. Если бы даже он сообразил, что к чему, то очень скоро бы понял, что очевидное ещё не повод для восторга, что деревни сильно зависят от «промыслов» и что стоит этим «промыслам» исчезнуть, как ростки жизни на севере увянут, не успев окрепнуть, что кому-то необходимо поддерживать эти самые «промыслы» – с умыслом или без умысла, но поддерживать.

– А вы где воевали? – спросил он просто чтобы не молчать, потому что жизнь Дядина была ему совсем неинтересна, она, наверное, была, даже скучной, как может быть скучна жизнь ещё до твоего рождения, может, её вообще не было?

– Не воевал я, – глухо ответил Дядин, направляясь через площадь туда, где за деревьями виднелись какие-то строения. – Если бы воевал, мы бы с тобой не разговаривали. Армии-то положили в первую очередь. Потом добивали по одиночке тех, кто не помер своей смертью. Свои же и добили.

– Почему? – Чёбот с величайшим почтением, как ординарец, волочил вслед за Дядиным белый бидон с пивом и сушёную щуку.

– Потому что у каждого народа есть свои Иуды. А у меня была другая задача. Разведчик я по природе и по призванию.

– А какая задача? – спросил Телепень, и лицо у него стало глупым-глупым, словно он хотел услышать нечто необычное.

Дядин хмыкнул:

– Вас, остолопов, найти. Вернее, вот его, – он кивнул на Костю. – Ну, что-нибудь вспоминаешь?

– Нет, – признался Костя, вспыхивая маком. – Я здесь никогда не был.

– Да был ты здесь, только не помнишь, потому что все поезда, следующие на север, минуют эту станцию.

– Маленьким я был, – со стыдом признался Костя. – Спал, наверное.

– Вот то-то и оно, – вздохнул Дядин, направляясь к строению за деревьями. – Это гарнизонный магазин. Поищи себе плечевую портупею, а то в следующий раз пистолет не успеешь выхватить.

Костя покраснел ещё гуще. С пистолетом, который застрял в кармане, действительно вышел даже не конфуз, а настоящая катастрофа. Не выхвати он пистолет, не известно, чем закончилась бы история у бункера. Он сунул руку в карман, там была дырища величиной с кулак.

– Такие мелочи надо предусматривать, – назидательно заметил Дядин. – А лучше всего заранее обдумывать, как ты поступишь, тогда не будет никаких заминок. Голову, брат, тренировать надо всё время.

– Понял я всё, Захар Савельевич, понял… – сказал Костя. – Буду думать и постараюсь всё вспомнить.

– Да уж, пожалуйста, – попросил Дядин. – На тебя одна надежда. Считай, что на тебя родина-мать смотрит. Если ты этой станции не помнишь, значит, система «мёртвая рука-два» в другом месте. Как говорится, будем искать.

Костя тяжело вздохнул. Груз ответственности, который лежал на его плечах, показался ему непомерно тяжёлым. А если я ничего не вспомню? – думал он, вообще никогда? Что же мы, так Россию и не спасём? Но вслух ничего не сказал, опасаясь праведного гнева Захара Савельевича. Вспомнить надо в любом случае, и баста!

Телепень, который ревновал Дядина к Косте, поморщился, а Чёбот – тот вообще, покривился, как паралитик, словно его заставили пить рыбий жир, но промолчал, потому что тоже не привык спорить со взрослыми. По роже было видно, что если бы он был «мстителем» номер пять тысяч сто, он бы моментально всё вспомнил и моментально привёл бы Захара Савельевича, куда надо. Исполнил бы долг перед родиной, и его бы наградили самой почётной наградой, а в деревенском клубе повесили бы его портрет маслом в полный рост, и все девки были бы его, и Верка Пантюхина в том числе, а Костю Приёмыша задвинули бы в самый дальний угол истории, и о нём никто не вспоминал бы, вся жизнь его была бы сплошным сожалением. Такие чёрные мысли прочитал Костя у своего друга и напарника Ремки Дьяконова.

Магазин не был разграблен. Товары для пограничников и охотников, как лежали двенадцать лет назад ровными рядами на витринах и полках, так и продолжали лежать, только сгнили и разваливались от малейшего прикосновения.

Телепень и Чёбот поразвлеклись немного, сбрасывая этот товар на пол, а потом кинулись в отдел, где стояло оружие. Там они принялись ахать и охать и хватать всё, что находилось на прилавках и под прилавками: и блёсна, и ножи, и всякую другую мелочёвку. Телепень то и дело восторженно повторял:

– Мать моя женщина! Мать моя женщина! Мудрено-о-о… сотворено-о-о…

Дядин лениво уселся в центре торгового зала, закинул ногу на ногу и наблюдал за ними, как учитель за малыми и глупыми детьми. Порой непонятная улыбка бродила у него на губах, может быть, он вспомнил себя молодым и таким же бестолковым? Кто знает? Косте всё это не понравилось, поэтому он степенно выбрал себе только охотничий нож в пластмассовом чехле и подался на склад, где тоже всё сгнило и никуда не годилось, но там он надеялся найти портупею попроще – не из прелой кожи, а из синтетики.

Некоторое время он пребывал в гордом одиночестве.

– А это видал?! – влетел Чёбот и продемонстрировал огромный чёрный пистолет, – получше твоего будет… святые угодники… – и замолк на полуслове, потому что обнаружил, сколько всяких нужных и приятные сердцу вещей находится вокруг, и принялся энергично отбирать оружие: дробовики и карабины, прицелы к ним и складывать подле себя, твердя весьма довольный: – Это мне, это опять мне, это снова мне… – и улыбался, как человек, до конца не верящий в нежданное счастье.

В кучу полетели компасы, палатки, одежда, пляжные зонтики, коробки с блёснами, катушками, фонарики, в которых давно сели батарейки, и, разумеется, удилища, которые каждый уважающий себя теленгер, должен был иметь в наличие. Чёбот метался от одного ящика к другому, поглядывая то на Костю, то на дверь: на Костю – потому что не понимал, почему тот не интересуется оружием, на дверь, потому что ждал появления конкурента в лице Телепня.

– А тебе чего надо?.. – с подозрением спросил он в страшной спешке, полагая, что уж Приёмыш ищет что-то особенное, что тоже надо быстренько прибрать к рукам.

– Не учи дедушку кашлять, – отозвался Костя, копаясь в пыльных ящиках и собираясь громко чихнуть.

Неожиданно дверь распахнулась и на пороге, как дух, возник Телепень. С возгласом:

– И я хочу! – он бросился нагонять Чёбота.

Рядом с ним мгновенно выросла гора из оружия и амуниции, но Телепень с завистью косился на кучу Чёбота, и ему казалось, что вещи у того лучше, чем у него. В свою очередь, Чёбот внимательно следил за каждым его движением и готов было пресечь любое посягательство на свои сокровища.

– Мать моя женщина! – то и дело вопил Телепень, выхватывая особенно ценную в его представлении вещь, и хвастался: – А вот что я нашёл! А у тебя такого нет! Нет! Нет! Нет!

Тогда Чёбот заводился и начинал особенно усердно рыться в ящиках и коробках, разбрасывая всё вокруг, как самый последний варвар. При этом он бросал в сторону Телепня весьма красноречивые взгляды. Но Телепень в азарте ничего не замечал.

Один раз они едва не сцепились из-за пляжного стула, который никому из них на фиг не был нужен, потом честно поделили сокровища пополам, и по их физиономиям было видно, что они ни за что не уступят Косте и трети захваченной добычи, хотя он-то имел полное моральное право претендовать на неё без всяких условий.

Костя смотрел на них, как на полных идиотов, у него возникло стойкое ощущение, что Дядин обязательно зарубит старания барахольщиков на корню. Или я ничего не понимаю в людях, думал он, забодай меня комар.

Сам он после безуспешных поисков, когда уже отчаялся, нашёл в самом дальнем углу пыльную коробку с синтетической портупеей для пистолета и вернулся в торговый зал.

Дядин сидел за столом в кресле, которое он вытащил из подсобки, цедил пиво и смаковал вяленую щуку. Костя отчистил портупею от белого налета и под одобрительным взглядом Дядина надел под куртку.

– Молодец, – похвалил его Дядин. – Это называется портупея для оперативников. Когда-то я тоже носил такую.

– Для кого? – не понял Костя.

– Для полиции, которая занимается розыскной работой, – пояснил Дядин.

Костя сел за стол и тоже принялся за пиво и щуку. На душе было приятно, как после хорошо сделанной работы. Хороший мужик Захар Савельевич, думал он, свой. Всё понимает. Всё делает правильно. И я хочу стать таким.

Из помещения склада доносились странные звуки, один раз там, кажется, даже подрались. Наконец дверь распахнулась и появился торжествующий Чёбот в новенькой маскировочной форме, весь обвешанный оружием, с тремя спиннингами и тремя палатками в руках и на шее. За ним с подбитым вторым глазом показался восторженный Телепень, только у него оказалось куда меньше здравого смысла, и он волок не менее полудюжины дробовиков и карабинов, прогибаясь под их весом, а на куске брезента – всё остальное своё богатство, которое в их деревне наверняка вызвало бы много-много зависти и пересудов.

Они потоптались перед Дядиным, который насмешливо посматривал на них, и подались к выходу.

– Куда?! – равнодушно спросил Дядин, ставя кружку с пивом на стол.

– Туда… – неуверенно показал Чёбот на выход из магазина.

– Зачем?..

– Так это… Захар Савельевич… хотим в нашу машину бросить, – объяснил Чёбот.

– Зачем? – так же равнодушно спросил Дядин.

– Как зачем?! – страшно удивились Чёбот и Телепень. – Вооружаться будем.

– Это хорошо, конечно, – согласился Дядин. – Только никуда не годится.

– Почему?.. – в один голос спросили они.

В их представлении бросать такое количество прекрасных и нужных вещей было бы настоящим преступлением. Будь их воля, они бы загрузили в «росомаху» весь магазин и на крышу бы ещё положили.

– Клади здесь! – приказал Дядин.

Чёбот с недоверием посмотрел на Дядина.

– Клади, клади, – велел он.

Чёбот обиженно шмыгнул носом и разгрузился перед Дядиным, аккуратно сложив оружие к оружию, палатки к палаткам, спиннинги к спиннингам и прочее по мелочам, как то: патроны в коробках, блёсны, ножи, бинокли, две пары резиновых сапог и резиновую лодку, а ещё пару накомарников и специальные майки с рукавами, которые пропитывались репеллентом, в них можно было ходить по тайге, не опасаясь быть съеденным тучами комаров.

– Всё? – спросил Дядин.

– Всё… – кивнул Чёбот и вопросительно уставился на Дядина.

– А это что у тебя на поясе? – лениво поинтересовался Дядин.

– Пистолет…

– Ну вот его можешь оставить на память. А остальное я бы выбросил, – посоветовал ему Дядин.

– Почему? – недоуменно спросил Чёбот.

– Потому что твой пистолет – это безобидная игрушка.

– В смысле? – Чёбот с недоверием посмотрел на большой чёрный пистолет, болтавшийся у него на поясе.

Красивая была вещь. Искусно сделанная, с изящными гранями, словно специально, чтобы их трогать и любоваться, как на девушку.

– Потому что пугач, – заключил Дядин небрежно и отхлебнул пиво.

– В смысле? – чрезвычайно удивился Чёбот.

– В смысле, что травматика, а не боевое оружие, резиновыми пулями стреляет.

– Не может быть! – не поверил Чёбот и посмотрел на своё приобретение. – Святые угодники!

– Может, может, – усмехнулся Дядин.

– Ничего, я поношу, – упрямо сказал Чёбот, но очевидно было, что он потерял к пистолету всякий интерес и упирается из-за вредности.

– Хорошо. Поноси, а это оставь здесь, – Дядин пренебрежительно пихнул ногой кучу.

– Как же так?.. – растерянно начал ныть Чёбот. – Не могли сразу сказать?..

– А вот так, – зло сказал Дядин. – Считайте, что я вам дал возможность насладиться. Головой надо думать. Зачем нам это барахло? Какой в нём смысл? А ты чего стоишь? – обратился он к Телепню. – Разоблачайся!

– Не буду… – прошептал Телепень со слезами на глазах.

Он всё понял. Все его беды не остались в деревне Теленгеш, а продолжались и на Большой Земле. Нет в мире счастья, обречённо подумал он, нет. Всегда я буду последним в любом деле, такая у меня судьба, ничего не поделаешь.

– Ну как хочешь, тогда пойдёшь пешком.

– Куда? – туповато спросил Телепень.

– Куда хочешь. Можешь идти домой.

Телепень подумал с минуту и сбросил всё, что тащил, на пол, и вещи легли вокруг него в страшном хаосе. Из палатки выкатилась пара фонариков без батареек и даже маска для ныряния.

– Вот так-то лучше, – с удовлетворением заключил Дядин. – У нас машина и так перегружена. Из всего этого барахла возьмём: пару котелков, пару спиннингов и пару фонариков с «динамкой» и на аккумуляторах, в машине зарядим. Всё остальное оставить! Понятно?! Приказ окончательный и обжалованию не подлежит.

– Понятно… – с трагическим видом кивнул Чёбот.

На лице у него было написано страшное разочарование. Даже в Теленгеше он ни разу не терпел подобного фиаско.

– А тебе понятно? – спросил Дядин у Телепня.

– Понятно…

– Тогда садитесь, обмоем ваше приобретение, – усмехнулся Дядин.

– Захар Савельевич, так нечестно… – завел знакомую песню Телепень.

– Честно, честно, – заверил его Дядин. – Мы сейчас поедем через такие места, в которых такого барахла на каждом шагу. И что, каждый раз вы будете тащить его в машину? А если оно радиоактивное? Подохнем же от вашей жадности. Без моего согласия ничего в машину не класть, и слушаться беспрекословно! А если увижу, спишу из экипажа в пехотинцы. Поняли?!

– Поняли… – покаялся Телепень. – Не будем тащить…

– Возьмите по ножу, рыбацкие принадлежности и пару котелков. Больше нам ничего не понадобится.

– Ясно, – сказал Чёбот упавшим голосом и скомандовал Телепню на правах старшего: – Чего стоишь дубиной? Оставь два котелка и что там ещё Захар Савельевич разрешил. Святые угодники! Такое богатство! Грех какой!

– Хорошо… – горестно промямлил Телепень.

Костя налил себе ещё пива и оторвал от щуки самый вкусный и жирный брюшной плавник с кусочком янтарного мяса, а потом совершенно случайно посмотрел на Дядина, который ни жив, ни мертв глядел в окно, забыв и о пиве, и о вкусной щуке. Как в дурном сне, Костя повернул голову и проследил за его взглядом. Сквозь мутную поверхность витрины хорошо была видна привокзальная площадь. Дядин потянулся к «плазматрону» и сказал тихим-тихим голосом, почему-то пригибаясь:

– Всё ребятки… каникулы кончились…

Костя ничего не понял, снова посмотрел в окно и увидел… Там, в центре асфальтового круга, подвернув ноги под себя, как китайский болванчик на трюмо у соседки тети Глаши, сидело очень странное существо. Оно было похоже на крупную обезьяну с чрезвычайно развитым плечевым поясом. Рядом с этим монстром самый сильный человек, которого когда-либо видел Костя, казался бы пятнадцатилетним подростком.

– Гранбот… – прошептал Дядин и страшно побледнел. – Ни звука!

Телепень, как назло, уронил на пол алюминиевый котелок, и он с грохотом откатился в угол. Все посмотрели на Телепня, как на врага народа. Чёбот выругался:

– Святые угодники!

Гранбот живо повернул морду в сторону магазина, она у него как будто вытянулась, мочка носа зашевелилась, втягивая в себя воздух, уши, как локаторы, уловили источник шума, и гранбот медленно и грациозно двинулся в сторону магазина. Спина у него оказалась широченная, как асфальтовая дорога, а вот задние конечности были слабоваты и коротковаты. Но это не мешало гранботу двигаться уверенно, как и подобает сильному животному.

– Там… там чёрный выход есть… – прошептал Костя, чувствуя, как у него от страха немеют губы.

Он с надеждой посмотрел на Дядина, но тот почему-то стрелять не стал, а не отрывая взгляда от гранбота, скомандовал таким тоном, от которого по спине у всех побежали мурашки:

– Быстро и тихо уходим…

Вот тогда-то Костя и понял, что опасность грозит им если не смертельная, то по крайней мере, нешуточная. И главным признаком её было то, что Захар Савельевич и не думал стрелять, а предпочёл менее почетное, но более надежное отступление.

Они выскочили через подсобку. Телепень, несмотря на свою медлительность, всё же прихватил пару котелков и спиннинг. Вид у него был ещё тот – словно он совершил великий подвиг на виду у противника. Костя захлопнул за ним дверь, закрыл её на тяжёлый засов и последним покинул магазин. Насчёт гранбота он ничего сказать не мог, не было у него в памяти о нём ничего – ни плохого, ни хорошего.

И всё равно до машины он крался вместе со всеми, не дыша и на цыпочках. Неуклюжий Телепень проявлял чудеса грациозности и под суровым взглядом Чёбота ни разу даже не звякнул котелками – даже когда укладывал их в «росомаху», даже когда засовывал туда же спиннинги.

– Наше счастье, что гранбот ищет не нас, – объяснил Дядин, вставляя ключ в зажигание.

– Почему? – спросил Чёбот, благоговея перед ним, как перед Богом.

– Потому что если бы у него было задание нас найти, он бы шёл по запаху. Они их так настраивают.

– Кто? – мертвея от страха, спросил Телепень и заморгал быстро-быстро, словно собрался заплакать.

– Кайманы, кто ещё, – ответил Дядин, заводя двигатель и давая ему поработать несколько секунд. – Дают понюхать гранботу вещь с запахом, и пиши пропало, тогда он не отвяжется до самой могильной плиты.

– А что это вообще за существо? – спросил Костя, внимательно наблюдая за магазином. Ему почудилось, что белый бидон с пивом то и дело мелькает в мутном окне.

– Биомеханический трансформер.

– Как?.. Как?.. – очень сильно удивился Чёбот. – Святые угодники!

– Пиндосы придумали, на нас испытывают, – сообщил Дядин, оглядываясь назад и сдавая машину, чтобы развернуться. – Все пристегнулись?!

– Все… – испуганно ответил Телепень.

Дядин уже почти вырулил на песчаную дорогу, когда из магазина выскочил гранбот. В одной руке он держал бидон, а в другой – вяленую щуку. Морда у него лоснилась не только от жирной рыбы, но и от удовольствия.

Дядин переключил на третью, и они рванули. Костя видел в боковое зеркало, что происходит на вокзальной площади. Гранбот не спешил бросаться в погоню. Он преспокойно допил пиво, отшвырнул бидон и, сунув рыбу в рот, в три прыжка оказался там, где только что была «росомаха». И тогда Костя понял, почему Захар Савельевич назвал это существо гранботом или биомеханическим трансформером. Из в общем-то неповоротливой, хотя и чрезвычайно сильной обезьяны, оно вдруг превратилось в изящное животное, похожее на огромную кошку, лапы у неё были величиной с миску да ещё и с невтягивающимися когтями, а из пасти торчали огромные клыки. Даже цвет трансформера изменился из грязно-бурого в чисто-серебристый. Эта кошка-транбот легко догнала «росомаху» и некоторой время бежала сбоку, сторонясь пыльного облака. Дядин, явно нервничая, прибавил скорость, «росомаху» бросало с одной песчаной кочки на другую. Однако гранбот всё так же легко и изящно бежал рядом, потом одним прыжком очутился на железнодорожной насыпи, и все разглядели его кровожадную морду и жуткие когти, а особенно – горящие красным светом глаза.

Телепень испуганно ойкнул, а Чёбот храбро схватился за «тулку».

– Возьми «плазматрон»! – громким голосом велел Дядин Косте, с трудом удерживая непокорную «росомаху». – Хотя это мало поможет…

– Почему? – спросил так же громко Костя, следя за гранботом.

– Убить его трудно, а спровоцировать агрессию – пара пустяков! – крикнул Дядин. – Может, так отстанет?

Но кошка-транбот и не думала отставать. Напротив, Косте показалось, что она строит коварные планы сигануть на крышу «росомахи» и вскрыть её, как консервную банку. С её когтями-то это пара пустяков, хотя «росомаха» и была сделана из боевой стали.

Они выскочили на грунтовку, которая вела к трассе. Костя решил, что теперь-то им будет легче, что никакой, даже биомеханический зверь, не способен долго бежать со скоростью шестьдесят или восемьдесят километров в час, но ошибся. На лесной дороге гранбот с легкостью поравнялся с «росомахой» и легонько шлепнул её когтистой лапой. Будь это обычный автомобиль с кузовом из мягкого железа стандартной толщины, он бы не выдержал такого удара. Гранбот вырвал бы ему бок и сорвал крышу. Но «росомаха» была сконструирована на совесть. Она выдержала такое испытание, но прогнулась с той стороны, где как раз сидел Чёбот, а все четыре когтя оставили в броне глубокие рваные раны, хотя броня эта была создана для того, чтобы выдержать взрыв противотанковой мины.

– Святые угодники! – выругался Чёбот и, высунув в бойницу «тулку», ударил из обеих стволов: «Бах! Бах!» На пол с глухим стуком полетели стреляные гильзы. Ветер занёс внутрь «росомахи» запах пороха.

Попал Чёбот или нет, никто не понял, только гранбот на секунду отстал, и этой секунды вполне хватило, чтобы  «росомаха», даже не тормозя, быстро выскочила на трассу. Был даже такой момент, когда она балансировала на двух правых колёсах. Дядин переключил следующую передачу и совершил манипуляцию с кнопками на панели управления. «Росомаха» присела и с удвоенной скоростью понеслась дальше. Теперь она с выжимала все сто километров, но каждый бугорок на дороге был для неё, как трамплин. Костя посмотрел в зеркало и похолодел: гранбот нагонял их с прежней лёгкостью. И вдруг он понял его замысел. Он заключался в том, чтобы поддеть «росомаху» под задний мост, чуть-чуть сместить с оси движения, а скорость и инерция сделают своё дело – «росомаха» перевернётся и слетит в ближайший кювет. А удар в бок был всего лишь игрой, демонстрацией силы и ловкости. Всё это мгновенно пронеслось у него в голове. Он вскочил на сиденье, высунулся из люка и, поймав гранбот на мушку, выстрелил в тот самый момент, когда гранбот уже готов был осуществить свой план. Костя не смог убить гранбота, но ударная волна отбросила его на три десятка метров назад, и всё началось сначала: гранбот распластался в карьере и нёсся, как гепард на охоте. Костя выстрелил ещё раз: дудки, на этот раз он даже не попал и близко. Гранбот среагировал со скоростью молнии, но отстал. Костя снова повёл ствол за ним, и снова гранбот чудом уклонился вбок, хотя и потерял скорость.

– Слушай меня! – услышал он крик Дядина и опустился в кабину. – Не стреляй! Его так не взять! Следи, когда он окажется рядом, и дашь знак.

Костя снова высунулся в люк. Гранбот был совсем близко, его гладкая морда с торчащими клыками как будто сияла от удовольствия, а жуткие рубиновые глаза излучали огненный свет. Должно быть, он уже представлял, как «росомаха» закувыркается на полной скорости. Когда он оказался совсем близко, Костя заорал:

– Давай!

Дядин ударил по тормозам. «Росомаху» не занесло и не опрокинуло, она по всем правилам присела на переднюю ось, гася силу инерцию. Костя больно ткнулся грудью в край люка. Гранбот со всего маху въехал под задник «росомахи». Раздался такой удар, словно машина наскочила на мину, которая если не взорвалась, то по крайней мере, билась под днищем, как огромный камень. Дядин дождался, когда «росомаха» остановится, переключил передачу и резко сдал назад. Под днищем загрохотало ещё пуще, словно там было прицеплено сто тысяч консервных банок. «Росомаха» протащили эти «банки» метров пятьдесят, затем Дядин переключил на третью передачу, и они рванули вперёд, но грохот от этого меньше не сделался. Все с ужасом вперились в днище «росомахи», ожидая, что гранбот вскроет его одним махом. Но он возник совсем в другом месте – на решетке радиатора и был уже не кошкой, а всё той же обезьяной с длинными, мощными руками. Вид у гранбота был потрепанный, и шкура на темени и плечах содрана до белой субстанции, хотя крови как таковой в человеческом понимании не было. Только тогда Костя до конца поверил Дядину, что это не существо из плоти и крови, а выдуманное и созданное по дьявольскому воображению сумасшедшего творца, чей мозг населяли монстры, не существовавшие в природе. Обезьяна-гранбот с треском вырвала правое крыло у «росомахи», и оно тенью промелькнуло над кузовом, а затем с плотоядной ухмылкой стала карабкаться на капот.

– Давай! – закричал что есть мочи Дядин. – Давай!

Костя не слышит его крика, он только увидел его оскал и всё понял: гранбот был не в том положении чтобы уклониться от выстрела. Понял Дядина и Чёбот. Они одновременно высунулись из люков, и Чёбот выстрелил даже быстрее, чем Костя. Костя увидел, как жаканы ударили в круглую морду гранбота, и тоже выстрелил. Перед капотом брызнули зелёноватые искры и возникла сферическая ударная волна, которая налетела, как ураганный ветер, и Костя с Чёботом упали на сиденья, мало что соображая. Куда делся гранбот, никто так и не понял, не только потому что всё произошло в мгновении ока, а потому что из-за яркой вспашки «плазматрона» несколько секунд ничего невозможно было разобрать.

Надо сказать Дядину спасибо за то, что в такой критической ситуации он справился с «росомахой», не опрокинул, не изуродовал её и не поубивал тех, кто в ней находился. Хотя, конечно, ей досталось. Но что это за боевая машина без шрамов, с облегчением подумал Костя. Правда, когда Дядин решил «поднять» «росомаху», то несмотря на то, что пневматика сработала, машина не встала на «высокий» ход. Так они и доехали через все спутники-городки до самого Токсово. Всё это время трасса позади и спереди была пуста. И все на какое-то время вздохнули с облегчением.

 

***

– Ну всё, ребята, можно ехать дальше, – Дядин, звякнув инструментом, вылез из-под «росомахи».

День клонился к закату. Подсвеченные сбоку облака казались плоскими и угрюмыми, похожими на длинных крокодилов. Слева на горизонте торчал покосившийся скелет трамплина, справа между соснами блестело озеро, на котором плавали непуганые утки.

– А что там было, Захар Савельевич? – поинтересовался Чёбот, с большим трудом отрываясь от журнала «Плейбой», который Телепень нашёл за верстаком.

От вида бесстыдно голых женщин у него глаза стали шальными, а руки тряслись, как у паралитика. У них в деревне таких журналов отродясь не бывало.

– Да гранбот нам тяги порвал, – охотно объяснил Дядин, не замечая странного состояния Чёбота. – Шпильку пришлось менять.

Телепень подтолкнул Костю локтём и хихикнул:

– Гляди, гляди…

Чёбот облизывал губы, как кот после сметаны. Всё это время, пока Дядин восстанавливал систему гидроподвески, Костя с Телепнём возились с правым крылом «росомахи». Нашли металл толщиной три миллиметра, вырезали автогеном заготовку и упорно её гнули, чтобы придать ей форму крыла. Все попытки привлечь к работе Чёбота оказались тщетны.

– Как бы не помер от восторга, – насмешливо высказался Костя.

Честно говоря, он и сам с удовольствием посмотрел бы журнал, да гордость не позволяла уподобиться слюнявому Чёботу. К тому же Чёбот за просмотр «плейбоя» заломил такую цену, что даже Телепень возмутился:

– Лучше бы я его сжёг, – ворчал он, полный праведного гнева из-за того, что Чёбот и не думал уступать.

Чёбот, казалось, оставался глух к их страданиям, пока Дядин не вылез из-под «росомахи», только тогда он аккуратно сложил журнал с выцветшей обложкой и изрек фальшивым голосом:

– Ну что у вас здесь? Без меня не можете справиться? – но ручек своих не протянул и не взялся за инструмент, а с умным видом ходил вокруг до около, крутил, словно принюхиваясь, своим маленьким, боксерским носом.

– Не учи дедушек кашлять, – назидательно ответил Костя, чтобы только он отвязался.

Они приварили крыло к потрепанной «росомахе», а Чёботу поручили покрасил его в зелёный цвет, и он под взглядом Дядина не посмел отказаться. Рваные раны на правом боку заварили автогеном и тоже закрасили. Получилась ярко-зелёная заплата.

Чёбот взялся за дело в абсолютной отрешенностью, перемазался краской от ушей до сапог и даже испачкал свою новую «камуфляжку», чему, к большому удивлении Кости и Телепня, совершенно не огорчился. Мысли его были заняты исключительно журналом, и от этого он работал небрежно. Косте тоже пришлось взять кисть и основательно закрашивать ржавчину.

– Теперь вроде ничего, – оценивающе разглядывал Дядин «росомаху», обходя её со всех сторон, – правда, с одним глазом, но как говорится, шрам на роже, шрам на роже для машин всего дороже.

– Может, хватит работать? – заметил Чёбот, пуская слюни на журнал, который у него был спрятан за пазухой. Видно было, что ему не терпится изучить его досконально, во всех подробностях, от корки до корки, но при Дядине делать это он стесняется.

– Эх, ребята, – не замечая ничего вокруг, предался воспоминаниям Дядин, – не жили вы в те времена, когда автомобиль был не средством передвижения, а идолом жизни. Не жили! Это сейчас такого барахла на каждом углу, а в наше время машины были в большом почёте и стоили баснословных денег. Богатые покупали себе самые крутые машины, бедные завистливо вздыхали, а женщины слетались на красивые авто, как бабочки на цветы. Жизнь была…

Дядин замолчал на полуслове. Его стальные глаза сделались водянистыми и мечтательными. Телепень презрительно потыкал Костю в бок: мол, смотри-смотри, Захар Савельевич расчувствовался, как бы чего не вышло!

– Расскажите, как тогда было? – попросил Костя, отмывая руки ацетоном.

– Хорошо было… – сказал Дядин, всё ещё пребывая в своём прошлом. – Народа было много… Целые города… – и увидев недоверчивый взгляд Кости, добавил с сознанием дела: – Таких деревень, как ваша, десять тысяч можно было разместить, – голос его окреп и стал прежним, таким, каким его впервые услышал Костя – уверенным и непреклонным.

– Ну да?.. – не поверил Чёбот, отворачиваясь и, как девку, щупая свой журнал.

Ему было всё равно, что там рассказывает Захар Савельевич, главное – добраться до журнала и утолить свою страсть.

– В Москве сколько народа жило? – требовательно спросил Дядин, словно они должны были знать, что было до их рождения, а не оправдывать этим свою безграмотность.

Несправедливо это, подумал Костя. В школу мы не ходили, ничего не знаем, нас без зазрения совести можно тыкать в любую кучу, и будешь прав.

– Сколько? – кривляясь, решил уточнить Телепень.

– Почитай, десять-двенадцать миллионов. А сейчас нас на всю Россию если миллионов сорок наберётся, то значит, хорошо. Никто же не считал, сколько нас осталось после войны.

– Святые угодники, – вздохнул Чёбот, думая только о своём скабрёзном журнале.

– Да-а-а… – присвистнул Телепень и посмотрел, всё ещё кривляясь, на Костю, как на авторитета в подобных вопросах: – А сорок миллионов, это много?

Костя понял, что Телепню всё равно – сорок или сто сорок миллионов, так уж он был устроен этот Телепень – сын рыбака, ничего его не волновало, кроме еды и журнала «Плейбой» за пазухой у Чёбота.

– Если расселить на всей территории страны, – авторитетно сказал Дядин, вытирая ветошью руки, – то получится по одному человеку на сто квадратных километров. Говорят, что север заселён плотнее всего, а в центре никого нет, не говоря уже о югах. Юга-то у нас пострадали больше всех. Вот такие пирожки с котятами, – добавил он. – Поэтому мы и должны найти эту самую «мёртвую руку-два» и всыпать кому надо по полной программе. А потом будет видно.

И так он был в этом уверен, так стремился к заветной цели, что Костя невольно поёжился. Была в Дядине какая-то надломленность, которую Костя никак не мог понять. Не разобрался он ещё в Захаре Савельевиче, который, как и любой взрослый, казался Косте авторитетом во всех начинаниях. Как бы всё это красиво ни звучало, подумал он, а забрались мы в такие дебри, из которых в деревню Теленгеш вернуться невозможно. Месяц надо идти, подумал он, и то не дойдёшь, вот мы сколько отмахали. Он вспомнил Верку Пантюхину. Хорошо было с ней, как с самым родным человеком. Сердце у него сжалось от тоски и мрачных предчувствий.

– А когда мы поедем? – спросил он, наивно полагая, что чем быстрее развяжется с этой системой «мёртвая рука-два», тем быстрее вернётся к Верке.

– А вот сейчас и двинем, – ответил Дядин, бросая ветошь на верстак.

– Отлично! – Костя демонстративно забрался в кабину.

Но наступил вечер, а за ним светлая майская ночь, а они остались в Токсово с тем, чтобы  на рассвете тронуться в путь. Поужинали тем, что нашли в ближайшем магазине – консервами и крепким чаем. Спать улеглись на втором этаже мастерской.

 

***

Встали рано. Чёбот, который всю ночь разглядывая журнал, ходил варёный, как рак, тыкался по углам, как слепой кутёнок, и ничего не соображал. Телепень тихонько хихикал над ним:

– Жила… Жила…

Чёбот так никому и не дал даже краем глаза взглянуть на своё сокровище и наслаждался им в гордом одиночестве.

Рассвет их застал в лесу, на выезде из Капитолово – города дачного, тихого и печального в своей пустынности. Тайга быстро брала своё, подступая с мхами и лишайниками к дороге со всех сторон и вскрывая корнями асфальт, как бумагу. Дома, в которых когда-то жили люди, уже не казались такими привлекательными, и когда Дядин останавливался на перекур, Костя не шёл в них и не изучал, какая была раньше, – надоело. Насмотрелся он на былую цивилизацию – везде одно и то же: пыль, плесень, запустенье, иногда скелеты в самых неожиданных местах – там, где людей застала чахомотка. Костя этих скелетов не без основания боялся. Инфекция должна была остаться, говорил Дядин. Так что вы не особенно шустрите по развалинам, а то заразитесь ещё.

Дядин вдруг затормозил, и Костя, который тоже спал плохо и теперь добирал сон урывками, в которых ему неизменно снилась Верка, вытаращил глаза. Ему показалось, что они летят в неимоверную бездну. Сердце ёкнуло так, словно он прыгал на «тарзанке» над речкой Парашка. В ужасе он чуть не выскочил из «росомахи», но в последний момент разобрал, что никуда они вовсе не летят, а оказывается, стоят на месте, а вокруг – расстилается сосновый бор, и только впереди действительно ничего нет – вместо горизонта далеко и гораздо ниже колес «росомахи» медленно и величаво плывут серые облака, похожие на огромную перину, и если бы не край обрыва, то явь действительно можно было принять за сон.

Телепень за спиной произнёс мертвенным голосом:

– Мать моя женщина… – И не было в его голосе былой насмешки над миром, а одни животный ужас.

Чёбот, занятый разглядыванием «Плейбоя», ничего не произнёс, некогда ему было, он только и делал, что подтирал слюни и прятал ото всех своё сокровище.

– Жила… – тихонько, чтобы не услышал Чёбот, ругался Телепень.

– Не боись, мужики, – уверенно сказал Дядин, выключая двигатель «росомахи», – здесь произошёл тектонический разлом после того, как на Москву термоядерную бомбу кинули. Редчайшее природное явление. Балтийский щит лопнул именно в этом места так, что весь Кольский подскочил метров на пятьсот вверх.

– И что?.. – дрожащим голосом спросил Телепень.

– Да ничего, – бодро ответил Дядин. – Найдём спуск и скатимся вниз, как на салазках.

На этот раз Чёбот отвлёкся-таки от своего «Плейбоя» и дрожащим голосом произнёс:

– Святые угодники… – и всякий случай перекрестился.

Телепень шипел:

– Жила… жила… – но так, чтобы, не дай бог, не услышал Чёбот.

– Боязно однако, – хладнокровно заметил Костя, рассматривая облака, хотя на самом деле ему было жутко от подобной высотищи.

Такого пространства он ещё в жизни не видел – даже когда забирался на самую высокую сопку рядом с деревней. Даже когда скатывался с неё на лыжах. Сопки, может быть, были и выше, но все сплошь округлые, так что пространство под ними ощущалось не так явственно, не в такой мере, как сейчас. И всё из-за крутого обрыва.

Костя вслед за всеми вышел из «росомахи» и с опаской приблизился к краю пропасти. Холодный ветер, налетающий из бездны, приносил водяную пыль и трепал бурую, прошлогоднюю траву. На мгновение он разорвал облака, и Костя, как на картинке, увидел огромный город с блестящими шпилями и куполами, реку, протекающую поперёк. Он его узнал сразу, как будто сравнил с картинкой в памяти, и на этот раз память не изменила ему, потому что перестала быть ложной и потому что его никто ничего не заставлял вспоминать. И хотя теперь Нева падала в город в виде внушительного водопада, а Финский залив казался большой лужей, Костя уже сообразил, где его дом и как в него попасть.

Однако что-то в это городе было не так. Город как бы усох, лишился своего прежнего величия, и не из-за того, что была война, не из-за того, что пропали люди и цивилизация, а из-за того, что вокруг и внутри его встал самый настоящий дикий лес, которому всего-то было с десяток лет, но который за это время успел оправиться и, никем не угнетаемый, рос себе и вольготно, отвоевывал новые территории, тесня город к центру. Это происходило везде, но больше всего было заметно на окраинах.

– То, что высоко – это ерунда, – уверенно сказал Дядин, останавливаясь рядом и испытующе вглядываясь в Костино лицо.

– Да, – согласился Костя. – Ерунда… Я там жил… Не знаю, как называлась улица, но я помню её. Я её найду даже с закрытыми глазами. Там была огромная песочница, кусты сирени и заборчик, за который мне не позволялось выходить, потому что ездили машины. А ещё там была собака породы английский бульдог по кличке Тимоша.

– А что ты ещё помнишь? – с тайной надеждой спросил Дядин.

Костя понял, что Захар Савельевич лелеет надежду, что его предназначение в качестве «мстителя» номер пять тысяч сто реализуется на все сто процентов.

– Дом помню… квартиру… телефон на стене в кухне… а ещё сундук, на котором мы играли.

– С кем играли? – с любопытством поинтересовался Дядин.

– С соседской девочкой.

Соседская девочка Дядина интересовала меньше всего.

– Найти сможешь?

– Смогу, – уверенно ответил Костя. – Напротив было мемориальное кладбище.

– Пискарёвка… – с облегчением вздохнул Дядин. – Это уже ближе к истине. Сейчас приедем к тебе домой и на месте уже сориентируемся. Слышь?

– А?.. Что?.. – От его слов у Кости перехватило дыхание. Он не сразу понял, что Захар Савельевич обращается к нему. – Да, я помню, в книжном шкафу стояли фотографии папы и мамы. Я увижу их?

– Конечно, – пообещал Дядин. – Возьмёшь себе на память. А квартиру найдёшь?

– Найду, – уверенно пообещал Костя.

– Молодец! – похвалил его Дядин.

– Тогда поехали быстрее, – засуетился Костя. – Где дорога-то?

– Должна быть рядом, – сказал Дядин, – если только там… – он запнулся на полуслове и показал пальцем на восток: – О-о-о! – и поднял палец. – Слышали?

– Нет, – испугался Телепень непонятно чего, – ничего не слышим…

Костя промолчал, но не потому что не слышал, а потому что не поверил своим ушам. Телепень, который отличался тонким слухом, с недоверием посмотрел на него – шутишь, что ли?

– Точно не слышали? – нетерпеливо спросил Дядин и вопросительно оглянулся на Костю, словно тот просто обязан был услышать то, что никто кроме Дядина, не слышал.

– Я слышал, – храбро сказал Чёбот.

– Что именно? – посмотрел на него своими холодными глазами Дядин, и заметно было, что мнение Чёбота его не интересует и что он терпит Чёбота и Телепня лишь потому, что они Костины друзья.

– Музыка играла… – стушевался под его острым взглядом Чёбот.

– Молодец, – равнодушно похвалил его Дядин. – Правильно, пела Бритни Спирс, «He About To Lose Me».

– Чего?.. Чего?.. – растерянно спросил Чёбот.

– Это с английского, – объяснил Дядин, направляясь к «росомахе». – «Он собирается бросить меня», примерно так по-русски, если я времена не перепутал.

– Красиво, – мечтательно произнёс Чёбот и двинул вслед за ним, как щенок за соской.

Авторитет ничем не убьёшь, подумал Костя, авторитет хуже власти.

– Ничего красивого, – криво усмехнулся Дядин, – собачий язык, всё наоборот, не так, как у нас, «да», «нет», третье – как у нас «может быть», отсутствует напрочь. Не понимаю, как они общаются?

– Ну да… ну да… – согласился Чёбот, хотя, конечно же, ничего не понял.

В этот раз Костя тоже услышал слабые звуки музыки. Мелодия была сродни звукам ветра, и поэтому он не выделял её из общего шума, но теперь она показалась ему страшно знакомой не только потому, что он слышал её в деревенском клубе в те редкие вечера, когда Рябой, расщедрившись, выдавал с барского плеча ведро бензина для электростанции, а потому, что мелодия была из его короткого, но счастливого детства. Она словно всплыла из закоулков памяти и стала крутиться в голове – да так явственно, что Костя очнулся только после того, как его окликнули в третий раз:

– Ты идешь, или нет?! – квадратный, как шкаф, Телепень нетерпеливо махал ему рукой.

– Иду! – он поспешил сесть в «росомаху» рядом с Захаром Савельевичем.

Память услужливо заработала с удвоенной скоростью. Всплыли лица матери и отца, словно он увидел их наяву. А ещё он увидел реку, песчаный берег, крепость, много людей; и конечно, там звучала эта музыка. Она играла на пляже, и мать сказала: «Ешь своё мороженое и пойдём!» Точно, она так и сказала, вспомнил он: «Ешь мороженое…» Я отчетливо помню его вкус. Это был пломбир с клубничным наполнителем. А ещё мы пошли по деревянным мостам и там, дальше, где начинались деревья, нас ждала машина, только не помню, какого цвета.

– Захар Савельевич, – неуверенно сказал он, – я вспомнил…

– Опа! – обрадовался Дядин. – Молодец! Значит, мы на верном пути. Что ты ещё вспомнил?

– Я вспомнил… я вспомни эту мелодию!

– Точно, она из твоего времени, – обрадовался Дядин и вдруг хищно и нехорошо оскалился.

Оказалось, что он так смеётся – почти по-волчьи. Костя замолчал, подумав, что это было здорово сказано: «Из твоего времени», словно время может быть чьим-то или ничьим, а потом стало только твоим. От этой мысли ему сделалось на сердце теплее, должно быть, ещё и от того, что он нежданно-негаданно вернулся домой. Это же не будет предательством ни по отношению к Ксении Даниловне, ни к Семёну Тимофеевичу, ни тем более к Верке Пантюхиной, подумал он. Я только гляну одним глазом и вернуть в Теленгеш. Только погляжу и вернусь. Надоело мне здесь.

– А ещё там… в моём времени… – сказал он не очень уверенно и замолчал, не договорив, боясь, что его засмеют прежде всего свои же, но Чёбот с Телепнём, развесив уши, слушали его очень серьёзно и не думали смеяться. Наверное, они наконец поняли, что значит жить в большом, просто огромном городе, в котором не видно ни конца, ни края.

– Ну?! – нетерпеливо подтолкнул его Дядин.

– А ещё там была крепость с башенками и древними пушками… – добавил Костя, боясь, что крепость и башенки – плод его ложной памяти.

– Точно! – обрадовался Дядин и хлопнул себя по кленкам. – Петропавловской называется! Есть такая крепость в городе, а перед ней песок. Значит, тебя в детстве водили на пляж и кормили мороженым.

– Кормили… – признался Костя с таким вожделением, что Чёбот и Телепень невольно сглотнули слюну и поняли, что не один Дрюндель пробовал изысканные яства.

Вот тогда-то они и позавидовали Косте и подумали, что мороженое вкуснее и притягательнее любого сгущенного молока, которым их потчевал Дрюндель.

Костя только не рассказал, что лазал по этим самым древним пушкам и, казалось, до сих пор помнит на них все трещины и выбоины. Об это никому знать необязательно, почему-то с неприязнью и к Чёботу, и к Телепню, и к Захару Савельевичу, подумал он. Это только моё, из моего детства, из моего личного времени, и я никому ничего не желаю рассказывать.

– Отлично! – ещё раз похвалил его Дядин. – Очень хорошо. Едем! Разделаемся с твоей памятью, найдём то, что ищем, и восстановим справедливость. Ты веришь в справедливость?

– Я верю! – воодушевленно отозвался вместо Кости Чёбот. – Вломим американцам по полной. Пусть знают нашего брата.

– Пусть знают, – как эхо повторил Дядин и больше ничего не сказал, словно дал клятву и посчитал, что этого достаточно.

Он завел двигатель, и они покатили вдоль обрыва на далекие звуки музыки, которые смешивались с шумом ветра и казались неотъемлемой частью пространства над гигантским городом, который лежал далеко внизу, как в купели.

Примерно через полчаса плутания по лесным дорогам они выскочить как раз там, где начался длинный и, казалось, бесконечный серпантин – спуск к городу. Здесь был слышен водопад и в воздухе плавала водяная пыль. Однако вначале их остановили на настоящем КПП.

– Кто такие? – подошёл боец в каске, в непривычной форме песочного цвета и с непривычной же винтовкой на плече, которая ему почему-то мешала и он всё время поправлял ремень.

Был он какой-то взвинченный, на одних нервах, и пока задавал вопросы, раз двадцать оглянулся на странных людей в ярко-жёлтых защитных костюмах и масках. Люди стояли поодаль и с любопытством смотрели на залатанную «росомаху».

– Мы с нефтезавода, – уверенно ответил Дядин и тоже поглядел на тех, в жёлтых защитных костюмах, но не с интересом, а со всё возрастающей тревогой.

Костя вдруг понял, что это и есть те таинственные пиндосы, которые захватили власть и от имени которых правят люди-кайманы.

– Сэр, заглуши двигатель! Пропуск есть? – всё так же нетерпеливо спросил боец, и его винтовка недвусмысленно звякнула о стальной борт «росомахи».

– Сейчас… – Дядин принялся рыться в карманах, потом – в бардачке, и никак не мог найти этот самый пропуск. – Минуточку…

Боец заглянул в кабину, с подозрительностью разглядывая Телепня, Чёбота и Костю.

– Побыстрее можно, сэр? – спросил он, высыпая в рот содержимое пакетика «нескафе».

Несколько крупинок кофе прилипли к его губам, но, казалось, за нервозностью боец не замечает этого. Крошки растворились в слюне и окрасили губы бойца в коричневый цвет.

– Сейчас… сейчас… – говорил Дядин, безуспешно шаря по карманам.

– Куда едете? – между тем спросил боец у Кости.

– В управление, – не дал ответить Косте Дядин.

– Ну что, есть пропуск?! – со всё нарастающей нервозностью спросил боец и вдруг что есть силы ударился каской о дверцу – раз, другой, а потом и третий, словно нервы у него сдали и он решил разрядиться таким странным образом.

Телепень явственно и чётко произнёс:

– Жопа нам.

– Да, да… – Дядин с явным облегчением протянул пропуск.

Нельзя было сказать, что он сильно испугался, но скорее подчинился власти. Костя подумал, что с лёгкостью мог бы застрелить бойца-ротозея. Но какой от этого толк, если ты сам на мушке?

– Так бы сразу и сказали, – обрадовался боец и побежал к людям в жёлтых защитных костюмах.

Не отрывая взгляда от них, Дядин произнёс, почти не шевеля губами:

– Мальчики, приготовьте оружие. Если что, стрелять без команды, а я уж буду рулить.

Костя оглянулся по сторонам и понял, что уже ничего им не поможет, потому что и справа, и слева, и сзади в бункерах зашевелились не менее сотни разномастных стволов, они взяли «росомаху» в перекрестье коллиматорных прицелов. Не пропустят, сообразил он. Разнесут в клочья. Что же они, дураки пропускать нас? – думал он в тягостном ожидании, и по спине у него потёк холодный пот. Сообразят, что к чему, и как дадут, только пыль полетит, и хотя «росомаха» бронированная и может выдержать попадание ручной гранаты, против этой мощи ей не устоять. Разве что Захар Савельевич окажется куда хитрее, чем я думал, ведь должен же он предусмотреть КПП, раз у него пропуск есть.

От напряжения он взмок ещё сильнее, и капли пота потекли по вискам. Костя расстегнул куртку и положил руку на рукоятку пистолета.

– Спокойно, Костя, спокойно… – сказал Дядин металлическим голосом. – Ещё не всё потеряно.

Вместе с бойцом к ним подошёл человек в жёлтом защитном костюме, он тоже внимательно посмотрел на Дядина и Костю, особенно – на зверские физиономии Чёбота и Телепня, и сказал тем голосом, которым обычно говорят иностранцы, хорошо владеющие русским языком:

– Дорогу знаете?

От него пахло одеколоном и дорогими сигарами.

– Знаем, – ответил Дядин с напряжённым выражением на лице, которое не изменилось с тех пор, как они подъехали к обрыву.

Должно быть, это самая опасная часть путешествия, решил Костя.

– На спуске осторожней, следите за знаками. Счастливого пути, – голос из-под маски звучал, как из бочки – глухо и сипло.

А боец участливо добавил:

– В городе радиация. Дозиметр имеется?

– Имеется, – в нетерпении постучал по панели Дядин. – Счетчик Гейгера.

– А маски?

– Масок нет, – с изумлением огорчился Дядин.

Костя подумал, что сейчас их завернут искать эти самые маски, которые должны защитить от радиоактивного фона Большой Земли.

– Держите, – боец сунул им в кабину четыре маски с огромными стёклами и круглыми фильтрами.

– Спасибо… – ещё больше удивился Дядин.

У Телепня отвисла челюсть, а Чёбот непонятно почему сказал:

– Святые угодники…

Боец протянул им пропуск и даже отдал честь, чуть ли не щёлкнув зубами.

– Что это с ними? – спросил изумлённый Костя.

Такие вежливых и культурных оккупантов он ещё не встречал. Оккупантам полагается быть жестокими и сильными, а эти слабее наших деревенских пацанов. Да мы их соплей перешибём, подумал он, но ничего вслух не произнёс, потому что все и так поняли, кто такие на самом деле оккупанты – хитрые лисы, одним словом, мягко стелют, да жёстко спать.

Дядин завёл «росомаху», и они подступились к обрыву.

– Привечают, – пробормотал Дядин, – население. Ослабли они за эти десять лет. Заигрывают с нашим братом, народом. Дезодорантом от них пахнет. Ну ничего, мы им покажем козью моду! – пообещал он. – Покажем так, что они будут всю жизнь помнить.

Его слова были полны гнева и подействовали на Костю, Чёбота и Телепня соответствующим образом, и они все трое посмотрели на Дядина с большущей благодарностью. Оказывается, нет ничего праведнее, чем месть за родину – так они поняли его слова, а ещё подумали, если американцы все такие тюфяки, то с ними легко будет справиться.

 

Глава 8

Город

 

На каждом повороте серпантина стоял знак крутого спуска. А на каждом третьем – будка с регулировщиком, рядом с которой находился тупик-ловушка на случай, если у машины откажут тормоза. Но, видать, это не всегда помогало, потому что на обочинах тут и там валялись ржавые обломки машин, трава была залита маслом. Пахло пылью, горючим, соснами и ещё чем-то страшно знакомым, чего вначале Костя не понял, а потом сообразил – смертью – в том её виде, которая бывает на крутых поворотах.

Чем ниже они опускались, чем ближе становился город, тем значимее он казался, занимая всё больше и больше пространства, растекаясь во все стороны широкими проспектами, улицами, парками, рекой, петляющей вокруг островов, серыми крышами домов, мостами и развязками дорог. Вот уже и густые леса легли вокруг кольцом, Финский залив спрятался за Васильевским островом, крыши вдруг перестали быть ниже линии горизонта, и наконец замелькал пригород, станция со смешным названием «Новое Девяткино», большущие магазины с широкими подъездами к ним, большие и маленькие дома – брошенные, в запустенье, перелески, выбегающие к дороге, мостик, перекинутый через чистую, как слеза, речку.

Все наконец-то поняли, что достигли цели своего путешествия, расслабились. Чёбот с Телепнём даже захихикали, разглядывая в бойницы город. Позади возвышалась Стена с редкими тучами у вершины, и им казалось странным и почти невозможным, что они ещё час назад были на самом верху этой махины.

– Добро пожаловать в славный Санкт-Петербург! – сказал Дядин торжественным голосом и радостно оглянулся.

Телепень промолвил:

– Мать моя женщина…

Чёбот отреагировал:

– Святые угодники…

Костя ничего не произнёс, он с жадностью вглядывался в каждый новый поворот, во дворы и переулки в надежде увидеть знакомый бульвар, но, к его великому разочарованию, так и не узнал ни родную улицу, ни родного дома, ни деревьев, потому что всё заросло так, что скрадывало очертания города, делая его похожим на лохматую шевелюру Чёбота. Одуряюще пахло цветущей рябиной и сиренью. Там, где когда-то были поляны, всё заросло подлеском, а там, где раскинулись парки, – стоял густой высоченный лес, который подбирался к крайним домам и даже уже прикоснулся к ним, встав стеной во дворах и скверах. А ещё над Санкт-Петербургом шумел водопад, спадая с неприступной Стены, а над водопадом аркой изгибалась широченная семицветная радуга.

– Ну что, не узнаёшь? – спросил Дядин, выруливая на узкую улицу и направляя «росомаху» вдоль трамвайных путей, которые были скрыты многолетней листвой и уже густо поросли травой и весёлыми одуванчиками.

– Да… – неуверенно отозвался Костя, – помню, – с дрожью в голосе сообщил он, – что слева должна быть станция метро.

– Вот же она! – Дядин показал куда-то в сторону.

– Где, где?.. – подскочил Костя, изгибая шею так, что хрустнули позвонки.

– Да вот же, бестолочь! – сказал Телепень, показывая куда-то пальцем.

Костя высунулся в люк, в спешке ободрав себе ухо, и действительно увидел за цветущими черемухами здание с колоннами, которые когда-то казались ему огромным и высокими, а теперь были раза в три ниже. Но всё равно это было здорово, узнать «свою» станцию.

– Туда, за поворот!.. – неожиданно для самого себя заорал он. – Там! Там мой дом!

Он готов был выскочить и бежать впереди машины. Нет, не так – он готов был нестись быстрее пули. Сердце гулко билось, словно он вот-вот должен был поцеловать Верку Пантюхину.

«Росомаха» шустро вкатилась во двор, скользнув по мокрому асфальту и прошлогодней листве, и не успела остановиться, как Костя, не нацепив маску, стремглав бросился в отчий подъезд. Мимо промелькнули до жути знакомые лавочки, по сиденья заросшие буйной травой и лишайником, невысокое крыльцо со штырем, который не давал двери раскрыться под порывами осеннего ветра, и двери – первая и вторая, с выбитым в уголке стеклом, которое обычно дребезжало от ветра.

Ноги сами вознесли его по пыльным ступеням на пятый этаж. Вот она, старая филенчатая дверь направо со знакомой старинной ручкой, до которой маленький Костя едва мог дотянуться. Вначале всего лишь до скважины для ключа, которая закрывалась подвижной щеколдой, потом – всего лишь пальцами, да ещё и привстав на цыпочки – до нижней части скобы, и наконец, когда однажды он уверенно ухватился всей пятерней – это была его маленькая победа. Он вспомнил, как мама сказала:

– Подожди, Костя… подожди…

Она помогла ему открыть тяжелую дверь, и они вошли в квартиру, там в глубине комнат разговаривал по телефону отец.

– Папа! Папа! – закричал Костя, и, избавляясь на бегу от сандалий, побежал к нему.

Отец стоял высокий, строгий, в чёрной военной форме. Он повернулся к Косте, лицо его сразу стало добрым и родным, и Костя вспомнил, что по утрам отец бывал ужасно колючим. А ещё от него пахло одеколоном «Шипр».

Видение взметнулось и пропало – по лестнице, возбужденно переговариваясь, поднимались Захар Савельевич, Чёбот и Телепень. Эхо их голосов уносилось выше крыши. Особенно был рад непонятно чему Телепень. Его хохот звучал громче всех. Должно быть, радуются, что американцы не оторвали нам головы на Стене, с внезапной неприязнью подумал Костя. Он пошарил под половичком, нашёл ключ – большой, тяжёлый, с ободком у кольца и, как казалось ему всегда, очень старинный. Сунул его в скважину и открыл дверь. В животе у него родился тёплый ком, и он вместе с этим комом, неся его осторожно, как корзину с яйцами, вошел в квартиру.

Он столько раз мысленно входил в неё, что, казалось, мог сказать, где что стоит с закрытыми глазами. Прихожая была большой. Когда-то она представлялась ему просто огромной. В сумраке, наискосок, тот самый сундук и чёрный телефон над ним. Слева вешалка, справа – зеркало во весь рост. Костя увидел своё отражение – какое-то перепуганное, вытянутое лицо, и почувствовал себя ужасно сиротливым. Таким сиротливым он ощущал себя только, когда остался один в лесу на полустанке Бобровый. Теперь он снова был одинок, и даже подспудная мысль о Вере Пантюхиной не вытянула его из этой тоскливого одиночества.

Он повернулся и ткнулся лицом в висящую на вешалке одежду. Одежда ещё хранила тонкий запах родителей и той далекой-далекой жизни, от которой у него кружилась голова, которой не суждено вернуться и от которой остались такие приметы, как скрипучий паркет и коврик перед порогом.

Костя распахнул стеклянную двухстворчатую дверь в большую комнату. Из-за тяжелых штор в ней царил полумрак. Костя не успел их раздернуть и разглядеть стол, рядом с которым когда-то стоял отец, как в квартиру ввалился вначале страшно весёлый Телепень, таща здоровенный бидон с пивом, а за ним – Чёбот и Дядин, которые тоже радостно улыбались, словно услышали весёлый анекдот о Василии Ивановиче и Петьке.

– Так! – мгновенно став серьезным, остановил его Дядин. – Пыль не поднимать, шторы не отдергивать. И маски! Маски всем надеть!

С шутливой миной на лице он сунул маску Косте, а сам пошёл на кухню, словно это он был здесь хозяином, а не Костя и не его родители. Косте вдруг захотелось ему сказать об этом. Заявить свои права. Вытолкать взашей за дверь и ещё походить и послушать тишину, проникнуться ею, но всё пропало – прошлое смешалось с настоящим и теперь это была просто квартира, в которой он жил в глубоком детстве, и для того, чтобы что-то вспомнить, надо было приложить усилие. Всё равно они не смеют ходить здесь, трогать чужие вещи и пить пиво из чужой посуды, возмущенно думал он.

– Слушайте!.. – всё же сказал он и с негодованием пошёл на кухню, представляя, как вытянется лицо у Захара Савельевича и как обиженно запыхтят Чёбот и Телепень. Но замолк, увидев, что они сидят вокруг стола и пьют пиво из пыльных домашних чашек. Дядин сказал, как ни в чём не бывало:

– Садись! Чего ты, как не родной? Фотографию нашёл?

Маски, конечно, никто не надел. Не верилось, что радиация вездесущая, что воздух и пространство в городе ядовиты и несут невидимую смерть.

– Нет, – насуплено буркнул Костя.

Дядин внимательно посмотрел на него и произнес:

– У меня, брат, тоже так было, – неожиданно бодро стал он рассказывать, разливая пиво. – Ужас как захотелось лет через пять-восемь после войны посмотреть, как я жил. Вспомнить, так сказать, былое. Поскрести болячку под названием «прошлое». Оглянуться на нашу красивую и беспечную жизнь. Буквально места себе не находил. У меня ведь жена и дети, такие, как вы, были. Ну, и пошёл, а зона закрытая была. Возле самой границы. Свою дозу радиации схватил, но поглядел. И понял, что хорошо там, где нас нет и что твой дом там, где ты сейчас есть. А если мучить себя прошлым, то из этого ничего хорошего не выйдет, одно огорчение для души.

– Да я и не мучаюсь… – ответил Костя, потому что не любил разговоры о своей личности – стеснялся, понимал, что не это главное.

Пусть Телепня учит, подумал он, а я другой. Я «мститель» номер пять тысяч сто, и баста! Хочу – запущу ракеты, хочу – нет! Поглядим ещё!

Его тайный бунт был хорошо заметен, не умел Костя владеть собственным лицом и прятать собственные чувства. Никто его этому не учил. Настоящие родители не успели, а приёмные, видать, не придали значения. Да и кому это нужно в деревне-то, где всё и вся на виду? В деревне все свои, и если обижали, то по недомыслию.

– Мучаешься. Я же вижу, – настойчиво сказал Дядин, и что-то тёмное и мрачное повернулось у него в глазах, словно в этот момент он был вовсе не Дядиным, а другим, незнакомым человеком – жёстким и несговорчивым и очень-очень решительным, как бывалый разведчик.

Б-р-р… подумал Костя, такому в руки попадёшься… Но мысли не сформулировал, а оставил её на уровне ощущений, правда, и этого было достаточно, чтобы ещё больше зауважать Захара Савельевича, ещё больше проникнуться идеей своей миссии, которая была так важна для всей страны.

– А что стало с вашей семьёй? – вежливо спросил Чёбот, который не только готов был таскать для Дядина пиво, но и исполнять любые его поручения, а в награду за собачью преданность иметь возможность задавать любые глупые вопросы.

– Погибли все до единого от «нано-вируса». Не смог я их уберечь. Остались в лесах, я даже не знаю, где их могилы. Да и есть ли они вообще. Вот такие дела, ребята. Так что Костя не один оплакивает своих. После этой войны у всех кто-то погиб и ещё погибнет.

– Почему?.. – испуганным шепотом спросил Чёбот и даже перестал смаковать пиво и обсасывать щучий плавник.

– Потому что война ещё не кончилась. Жирную точку ещё предстоит поставить. Очень жирную.

– Восклицательный знак! – восторженно выпалил Телепень, с треском раздирая ещё одну рыбину вдоль позвоночника и роняя чешую на пол. – Мать моя женщина!

Рыба была пахучая, жирная, с длинными полосками красной икры. Все вожделённо потянулись к ней, ухватили по кусочку и положили в рот. А Чёбот урвал плавательный пузырь, поднес к нему горящую спичку, и когда пузырь лопнул, сморщился и покрылся гарью, с блаженством засунул его в рот, всем своим видом показывая, что слопал деликатес. Некоторое время они молча смаковали рыбу с пивом и делали вид, что ничего не происходит, то есть Костя не возмущён и ничего не требует от них, а Захар Савельевич не стремится его успокоить.

– Точно! – сказал Дядин. – Восклицательный знак! – И многозначительно посмотрел на Костю, мол, проникся ты или нет важностью исторического момента? Не валяй дурака, садись и пей пиво. А если проникся, то должен меня понять: надо вспомнить, хоть убей, надо, и хватит сопли разводить, пусть даже и по безвременно ушедшим родителям. Потом-потом, успеется.

Костя всё понял, демонстративно повернулся и пошёл в комнаты, чтобы взять с книжной полки фотографию родителей, положить её в «Справочник молодого моряка», и хоть немножко побыть с ними наедине. Нехорошее чувство поднялось в нём, словно Дядин прикоснулся к чему-то личному, святому, а это не прощается, как не прощается подлый обман. И вообще, ему казалось что с тех пор, как они выехали из Петрозаводска, Захар Савельевич сделался совсем другим и от его былого дружелюбия остались одни воспоминания.

Кто-то кашлянул за спиной.

– Обиделся?.. – спросил Дядин, когда Костя обернулся.

Костя вздохнул, как вздыхал он и перед своим приёмным отцом – Семёном Тимофеевичем, когда хотел излить душу. А ещё он откинул с глаз тяжёлый чуб и пристально посмотрел на Дядина.

– Не обижайся, – сказал Дядин, – сейчас такое время, когда не до сантиментов. Дело надо сделать, страну восстановить. Мало нас, и потому каждый даже не на вес золота, а-а-а… я не знаю чего! Ну, в общем, ты меня понял.

– Понял я вас, Захар Савельевич, – ответил Костя, глядя в сторону. – А что потом с нами со всеми будет?

– Как что? – страшно удивился Дядин и задумался на мгновение, словно не знал ответа, а придумывал его на ходу. – Власть будем захватывать. Что ещё? А-а-а… И всё такое! Такие, как ты, знаешь, как нужны будут?!

– А я… я… жениться собрался… – неожиданно для самого себя признался Костя, тут же забыв все свои обиды и посмотрел в холодные глаза Дядина – засмеёт или нет? Важно ему было знать его мнение.

– Женишься? Дело хорошее, нужное, – очень серьёзно и без капли иронии ответил Дядин. – Одно другому не помешает. Нам бы только эту самую «мёртвую руку-два» найти. Вижу, твой отец военным моряком был.

– Да, – сказал Костя, – вон его шинель висит.

– Значит, надо в Штаб флота идти.

– А кайманы?

– Посмотрим, может, там кайманов и нет, – сказал Дядин, достал фонарик и, жужжа им, стал рассматривать фотографии на стене.

– Может, и нет, – согласился Костя, нехотя следуя за ним и с жадностью разглядывая выхваченные из сумрака: то боевой корабль, то трап с надписью «Стремительный», то отца, улыбающегося на палубе.

– Я тебе одно скажу, сынок, – начал Дядин, – вольному воля, не хочешь страну строить здесь, возвращайся в деревню. Там тоже дел хватит. А захочешь, забирай свою невесту и приезжай сюда. Как её, кстати, зовут?

– Вера… – вовсе смутился Костя.

Он подумал, что Верка ещё и согласия не дала, а он здесь треплется направо и налево. Да и в роли жениха он себя плохо представлял. Было в этом что-то каверзное, словно твои чувства обнажены перед всеми, подумал он, однако от Верки Пантюхиной не отрёкся, любил он её.

– Вернёшься сюда, мы здесь такие дела будем крутить. Газ и нефть будем качать, золото добывать – страну возрождать.

– Какие газ и нефть, Захар Савельевич?

– Да те, что пиндосы на халяву гонят за границу в разорённую Европу и дальше за океан, – сказал Дядин, – и заметь, практически бесплатно, за крохи, которые мы называем «промыслами».

– Значит?.. – крайне удивился Костя, потому что вовсе не полагал, что «промыслы» дело рук пиндосов.

– Ну да, – очень серьёзно сказал Дядин, – американцы подкармливают нас нашими же продуктами, захваченными же на наших складах, которые наши же отцы и деды устраивали, как стратегические, на случай войны и на благо родины.

– А почему такая щедрость? – удивился Костя.

– А потому, что кто-то же должен работать на оккупированных заводах и рудниках. Если все окончательно вымрут, что ж здесь будет? Ты думаешь, почему Санкт-Петербург не уничтожили, как Москву? Потому что они всё спланировали – труба у них южнее города проходит. Даже целых три. У разоренной Европы свои проблемы, у нас свои, – объяснил Дядин, переходя к следующим снимкам.

Особенно его заинтересовал тот, на котором был запечатлен весь экипаж. Он долго его разглядывал, наконец хмыкнул, но ничего не сказал, только какое-то недоверчивое выражение промелькнуло у него на лице, словно он решал сложную задачу и никак не мог её решить.

– А чёрные земли? – спросил Костя совершенно некстати.

Его удивил интерес Дядина к рядовой фотографии: ну сняты военные на фоне флага. Ну и что?

– Чёрные земли? – переспросил Дядин, словно не расслышал вопроса. – Начинаются ближе к Москве, в Смоленской и Псковской областях. Земли начнём чистить, воздух, – бодро добавил он. – Американцам ведь ничего не надо, они только наши богатства к себе перекачивают. Давай посмотрим, может, у твоего отца в столе какие-нибудь документы остались, которые подскажут, куда нам идти, и что делать?

– Давайте посмотрим, – разрешил Костя, хотя ему вовсе не хотелось, чтобы чужие руки трогали отцовские вещи.

Но посмотреть содержимое стола они не успели. В дверь ударили несколько раз чем-то тяжёлым, и зверские голоса заорали:

– Открывайте, ёшкин кот! Иначе выломаем!

– Чёрт! – выругался Дядин, хватаясь за «плазматрон, который Телепень позабыл в прихожей.

С кухни прибежали перепуганные Чёбот и Телепень. Чёбот от ужаса, опрокинул бидон на пол, и бесценное пиво потекло за плинтус. Костя вытянул из подмышки пистолет и дослал в ствол патрон. Дядин с невозмутимым видом стал напротив двери и крикнул:

– У нас здесь «плазматрон». Как бухнем, костей не соберёте!

– В окошко выгляньте! – с язвительным вызовом закричали с лестничной клетки.

– Подожди… – Дядин, отстранив Костю, пошёл на кухню и осторожно отодвинул пыльную штору.

Что он там высмотрел, так и осталось неясным.

– Открывай! – приказал он Косте с тем же невозмутимым выражением на лице.

Костя помедлил.

– У них гранатометы, – объяснил Дядин. – К тому же это не кайманы, а свои, из «сопротивления». Но о цели нашего визита ни слова! – предупредил Дядин. – Мы мародеры из областного центра, пришли за крючками и леской.

– А если спросят подробности?.. – дрожащим голосом произнёс Телепень. – Я ж…

– Говорите правду, но только без самых важных подробностей. Понятно?

– Понятно… – уныло ответил Чёбот.

– Открывай! – приказал Дядин.

Костя открыл дверь.

– Так! Товарищи, граждане, господа хорошие, – заявил, входя, усатый человек в кожаной тужурке, в разрезе которой виднелась тельняшка, а ещё на нём была бескозырка с надписью «Пётр Великий». В руках он держал обычный «калаш». – Приказываю сдать оружие и прекратить бессмысленное сопротивление.

И так он это произнёс, таким жёстким командирским тоном, что нельзя было не подчиниться.

Вслед за ним в квартиру набилась самая настоящая банда – столько мужиков, что Костя не успел их всех разглядеть. Ближе всего к нему оказались двое. Один низенький, рыжий, конопатый, с круглой бабьей мордой, второй – высокий блондин с маленькой, с кулак, головой.

Все они были городскими: бледнокожие и какие-то щуплые, но шустрые, как тараканы. Костя с превосходством подумал, что любого такого щёлкнешь по лбу, он и окочурится. Но пистолет свой отдал вслед за «плазматроном», который сдал Дядин, «тулкой», которую забрали у Чёбота. Банда тут же бросилась допивать пиво, которое не успело разлиться, и доедать рыбу, которая ещё осталась на кухонном столе. После того как все сожрали и выпили, вывели их из квартиры, как пленных, радостно и громко переговариваясь.

– Поймали субчиков!

– Схватили уродов!

– Теперь узнают, почём фунт лиха! Хи-хи… Ха-ха…

– Это я их выследил! – хвастался рыжий, конопатый, и всё норовил пнуть Костю в зад.

Но у него плохо получалось, во-первых, удар выходил слабым, а во-вторых, Костя, поднаторевший в такого рода развлечениях, вовремя делал шаг вперёд, и рыжий всё время мазал. От этого он злился и всё больше выходил из себя:

– Ну погоди! Ну, гад! Щас я тебе покажу!

Костя пытался сказать, что они и не собираются убегать, но никто его не слушал. Мужики болтали, как пацаны у них в деревне, для собственного успокоения и бодрости духа.

– А чего нам, бойцам! Мы в своём районе хозяева!

От этих речей у Телепня и Чёбота стали подгибаться коленки. У Кости самого было такое чувство – покажи ему тараканью щель, и он в неё втиснется, проскользнёт ужом, чтобы только убежать и спрятаться от разноголосых дурных бандитов.

– Ставь там! – приказал усатый в тужурке.

Их толкнули к кирпичной стене под цветущие липы.

– Кто такие?! – заорали все сразу, корча злобные морды.

Лишь один усатый в тужурке оставался невозмутимым, и на него поглядывали с уважением.

– Ша!!! – произнёс он. Все моментально замолкли. – Я говорить буду! – Он сделал шаг вперёд и громко спросил: – Кто такие?!

Костя понял, что их сейчас расстреляют прямо во дворе родного дома, рядом с песочницей, в которой он когда-то играл, и возможности сбежать со связанными за спиной руками не было и речи. Стена за спиной высоченная, метра три с половиной. Правда, когда жить захочешь, и не через такую перепрыгнешь, но эта песня было не про них.

– Мародеры… – подал слабый голос Чёбот, ковыряясь носком сапога в прелых листьях, мол, мне всё равно, можете меня застрелить, а я буду стоять на своём.

– А-а-а! – радостно завопила банда. – Гады! Убьём!

Впрочем, скажи Чёбот любую другую фразу, они бы орали не менее воинственно.

– Тихо, товарищи! – сипло крикнул усатый в тужурке и поднял короткопалую руку. – Обвиняемые перед смертью слово молвить хотят. Говорите!

– Мародёры мы… – снова пискнул Чёбот так, как учил их Дядин, а сам Дядин даже не дёрнулся, как будто не стояли они под дулами «калашей».

– Ага! – обрадовался усатый в тужурке, словно поймал их на лжи и одним махом вывел на чистую воду. – Значит, признаёте свою вину?

– Признаём… – кивнул Телепень. – Всё признаём, – и вдруг он, всегда трусоватый, гордо вскинул голову на короткой шее, видно, решил умереть геройски и красиво.

– А ты чего молчишь? – ткнул дулом Костю усатый в тужурке. – Или смерти не боишься?

Костя пожал плечами. Честно говоря, он ничего не понял. Какую вину? Город пустой много лет. Кому он нужен?

– А разве это вина? – спросил Дядин, упрямо поводя плечами.

– Он ещё спрашивает?! – радостно и глумливо крикнул усатый в тужурке, оглядываясь на соратников. – Наш город – это народное достояние, и мы не дадим грабить наши музеи!

– Правильно! – закричали все. – Попались – отвечайте по закону!

– Нам музеи не нужны! – сказал Костя. – Хотя я с удовольствием посетил бы Эрмитаж.

– Нет, вы только гляньте на него, ёшкин кот! – снова прокричал усатый в тужурке. – В Эрмитаж его своди! Нате, выкушайте! А вот этого не хотите! – и, скрутив дулю, сунул Косте под нос.

Хотел Костя укусить его за эту самую дулю, уж слишком она соблазнительно близко была, да передумал. Он снова ничего не понял, не было логики в словах усатого. Получалось, что мародёры только и ездят в Санкт-Петербург, чтобы грабить музеи. Да кому они нужны, подумал он, если вокруг такая голодуха и разруха? Куражатся просто перед нашей смертью, решил он и подумал, что надо было сопротивляться до последнего, глядишь, тогда и был бы шанс кому-то остаться в живых, даже несмотря на реактивные гранатометы и всякое другое оружие.

– Именем… – крикнул усатый в тужурке, клацая затвором. – Именем России… и священной памяти её народов!

Вся банда обрадовалась и тоже заклацала затворами, кроме того высокого блондина с маленькой головой, потому что у него в руках был «плазматрон» и ему надо было всего лишь нажать кнопку, чтобы активизировать его.

– Стойте! – крикнул Костя. – Стойте! Не мародёры мы!..

– А кто же тогда? – опустил автомат усатый в тужурке. – Кто же вы такие? – спросил он, по-тараканьи шевеля своими развесистыми усами и требовательно заглядывая Косте в глаза. – Кто? В молчанку играете? Разговаривать с народом не хотите?! Презираете нас?! А мы вот вас сейчас за это!..

– «Мстители»! – выпалил Костя ему в помятое и, как ему казалось, старое лицо.

Пусть теперь убивают! – подумал он с горечью, сразу поймут, с кем расправились и какую возможность упустили. Но ведь всё равно не убьют. Не убьют, и всё. Что-то случится, чего в его в памяти ещё не было, но убитым он себя не помнил. Стало быть, думал он с чувством превосходства над усатым в тужурке, стрелять они не будут. Пугают!

– «Мстители»? – крайне удивился усатый в тужурке и сбавил темп на пол-оборота.

– Это мы мстители! – заорали все, страшно выпучивая глаза. – Это мы, а не вы, деревня сопливая!

– Тихо! – сипло крикнул усатый в тужурке и сбавил темп ещё на пол-оборота. – Ша!!! «Мстители», говоришь? – спросил он в странной задумчивости и поскоблил подбородок грязным ногтем.

– «Мстители»… – подтвердил Костя, не потому что боялся смерти, а потому что ему важно было остаться честным и открытым.

На это раз эта черта его характера ему помогла – поверил ему усатый в тужурке, как-то вдруг расположился к Косте.

– Хм! Это же меняет дело! А ну-ка, развяжите их! – приказал он.

– Зачем?! – взвыла банда. – Укокошим и пойдём пить водку с какавой!

– Мы и так пойдём водку пить! – пообещал усатый в тужурке. – А вначале надо разобраться. Развяжите!

К Косте подскочил рыжий, конопатый.

– У-у-у… гад! – пнул его, но всё же разрезал на руках верёвки.

Костя не удержался и тоже пнул в ответ, да так удачно, что рыжий конопатый смешно ойкнул, отлетел метра на три, потирая задницу, и все вокруг добродушно рассмеялись:

– Что, Витек, попало? Не суйся, куда не надо. Ха-ха-ха… Хи-хи-хи… Хо-хо-хо…

От былой ненависти не осталось и следа. Бандиты – как малые дети, переключили внимание на забавный эпизод. Успокоились, как море после шторма, и глядели уже не враждебно, а весело и даже дружелюбно.

– У-у-у… гад… – выругался Витек, с болезненным выражением на лице потирая задницу. – Я тебе ещё покажу, – и погрозил Косте пухлым кулачком.

– А ты часом не врёшь? – спросил усатый главарь у Кости, движением руки отстраняя рыжего конопатого Витька. – Точно «мстители»?

Он и произнёс слово «мстители» в том значении, которое придавал ему Дядин, а не с тем значением, которое имела ввиду банда, которая, похоже, ни в что подобное не была посвящена.

Костя не удержался, глянул на Дядина, который почему-то прятал глаза, и вообще, на его лице застыло горькое выражение обиды. Неужели лучше было бы, если бы нас расстреляли, подумалось Косте, и он ответил, сжав кулаки:

– Не вру… Зачем мне врать-то?

Усатый в тужурке ещё раз внимательно посмотрел ему в глаза:

– Вижу… вижу, чувствую, что не врёшь, – с непонятным значением произнёс он. – Понимаешь, какое дело… – доверительно вздохнул он, беря Костю под локоть и по-свойски отводя в сторону: – Миф это, старый городской миф. Понимаешь?

– Не понимаю, – признался Костя.

– Народ верит, что придёт мальчик и избавит нас от пиндосов. Может, у тебя и флейта есть? Я имею ввиду, что-нибудь подобное? Ну как в той сказке.

Должно быть, ловит на противоречии, подумал Костя. Ничего у тебя не получится, дядя, потому что я говорю правду, а правда – это такая сильная вещь, которую в карман не спрячешь. Правда – это как знамя победы, от неё нельзя отречься в случае неудобства. Правду боятся и перед правдой пресмыкаются. Правда – она или есть, или её нет.

– Нет у меня никакой флейты, – ответил, вспомнив Ганса из сказки, который с помощью дудочки избавил город от крыс.

– Не скажи, не скажи… – таинственно произнёс усатый в тужурке. – На маленького мальчика ты не похож, – заметил он, задумчиво разглядывая Костю с головы до ног.

Костя страшно удивился, выходит, все знают о мстителях: и кайманы, и пиндосы, и даже эти бандиты. А толку? Где американцы, а где мы – измученное славянское племя? Он ещё раз с надеждой посмотрел на Дядина, мол, объясните товарищу ситуацию, расскажите правду, свои же, судя по всему, местные повстанцы, правда, больше похожие на шпану. Объясните, что маленькие мальчики давно выросли и превратились в юношей. Но Дядин делал вид, что разговор к нему не имеет никакого отношения, и что вообще, он мало с ними знаком.

– Ладно… – сказал усатый в тужурке и осведомился: – Тебя ведь зовут Константином?

– Откуда вы знаете? – удивился Костя.

– А твой друг, – он поискал глазами Чёбота, – всё время орал: «Беги, Костя! Беги!» А этот, – он ткнул пальцем в Телепня: «Костя, не дрейфь! Костя, не дрейфь!»

Бандиты снова заржали, как глуповатое стадо, – счастливое и радостное только от того, что им тепло и сытно и что впереди у них пир с горькой водкой и сладким какао.

– Я и не дрейфил, – стушевался Костя и покраснел, как рак.

– Да вижу, вижу, – успокоил его усатый в тужурке. – Парень ты смышленый. Пошли, потолковать надо.

Все, как полоумные, снова зареготали, издавая нечленораздельные звуки, что, должно быть, означало не только полное единодушие со своим вожаком, но и то, что убивать чужаков им расхотелось, и они рады-радёшеньки просто развлечься, чтобы было о чём посудачить в городе. Ну не придурки ли? – подумал Костя. А если кайманы рядом?

– Не обращай внимания, – тихо предупредил его усатый в тужурке. – Это радиация так действует. Я тоже иногда себя неадекватно веду, – признался он, – буйным бываю. А что поделаешь? Назвался груздем, полезай в кузов. Ёшкин кот!

 

***

Их повели теперь уже с прибаутками и в обнимку такими закоулками, что Костя, который считал, что ориентируется в городе по старой памяти, сразу потерял направление и даже не сообразил, где они оказались, ну уж, конечно, не в центре, а где-то за Ольгинским прудом и полуразрушенным манежем, потому что банда хотя и вела себя вольготно, но нет-нет да и поглядывала с плохо скрываемым страхом и в сторону Стены, и в сторону Невы. Ага, злорадно понял Костя, значит, насчёт Эрмитажа это они просто так сбрехнули, для красивого словца, а сами в него не ходят, значит, центр не в их власти? Эта мысль почему-то развеселила его, и он уже по-свойски отвечал усатому дяде в кожаной тужурке. Оказалось, что его зовут Петром Сергеевичем Кононовым, а кто он такой, он, конечно же, не сообщил, хотя и так было ясно – повстанец, кто ещё? Кто может остаться в заражённом городе? Только полные психи. Вот у нас в тайге такой радиации нет, у нас чисто и вольготно. И так захотелось Косте в деревню, в родной дом, где пахнет сдобными пирогами, где можно попариться в баньке, что он едва не развернулся и не задал стрекоча в сторону Стены, которая возвышалась за спиной.

Но их завели в какие-то дебри, и он уже стал подозревать банду в самом гнусном умысле, как вдруг за вековыми липами блеснула вода, затем открылся подземный ход, и они стали спускаться по длинной, широкой и пологой лестнице, как будто в метро, которое Костя смутно помнил. А через мгновение он уже сидел вдвоём с Петром Сергеевичем в каком-то шикарно обставленном подвале с настоящей электрической лампой под потолком, на кожаных диванах и пил сладкий чай с настоящим сахаром, а не с сахарином, который обычно тащили со всех «промыслов».

Дядина, Чёбота и Телепня увели куда-то в другое место. Вначале Костю это беспокоило, а потом он сообразил, что Кононов просто хочет поговорить с ним тет-а-тет.

– А ведь я тебя знаю… – сказал он, поправляя на себе широкий флотский пояс, а потом с таинственным видом разглаживая густые усы.

Его бескозырка с золотистой надписью «Пётр Великий» лежала на столе.

– Откуда?! – страшно удивился Костя. – Мы же с вами ни разу не встречались.

– Встречались! – многозначительно поднял палец Пётр Сергеевич. – Встречались, ёшкин кот! Я с твоим отцом служил в одном дивизионе. И даже пару раз бывал у вас дома. Хорошо, что я тебя не расстрелял. Хорошо! – заключил он. – А ведь мог бы. Ей богу! У меня эти мародеры вот где сидят, – и он потыкал ребром ладони себе по шее. – Боремся мы с ними, боремся, а они все лезут и лезут, как тараканы.

– Вы что, действительно, их расстреливаете? – спросил Костя, и вдруг у него словно пелена упала с глаз: он всё вспомнил.

Вспомнил и дядю Петра, и своё, в общем-то, незамысловатое задание – запустить ракеты. О термоядерных ракетах, где и как они расположены, он, конечно же, ничего не знал, он знал лишь о ретрансляционной ракете, которая находилась совсем недалеко, можно сказать, под носом – в Балтике. И надо было всего-то проплыть на катере до Кронштадта, а там на месте сориентироваться и понять, что к чему: куда дальше двигать и что делать.

Он тут же едва не выложил дяде Петру, то бишь Петру Сергеевичу Кононову, о том, что признал его и что знает, куда надо направляться и что делать, но вовремя прикусил язык, потому что вспомнил о Дядине. Кто же тогда Дядин? Северный куратор? А кто дядя Пётр? Костя запутался. Нет, решил он, пока я сам не разберусь, я им ничего не скажу, а то можно всё испортить, создать ситуацию, из которой не выберешься, а ставка слишком велика, глобальная ставка!

Но то, что Пётр Сергеевич не куратор – это точно. А кто, предстояло ещё выяснить. Пётр Сергеевич вдруг вспомнил о мародерах и неожиданно развеселился.

– Да никто их не расстреливает! Ёшкин кот! – в сердцах воскликнул Пётр Сергеевич. – Что мы уроды какие? Когда-то расстреливали, а теперь не расстреливаем. Что с вашего деревенского брата взять? Пугаем до смерти, обираем до нитки, чтобы неповадно было шляться, где ни попадя, и отпускаем на все четыре стороны. Некоторые даже у меня остаются, например, Буланов Викентий.

Казалось, он даже смутился от своей излишней горячности.

– Это такой высокий блондин? – спросил Костя.

– Он самый. Из-под самого Донецка к нам бежал за счастьем.

– Так всё-таки расстреливали?

– Конечно! – с прежней горячностью сообщил Пётр Сергеевич. – А ты представляешь, что здесь творилось во время войны и сразу после неё?

– Не представляю, – признался Костя.

– Здесь, брат, такое было…

– А что было?

– Беззаконие, что ещё может быть в такое время. Шастали целыми бандами, хотя вокруг во всю свирепствовала чахомотка. Эти сволочи мало того, что обирали мертвых, отрезая им пальцы, чтобы снять кольца, или вырывали плоскозубцами золотые зубы, так они нападали на живых! Изверги! Вот нам и пришлось объединиться для самозащиты. Расстреливали при малейшем подозрении и бросали в огонь, чтобы зараза не распространялась. Поэтому мои архаровцы такие неуправляемые. Затем мародёр пошёл косяками за произведениями искусства. Этих тоже расстреливали. А обратил ли ты внимание, почему у нас в городе нет собак?

– Нет, не успел – простодушно признался Костя.

Горяч был Пётр Сергеевич, горяч и холеристичен, но искренен и честен. Это подкупало.

– Потому что они питались человечиной! Мы их тоже того… перестреляли! Жаль, конечно, несчастных тварей, но пришлось. Потом у нас с кайманами что-то вроде негласной договоренности образовалось: они сами по себе – в центре, а мы сами по себе, всё больше по окраинам, и друг друга не трогаем. Расскажи-ка мне лучше, Костя, какое сейчас положение в деревне?

– В какой деревне? – насторожился Костя.

Ещё расскажу что-нибудь не то о Чупе, подведу людей, насторожился он. Да и зачем ему наша богом забытая деревня?

– В твоей родной, – попросил Пётр Сергеевич.

– А-а-а… – прикинулся Костя простаком, – деревня у нас большая…

– Сколько дворов?

– Полста.

– Значит, крепко сидите?

– Ну да… – ответил Костя, не понимая, куда клонит Пётр Сергеевич.

– Это хорошо! – резюмировал Пётр Сергеевич, налегая на «о». – Народ нам нужен, вот что! В народе теперь вся сила! Нормальный народ, с нормальными рефлексами, не испорченный войной и цивилизацией, не живущий на дармовщинке, за счёт былого, а работающий в поте лица своего! Я и сам не знаю, на кого больше опереться в предстоящей войне. Свои вроде ближе и понятнее, а деревенские безгрешные, как святые. Но свои – они же трутни, руками ничего не умеют делать. Их лучше в политику совать, а вот ваши – это соль земли. Без деревенских мы пропадем. В деревенских теперь вся сила, – повторил он убежденно. – Это я тебе, брат, точно, скажу! Вот такой расклад на данный исторический момент.

Ха, подумал Костя, возгордясь, об этом же и Захар Савельевич твердил. Значит, они находятся на одной идеологической платформе. И так у него здорово вышло с этой платформой, что он невольно заулыбался. И так ему после этого захотелось рассказать свою историю Петру Сергеевичу, что едва не выложил всё, как на духу. Сбросить с себя тяжёлый крест, а там пускай взрослые решают, куда идти и как запускать эту самую ретрансляционную ракету, от которой зависит наша дальнейшая светлая жизнь.

– Ну, а народ, он к чему склонен? – снова пристал к нему Пётр Сергеевич.

– Народ? – переспросил Костя и представил себе этот самый народ.

Народ ни к чему склонен не был. Это была сущая правда. Самогона попить, вертолёт сбить, чтобы снять с него пушку, подраться, в клуб на танцы сбегать, «промысел» заныкать от общества. Много к чему был склонен деревенский народ. Он, правда, мог и картошку посадить, и рыбки наловить, но ведь для своего же пуза. Идеализировал его Пётр Сергеевич, сидя в городе, считал чуть ли не святым и боголюбивым. Но ответить так Костя посчитал некорректным. Требовалось отвечать с каким-то иным смыслом, а с каким конкретно, он не знал, не имел ни малейшего понятия.

– Поднимется ли он на борьбу с оккупантами?

– С какими оккупантами? – спросил Костя.

Никаких оккупантов он и в глаза не видел. Если Пётр Сергеевич имеет ввиду кайманов, то это вроде свои, только мутанты. А американцев они лишь на Стене и видели, да и то они были такими доброжелательными, что даже маски подарили. Какие же это враги? Нет, если покажут на кого-то пальцем, будем бороться, куда денешься. Или я чего-то не понимаю? – подумал он в растерянности. Не было у него злости ни к кому конкретно. Должно быть, я ещё чего-то не понимаю, подумал он и сказал на всякий случай:

– Кайманы без американцев – не сила!

Пётр Сергеевич согласился:

– Верно, не сила, и у меня такое же мнение. Да мы их в бараний рог за неделю скрутим! Ёшкин кот! – и требовательно посмотрел на Костю, ища подтверждения своим словам.

– А больше я оккупантов не знаю, – добродушно признался Костя.

– Ладно, бог с ними, с оккупантами, – закруглил разговор Пётр Сергеевич и со вкусом отхлебнул чаю. – Ты сам-то пей, пей, – сказал он, – пододвигая ему сушки, твёрдые, как камень. – В чай макай и пей, – посоветовал он. – Я хочу одно понять, вот ты говоришь, что вы «мстители». И это хорошо! Предположим, я тебе верю. Я ещё ни одного «мстителя» в глаза не видел. Но, во-первых, кому и как ты собираешься мстить? А во-вторых, что нам потом, после падения пиндосов, делать? Как народ в города привлечь, чтобы здесь снова жизнь бурлила? Я, например, хочу для народа Петергоф открыть! Пусть любуется неземной красотой! А что?! Я думаю, что на красоту он пойдёт, как голодная рыба на крючок!

– Я не знаю… – растерянно пожал плечами Костя. – Нам Захар Савельевич об этом ничего не говорил, то есть он, конечно, говорил, что надо захватывать власть, но как конкретно, я не знаю.

– Ага, значит, всё-таки говорил?! – приподнял одну бровь Пётр Сергеевич.

– Говорил, что мы должны российскую власть установить.

– Это хорошо… – снова в задумчивости отхлебнул чай Пётр Сергеевич. – А как конкретно ты мстить собираешься?

Костя на мгновение задумался, и это заминка не ускользнула от внимания Петра Сергеевича. Лицо его сделалось весьма располагающим к откровению, даже усы подобрели и уже не так воинственно торчали в стороны.

– Есть такая штука…

И Костя чистосердечно рассказал Петру Сергеевичу обо всём том, что рассказывал ему Дядин, но до самого того момента, где надо было ехать в Кронштадт – сообщать об этом у Кости язык не повернулся. Оставил он себе крошку тайны. Поостерёгся на всякий пожарный, чтобы потом не жалеть.

– Значит, тебя в детстве закодировали?! – удивился Пётр Сергеевич. – Ёшкин кот!!! «Записали» в тебя не только то, что ты должен увидеть, но и то, что должен пережить?! Да-а-а… брат…

– А как это так? – наивно спросил Костя.

– Это, брат, наука, – призадумался Пётр Сергеевич. – Я и сам не понимаю. Ишь ты поди ж ты! – снова возбудился он и почесал грудь там, где кончалась тельняшка. – Понимаешь, в чём дело, именно так я себе это и представлял. Значит, – в задумчивости произнёс он, – это не сказка и не народный фольклор, а это реальность. Значит, это он тебе всё говорил?

– Не только мне, – простодушно смутился Костя. – Захар Савельевич сказал, что нас много было, но что я теперь один остался.

– Хм… – в ещё большей задумчивости почесал затылок Пётр Сергеевич. – Так уж и один?

– Сказал, что один, – скромно потупился Костя.

– Ну, один, так один. Какая, собственно, разница? А что же вы к «сопротивлению» не обратились?

– Я не знаю. Захар Савельевич об этом ничего не говорил, может, из-за секретности операции? – предположил он.

– Ну что ж… – согласился Пётр Сергеевич, водружая на голову бескозырку. – Может, очень даже может быть. А не показался ли тебе ваш Захар Савельевич каким-то странным?

– Да нет… – подумал Костя и вспомнил все свои мнимые и явные обиды, но разве обиды могут быть странностями? – Вроде нет, – сказал он. – Не заметил…

– Так вроде, или нет? – будто бы на всякий случай уточнил Пётр Сергеевич.

– Нет, – ответил Костя. – Не было странностей.

– Ну-ну… – многозначительно сказал Пётр Сергеевич, поднимаясь. – Где-то я его уже видел, вашего Захара Савельевича, а где, припомнить не могу. Ну да бог с ним. Сейчас вам вернут оружие, можете отдыхать, а мы с вашим Дядиным будем думать, что делать дальше. Всё это надо держать в тайне, и о «мстителях» больше не распространяйтесь. Говорите, что вы из «сопротивления». Для моих архаровцев что «сопротивление», что «мстители» один чёрт.

– Есть, не распространяться, – радостно отозвался Костя, чувствуя, что освобождается от тяжёлой, как пудовая гиря, ответственности.

– Кажется мне, что твой отец как раз и занимался системой «мёртвая рука-два». Может, я, конечно, и не знаю деталей, сам понимаешь, в армии дисциплина на первом месте. Там за длинный язык можно было здорово пострадать, тем более в таком важном деле, как засекреченный пункт связи, но кое в чём я, брат, разбираюсь неплохо. Кое-какие детали дают мне основание думать, что этот пункт находится не так чтобы далеко, можно подумать, что даже в Финском заливе. А если это так, то мы хоть завтра запустим ретрансляционную ракету, и пиндосам конец.

Страшно удивился Костя и вздохнул с облегчением, потому что кое-что вспомнил ещё тогда в квартире, взглянув на фотографию отца на фоне флага: надо ехать в Кронштадт. А в Кронштадте есть ключ ко всем-всем воспоминаниям. Но раз Пётр Сергеевич говорит, что знает, как и куда идти и что делать, то так тому и быть.

С лёгким сердцем, ни о чём больше не заботясь, Костя покинул апартаменты Петра Сергеевича и направился в ту сторону, откуда был слышен безудержный смех.

 

***

Ржали, конечно, пьяненькие Чёбот и Телепень. Кто же ещё? Кто ещё так легко способен был переносить невзгоды и удары судьбы? Только свои, теленгерские. Им залихватски вторили архаровцы Петра Сергеевича. Особенно заливались двое: Буланов и рыжий, конопатый Витек. Буланов в порыве веселья бился головой об стенку, у него были длинные белые волосы до плеч, и поэтому ему Костя симпатизировал больше, чем злобному Витьку с мордой, похожей на поджаренный блин.

Пили бражку, черпая её кружками из большого котелка.

– Привет!!! – заорали все, кроме рыжего, конопатого Витька, который напротив, исподтишка показал Косте кулак, при этом сохраняя на морде вполне дружелюбное выражение.

Впрочем, этого никто не заметил, потому что все были возбуждены бражкой и какими-то сладко вонючими сигаретами. Если в деревне курили настоящий самосад, то, по сравнению с ним, это была очень специфическая дрянь. Костя вспомнил, что так пахло в кабаке «Петровский», в котором они напились, а ещё он вспомнил, что Малаха говорил о наркотической конопле.

– Садись! – закричали все. – Садись!

Ему освободили место, как почетному гостю, во главе стола и тут же налили. Часть банды действительно пила водку с какао и находила в этом особый шик. Это было их фирменное пойло. Костя от такого напитка вежливо отказался и предпочёл знакомую бражку. Он почувствовал, как горячая и сладкая волна пробежала в желудок, и тут же захотел есть. Ему сунули здоровенную голень, и он принялся с жадностью обгладывать с неё мясо, закусывая чёрным хлебом и солеными, хрустящими огурцами. А когда насытился и поднял глаза – о боже! Мир озарился яркими красками, потому что на него смотрела очень красивая женщина, такая красивая – как осенняя лиса-огнёвка. Костя от неожиданности поперхнулся и густо покраснел, а затем отложил в сторону кость и тыльной стороны руки вытер жирный рот. Женщина смотрела на него неотрывно и очень внимательно. Она не участвовала в общем галдеже, а словно отгородилась от банды глухой стеной презрительного равнодушия.

– Привет! – прокричала она, чтобы он её услышал. – Меня зовут Аманда! – и протянула через стол худую, изящную руку с кроваво-красными ногтями.

– Здравствуйте… – скромного ответил Костя, готовый своей сдержанной кротостью завоевать весь мир, но почему-то безмерно стесняющийся этого.

Рука у неё была грациозной и такой красивой, как у статуэтки балерины на комоде у Ксении Даниловны. Накрашенных ногтей Костя в своей деревни ни у одной женщины не видел и сильно им поразился. В его понимании красить ногти было глупо, краска слезет после первого же посещения коровника, но ему, как ни странно, этот городской обычай понравился, украшал он женскую руку, делал её божественной.

– Как тебя зовут, красавчик? – Костя не столько расслышал, сколько уловил её вопрос по движению губ.

Чёбот орал:

– А вот мы сейчас! – и опрокидывал в себя очередную порцию водки с какао.

– А мы не отстанем! – вторил ему Телепень.

– А-а-а! – орали все остальные, и высокий патлатый блондин по фамилии Буланов, и рыжий конопатый Витёк.

– Я Костя… – ответил он, ещё раз страшно смутившись.

Его ещё никто не называл красавчиком, потому что в деревне его считали пацаном, ну, почти все, кроме Верки. Даже с Веркой они не обсуждали этот вопрос, потому что он был из области нравственных табу, о которых не принято говорить на севере, где народ суров и не избалован тонкостями суждений.

Верка была красивой по-своему, по-деревенски, а женщина напротив – по-городскому, особой изящной красотой, с которой Костя ещё не сталкивался. Кто из них был лучше, он не мог сразу сообразить, главным образом, потому, что женщина напротив смотрела на него ласково-ласково, словно чего-то от него хотела, а что именно, Костя понял не сразу.

Он засмущался ещё больше и для того, чтобы скрыть свою стеснительность, влил в себя целую кружку бражки, и хмель ударил ему в голову. Но даже в этом его новом состоянии смущение не прошло. Дальнейшее он помнил весь смутно. Помнил, что они пили теперь уже вдвоем с Амандой, болтали о чём-то и долго плутали по туннелям, пока не выбрались в заросший парк, превратившийся в густой, весенний лес, где неспешно бродили под радиоактивной сенью разросшихся берёз и сосен, и радиоактивные забавные белки беспечно сновали в радиоактивной траве. И только Стена, возвышающаяся над городом, напоминала о том, что мир опасен и изменчив, что уже завтра он может оказаться другим.

Он очнулся в тот момент, когда целовал эту самую Аманду. Губы у неё были вкусные, как земляника, а тело под одеждой вертким и сильным. А ещё она здорово орудовала языком.

– Да ты не умеешь целоваться! – удивилась она, отстраняясь и требовательно глядя на него темно-зелёными глазами. – Давай-ка…

И учила его, как это правильно делается: по этапам, до высшей точки, с падением в пропасть и воспарением ввысь.

– Нравится? – спросила она, игриво закусив губу и глядя на него из-под рыжей чёлки.

Сердце у него не то что сладко ёкнуло – его словно проткнули большой и очень острой иглой. В следующее мгновение – ещё один раз, и он почувствовал, что летит.

– Нравится… – кивнул он и потребовал продолжения.

И тогда она засмеялась серебристо, как колокольчик, и он понял, что влюбился второй раз в жизни. Нет, он не забыл Верку Пантюхину сразу, просто она на какое-то время отдалилась в его сознании на задний план, но никуда не делась, а всё время словно была рядом и возмущенно упрекала: «Целуешься? А меня ещё ни разу не поцеловал. А ведь я жду…»

– А ты ласковый… – вдруг призналась Аманда, и за её опытностью, бравадой и кровавыми ноготками промелькнула наивная девичья доверчивость, но даже эта доверчивость в её исполнении была коварна и хитра, как бывают хитры лисы-огнёвки.

Самое ужасное, что мне эта её лживость страшно нравится, с тревогой подумал Костя, потому что она сладка и греховна. Верка же Пантюхина издалека спросила с тревогой: «А ты меня не забудешь, Костя?»

Костя оглянулся. Верки Пантюхиной, конечно же, рядом не было, зато к ним бежали злобный Витёк и высокий блондин – Викентий Буланов.

– А-а-а… – орали мужики яростно на выдохе. – Убьём!!!

Костю спасло только то, что он вовремя их увидел и что он поднаторел в деревенских драках. Да и вообще он был ловок от природы. Кроме того оба бандита были изрядно пьяны. И хотя Буланов пытался драться своими длинными ногами, а конопатый рыжий Витёк – пинаться, кусаться и щипаться, их шансы при таком раскладе сил оказались ничтожными, и через мгновение оба уселись в мокрую, радиоактивную траву, потирая челюсти. У Буланова под левым глазом наливался кровавый рубец, а у конопатого рыжего Витька так распухло ухо, что он боялся к нему притронуться, потому что решил, что Костя его оторвал. От боли он начал нервно икать:

– Ик-ик-ик…

И даже собрался плакать.

А Викентий Буланов бормотал, смешно встряхивая головой, словно пытаясь избавиться от болячки под глазом:

– Погоди… вот я сейчас ка-а-к встану…

Костя с поднятыми кулаками сделал шаг навстречу, но противник не рассчитал сил и снова рухнул на землю, припечатавшись к ней всей своей широкой спиной.

– Здорово ты дерёшься! – восхитилась Аманда, задорно блеснув зелёными глазами. – У нас в парке никто так классно не дерётся.

Они благоразумно отступили в парк Сосновка, полагая, что на помощь Витку и Буланову явится вся банда.

От парка осталось одно название. На самом деле, это уже был не парк, а густой, девственный лес, который потихонечку отвоевывал у города пространство, разрастаясь, где только можно: и в щелях между камнями, и вспарывая асфальт дорожек, и цепляясь к чугунной решётке, чтобы свалить её и выбежать за отведенные пределы прямо через дорогу.

Северная российская столица была даже пустыннее, чем областной центр – Петрозаводск. Во все стороны разбегались широкие проспекты, занесённые листвой и поросшие весёлыми одуванчиками, но машины, которые застыли на них, никуда не торопились, а из роскошных гулких парадных и мрачных арок старинных домов никто не выходил.

Проспекты эти Аманда пересекала с опаской, а на открытые места старалась не выходить, и постепенно Костя тоже проникся тревогой. И только в те моменты, когда они целовались где-нибудь в проходном дворе, забывал о ней, и тело, и губы Аманды казались ему куда значимее, чем какие-нибудь кайманы или, не дай бог, гранбот, тот биомеханический трансформер, которого невозможно было убить.

– Откуда ты такой взялся? – спрашивала она, хмелея уже не от бражки, а от поцелуев. – Откуда?..

А он, наивно полагая, что это и есть счастье, к которому он стремился всю жизнь, отвечал:

– Из тайги.

– Из тайги?.. – переспрашивала она с испугом и недоверием.

И Костя понимал, что тайга для неё слово непонятное, что оно почему-то несёт в себе угрозу – Аманде, городу, банде и, как ни странно – Петру Сергеевичу. Но какую именно угрозу, он не понимал да и понимать не хотел, словно тайга теперь не имела к нему никакого отношения, словно он был сам по себе, а тайга сама по себе.

– А зачем сюда прибыл?

– Я не знаю… – добродушно признался Костя. – Дядин привёл.

– Дя-ди-ин… – произнесла она нараспев, и Костя почему-то решил, что она не поверила, что она ожидала услышат нечто другое, но не услышала.

– А у вас книжные магазины есть? – спросил он.

– Книжные?.. – удивилась Аманда. – Не знаю, – пожала она хрупкими плечами. – А зачем тебе?

– Как зачем? – в свою очередь удивился он. – Читать. В книгах вся мудрость мира.

– Господи, какой ты зелёный! – сказала она, кладя руки ему на плечи.

На углу между Есенина и Сикейроса, где они целовались, она вдруг ойкнула, он оглянулся и увидел: по улице Сикейроса катил самый настоящий бронетранспортёр с башенкой, пулемётами и кайманами на броне. Они сидели, развалившись, как хозяева жизни, выставив перед собой оружие. Костя узнал их по чёрной форме и чёрным же шлемам и вспомнил, как убивал их в деревне, а ещё вспомнил, что они почти бессмертные, и невольно потянулся к пистолету, который ему вручили, как только он выпил с бандой бражки. Эх, сюда бы «плазматрон», с тоской подумал он и приготовился умереть, но Аманда потянула его в проходной двор, и бронетранспортёр прокатил мимо, наполнив свежий городской воздух выхлопами двигателя.

– Пойдём… пойдём… – сказала Аманда, завораживающе встряхивая рыжей чёлкой. – Здесь недалеко…

Костя всё оглядывался и оглядывался, трезвея от злости и бессилия.

– Идём же… – настойчиво потянула она его за руку. – Идём…

Они вошли в гулкое и мёртвое парадное и стали подниматься по широким, пыльным лестницам, где перила вызывали опасения из-за ветхости, где на подоконниках поселился весёлый зелёный мох, где стёкла в окнах были столь грязными, что сквозь них едва пробивался дневной свет, и под крышей слышалась голубиная воркотня.

– Я сюда никого не водила… – призналась Аманда, открывая тяжёлую железную дверь, за которой Костю ожидал увидеть что угодно, но только не настоящие апартаменты, которые у них в деревне были только у мельника – отца Дрюнделя, да и то те апартаменты не шли ни в какое сравнение с уютным гнездышком Аманды.

Он удивился изящно обставленной прихожей с оленьими рогами вместо вешалки, а дальше – анфиладе комнат – каждой в своём стиле, в которых он совершенно не разбирался, но чувствовал, что это шикарно, а когда Аманда сказала, что обустраивала квартиру два года, тайно, чтобы не афишировать, собирала мебель в окрестных кварталах, он сообразил, что это то место, где Аманда прячется в самые неприятные моменты своей жизни.

Она уже не позволила себя больше целовать, а дурачась и болтая всякую ерунду, с волнующе расстегнутой пуговкой блузки на груди, потянула его дальше, в самую последнюю комнату, где была спальня. Невидимо присутствующая Верка ревниво шепнула Косте: «Вот ты как?..» Но он уже не мог остановиться, события развивались помимо его воли, потому что то, что было чуть ниже расстегнутой пуговки, забрало всю его волю, и он плохо соображал, что реально происходит.

А потом случилось то, чего к чему он, конечно же, стремился всю свою сознательную жизнь, но совершенно не ожидал получить именно сейчас, и они лежали в шикарной постели, широкой, как аэродром, и им было жарко и хорошо, и Аманда оказалась совсем не той какой себя демонстрировала в бункере и в парке-лесу, когда учила его целоваться, а была нежной, чувственной и ласковой. И только Верка напомнила на всякий случай: «А я тебя напрасно жду…»

Костя подумал, что с Веркой Пантюхиной ему хорошо и надежно, а с Амалией – тоже хорошо, но ещё и тревожно, потому что она связана с Большой Землей, городом, и такая красивая, а главное – решительная и смелая. А больше мне ничего и не надо, думал он, хмелея теперь уж не только от одной этой мысли. Он так и уснул с ней, с этой мыслью. Ему снились Верка и Аманда, и во сне они втроём дружили, и всё было хорошо, просто великолепно, как только может быть великолепно во сне.

Проснулся он оттого, что в углу комнаты кто-то сидел и курил папиросы. Было светло, и в мутные окна сочился рассвет.

Пётр Сергеевич вроде как смущенно крякнул и сказал, выдыхая сизый дым:

– Пора, голубки, пора… ёшкин кот…

– Что пора? – едва не подскочил Костя и с тревогой скосился на Аманду, которая уверяла, что об этом гнездышке никто не знает.

Но самое главное заключалось в том, что в его ложной памяти такой сцены не было, а значит, она не была важна с точки зрения его судьбы. Отсюда следовало два вывода: или Аманда – случайность, или ему всё снится шиворот-навыворот. На всякий случай он ущипнул себя, но это был не сон. Аманда глядела на него из-под одеяла одним весёлым-весёлым зелёным глазом.

– Пойдём… – как показалось Косте, устало произнёс Пётр Сергеевич своим сиплым голосом. – Пусть дама оденется. – И вышел из комнаты так, что Костя должен был, просто обязан был последовать за ним.

Костя ещё раз оглянулся на Аманду, но та спрятались окончательно и бесповоротно. Он потянул одеяло на себя, но неожиданно встретил сопротивление рук и ног, и обескураженный, отступил, начал одеваться, ещё не зная главной земной тайны, которая заключалась в том, что всё проходит, как дым, превращается в эфир, улетучивается, как старые, старые воспоминания, и остается только боль, от которой ты не можешь избавиться, а ещё память, откуда эта боль периодически возвращается.

Он подумал, что, кажется, попал в дом, который занят, в котором живут другие люди, со своими привычками и своим укладом, а главное – со своей тайной, которую он ещё не понял, и босиком поплёлся на кухню, держа сапоги за петли в обоих руках. Внутрь он засунул портянки, и они болтались, как знак капитуляции.

– Что же ты так?.. – укорил его Пётр Сергеевич, гася папиросу в сахарнице. – Я его ищу, а он здесь кувыркается… Лихо, парень, лихо…

Костя, у которого в голове крутились предположения одно хлеще другого, ничего не сообразил и потребовал объяснения:

– А что вообще происходит?

Конечно, когда тебе семнадцать и когда вокруг тебя крутится большая история, ты чувствуешь себя очень важным, а самое главное, нужным для всех человеком, но если при этом тебя периодически тыкают мордой в дерьмо, то ты уверен, что мир устроен не так, как тебе хочется, и в душе ты становишься похожим на улитку, готовую в любой момент спрятаться в свою раковину.

– Что происходит?.. – замолк на полуслове Пётр Сергеевич и приподнял брови. – Он спрашивает?.. Ёшкин кот! Эх, не будь ты «мстителем» номер пять тысяч сто и не будь твоим отцом мой однополчанин Юрий Иванович…

– Я… я… готов жениться… – наивно брякнул Костя, полагая, что в этом и заключается суть недовольства Петра Сергеевича, – если вы об этом?..

Он решил, что Пётр Сергеевич является отцом Аманды, и был обескуражен своей недальновидностью. В Теленгеше за такое по головке тоже не погладили бы. О Верке Пантюхиной он в этот момент забыл напрочь.

– Ха-ха… – коротко рассмеялся Пётр Сергеевич. – Очень смешно! Жениться! Женилка, что ли, выросла?

– Хм… – сказал Костя, который не любил подобных шуточек и грязных намёков.

– Так мы оторвём! – пообещал Пётр Сергеевич. – Ёшкин кот!

– Но-но! – предупредил Костя, готовый подраться, хотя шансов у него против хоть и невысокого, но крепкого, как бычок, Петра Сергеевича, не было никаких.

«Это тебе не Чёбота гонять», – язвительно произнесла невидимая Верка Пантюхина, и Косте сделалось крайне стыдно. Он покраснел, как малина, и невольно шмыгнул носом.

Пётр Сергеевич снова рассмеялся наполовину серьезно, наполовину радостно:

– О-о-о! На сердитых, говорят, воду возят. Что, набедокурил, брат?! Расхлебывать придётся!

Костя вообще ничего не понял и на всякий случай прислушался. В квартире было тихо, как в погребе, только где-то в спальне, кажется, шуршало одеяло. Потом он вспомнил о пистолете, который впопыхах сунул в карман штанов, и теперь он изрядно оттягивал карман, но Пётр Сергеевич был спокоен, как танк без горючего. Тут Верка Пантюхина у него ехидно спросила: «Что, влип по самое не хочу?» И когда он утвердился в этой самой мысли и понял, что действительно влип, только непонятно, во что, на кухню в атласном вишневом халате вошла Аманда – встрёпанная, грациозная, изящная, как кошка, нет, даже не кошка, а лиса-огнёвка, но подошла не к Косте, который желал этого всеми фибрами души, а к Петру Сергеевичу, чмокнула его в щеку, назвала «папой» и уселась к нему на колени.

Это уже было откровенным предательством. Костя почувствовал, что глаза у него сами собой полезли на лоб, а голос моментально пропал. Только он собрался прочистил горло и произнести что-то вроде того, что требует объяснения и что возмущён до глубины души таким поворотом событий, как Аманда опередила его:

– Так бывает… – сказала она невинным голосом, глядя так, что сердце у него словно упало с пятого этажа, – понравился ты мне… но… – она трагически-игриво вздохнула, – но… люблю я папу, – и она поцеловала его в морщинистую щеку с продубленной кожей.

– Вот так-то, товарищ, – торжественно сказал Пётр Сергеевич, обнимая Аманду левой рукой и победоносно поглядывая на Костю.

Лицо у него подобрело, расплылось в глупой улыбке, а серые глаза сделались, как у мартовского кота – ошалело-прицельными и счастливыми до безумия.. А прицелились они, разумеется, в Аманду, на её крепкую грудь, которая скрывалась под тонким халатиком, на её стройные ножки, которые игриво скрестились под столом.

От этого его взгляда у Кости скулы свело. А-а-а… тупо подумал он. Этот вариант я не предугадал и не помню, не было в моей жизни такого. Но он же старый, этот Пётр Сергеевич! Из него же, того и гляди, песок посыплется! И тут же сам себя опроверг, – он опытный и наверняка поступает с ней не так, как я, а грубее и куда прямолинейнее, и это ей, должно быть, нравится больше моей романтической щенячьей любви. На этом все его аргументы рассыпались прахом, потому что Пётр Сергеевич сказал сиплым голосом:

– Не ломай голову, как говорится… старый конь борозды не испортит. Правда, милая?

– Правда, папа, – Аманда глупо захихикала, закривлялась и сделалась той, какой была в минуты знакомства с Костей – крученой и верченой и очень красивой.

Он сразу всё понял. Так говорили у них в деревне, когда кто-то женится на молодой, и об этом долго судачат, но при этом неизменно приходят к одному и тому же мнению в том смысле, что действительно, старый конь борозды не испортит, а распашет глубже и добротнее, а женщине от этого только лучше, в чём Костя ни минуты не сомневался. Должно же кому-то в этой жизни везти.

Аманда снова глупо захихикала и снова чмокнула Петра Сергеевича в щеку:

– Спасибо, папочка.

– Смотри, Аманда, – показал он ей крепкий кулак, – в последний раз прощаю.

– Да ты погляди… – сказала она, – погляди, какой красавчик попался, – показала Аманда пальцем на Костю, словно он был выставлен на торги и за него давали приличную цену.

– Красавчик, не красавчик, – рассудительно произнёс Пётр Сергеевич, – а стыд надо иметь.

– Так э-э-э… – начала оправдываться она со змеиной улыбкой на губах, – я и так старалась… ты, наверное, специально его мне подсунул?

– Что он тебе сказал?

– Ну что… – Аманда бесцельно поводила красивым пальчиком по столу.

– Ну что? – подтолкнул её коленкой Пётр Сергеевич.

– Что тайна скрыта в Кронштадте…

– Ага! – обрадовался Пётр Сергеевич и требовательно посмотрел на Костю.

Костя сделал вид, что ничего подобного не говорил, хотя в действительности что-то такое брякнул, когда она спросила, куда он путь держит. Но ведь это было несерьёзно и по-дружески!

– Ты уже на меня не сердишься, папик? – голосом маленькой девочки спросила Аманда.

– Сержусь! – строго сказал Пётр Сергеевич.

– Ну, папа! – обняла его за морщинистую шею Аманда.

– Ладно, ладно… – растаял Пётр Сергеевич и махнул рукой, – замнём этот вопрос для пользы дела. А теперь, юноша, собирайся, идём.

– Куда?.. – спросил Костя, всё ещё держа в руках сапоги, портянки, куртку и свитер.

Пол в квартире был холодным, и на нём было зябко стоять. Костя подумал, что сейчас Пётр Сергеевич будет убивать его в подъезде, и правильно сделает. Я бы на его месте точно убил бы, решил Костя, и был бы сто раз прав. В деревне Теленгеш не было хуже преступления, чем спать с чужой женщиной.

– Как куда?! – удивился Пётр Сергеевич. – Забыл, что ли?! Эту чёртову ракету пускать. В принципе, мы уже знаем с Захаром Савельевичем, где она. – Он подмигнул Аманде. – Но ты нам на всякий случай тоже нужен. Вдруг мы ошибёмся, а ты внесёшь в наши действия коррективы. Ну, и для пользы дела. Фирштейн?

– А если я не пойду? – упрямо спросил Костя, которому стало очень обидно, что его использовали, как носовой платок, по назначению и что больше он уже не нужен со своей нежностью и детскими соплями. Как он завидовал Петру Сергеевичу, который излучал непоколебимую уверенность и силу. Скорее бы мне стать таким, думал он, и из-за этого расстраивался ещё больше.

– Пойдём… – ссадил с колена Аманду Пётр Сергеевич и поднялся. – Не порти обедню.

Единственное, Костя понял, что в случае сопротивления его потащат силком, как кабанчика под нож.

– Ладно… – со вздохом согласился Костя, – только я оденусь?

– Пожалуйста, пожалуйста, – согласился Пётр Сергеевич, – никто же не мешает.

Костя оделся под их насмешливыми взглядами. Пистолет сунул под мышку в кобуру, а свитер повязал на талии. Всего-то делов, с горечью подумал он, старясь не глядеть на Аманду, которая его так подло предала, особенно на её красивые длинные ноги в домашних тапочках и на атласный халатик, в котором она потрясающе выглядела. Под халатиком, разумеется, ничего не было. Это возбуждало. А на душе было так гадко, словно он совершил самый непоправимый поступок в жизни, за который будет ещё отвечать долго-долго. Дневник старшего лейтенанта Брагина и «Справочник молодого моряка» он спрятал во внутреннем кармане куртки, и был готов.

Пётр Сергеевич пошёл впереди по длинному коридору, Костя – за ним и вдруг почувствовал, как Аманда схватил его за руку и крепко-крепко сжала. Он оглянулся: лицо у неё было таким, как в постели в момент откровения, и он окончательно запутался. Сложный народ женщины, ох, какой сложный. И тогда она ядовито прошептала: «Ты трахаешься, как мальчишка!» Костя густо покраснел, но не понял, похвала это или упрёк. Вопрос так и остался открытым. А Верка Пантюхина ядовито заметила: «Мед, да ещё и ложкой?! Не жирно ли?»

Больше ничего не произошло. Они вышли с Петром Сергеевичем из дома и зашагали прочь. Костя на всякий случай оглянулся: Аманда стояла в окне кухни и махала ему рукой. Ответить он не посмел и не захотел. Честно говоря, он так и не понял Аманду. Неужели всё дело в том, чтобы со мной просто переспать, думал он, и выведать, где находится засекреченный пункт связи? Разум говорил, что именно так всё и обстоит, что его обвели вокруг пальца, а сердце твердило, что всё наоборот, что божественно красивая Аманда не могла так подло и низко пасть. В общем, он в очередной раз запутался в своих чувствах.

За углом стояла родная «росомаха», пыльная и в заплатах. Дядин приоткрыл дверь и крикнул:

– Где вас черти носят?! Мы битый час ждём!

– А мы здесь, – заверил его хриплым голосом Пётр Сергеевич. – Ёшкин кот! Друга вашего из беды выручал, – и, многозначительно глянув на Костю, подтолкнул его, чтобы лез в кузов к Чёботу и Телепню.

Пётр Сергеевич сел за руль, нервно завёл двигатель, и они понеслись куда-то в чёрту на кулички, но скорее всего, в сторону Сестрорецка, выбирая узкие старые улочки, где деревья шатром склонялись с двух сторон и закрывали небо.

– Где ты пропадал? – спросил Телепень заплетающимся языком. Он наклонился и доверительно сообщил: – Тебя здесь все искали, грозились голову открутить. Что ты натворил?

Чёбот ни о чём не спросил, он был мертвецки пьян и валялся на полу, при этом ещё и похрапывал.

Телепень завладел его журналом «плейбой» и разглядывал с жадным интересом, но при появлении Кости отбросил журнал в сторону, как гадюку, и доверительно сообщил:

– На тебя знаешь, как все злы?!

– Знаю, – ответил Костя. – Так им и надо.

– Они грозились тебя урыть.

– Урывали уже одни такие, – парировал Костя.

– Я бы на твоем месте остерёгся.

– Не учи дедушку кашлять, – ответил Костя, и на этом разговор оборвался, потому что Дядин, сидя на переднем сиденье, произнёс загадочное: «Вот и приехали…», а Пётр Сергеевич резко затормозил и свернул в первый же туннель подворотни.

– Что там? Что там? – спросил Костя, глядя вперёд и ничего опасного не замечая: ни кайманов, ни гранбота.

– Тихо… – важно и очень серьёзно сказал Пётр Сергеевич. – Тихо… – и посмотрел в потолок кабины.

Словно в ответ, они услышали нарастающий стрекот вертолёта, который так низко пролетел над ними, что по борту ударил ветер и мелкие камни. Какое-то мгновение им даже казалось, что он никуда делся, а висит на одном месте, но потом вертолёт удалился в сторону залива, и тотчас они услышали отдалённую стрельбу. Она становилась то гуще, то замолкала, и было ясно, что совсем недалеко идёт бой.

– Так! Кто пойдёт на разведку? – спросил Пётр Сергеевич, оглянувшись на Костю и Телепня.

Чёбот был не то что не в состоянии, он был не в счёт, потому что не проснулся даже от быстрой езды.

– Я… – мрачно ответил Костя и полез из «росомахи», полагая, что должен искупить вину перед Петром Сергеевичем.

– Подожди, – сказал Пётр Сергеевич и сунул ему в руки, как последнее утешение, «плазматрон». – Если что увидишь, беги назад, ёшкин кот!

– Ладно, – буркнул Костя и, пройдя сквозь туннель, выглянул из арки.

Если бы они не были уверены в том, что не найдут командный пункт связи без меня, черта с два они меня бы отпустили, понял Костя, значит, я им уже не нужен, и чувство горечи посетило его второй раз за утро. Но потом он вспомнил, как Тимофей Семенович обычно ему говорил: «Победа, доставшаяся легко, не делает тебя героем, за всё нужно страдать», и, утвердившись в этой мысли, вздохнул с некоторым облегчением, хотя после истории с Амандой на душе было, как никогда, гадко. Нет, думал он, теперь я буду с женщинами втройне осторожным. И хотя знаки, которыми напоследок одарила меня Аманда, красноречивее любых слов, я им не хочу верить, они лживы, коварны и… сладостны, как яд любви. Нет, Аманду я не забуду! Так примерно думал он в своей наивной вере во всеобщую порядочность.

Улица была пустынна. Напротив чернели ржавые машины: одна «BMW», вторая – «Maserati», а за ними ещё и ещё и так до конца пыльной улицы. Скаты давно сгорели под солнцем, лопнули, и машины, скособочившись, казались приземистыми и несчастными, с мутными стёклами и пыльными капотами. В одной даже сидела парочка мертвецов. Их белые черепа смотрели на мир чёрными глазницами. Но Костю привлекла не эта, в общем-то, привычная картина, а странные, едва слышимые звуки со стороны парка Сосновка, где лес давно и безвозвратно поглотил все человеческие следы: и стрельбище, и городок шахматистов, и центральную аллею с мостиками, не говоря уже обо всех больших и малых памятниках славному прошлому этого города. На противоположной стороне улицы он увидел долгожданный книжный магазин, но миновал его, с большим сожалением вглядываясь в мутные витрины.

Он крался от машины к машине на звуки боя, ещё не веря в то, что было очевидным. Не верил, даже когда у него над головой зелёный луч «плазматрона» беззвучно сбил сук на березе, не верил, когда мимо, хрипло дыша, как загнанная лошадь, пробежал кто-то из банды Петра Сергеевича, не верил, даже когда увидел отстреливающегося из «калаша» долговязого Викентия Буланова. А вот когда в него попали и он вскрикнул, как раненый заяц, – поверил, но не смог помочь Буланову, потому что следом за ним выскочил биомеханический преследователь – гранбот в виде огромной кошки, и пули из «калаша» отскакивали от него, как от гранитной глыбы. Зубастый гранбот с жуткими рубиновыми глазами одним движением лапы разорвала грудь ещё живого Буланова и, урча, с чавканьем стал пожирать его внутренности. Тотчас подбежал человек-кайман, выстрелом из «плазматрона» добил Буланова и молча смотрел, как гранбот пожирает человечину. Жалостливый, подумал Костя о каймане и отполз в глубь парка, который давно стал враждебен человеку и жил сам по себе. Больше Костя никого не увидел до самого подземного бункера, где обитала банда Петра Сергеевича. В густой радиоактивной траве то там, то здесь лежали трупы, а между ними беспечно прыгали радиоактивные белки. Из окон приземистого бункера тянуло чёрным дымом.

 

***

– Где ты шлялся?! Мы все ноги посбивали в поисках тебя! – вполне искренне волновался Пётр Сергеевич. – Ёшкин кот!

– Заиками нас хочешь сделать?! – вторил ему Дядин и чуть ли не за грудки хватал, но больше жалел себя любимого, так казалось Косте.

– Вот я всё Верке расскажу, – ехидно обещал Телепень и на всякий случай держался подальше, отодвигаясь на самый край сиденья.

Чёбот же не мог сообщить свое мнение, потому что всё ещё был мертвецки пьян.

Костя никому не верил, потому что знал, что каждый здесь преследует свои интересы: Пётр Сергеевич мстил за Аманду, Дядина интересовала идея-фикс – засекреченный пункт связи, а Телепень с пьяным Чёботом жаждали красиво, а главное с пользой для здоровья провести время.

– Ты хотел сбежать? – нервничал Пётр Сергеевич.

– Ты хотел нас предать? – волновался Дядин.

– Если бы хотел, то сбежал бы! – ответил им всем Костя прямо в возмущённые лица. – Если бы хотел, то предал! Не учите дедушку кашлять!!!

Они замолчали, потрясённые его откровенной мыслью, потому что в глубине души понимали, что неправы, что Костя настоящий «мститель», не какой-нибудь там хухры-мухры, а с характером, и к нему нужен особый подход. А раз неправы, думали они, и не хухры-мухры, то не будем на него сердиться. Свой он, свой, до мозга костей! Так представлял Костя положение дел, а как было на самом деле, не знал.

А потом:

– Всех убили… – в сотый раз рассказывал Костя, – всех до единого. И того рыжего конопатого, который меня пинал, и Буланова, то есть блондина с длинными волосами, и того, который пел громче всех.

– Борьку Анохина! – ахнул Пётр Сергеевич. – Моего заместителя?! Ёшкин кот!

– Да, Борьку, – кивнул Костя, хотя не запомнил, как звали того парня, чья голова валялась на ступенях бункера, а тело так и осталось стоять, прислоненным к стене, забрызганной кровью до самого потолка. – А ещё Андрюху Марфина, Серегу Лобастого, Кнура, Пашу Чибисова и Акела.

– Акела-то за что! – белугой ревел Пётр Сергеевич, порываясь бежать на место их гибели и увидеть всё своими глазами. – Нет, надо было мне остаться и не допустить бойни! Я бы им всем врезал! – Но было заметно, что он даже самому себе не верит. – Ведь… ведь… нас до этого никто никогда не трогал. У нас была негласная договорённость с кайманами. А может… – он почему-то почти враждебно посмотрел на Костю: – Может, тебя искали?.. Ёшкин кот!

– Не знаю, – ответил Костя. – А почему меня? Кто обо мне знает-то?

– Многие, – грубо сказал Дядин, – ты же сам проболтался, что являешься «мстителем».

Впервые он укорил Костю, и за этим крылась его досада, быть может, на то, что и Пётр Сергеевич теперь был в курсе дела насчёт засекреченного пункта связи. По крайней мере, так показалось Косте. Лучше было бы, если бы нас расстреляли, с горечью подумал он, и никто бы сейчас не упрекал меня в том, чего я не делал.

– Многие, – согласился Пётр Сергеевич, – но только не мои пацаны. Нет среди них стукача. Это я точно знаю. Ёшкин кот!

– Одна паршивая овца всё стадо испортит, – веско сказал Дядин и упрямо тряхнул своей седой косичкой.

– Может, и была такая овца, – внезапно миролюбиво согласился Пётр Сергеевич и поддал скорости. – Кто знает?

Они неслись на запад, минуя центральные улицы, выбирая переулки и лесочки. Несколько раз вдаль мелькал чёрный вертолёт, но им необычайно везло, потому что он их не замечал, а они вовремя успевали то нырнуть под сень деревьев, то спрятаться в подворотне. Небо затянули кучевые облака, и принялся накрапывать мелкий дождь. В общем и целом, судьба благоприятствовала им в их миссии. И это было обещанием удачи.

 

 

Глава 9

Кронштадт

 

Города видно не было, он только угадывался в серой дымке, зато Стена, как и прежде, возвышалась над ним и даже отсюда, из Сестрорецка, казалась чёрной и неприступной, как символ той счастливой жизни, к которой нет возврата. «Если ты познал счастье, – часто говорил приёмный отец Семён Тимофеевич, – то другого тебе не захочется до конца жизни».

Балтику штормило, она была белая-белая, словно зимой, только зелёные деревья на мысу, которые во всю рвал ветер, свидетельствовали о том, что стоял конец месяца мая, когда погода неустойчива, когда с севера приходят холодные ветра, а солнце ещё не способно согреть землю и лукавит, озаряя её своими жёлтыми-жёлтыми лучами.

– Ну что, видно что-нибудь? – нетерпеливо спрашивал Дядин у Петра Сергеевича, который разглядывал Финский залив в бинокль.

На Костю они как будто не обращали внимание, словно его и не было и в помине, словно они точно знали, куда плыть и что делать. А на самом деле, думал Костя, они всего лишь угадали пару-тройку пазлов, и ему казалось, что только он один знает, где и как найти хорошо засекреченный пункт связи. Не то чтобы он сопротивлялся их желанию, просто всё ещё хотел чувствовать себя центром событий.

– Там это должно быть, там, – довольным голосом говорил Дядин и приводил следующий аргумент: – На фотографии, на знамени была указана «Тридцать первая флотилия Специальных работ». А где ей было дислоцироваться? Конечно, только на острове Котлин, и дураку ясно, – при этом он делал вид, что не замечает Костю и что Костя не является «мстителем» номер пять тысяч сто.

Костю это обижало. Во-первых, если бы было всё так просто, то не надо было вообще мудрить с «мстителями», а во-вторых, он действительно ничего не помнил: ни этого низкого берега, ни этой непогоды. Не было такой картины в его памяти. Оба считали, что Костя всё забыл или напутал, и действовали по-своему разумению. Ладно, думал Костя, посмотрим, чья возьмёт, хотя, с другой стороны, возьмёт ли вообще? Он уже и сам сомневаться в своих воспоминаниях. Какой от них толк? Вот на нём и поставили большой и жирный крест.

Чёбот неутомимо блевал в кустах, а Телепень, как ни в чём ни бывало, знай себе, цедил тихонько бражку и в ус не дул, только насмешливо поглядывал на больного Чёбота. На его лице было написано многозначительное: «Меньше пить надо».

– Ну, скоро уже? – спрашивал Чёбот, возвращаясь из прогулки в кусты, – а то мне здесь торчать невмоготу, полежать хочу где-нибудь, – и с тоской смотрел на стоящую за деревьями «росомаху».

Ветер дул беспрерывно, нагонял на прибрежные валуны серую волну, и деревья гнулись в сторону берега.

– Не будет его сегодня, – уверенно сказал Дядин. – Не будет… Погода, вишь, какая, чертополошная…

Чёбот снова поспешно удалялся в ближайшие кусты, и оттуда доносились его мучительные стоны. Время бежало, как вода в Парашке – стремительно и незаметно.

Наконец Пётр Сергеевич разглядел:

– Идёт! Ёшкин кот!

– Дай-ка мне! – Дядин выхватил у него бинокль и приник к окулярам.

Но уже и невооруженным взглядом было видно, что к берегу, то и дело пропадая среди волн, чапает баркас. Кто, как и почему его вызвал, так и осталось для Кости тайной. После разговоров в «росомахе» со всякими намёками и недоговоренностями, расспрашивать он не решился, а дал себе слово больше молчать и слушать. Да и кому понравится, когда тебе рога наставляют, думал Костя, с превосходством поглядывая на Петра Сергеевича. Казалось, что они с Дядиным нашли общий язык и понимали друг друга с полуслова, и он, Костя, им не нужен.

Баркас скрылся за мысом, а когда вынырнул, то оказался уже совсем рядом, и Костя, который разочаровался в своей миссии, вдруг насторожился, как гончая, учуявшая верный след. За штурвалом в зюйдвестке и грубом дождевике сидел очень и очень знакомый человек. Костя ещё даже не видел его лица, а всего лишь – силуэт, и вдруг сообразил: память к нему должна была прийти только при определенных обстоятельствах, в определенный день и определенный час, но атаман Рябой своим неуёмным желанием заполучить вертолётную пушку ускорил события, и их цепочка раньше времени привела Костю на берег Финского залива, где он и узнал Большакова Андрея Павловича – северного куратора, к которому рано или поздно должен был явиться и сообщить, что делать. Эта его память была уже не ложной, а самой что ни на есть настоящей, которая открывала дорогу к засекреченному пункту связи.

Он уже открыл было рот, готовый поделиться своей радостной догадкой, как вдруг прикусил язык: а кто же тогда Дядин, который тоже назвался северным куратором? В памяти у Кости о нём ничего не было, совсем ничегошеньки. Странно, подумал он и посмотрел на Дядина, который тоже с нетерпением всматривался в море, но как будто прочитал Костины мысли, оглянулся, нехорошо прищурился, однако ничего не сказал, а снова обратил всё своё внимание на человека в баркасе, то бишь – на Большакова, словно Большаков был самой огромной радостью в его жизни.

Баркас зашел в бухту. Его меньше стало кидать, и Дядин с Петром Сергеевичем кинулись помогать Большакову пристать к причалу.

Баркас качало и било о сваи. Один раз волна ударила так, что окатила Большакова с головы до ног, и если бы не его экипировка, то он бы промок в одно мгновение. Однако он отряхнулся, как большая собака, шагнул на причал и предстал перед ними во всем своём естестве, большой во всех смыслах: большие руки, большое тело, большие ноги в огромных сапогах, чуть-чуть косолапый, чуть-чуть сутулый. Кроме всех его прочих достоинств – открытого мужественного лица, аккуратно подстриженной бород и широченных, богатырских плеч, Большаков обладал ещё и густым басом. Он обнялся с Петром Сергеевичем, поздоровался за руку с Дядиным и молодецки спрыгнул на песок.

– А это наша молодая смена, – без капли иронии представил Пётр Сергеевич Костю, Чёбота и Телепня.

Большаков со всем поздоровался, как с равными, и Костя так и не понял, узнал он его или нет, или сделал вид, что не узнал или по какой-то причине притворяется, и решил ждать знака от него. Вдруг нужно скрывать ото всех наше заочное знакомство? – думал Костя, взирая на Большакова восхищенными глазами.

– Сегодня мы на остров не попадем, – сказал Большаков, глянув опытным глазом туда, откуда пришёл. – Завтра, если, дай бог, погода позволит, ну а сегодня отсидимся, у меня здесь недалеко избушка, самогончика попьём. Вы не против, надеюсь?

– Не-е-е… – хором заверили его Пётр Сергеевич, Дядин и шустрый Телепень.

Чёбот убежал рыгать в кусты и по этой причине не имел собственного мнения.

– А то я всё один да один, – посетовал, улыбаясь, Большаков. – Скучно!

И все пошли за ним следом какими-то буераками, лощинами, где деревья только-только начали распускать почки и где зелёная трава только-только лезла из-под бурой прошлогодней листвы. Минут черед двадцать они, действительно, вышли к избушке на берегу лимана, где дуло гораздо меньше и где волны не с таким шумом бились о песчаный берег.

 

***

Чёбот, с равнодушием тяжелобольного, рухнул на ближайший лежак, а Большаков стал командовать. Он послал Костю за дровами, а Телепню приказал чистить печку. Телепень поворчал, мол, опять ему самая грязная работа досталась, но подчинился. Сам же Большаков стал хлопотать по хозяйству. Принёс ведро воды, поставил варить картошку в «мундире». Достал из погреба непочатую бутыль самогона, чистого, как слеза, и налил всем в кружки на полпальца из-за особой крепости лечебного напитка, как выразился он. Костя, памятуя о бражных последствиях, а больше всего – об Аманде, пить не стал, а отдал свою порцию обрадованному Телепню. Потом натаскал поленицу дров, настрогал лучин, и вскоре печка уже гудела весело и ровно, а они впятером сели за стол и стали есть варёную картошку с салом, которое привёз Большаков, пить самогон, закусывая солёными огурцами, маринованным чесноком и морским луком. Вскоре Костя стал кунять носом от сытной пищи и усталости и в конце концов отправился спать, и долго ещё слышал и наблюдал, как мужики за столом держат военный совет:

– А если сразу с Петровского форта начать?.. – спрашивал сиплым голосом Дядин и постукивал алюминиевой кружкой о стол, требуя продолжения банкета. – Хороший у тебя «наркоз»! Хороший! Давно я такого не пил. Градусов семьдесят?

– Если на каждым фортом будем искать, знаешь, сколько времени уйдёт? – отвечал Большаков, встряхивая кудлатой головой и охотно разливая самогон.

– Сколько? – уточнял Дядин.

– Посчитай, – предлагал Большаков, – двадцать фортов, как минимум, дня по три на каждый, потому что под каждым лабиринтов, что волос на голове, – и для наглядности взъерошивал себе шевелюру.

Волосы, действительно, были у него густыми да ещё и завивались в кольца, правда, с ранней сединой, но у кого её в наше «время-марь» нет? Красавцем был Большаков. Настоящим русским богатырем. Недаром его выбрали в северные кураторы, сквозь сон думал Костя. Приятен он глазу и очень заметен, настоящая надежда России. Как такой выжил?

– Двадцать… – это много, – соглашались все, в том числе и Телепень, и невольно оборачивались и смотрели на Костю, как на последний шанс, чтобы он избавил их от тяжких трудов по обследованию фортов от подвалов до крыш, по крайней мере, так ему казалось, и от этого у него на душе скребли кошки, а совесть требовала: «Расскажи им всё, расскажи!»

– У нас столько времени нет, – объяснял Дядин. – Слухами земля полнится. Кайманы вот-вот прознают о чужаках в городе, тогда за нами начнётся охота, по всем правилам облавы на диких зверей. Да и к чему охотиться, если мы будем, как на ладони? Прилетят чёрные вертолёты, и нам каюк!

Все помолчали, озабоченные этой мыслью. Потом Телепень даже издал какой-то звук, больше похожий на визг испуганного поросёнка, а Большаков, как показалось Косте, охотно согласился:

– Это точно, прилетят. Как пить дать, прилетят. Они всё время прилетают, и весьма не вовремя.

Все оценили его предостережение, умно закивали головами, особенно – Телепень, который вдруг расхрабрился и выдал на потеху всем:

– А я бы начал с форта Обручев!

Вот тогда-то и обратили внимание, что Телепень изрядно нагрузился и стал небывало красноречив. Его слушали ещё пару минут, потом культурно все втроём попросили:

– Иди-ка, детка, спать…

– Вы ничего не понимаете, – принялся выделываться Телепень. – Зачем в Кронштадт, если можно по пути заглянуть на Обручев?

И тогда Большаков сказал без гнева и очень спокойно, совсем, как старший в деревне Теленгеш:

– Сынок, ты уже перебрал. Форты Обручев и Тотлебен находится гораздо западнее, за КЗС.

– А что такое КЗС? – заплетающимся языком спросил Телепень.

– Когда-то город от наводнений защищал комплекс защитных сооружений, да американцы его в первую очередь разбомбили.

– А зачем? – снова спросил Телепень.

– А зачем они вообще начали войну? – спросил Большаков.

– Не знаю, но я… – начал Телепень, как обычно, не слушая никого, кроме себя любимого, однако Дядин так на него взглянул, что он, хотя и был в изрядном подпитии, кое-что сообразил и предпочёл убраться подобру-поздорову, а то можно было схлопотать пару горячих тумаков.

Он доплёлся до лежака и рухнул на него, проворчал что-то о том, что, мол, его не так поняли, что никто никогда не поймёт широкую душу теленгера, и уснул мертвецким сном.

Костя, конечно же, был с ним солидарен. Деревня Теленгеш – это святое, это малая родина, за неё кровь проливали. Но, с другой стороны, хороший мужик Большаков,  правильный, как все наши теленгешевские мужики вместе взятые. И вид у него богатырский и суждения верные. Другой бы на месте Большакова вытряхнул из Телепня всю его заячью душу, а он не вытряхнул, дал высказаться. Очень демократично. Наверное, и мой батя был таким же рассудительным и деликатным, если бы дожил до этих времен. Костя ещё некоторое время слушал, о чём говорят за столом, и думал, что надо начинать не с Петровского, то есть не с форта Пётр I, и тем более не с фортов Обручев и не с Тотлебен, а с форта Милютин, где есть шахта, в которой удобно спрятать ретрансляционную ракету. И вообще, все форты, не имеющие связи с Кронштадтом, порядком разрушены, а форт Милютин – нет. Почему-то именно это название крепко застряло у него в голове. Так он и уснул с этой мыслью, и опять ему приснилась Верка Пантюхина и её прекрасные карие глаза. Но теперь он не просто пытался её поцеловать, но и соблазнить, как соблазняла его Аманда. Но самое странное, что ей нравилось, как он научился целоваться.

Ночью ему приспичило по малой нужде. Чёбот, Телепень и, ещё кто-то, похоже, Дядин храпели на все лады. Телепень ко всему прочему ещё и мучительно стонал и ворочался на жестком ложе. В крохотное оконце светила луна, на столе блестела пустая бутылка из-под самогона и стоял чугунок, в котором сварили картошку. Ветер стих, небо было чистым и серым. За стеклом тревожно колыхались неясные тени. Костя обулся и, стараясь не шуметь, подошёл к столу. Сунул в рот перо морского лука и вышел из избушки. Воздух был по-ночному свежим. Деревья стояли, как декорации в театре – плоские, неживые. На помойной куче что-то шуршало. Костя пригляделся и обнаружил, что это пара ежей пришли за шкурками от сала. Он уже собрался было идти досыпать, как почуял крепкий запах табака, завернул за угол, к сараю, где брал дрова, и различил говор, особенно – бас Большакова. Ну дают мужики, добродушно подумал он, литра полтора выдули, и хоть бы хрен по деревне. Здоровы по этой части. Здоровы. Он уже собрался было подойти и присоединиться к разговору, как услышал:

– Ты узнал его? – спросил Пётр Сергеевич.

– Мальчишку-то? – переспросил Большаков своим густым басом.

– Ну да, – уточнил Пётр Сергеевич. – Кого ещё?

– Это он, – ответил Большаков. – Точно, он. Жаль, что ничего не помнит. Он меня даже не узнал.

– Да-а-а… – задумчиво согласился Пётр Сергеевич, – видать, наши с ним перемудрили. Думаешь, без него обойдёмся? Ёшкин кот…

– Не знаю, – прогудел Большаков, – пока он кое-что верно говорит. Видишь, привёл же к Кронштадту.

– Привёл, – согласился Пётр Сергеевич. – А толку? Мы его уже раза три прошерстили. Нет, у него должна быть чёткая программа: вот ориентир, вот остров, вот пусковая кнопка. Зачем тогда вообще нужен «мститель»?

Костя едва не подсказал: чтобы таких умников, как вы, за нос водить, я же не робот. Не понравился ему этот разговор.

– С одной стороны, всё правильно, – согласился Большаков. – А с другой – у меня большие сомнения: ведь пиндосы не дураки, лет пять искали на этих островах и ничего не нашли. Значит, мальчишку могли запрограммировать на ложный поиск, и будет он вспоминать по кускам, и будет нас водить к каждой навозной куче.

– Хм… – высказал свои сомнения Пётр Сергеевич. – А вдруг ракета не здесь, и вообще не на Балтике, а где-нибудь в Заполярье и даже за Уралом?

– Да здесь она! Здесь! – возразил Большаков. – Я её чую! За Уралом ей делать нечего, потому что ракета должна быть запущена вдоль территории России, чтобы она пролетела до самого Сахалина и активизировала «мёртвую руку-два», а может, и «мёртвую руку-один», то, что от неё осталось. Пусть себе летят на Америку.

– Тогда точно не нашли, – почти восторженно согласился Пётр Сергеевич. – Иначе бы раструбили всему свету, любят они хвалиться. Это у них называется пропагандой. Они даже на всякий случай взорвали часть фортов. Но и наши ведь не дураки. Должны были предугадать действия противника.

– Должны, – согласился Большаков. – Иначе как-то нелогично. Думаешь мальчишка шельмоватый?

– Не думаю, – после некоторой паузы ответил Пётр Сергеевич. – Не похож он на плута. Да таких и не брали в «мстители». Честный мальчишка и наивный. Моя-то обвела его вокруг пальца в два счёта.

– Да ты что?! – удивился Большаков до такой степени, что несколько секунд молчал, поражённый щедрой натурой Петра Сергеевича. – Ну, мужик, даёшь!

Это ж надо так родину любить, ехидно подумал Костя, и ему сделалось физически плохо. Он всё ещё испытывал к Аманде двоякие чувства. С одной стороны, она была его первой женщиной, а это не забывается, а с другой стороны – предала, не моргнув глазом. Меньше всего он ожидал подлостей от соплеменников.

– Ну да! – почти с гордостью заявил Пётр Сергеевич. – Он даже в момент соития ничего не разболтал, кроме слова Кронштадт. Но и мы не лыком шиты, сами догадались. Ёшкин кот!

– Крепкий пацан, – одобрительно высказался Большаков. – Я бы не смог. Я с бабой в постели вмиг раскрепощаюсь до естества. Крепкий орешек, однако.

У Кости по спине ещё раз пробежал озноб. Его покоробила криводушие Петра Сергеевича. Это ж надо таким лицемерным быть! А по виду не скажешь. По виду он наш, теленгешский. Значит, всё было придумано и спланировано! А я, простой и доверчивый, втюрился в Аманду. Ему захотелось подойти и сказать, что он думает обо всём этом, Петру Сергеевичу, сказать прямо в глаза, что так порядочные люди не поступают, а потом развернуться и отправиться домой в деревню, где всё ясно и понятно и где тебя не держат за дурака, где тебя любят, а главное ждут. Его мысли перескочили на Верку Пантюхину, и некоторое время он думал только о ней. Потом словно очнулся, потому что услышал всё тот же добродушный бас Большакова:

– А девку-то не жалко?

– А как его ещё было раскрутить? – спросил Пётр Сергеевич, намекая на свою азиатскую хитрость. – Ничего, ничего, покочевряжится и успокоится. Она девка умная. Знает, что родина требует жертв. Ёшкин кот!

– С женщиной, конечно, ты здорово придумал, – степенно согласился Большаков. – Но можно было по-другому.

– По-другому я пробовал, не вышло. И на сознательность давил, и на то, что служил с его отцом. Парень – гранит. Или чего-то не понимает, или я дурак?

– А что, не служил?

– Конечно, нет. Откуда? – Пётр Сергеевич нехорошо хихикнул, как будто ещё раз обманул Костю.

В этот момент Костя не то чтобы разочаровался во всех взрослых мужиках, а понял, что они все такие – хитрые и себе на уме, а ещё сплошь алкоголики.

– Скорее всего, он ничего не может вспомнить, – предположил Большаков, – а если и вспоминает, то нам это известно. А Дядина ты узнал?

– Дядина? – переспросил Пётр Сергеевич таким тоном, что Костя невольно вздрогнул. – Да, понимаешь, никак не могу вспомнить, где я его видел. Но мужик вроде как дельный, только непонятный.

– Тёмная лошадка, – согласился с ним Большаков. – Ты давай вспоминай быстрее, кто он такой. Я тоже думаю, что он не тот, за кого себя выдает.

– Всё может быть, – вздохнул Пётр Сергеевич. – Хотя, может, ещё один куратор?

– Откуда? – удивился Большаков с долей ревности. – Откуда?

– Вот это нам и предстоит выяснить.

– А может быть, его сразу того? – предложил Большаков и сделал языком такой щелчок, который, должно быть, означал удар в темечко.

Они помолчали. Где-то в чаще заухал филин, да в куче отбросов зашуршали ежи.

– А если он наш мужик? – настойчиво предположил Пётр Сергеевич. – Если действительно северный куратор? Ёшкин кот!

– Да-а-а?.. – ехидно вздохнул Большаков. – А кто я тогда такой?

– Ну да… – согласился Пётр Сергеевич. – А вдруг их вдоль мурманской дороги посадили на каждом полустанке? Мы же не знаем всех задумок военных. Может, они всё продублировали по десять раз?

– Вот то-то и оно… – в задумчивости произнёс Большаков. – С другой стороны, ставки так высоки, что ошибиться нельзя, – добавил он веско.

– Не-е-е-т… – открестился Пётр Сергеевич. – Я такой грех на себя взять не могу. Убить человека ни за что ни про что… ёшкин кот!

– Что ты, не убивал, что ли? А мародеров в сороковые?

– Так то ж мародеры, – пояснил Пётр Сергеевич. – Тех положено по уставу к стенке, без суда и следствия. А здесь нормальный мужик, свой, русский. Только не могу, хоть убей, вспомнить, где я его видел.

– Тебе решать, – согласился Большаков. – А повод всегда найдётся.

– Давай-ка на всякий случай обговорим тайный план, – предложил Пётр Сергеевич, и, они склонившись друг к другу, забубнили что-то чрезвычайно интересное.

Костя невольно сделал шаг вперёд, снова заухал филин, ежи завозились пуще прежнего, и луна выглянула из-за облаков. Большаков вдруг высунулся из-за угла, грозно спросил:

– Кто там?!

Ежи затихли, филин бесшумно мелькнул на фоне лимана, а Костя за мгновение до этого успел нырнуть в чёрный проём сарая. Сердце у него билось, как у заговорщика. Конечно, ему хотелось узнать, о каком таком тайном плане договариваются Большаков и Пётр Сергеевич, но ещё больше захотелось поговорить с ними, чистосердечно рассказать, что он помнит и Большакова, и форт, на котором находится засекреченный пункт связи. Что ещё надо для дела? Но вдруг его пронзила мысль: а вдруг это всё специально подстроено? Ну, положим, Большаков действительно северный куратор. Тогда почему Пётр Сергеевич в курсе дела, ведь дело-то чрезвычайной государственной важности? О таком не каждый должен знать. Не говоря уже о Дядине, который появился из ниоткуда. Самозванец. А какие речи говорил: о родине, о любви к ней, о том, что за неё надо бороться. Красиво говорил, но, оказалось, что зря, раскусил я его. Правда, не до конца, не понял его роли в этом деле. Но то, что он враг – сообразил.

Внезапно вся картинка в отношении Дядина сложилась у него в голове. Как мы, вообще, доехали до города? – подумал он. А его пропуска? А склад с горючим? А лояльное отношение американцев на обрыве, то бишь на Стене? Казалось бы, чего проще: установить контроль в самом узком места – и лови, кого хочешь. Ленивым быть не надо! Опять же «росомаха», которая стояла наготове столько лет. А гранбот? Чем больше Костя думал об этом, тем понятнее ему становилось, что кто-то из троих работает на пиндосов. Недаром чёрные вертолёты нас не трогают, думал он, а гранбот и не думал убивать, а всего лишь игрался. Странно всё это. Запутался я.

За стеной сарая всё ещё бубнили, строили коварный планы. Костя бесшумно вернулся в избушку и только успел улечься и накрыться курткой, как вошли Пётр Сергеевич и Большаков. Пётр Сергеевич наклонился над Костей, понюхал, как собака, и прошептал:

– Не-е-е… спит он, как сурок. Тепло от него идёт, значит, не выходил, ёшкин кот…

От Петра Сергеевича пахло самогоном и табаком, и Костя едва не рассмеялся.

Пётр Сергеевич таким же образом обследовал каждого из спящих и был удовлетворен отрицательным результатом.

– Выходит, мне почудилось, – согласился Большаков, и они с кряхтеньем завалились на свои места, ещё некоторое время шептались, а потом уснули.

 

***

Утро выдалось тихим и солнечным. Редкие перистые облака стояли в вышине. Низкие берега залива сливались c водой и казались черточками в белесом пространстве между небом и землёй. И там, в этом пространстве, суетливо летали большие и малые чайки, а по берегу вальяжно расхаживали белые лебеди, суетливо бегали кулики, копаясь в песке, гуси уже разбились на пары, собираясь гнездиться, и Большаков погрозил кулаком Чёботу, который снял было с плеча «тулку» и даже прицелился в птиц. Чёбот и в деревне бил всё, что попадалось в его поле зрения. Костя охотиться не любил, жалко ему было местное зверье, которое собиралось в оазисе вокруг деревни. Божьи твари, жалел он их и поэтому выходку Чёбота воспринял негативно. Зачем зря убивать? Но Чёбот обиделся и в течение всего утра ни с кем не разговаривал, только знай себе, крутил своим приплюснутым носом, как заяц, нюхал воздух и был крайне недоволен, что ему не дали поохотиться. В наказание за строптивость Большаков заставил его вычерпывать из баркаса воду. Костя взялся помогать. Телепень, который вчера перебрал, понадеявшись на свои способности хорошо переносить алкоголь, сегодня мучительно страдал, то зеленея, то бледнея, и к работе способен не был. Пётр Сергеевич и Дядин тоже, видать, перебрали и «лечились», сидя на прибрежных камнях, потягивая из фляжки самогон и закусывая салом с морским луком.

Пока вычерпали из баркаса воду, пока Большаков возился со свечами двигателя, прошло ещё около часа. Вышли, когда уже основательно распогодилось. Перистые облака пропали, вместо них появились белые, весёлые, кучевые. Волны стали плоскими, без пены на гребнях. Но как только выскочили за мыс, то появилась и пена, и волны стали повыше, и ветер задул с севера – холодный, пронизывающий, словно острыми иголками. Вот когда Косте пригодилась его «менингитка». Да и куртка, сшитая из добротной шинельной ткани, хорошо защищала от ветра и брызг.

Из-за того, что дамбы и дорога над ними были взорваны, Большаков правил восточнее, обходя опасные места с водоворотами. Из-под белой пены торчали остатки бетонных опор, и было видно, как вода бурлит и бьётся вокруг камней, словно там плещется рыба.

Справа один за другим вставали форты: Северный семь, Северный шесть и так далее – до огромного и развернутого вширь Северного три. Костя ожидал, что Большаком сразу же направит баркас к Северному семь, а потом к Северному шесть, дабы не терять времени, но Большаков выбрал маршрут вдоль бывших защитных сооружений и, похоже, нацелился прямиком на Кронштадт, над которым торчали тонкие, как иглы, трубы. Костя уже привык, что из этих труб не идёт дым, и они наводили на него беспричинную тоску своим обречённым видом. Дядин то ли делал беспечный вид, то ли действительно вчера хорошо расслабился, но только смотрел он на Балтику во все глаза, и было ясно, что она ему нравится. Чёбот пришёл в себя и радостно скалился при каждом ударе волны, а Телепень, который давеча опрометчиво решил, что против алкоголя у него иммунитет, напротив, валялся на носу баркаса и то и дело хватал ртом воздух, как рыба на берегу – укачало его и тошнило, и он украдкой смачивал себе лоб забортной водой.

Одному Большакову всё было нипочём, словно он вчера не принял на широкую, богатырскую грудь изрядную дозу «наркоза».

Только тогда Костя кое-что стал понимать в тайном плане Большакова и Петра Сергеевича, потому что поймал на себе проницательный взгляд последнего. Ага, сообразил он, это и есть ваш замечательный план: провести меня вдоль северных фортов, чтобы я вольно или невольно выдал местонахождение засекреченного пункта связи. Умно и хитро. Экономит массу времени. Но эти форты разрушены, там ничего нет. Ракету не спрячешь, а засекреченный пункт связи, если и был, то давно засыпан. А ведь их несколько, вспомнил он то, что в него заложили учёные, и невольно заулыбался от чувства собственного превосходства. Такое же непонятное превосходство он испытывал над взрослыми и в деревне Теленгеш. Вот это откуда у меня, понял он и заулыбался пуще прежнего, не в силах сдержать веселья.

Пётр Сергеевич отвернулся в тот момент, когда баркас взлетел на волне, и Костя заметил, как у него на лице заходили желваки, он даже не обратил внимание на брызги и опасность, потому что баркас кренился и готов был зачерпнуть бортом морскую воду. Злится, понял Костя, а чего злиться? Сами себя обхитрили. Хи-хи… Не надо иметь семь пядей во лбу, чтобы догадаться. Тут ещё Дядин пристал, стал расспрашивать, не помнит ли он, на каком острове находится заветная кнопка. Нет, это не кнопка, снова вспомнил Костя. Это тумблер под красным колпачком, а найти его проще пареной репы. Да только шиш я вам все это подскажу! Потому что вы хитрите, и я буду хитрить тоже.

– Не помню, – ответил он. – Может, это вовсе не на этих островах.

– А где?! – грубо спросил Большаков, и его бас уже не казался Косте добродушным. – Где?! Ты чего нам, парень, голову морочишь?!

– Да не морочу я, – поспешно ответил Костя, и в носу у него от обиды защипало, не хватало ещё слезу пустить, и он отвернулся.

И такое у него было открытое и наивное лицо, что никто не посмел усомниться, только Чёбот, который знал Костю лучше, сказал:

– Расскажи им всё, чего ты молчишь? Знает, он знает, – заверил он Дядина, которому доверял больше, чем самому себе. – Знает. Он и в деревне, если что задумает, то ни за что не скажет, пока не реализует задуманное.

– Да? – удивился Дядин и посмотрел на Костю так, словно впервые его увидел.

– Учти, – предупредил вдруг почти враждебным тоном Большаков, – у нас есть средства, которое называется уколом правды. Всё расскажешь, что знаешь и чего не знаешь. Так что думай, парень, думай!

После таких намёков Косте расхотелось что-либо вспоминать и он обиженно стал смотреть в море. Берега, откуда они ушли, уже почти не было видно, только серебрилась полоска на горизонте, а потом на фоне этой полоски промелькнула тень. Вертолёт, понял Костя. А чего он там делает? Следит за нами? Значит, я прав, кто-то из троих служит кайманам, а это значит, что мне надо его угадать до того, как я пойму, на каком из островов находится засекреченный пункт связи. И действительно, вертолёт почему-то не полетел вслед за баркасом, удалился в сторону Сестрорецка.

 

***

Дядин заступился за Костю:

– Андрей Павлович, что же ты такое говоришь? – Он повернулся и нехорошо посмотрел на Большакова так нехорошо, что если бы кто-то посмотрел так на Костю, то он умер бы от страха. А Большакову хоть бы хны, как с гуся вода, было ясно, что он ничего и никого не боится.

– Понимаешь, Захар Савельевич, миндальничать у нас нет времени, – спокойно и уверенно пробасил Большаков, правя на остров и глядя вперёд поверх голов всех сидящих в баркасе.

Баркас бросало с волны на волну, в какой-то момент рука у Большакова случайно или преднамеренно дрогнула, и всех ещё раз обдало холодными брызгами.

– А никто и не просит миндальничать, – Дядин смахнул с лица воду и подмигнул Косте, отчего у него в носу опять засвербело, а на глазах навернулись слёзы благодарности к Дядину, которому он раньше не доверял, и он отвернулся, чтобы никто не заподозрил его в слабости. – Надо всего лишь спросить: Костя, ты узнаёшь что-нибудь из пейзажа?

– Не узнаю, – буркнул расстроенный Костя. – Я его никогда не видел.

– Вот и всё, – обрадовался Дядин. – Всего-то делов. А то: укол правды, укол правды! Зачем вообще угрожать?

– А ещё что-нибудь можешь добавить? – спросил Пётр Сергеевич таким невинным тоном, будто он не имеет никакого отношения к заговору против Кости.

– То узнаю, – Костя показал пальцем на остров Котлин, над которым возвышался и сиял бело-голубой купол Морского собора.

– Ха-а-а! – обрадовался Дядин. – Вот у него что в памяти есть! А мы гадаем!

– Ну и что? – скептически проворчал Большаков. – На собор каждый дурак внимание обратит. На то он и собор!

– Вот мы сейчас пойдём на него и залезем, – предложил Дядин. – Костя всё и вспомнит. Правильно Костя?

– Правильно, – нехотя согласился Костя, и снова в носу у него подозрительно зачесалось, и он уже не подозревал Дядина во всех смертных грехах, словно моментально забыл о своих подозрениях.

– Ладно, – буркнул Большаков. – На купол, так на купол. Поглядим на Кронштадт с высоты птичьего полёта, только я во всё это не верю. Темнишь ты, парень, ох, темнишь, – перевёл Большаков на Костю тяжёлый взгляд. – С таким же успехом можно на Створный маяк забраться, ближе топать.

– На какой маяк? – нервно спросил Дядин. – Ты нас не путай. Мы тёртые калачи.

– А на тот, что находится между Купеческой и Средней гаванями.

– Тебе виднее, – согласился Дядин, вольно или невольно сжимая в руках «плазматрон». – Ты здесь хозяин. Если надо, полезем и на маяк.

– Ясное дело, – пробурчал в бороду Большаков, как человек, который одержал победу в маленьком, но важном споре.

Костя посмотрел ему в глаза и понял, что они у Большакова странные, вроде бы пустые, но вместе с тем и очень опасные. Если у Дядина взгляд усталого человека, а у Петра Сергеевича – как у вчерашней шпаны, то у Большаков – непонятный, почти нечеловеческий, такой взгляд бывает только у зверя в чаще, который незнаком с человеком и не боится его. Ух, ты подумал Костя, вот это да! Но ничего не понял. От таких глаз берёт оторопь, а если они ещё и ночью приснятся, бр-бр-бр… Не должно быть таких глаз у куратора. Кураторы должны быть в доску своими парнями. Они должны располагать к себе, а не вызывать страх. Но, с другой стороны, если разобраться, я точно помню, что Большаков – это северный куратор. Так мне сказал человек в белом халате. А я ему верю. Помню, как меня сажали на колени к какой-то тетке, которая держала меня крепко-крепко. На голову мне надевали сетку и пускали по ней ток. После этого голова у меня сильно болела. С тех пор я помню именно этого Большакова, и никого другого. Я его когда хочешь узнаю, и со спины, и в баркасе, и даже за три километра, даже на луне, если бы у меня был телескоп. Но в моей памяти он добрый, а в реальности – злой. Странно всё это, непонятно, а доверять ему не хочется из принципа. Вот он и злится.

Больше Костя на эту тему решил не думать, потому что, как и в случае с Дядиным, только запутался окончательно и бесповоротно. Не хватало ему жизненного опыта, не понимал он ещё взрослых мужиков, и это была основная проблема «мстителей». Жизненный опыт они должны были приобрести по мере взросления. А на это нужно время. А времени у них как раз и не было. Вот они, должно быть, и погибали из-за собственной неосторожности и доверчивости. Поэтому я буду хитрить, другого выхода у меня нет, подумал он. Как только Костя пришёл в такому умозаключению, на душе у него стало легче, и он словно увидел мир в другом свете – яснее и понятнее, но это не решало его основные проблемы: как незаметно подобраться к заветному тумблеру под красным колпачком?

Между тем, баркас проскользнул мимо причала, далеко выдающегося в море, и пошёл, прижимаясь к берегу, мимо разрушенной башни циклопического вида, мимо равелина, где в достопочтимые времена стояли грозные пушки, вдоль городского пляжа с покосившимися, оборванными зонтиками и густыми зарослями деревьев, за которыми виднелись плоские крыши городских кварталов. Потом из блеска волн вынырнула длинная полоска пирса, и Дядин стал забирать левее, чтобы его обойти. Благо, волны за островом сделались ниже и не так сильно били в корму. За пирсом они увидели длинную аллею, уходящую вглубь города, а по ходу баркаса открылся низкий южный берег Котлина, и чем дальше правил Большаков, тем больше разворачивался порт с молами, причалами, маяками и древними бастионами буро-красного цвета, с глазницами бойниц, которые ещё со стародавних времён взирали на главный фарватер Финского залива.

Вовсю светило солнце, блестела бескрайняя вода, и Костя на какое-то мгновение забыл о своих тревогах и с восторгом глядел на открывшийся город. Он показался ему даже красивее, чем Санкт-Петербург, потому что его можно было сразу обозреть одним взглядом и понять его планиду, которая заключалась в обороне Санкт-Петербурга, а теперь уже и всей державы, раскинувшейся за ним аж до самого Владивостока. Эк я ухватил, с восторгом думал Костя, далеко гляжу.

За гранитными набережными зеленели деревья и вставали дома, улицы и площади с памятниками, мемориалами и большими чёрными якорями, которые символизировали славные боевые традиции Кронштадта.

Костя решил, что Большаков правит на форт Кроншлот и что они ещё сегодня осмотрят этот самый большой из всех фортов, которые окружали остров Котлин, однако Большаков вдруг резко повернул вправо. Костя испугался, что они сейчас врежутся в мол, но вдруг открылся проход, и Большаков, радостно хмыкнув так, словно ему приятно было возвращаться в родные места, направил баркас прямиком в него. Ветер стих, волны пропали, блестящая гладь пролива осталась позади, город надвинулся и занял всё пространство – так основательно и так величественно, что Костя на какой-то момент усомнился в том, что была война и что время-то сейчас, как ни крути, «марь», что город, как и везде – мёртв и пуст, как оболочка от выеденного яйца, и что в нём нет людей, нет жизни, кроме разве что странного и непонятного Большакова, который обитает в этой каменной пустыне, только потому что он северный куратор и не может добровольно покинуть пост. Должно быть, от этого он и злится, решил Костя, и мучается, а следует, наоборот, радоваться, потому что с появлением его, Кости Марсова, все проблемы решатся чисто автоматически. Запустим ракету, подумал Костя, и Большаков может топать на все четыре стороны. Однако, похоже, у Большакова было своё мнение на этот счёт, потому что он, не изменяя враждебного выражения на лице, направил баркас к «зимней» пристани, рядом с которой стояла парочка поржавевших судов, и виртуозно причалил к стенке, накинув верёвку на сваю.

Телепень, зелёный, как ряска в пруду, выполз на сушу и со стоном распластался на камнях. Вид у него был ещё тот – хуже, чем у подстреленных в деревне кайманов.

– Вот и маяк! – обрадовался Дядин, показывая на высокое белое здание, вознесенное к чистым небесам и украшенное на самом верху красной башенкой.

– На этот маяк мы не полезем, – веско сказал Большаков, возясь с баркасом и выказывая всем своим видом презрение к дилетантам, которые не понимают очевидные вещи.

– Почему? – удивился Пётр Сергеевич, разминая поясницу, и похоже, тоже был рад ощутить под ногами твёрдую почву и снова обрести крепость духа. – Почему? Почему же?!

Костя вспомнил Аманду и подумал, что женщины народ странный – отдать предпочтение старику вместо молодого парня, казалось ему диким и глупым поступком, лишённым естественного человеческого стремления предпочесть лучшее. Но женщины на то и женщины, чтобы меньше всего понимать их, решил он с лёгким сердцем. Должно быть, они народ особый, не привычный к мужчинам.

– А ты погляди, – пробасил Большаков, – погляди!

Косте тоже стало интересно. Он посмотрел внимательнее и действительно обнаружил, что маяк несколько покосился и того гляди рухнет в воды Купеческой гавани. А ещё Косте показалось, что в ближайших кустах как будто бы мелькнул рыбак с удочкой.

– Ну-ну-ну… – удовлетворенно произнёс Дядин. – Значит, Костя и в этом прав. Всё-таки наши предки не были дураками. Они знали, что рано или поздно маяк упадёт, и поэтому закодировали «мстителя» на Морской собор.

– Это всё теория и совпадения, – прогудел Большаков. – Сейчас залезем и увидим, а вот если не увидим… – и опять нехорошо посмотрел на Костю, не обещая ему ничего хорошего ни сейчас, ни позже.

– А куда идти-то? – нетерпеливо спросил Дядин, чтобы как-то отвлечь Большакова от Кости, дать парню вздохнуть свободно.

Несмотря на то, что Костя подозревал Дядина в измене, сейчас он ему был благодарен, хотя и подумал, что Дядин мягко стелет, да жёстко спать.

– А вот по этой Красной улице и пойдём, – сказал Большаков, показав в сторону суши, где среди деревьев, покрывающихся нежной листвой, проглядывал торец красного здания.

Точно, с облегчением вспомнил Костя, есть в моей памяти это здание. Значит, всё идёт по плану, который записан у меня в голове. Правда, он не был в этом уверен, потому что успел убедиться, что его память иногда ошибалась.

Они прошествовали мимо этого древнего здания из красного кирпича со следами пуль и осколков на стенах, с выбитыми дверьми и разбитыми стёклами.

– Это арсенал, – снизошел до объяснения Большаков. – Напротив морской вокзал, а слева – Петровский парк.

Город был тих и печален. Только вороны, да чайки кружили над ним. А в остальном он был неподвижен и безмолвен, словно хотел сказать этим, что переживает не лучшие времена и что только рад будет, когда парки, гавани и улицы наполнятся человеческими голосами.

– В городе кто-нибудь есть? – пристал к Большакову Чёбот. – Есть, или нет? Боязно… Мне кажется, что за нами кто-то наблюдает…

– Не боись… – добродушно гудел, Большаков, – никого здесь нет, кроме пары таких же несчастных, как и я.

– Я и не боюсь… – в тон ему отзывался Чёбот, но всё равно озирался испуганно и то и дело шептал: – Святые угодники, – тащил свою «тулку» и крутил лохматой башкой по сторонам, разинув рот. А потом – пропал.

Костя этот момент пропустил и обнаружил отсутствие Чёбота лишь спустя некоторое время, в течение которого сам таращился на чудный город, потому что никогда не видел древнюю военную крепость с её оборонительными каналами, доками и равелинами изнутри. За это время они успели миновать Красную улицу, застроенную невысокими домами с выбитыми стёклами, Петровский овраг, в котором почило от чахомотки всё население города, и подступиться к Морскому собору. Здесь Костю впервые кольнуло беспокойство. Он огляделся в поисках друга, но Большаков со свирепым видом уже махал ему рукой, мол, думать надо было раньше, а теперь поздно, надо ответ держать, поэтому Костя решил, что Чёбот, то бишь Ремка Дьяконов, от испуга первым нырнул в собор, или… или сбежал?

Если снаружи собор был просто массивен, с куполом, плывущим в небе, то внутри он был и огромен, и величествен одновременно. Костя почувствовал себя здесь муравьем. На полу был изображены якорь, краб, барабулька и медуза. Ряд арок с колоннадами, золоченые фризы, цветастый орнамент с неведомыми птицами и цветами. Костя загляделся на всю эту красоту и вовсе забыл о Чёботе. Потом его окликнули чуть ли не хором, и он обнаружил, что Пётр Сергеевич грозно смотрит на него из-под арок на втором этаже, а Большаков – так тот вообще гневно машет рукой, стоя в дверном проёме: давай, парень, давай, не тяни резину, всё равно перед смертью не надышишься. Пришлось заканчивать лирическую часть экскурсии и топать по узкой винтовой лестнице всё выше и выше, под самый купол, парящий в вышине. По периметру купола были расположены окна и смотровая площадка.

– Ну что, узнаёшь, что-нибудь? – нетерпеливо спросил Большаков и ткнул рукой в стекло, будто Костя обязан был подчиняться малейшему его приказу.

– Мать моя женщина… – произнёс Телепень, глядя на Балтику и город с высоты птичьего полёта.

Вот тогда Костя и забеспокоился второй раз, потому что вслед за глупой фразой Телепня Чёбот должен был, как обычно, произнести: «Святые угодники», но не произнёс, потому что отсутствовал. Костя завертел головой в поисках Чёбота, почему-то увидел внимательные глаза Дядина, следящие за ним, а Большаков сказал полным презрения голосом:

– Ну чего ты, как вошь на блюде?! – и сунул ему в руки бинокль. – Смотри, «мститель» номер пять тысяч сто, и скажи, где этот чёртов засекреченный пункт связи? Может быть, ты даже знаешь, где ракета спрятана?!

Косте это страшно не понравилось, но деваться было некуда, и он стал разглядывать  город и акваторию порта, и дальше, вплоть до Мартышкино, Петергофа и Ораниенбаума, которые располагались на другом берегу пролива.

Балтика блестела в косых лучах солнца. Над ней ходили белые облака, и Костя мог поклясться, что не ошибся относительно форта Милютин, который находился как раз посередине между островом Котлин и южным берегом залива. Ему, конечно, приглянулся и форт Александр I, который походил по форме на семя фасоли. Он подумал, что заветная кнопка может быть и там. В памяти почему-то всплыла крутая железная лестница, ведущая на самый верх полубашни. Но он до конца не был уверен, что заветная кнопка именно там, а, например, не на Милютине. Говорить об этом в присутствии Большакова не хотелось по одной причине: пропал Чёбот, а это могло означать всё что угодно, даже ещё один заговор, теперь уже Дядина, потому что Дядин имел влияние на Чёбота. А ещё Костя почувствовал, что Пётр Сергеевич и Большаков с той минуты, как он ступил на остров, неотрывно следят за каждым его шагом, и избавиться от них – самая сложная задача. Для этого надо выиграть время, и не было у Кости ни союзника, ни учителя, вообще никого, кто бы ему подсказал, как поступить.

– Надо попасть в форт Милютин, – сказал Костя неожиданно для самого себя.

Был в этой неожиданности какой-то смысл, но Костя его ещё не понял, не уловил, да и кто бы уловил в условиях минимума информации? Разве что сам Бог, беспокойно думал Костя, разглядывая акваторию Котлина, в которой лежали на боку, или стояли, или ржавели перевернутые вверх килем десятки, сотни судов всех назначений: и военные, и гражданские, выброшенные зимними штормами на берег и тихо умирающие в доках Кронштадта.

– Ты уверен? – спросил Большаков. – Его же обыскали раз сто.

– В Милютине есть ракета, – уверенно сказал Костя, не отрывая бинокль от глаз.

– Нет там никакой ракеты! – как будто лениво отозвался Большаков. – Нет и никогда не было! Понимаешь? Ты думаешь, я зря здесь сижу, жду вас, «мстителей», как манну небесную?! Да на фига вы мне сдались! Я эти острова все облазил от клотика до самых глубоких твиндеков. Темнишь ты, парень, ох, темнишь! Может, ты засланный казачок?

– Какой казачок? – удивился Костя, отрываясь от бинокля, и так это у него прямодушно вышло, что Большаков на мгновение успокоился.

– Оставь парня в покое, – встрял Дядин. – Видишь, ему тяжело вспомнить, а ты одно талдычишь: «Темнишь, да темнишь».

– Нет там ничего! – уверенно сказал Большаков. – Мне ли не знать?!

– Хорошо, – разозлился Костя, – если я вам сегодня не найду ракету, то будем считать, что я ошибся и ничего не помню. Это будет проверка.

– Поехали! – забрал у него бинокль Большаков. – Поехали! Чего рассусоливать, через час во всём разберёмся, и тогда мы поймём, кто ты такой. Может, ты подставной «мститель»?

– А что, бывают и такие? – с иронией спросил Дядин.

– Представь себе, – ответил Большаков, – бывают. Ко всему надо быть готовым.

– Ну, если с такой меркой ко всем подходить… – начал Дядин.

И они заспорили – долго и нудно, но Костя не стал слушать и вникать в суть их перепалки, которая сводилась к тому, что поставных «мстителей» априори не существует, а первым стал спускаться по узкой винтовой лестнице, в надежде найти Чёбота и расспросить, где он шлялся всё это время.

 

***

Трудно было сказать, заметил ли кто-либо, кроме Кости, отсутствие Чёбота или нет, но когда они выскочили из Морского собора, злые и наэлектризованные разговорами Дядина, Чёбот, как ни в чём не бывало, торчал на Якорной площади. Однако только один Костя обратил внимание, как они обменялись с Дядиным заговорщическими взглядами. Странно это всё было и таинственно, и Костя опять ничего не понял, но промолчал, памятуя, что на этот раз длинный язык до Киева не доведёт. Зато Пётр Сергеевич тут же спросил:

– А ты где шлялся?

Оказалось, что Чёботу поплохело, и он отлёживался в ближайших кустах. Для придания своим словам большей достоверности, он покрутил боксёрским носом и даже тряхнул головой, отчего его чёрные вихры разлетелись во все стороны и легли назад, словно копна сена. Костя ему ни капли не поверил, потому что Чёбот был свежим, как огурчик.

– А что, я вам нужен был? – невинным голосом осведомился он.

– Да нет… – сказал Дядин довольным тоном. – Мы и без тебя обошлись, – и предостерегающе посмотрел на Костю, мол, если даже о чём-то догадываешься, то держи язык за зубами.

– А у меня голова с детства от высоты кружится, – добродушно сообщил Чёбот, и в его глазах мелькнула знакомая деревенская хитрость.

Костя готов был биться об заклад, что Чёбот безбожно врёт, потому что даже больной Телепень, который имел заячью душу, и тот влез под купол, чтобы поглазеть на город. Однако на вранье Чёбота никто не обратил внимание – кружится голова, ну и пусть себе кружится, нам-то какое дело, читалось на лице Большакова и Петра Сергеевича. Костя же решил промолчать, хотя при других обстоятельствах ради спортивного интереса обязательно вывел бы Чёбота на чистую воду.

Большаков прямиком направился в порт, и через пятнадцать минут баркас уже лихо разбивал волны, идущие вдоль берега в сторону Санкт-Петербурга. Погода ухудшилась, и вал за валом, накатывающие на правый борт баркаса, заставляли Большакова идти галсами, резко меняя курс, и в результате он не выигрывал, а больше терял время при движении вперёд.

Вначале прошли мимо форта Александр I, и его чёрные стены вставали из воды, чрезвычайно похожие на форт, о котором Костя читал в энциклопедии, он был похож на форт Байярд, который находился рядом с нормандским побережьем Франции. Тоже три этажа бойниц, тот же эллипс в сечении и такие же камни, обрушенные штормами в воду.

Как хотелось Косте крикнуть: «Мы пришли, и никуда не надо больше плыть!» Но он сам же первый не поверил бы своим словам, поэтому промолчал. Они миновали форт Александр I, чтобы устремиться дальше – к форту Милютин, до которого надо было покрыть такое же расстояние, которое они прошли до форта Александр I. Впрочем, если бы Пётр Сергеевич в эти минуты наблюдал за Костей, то вся его хитрость открылась бы с головой, не умел Костя хитрить. Однако Пётр Сергеевич был занять разговором с Дядиным. Чёбот же! Хитрющий Чёбот с невинным видом взирал на надвигающийся форт. Телепню же ни до чего не было дела, он всё ещё страдал, зелёный, как лягушка. А Большаков усердно боролся с волнами. В общем, Косте удалось скрыть факт своего интереса к форту Александр I.

Он улучил момент и спросил шёпотом:

– Где ты был?

Чёбот с невинным лицом ответил:

– В кустиках сидел… – на его губах мелькнула знакомая ухмылка, означающая: не лезь, всё равно не скажу!

Ну да, понял Костя, хоть режь. Таким уж уродился Чёбот – упрямым и своенравным, но глупым, ведь получалось, что он во всём помогает Дядину, а это плохо, очень плохо, и Костя почувствовал себя одиноким, не на кого ему было опереться и не с кем ему посоветоваться, чтобы принять правильное решение.

– Врёшь! – убежденно произнёс он. – Говори! – потребовал он.

Может быть, Чёбот и разоткровенничался бы, и рассказал, или хотя бы намекнул, что у них с Дядиным на уме, но рядом, как дух, возник этот самый Дядин и сурово посмотрел на Чёбота. Чёбот поморщился и заткнулся, а у Кости возникло стойкое ощущение, что они в сговоре. Потом его отвлекли, и он на время забыл возникшую мысль, потому что Большаков с Петром Сергеевичем налетели на него, как коршуны с двух сторон.

– Ну и где твоя ракета? – ядовито спросил Большаков, после того, как они втянули баркас на песчаный пляж. – Где? – он демонстративно из-под руки обозрел развалины форта, который больше походил на недопеченный пирог с оплывшими краями, чем на боевую крепость, призванную охранять Кронштадт с юга.

– Я тоже ничего не вижу! – авторитетно подтвердил Пётр Сергеевич и посмотрел на Костю точно так же, как тогда, в спальне у Аманды, зло и одновременно презрительно.

Интересно, ехидно подумал Костя, а если у меня ничего не выйдет, если я ошибся, что они со мной сделают? Бросят в море или убьют из «плазматрона»?

Все долго смотрели на развалины форта Милютин, густо заросшие травой и осинами от первого яруса до второго. Действительно, ракету здесь спрятать было негде, разве что схоронить в невысоких башнях по обе стороны крепости. Но башни эти были слишком узки для ракеты.

Костя с огорчением «вспомнил», что одна шахта-башня предназначалась для прожектора, а вторая для корректировщиков огня. На первый взгляд, ни в той и ни в другой ракета поместиться не могла – даже самая маленькая. Но ноги сами несли его к одинокой шахте-башне справа от позиций, где когда-то находился прожектор. Большаков, как тень, следовал за ним, сохраняя на лице выражение крайнего недовольства, за ним семенил невысокий Пётр Сергеевич, и на лице у него была написана тайная надежда раз и навсегда разрешить его спор с америкосами. Дядин почему-то приотстал и беседовал с Чёботом. Чёбот отчаянно жестикулировал и даже перекрестился. По его лицу было видно, что он отчаянно врёт. Телепень, поражённый в печень алкоголем и укачанный волнами Балтики, безучастно сидел на берегу.

– Я же тебе говорю, – в сотый раз напоминал Большаков, – что я лично исследовал эти развалины. Здесь пусто!

Костя в сердцах едва ему не ответил: «Не учите дедушку кашлять!» Но учитывая габариты Большакова, это могла быть его последняя реплика, поэтому он молча подошёл и заглянул в прожекторную шахту. Пётр Сергеевич опередил длинноногого Большакова и тоже сунул морду в шахту, а потом недовольно пошевелил своими вислыми усами, что выражало одну единственную мысль: «А я так на тебя надеялся…»

– Ну и что?.. – спросил он ехидно, разглядывая далеко внизу пол каземата и остатки подъемного механизма, с помощью которого на поверхность поднимался прожектор. – Где твоя ракета? А?

– Накрылась медным тазиком! – насмешливо высказался Большаков своим густым басом и едва не расхохотался.

– Здесь ракета, – со знанием дела ответил Костя, хотя вовсе не был в этом убеждён. – Здесь она!

– Ты уверен?.. – поднял на него свои светлые глаза Пётр Сергеевич и с хитрецой прищурился, совсем так, как тогда, в квартире у Аманды.

– Уверен, – твёрдо ответил Костя, хотя коленки у него предательски дрогнули.

Убьют, подумал он, ей богу, убьют.

– Да врёт он всё! – недовольно загудел Большаков. – Сбросим его вниз, делов то! – он даже протянул руки, похожие на две грабарки, чтобы схватить Костю и сунуть головой во чрево крепости, разрешив таким образом раз и навсегда прения о всяких там ракетах и красных кнопках.

Тогда Костя не выдержал и действительно выдал им обоим со всем жаром юности:

– Не учите дедушку кашлять!

Пётр Сергеевич от такой наглости опешил и поперхнулся, потому что всё же хотел защитить Костю от Большакова. А Большаков в свою очередь густо покраснел, потому что привык, что все и вся его уважают за габариты и громоподобный голос. На своём острове он бог и царь. Они переглянулись и только собрались с душевными силами, чтобы схватить Костю и разделаться с ним по законам «времени-марь», но не успели, потому что Костя ловко увернулся от их могучих объятий и, перепрыгивая через камни и валуны, помчался к главному входу в форт, железная дверь которого была пробита пулями и осколками ещё с лихих времен, которые промчались над Кронштадтом и его фортами.

– Стой! – как буйно помешанный, закричал Большаков, заподозрив, что Костя просто хочет спрятаться внутри форта. – Стой! – и затопал своими сапогами «сорок большого» размера. – Держите его!

Ему вторил Пётр Сергеевич:

– Держи подлеца, уйдет! Ёшкин кот! – и бросился за Костей, суетливо обегая большие и маленькие камни, не решаясь прыгать через них, чтобы ненароком не расквасить нос.

Костя и сам не знал, зачем и почему побежал в крепость. Разумеется, он понимал, что иначе его сбросят в её чрево и он погибнет, как неразумный кутёнок, однако ещё одно непонятное стремление – словно нить Ариадны, указывала ему путь – туда за распахнутую настежь дверь форта, в его тёмный, мрачный сумрак, в его казематы, больше похожие на катакомбы, дальше, дальше к подъёмному механизму – элеватору снарядов и картузов.

Из центрального помещения, тёмного, как нутро печи, он сунулся вправо на едва различимый свет, который вывел его в ряд комнат, где, должно быть, когда-то были казармы, через окна которых он увидел мечущихся в панике Большакова и Петра Сергеевича.

– Сбежал, сволочь! Сбежал! Ёшкин кот!

В ответ слышались возмущенные голоса Дядина, Чёбота и даже Телепня, которого настолько воодушевил смелый поступок Кости, что он ожил и тоже орал, как резаный:

– Приёмыш, беги!!! Приёмыш, спасайся!!!

Костя и побежал по мрачному коридору, потолок которого был оплавлен и был усеян сосульками, потом – через кухню с двумя округлыми окнами, выходящими на залив, дальше – через пустые казематы непонятного назначения, где на полу были проложены рельсы, ведущие в низкие арки, и ещё дальше, где должен был находиться подъёмный механизм, о котором он вспомнил в самый последний момент, утвердившись тем самым  в мысли, что он таки запрограммирован вспоминать всё шаг за шагом, а не наоборот, как того требовали Большаков, Пётр Сергеевич и Дядин.

Большаков, должно быть, несмотря на свои габариты, всё же решился проникнуть внутрь форта. Он оказался чрезвычайно резвым, и Костя услышал, как Пётр Сергеевич взмолился:

– Да не беги ты так, окаянный!..

А потом Большаков, должно быть, всё же врезался или в арку, или в сосульки, потому что заорал благим матом:

– А-а-а! Мать твою перемать!

Больше Костя отвлекаться не стал, хотя и испытал удовольствие от этих криков и с радостью услышал бы их ещё раз сто, но вместо этого вынужден был завернуть за угол, где находилась металлическая лестница, ведущая на второй этаж. Он взлетел по ней наверх и оказался рядом с элеватором для снарядов.

– Стой! – гудел неутомимый Большаков, и было слышно, как он в гневе пинает сапожищами кирпичи, попадающиеся ему на пути.

– Стой, подлец! Стой! Ёшкин кот! – вторил ему Пётр Сергеевич, преисполненный праведного гнева.

Почему Костя повернул ручку элеватора не три и не пять, а ровно четыре с половиной раза, известно одному Богу да ещё тем людям, которые его запрограммировали на эти действия. Механизм поддался его усилию, прокрутился со скрипом и натужным вздохом, тележки элеватора с одной стороны зарядной шахты стали подниматься, а с другой – опускаться, и казалось, что древняя крепость ожила и готова стрелять по всем-всем врагам отечества.

Большаков и Пётр Сергеевич, напуганные этим движением, в ярости орали:

– Не трогай! Взорвёмся! Ёшкин кот!

Но Костя их не слушал. Справа от оконного проема открылась ниша, на её поверхности зелёным светом засветился контур ладони. Косте только и осталось, что приложить к нему руку.

В этот момент неугомонные Большаков и Пётр Сергеевич преодолели крутую лестницу и тоже влетели в зарядное помещение. Большаков едва не дотянулся, чтобы схватить Костю за шиворот, как вдруг раздался страшный скрежещущий звук, и все трое замерли, словно парализованные. Форт вздрогнул от основания до самой крыши, в воздухе повисла пыль, в потолке образовалась огромная трещина, и мелкие камни посыпались на головы. После этого в той стороне, где была прожекторная шахта, раздался ещё более ужасный скрежет, словно кто-то царапал железом по стеклу. Загудели странные механизмы, заработали непонятные двигатели, спрятанные в чреве форта. Форт задрожал, будто живой, будто хотел высказать все свои претензии к людям, потревожившим его. Костя на всякий случай ещё сильнее вдавил руку в нишу. Большаков и Пётр Сергеевич от испуга рухнули на древнюю клепаную кровать, которая стояла в углу помещения. Кровать под их весом прогнулась, оба очутились на полу, но даже не пробовали подняться.

– Что это?! – вскричал Большаков, глядя на Костю с мольбой и страхом.

– Мы больше не будем! – непонятно почему орал Пётр Сергеевич, закрыв голову руками.

– Спаси нас! – вторил ему Большаков, бас которого сорвался в фальцет.

– Вы хотели, чтобы была ракета? – невинно и даже чуть ехидно спросил Костя. – Хотели?! Вы её получили!

Он убрал руку, ниша закрылась, и стена снова стала ровной и гладкой, как хорошо залеченный шрам. Кто бы рассказал, ни за что не поверил бы, подумал Костя, с восторгом рассматривая её.

Большаков и Пётр Сергеевич ещё целое мгновение тупо пялились на него, соображая, что к чему, но ничего сообразить так и не смогли.

– Не может быть! – в один голос вскричали они хором. – Мы так не договаривались! Мы боимся!!! У нас поджилки трясутся!!!

Но в если в голосе Большакова слышались нотки злобы и отчаяния человека, который дал маху, то Пётр Сергеевич, кроме чувства страха, испытывал еще и несказанную радость. Наконец-то свершилось то, к чему он стремился всю жизнь, и теперь пиндосы поплатятся за Третью мировую и за разорённую Россию. «Так им всем!» – сквозь страх читалось у него на лице, глаза у него расширились от восторга. По идее, Большаков тоже должен был радоваться – запустили ракеты и всё такое, однако на его огромной физиономии было написано одно огромное разочарование, словно он совершил непростительную ошибку и теперь не знает, что ему делать, убить ли Костю одним махом, или подождать ещё немного.

Костя оставил их в сомнениях и муках сидящими на полу и выбежал наружу. Телепень, который уже излечился, несся вслед за Дядиным и Чёботом к шахте-башне, восторженно размахивая руками и вопя нечто невразумительное.

Сама башня разительно изменилась. Она стала гораздо шире и мощнее, а главное – выше, словно поднялась на два или три этажа, а из каменной сделалась стальной. По крайней мере, так показалось Косте, потому что поверхность башни сверкала металлическим блеском. А ещё над её верхушкой торчала ракета с носовым оперением.

– Вот это да!!! – восхищенно орали Дядин, Чёбот и Телепень и, как малые дети, плясали вокруг башни, поглаживая её, как любимого коня. – Вот это махина! Вот это монстр!

– А я ведь до конца в тебя не верил, – со счастливым лицом признался Дядин. – Ай, да Костя! Ай, да сукин сын! Приговорил-таки пиндосов!

Чёбот и Телепень – те вообще потеряли дар речи и только и могли, что бестолково орать и прыгать, как сумасшедшие. А потом они бросились обниматься с Костей, хотя сам виновник торжества не был уверен, что совершил какой-то подвиг. Что-то ему подсказывало, что не всё так просто, что у него ещё будет повод к разочарованию, и он не ошибся.

Только через целых пять, а то и десять минут из форта вымелись ругающиеся Большаков и Пётр Сергеевич.

– Стойте! – кричали они, со знанием дела. – Стойте! В укрытие! Ракета сейчас взлетит!

Первым опомнился Дядин. Он в испуге отскочил от башни. За ним последовал верный и преданный Чёбот, а уж Телепню сам бог велел уносить ноги, потому что у него была заячья душа.

Все вшестером побежали на левый фланг и спрятались там, где лестница и гранитная аппарель вели на вершину крепости. Они сидели, уставившись на друг друга, дрожа и ежесекундно ожидая рёва двигателей. Однако ничего подобного не происходило. Напротив, было тихо, сонно и печально, как было тихо, сонно и печально до их появлении в форте Милютин, и этому не было никакого объяснения.

– Почему же?.. – первым опомнился Телепень. – Почему она не взлетает?

Вопрос, конечно, был риторическим, и Большаков с Петром Сергеевичем зашикали на него, мол, ты ничего не понимаешь по младости лет, а ракета сейчас как взлетит, и всё окутается ядовитыми и горячими, как лава, газами. Они ждали-ждали, ждали-ждали, прислушиваясь к звукам форта, однако ничего, кроме посвиста ветра и короткого дождя, не дождались.

– Тю! – сказал Телепень разочарованно.

– А она и не полетит, – уверенно произнёс Костя, поднимаясь из-за камня, за которым прятался.

– Почему?! – вскричали все, уставившись на него так, словно видели его впервые. Даже у богатыря Большаков в глазах появилось удивление.

– Потому что это всего-навсего демонстрация технологий! – выпалил Костя.

Но его фраза произвела обратный эффект. Все быстренько сообразили, что он просто-таки желает оправдаться любым способом.

– Какая, на фиг, демонстрация?! – взревел вконец расстроенный Большаков, ещё не веря в такую удачу.

– Я догадался! – твёрдо сказал Пётр Сергеевич. – Я сразу понял, что она не взлетит! – он выглянул из-за аппарели и посмотрел на башню. – Ёшкин кот!

За ним выглянули остальные. И действительно, в башне и торчащей над ней ракете ничего не изменилось.

– Выходит, мы зря прятались? – разочарованно спросил Чёбот.

– Не может быть… – сказал Дядин, который один из всех был искренне рад фантасмагории, которая произошла в форте Милютин.

– Единственное объяснение – это демонстрация намерений, – заявил Пётр Сергеевич таким серьезным голосом, будто бы сам что-то понимал, но все ему поверили. Пётр Сергеевич посмотрел Костю и задумчиво спросил: – Что же у тебя ещё припасено? А? Ёшкин кот…

– Не знаю, – настороженно ответил Костя, на всякий случай отступая на шаг.

А сам подумал, что вроде бы у него в запасе больше никаких фокусов нет. Голова была пуста, как хорошо выеденный арбуз.

– Так это обманка?! – взревел Большаков.

– А я о чём, – ответил Пётр Сергеевич. – Молодец, пацан, уважаю. – А потом схватился за голову: – Это ж надо! Если нам демонстрируют такие технологии, то что на самом деле скрыто от взгляда. Американцы лопнули бы от зависти!

– Да-а-а… – согласились все с умным видом, и очевидность грандиозной идеи встала перед ними во всём своём величии.

А Дядин растерянно спросил:

– А где тогда настоящая ракета? – и посмотрел на Костю так, словно Костя был совсем не Костей, а каким-то жутким монстром. – А мы не узнаем, – объяснил он довольным тоном Пётру Сергеевичу и Большакову. – Ах да русские! Ах, да сукины дети! Вот закрутили! Не выкрутишь! Фиг вам всем! – Дядин действительно скрутил дулю и показал её в сторону запада. – Не на тех нарвались. Голову даю на отсечение, что это то ли наноматерия, то ли что-нибудь похлеще, – он снова выглянул из-за аппарели. – Вот, пожалуйста! – произнёс он довольным тоном. – Сами убедитесь!

– Так что, ракета не полетит? – словно проснулся Телепень, который ничего не понял.

Плохо быть безграмотным, решил он и дал себе слово, что когда вернётся в деревню, то первым делом научится читать, а потом выпросит у Кости за две банки сгущёнки «Справочник молодого моряка».

– Не полетит, сынок, не полетит… – утробно-глухим голосом произнёс Большаков. – Так можно инфаркт на ровном месте получить. Ты Костя так больше не делай! Предупреждай заранее. Можете успокоиться! – весело обратился он ко всем, – это одна сплошная профанация идеи «мёртвая рука-два», а никакая не демонстрация технологий. Обман чувств. Феерия! Нет никакой «мёртвой руки-два»! Нет!!!

– То есть?.. – так ничего и не понял Телепень.

– А есть один сплошной обман, – торжественным тоном заключил Большаков. – Обман!!! Сами себя обманули! Ха-ха-ха!

И так он был рад, и так возгордился непонятно чему, что едва не выпрыгивал из собственных штанов, а Косте сделалось обидно до слез. Он и сам не знал, что ответить. Выходит, что он ещё раз всех подвёл. А как же форт Александр I, на который он надеялся, как на запасной вариант? Выходит, всё насмарку?

В отчаянии он смотрел на башню. Башня принимала прежний вид: с вершины её пропал остроконечный кончик ракеты, сама башня осела, перестала блестеть, как металл, и стала прежней, какой они видели её в самом начале.

Костя подумал: «О чём не плакал, о том не споёшь» и подался к баркасу. Ему было не просто грустно, ему было очень грустно. Переться за тридевять земель, чтобы опозориться. Так хорошо всё начиналось, и на тебе: ракета не взлетела, и праздник закончился, не успев начаться.

Чёбот пристроился рядом и таинственно зашептал:

– Да ладно тебе. Найдём мы эту твою красную кнопку. Ты мне веришь?

– А нет никакой красной кнопки, – ответил Костя, хотя на душе у него скребли кошки.

– А что же есть? – спросил Чёбот.

– Тумблер под красным колпачком.

Чёбот посмотрел на него, как на полного идиота, и отстал, решив, что Костя окончательно и бесповоротно спятил.

 

 

Глава 10

Заветная кнопка

 

– Ничего, бывает… – добродушно и снисходительно гудел Большаков, большой, грузный, как медведь перед спячкой. – Не огорчайся, сынок, – и великодушно похлопывал его огромной рукой по плечу.

Он вдруг стал добрым, весёлым и хлебосольным, затащил всех в Итальянский дворец на берегу Итальянского же прудика и почти насильно накачивал даже не супер-пахучим первачом, а отличным хлебным вином – полугаром. Был многословен не в меру. Однако в глазах у него таилось знакомое коварство зверя, который только и ждет удобного момента, чтобы напасть со спины. Казалось странным, что несостоявшийся полёт ракеты придал ему столько душевных сил, будто он не переживал за судьбу родины, а довольствовался малым – ежеминутным возлиянием.

Костя же, наоборот, переживал и за родину, и за своё падение и поэтому выпил всего-то на палец того полугара. Не пойму, чему он радуется? – ломал он голову, плакать надо. Опять америкосы вышли сухими из воды, а мы обосрались.

– Всё тип-топ! – орал Большаков и пробовал танцевать чечетку, но у него плохо получалось. – Всё тип-топ! – и приплясывал, поднимая пыль своими огромными, как лыжи, ножищами.

– Не огорчайся, у нас есть ещё попытка! – вторил ему Пётр Сергеевич, по-деловому звякая кружкой и одобрительно наблюдая, как Большаков подливает в неё божественный полугар. – Утром пойдём на форт Чумной!

Чумным фортом назывался форт Александр I. В те далёкие времена, когда он утратил своё военное предназначение, в нём изучали и испытывали противочумную вакцину, поэтому его стали называть «Чумной».

– Выпьем за Костю! – орал Чёбот. – Выпьем за нашего брата!

– Ура-а-а! – восторженно кричал Телепень.

– Выпьем! – кричал Большаков. – Он нам глаза открыл!

Дядин же воротил морду и отказывался пить. Презирает, думал Костя и уходил куда-нибудь в угол, подальше от жалеющих его глаз, глядел в окно на блестящую поверхность Итальянского пруда и полагал, что ему никогда не подняться даже в собственных глазах.

Чебот, сын полупопа, полушамана, так тот вообще панибратски лез обниматься – снова пьяненький и весёлый, как на танцульках в деревне. Только в деревне отец с матерью ему живо голову отвернули бы, а здесь было некому, вот он и напился сызнова. Везёт тем, у кого короткая память, думал Костя, а я так не могу.

К его досаде, напились все, только непонятно – на радостях или с горя. Скорее всего, с горя, тяжело думал Костя, избегая соболезнований, от которых его просто с души воротило. Ему хотелось крикнуть: «Да оставьте меня все в покое! Я провалил задание века. Меня презирать надо! А вы!..», но молча терпел дружеское подтрунивание. Казалось, речь шла о какой-нибудь ерунде, например, о неудачной рыбалке или о гнилой картошке, которую не уберегли до весны. А ведь на кону судьба России! – думал он зло. А мы её бездарно пропиваем. Эхе-хе… После криков и тостов он впал в лихорадочное состояние неудовлетворенности: «Что делать?! Что делать?! Что делать?!»

Чёбот, знай себе, наливал всем без разбору и периодически показывал Косте большой палец и радостно говорил, как он его уважает и любит, а Костя воспринимал его слова совсем не в том смысле, как понимали его все, а в смысле, что и на старуху бывает проруха и что он даже не обмишурился, а просто крепко и безнадежно сел в глубокую-глубокую лужу и не выбрался из неё. И хотя Пётр Сергеевич периодически кричал, что он по-прежнему верит в Костю и что утро вечера мудренее, ситуация от этого не менялась, репутация Костина была основательно и безоговорочно подмочена. А то, что Пётр Сергеевич собирался ехать поутру в Чумной, то бишь в форт Александра I, то это ещё ничего не значит.

День клонился к закату. В свои права вступала белая ночь, а это означало, что облака, днём выглядевшие весёлыми и невесомыми, сделались чёрными и грозными, потому что солнце упало за горизонт и подсвечивало их, как фонарь на огромной-огромной сцене, сбоку.

Костя вконец расстроился и сбежал по широкой мраморной лестнице Итальянского дворца на улицу. Было тихо, сонно, как у них в деревне, и Косте в очередной раз захотелось очутиться дома, выспаться в мягкой, тёплой постели, увидеть Верку Пантюхину, а главное – и побыстрее забыть неудачу с засекреченным пунктом связи, забыть, как дурной сон. Нет никакого пункта, думал он, нет, и баста! Приснилось мне всё! Ничего не выйдет. Не спасём мы Россию. И так ему сделалось горько, что он сел на древнюю пушку и бездумного стал глядеть на воду Итальянского пруда. И не было ничего хуже этих душевных терзаний.

За волнениями и тревогами дня Костя с удивление обнаружил, что почти совсем не помнит Аманду. Теперь она представлялась ему чем-то далёким, словно всё, что произошло между ними, произошло не с ним, а с кем-то другим, просто очень хорошо знакомым человеком. Верка же Пантюхина, наоборот, снова заняла все его мысли. Завтра отправлюсь домой, глядишь, к осени доберусь, а там и свадьбу сыграем, думал он, не веря самому себе, если, конечно, Верка меня ждет, думал он с надеждой, которая свойственна каждому человеку, и если… если она меня простит. И всё-таки червячок сомнения грыз его. Как же так получается, думал он, неужели учёные и военные ошиблись? Он ломал над этим голову, но не мог прийти ни к какому решению.

На стене дома криво, на одном гвозде висела табличка: «Улица Макаровская». Она была знаком минувшей, давно ушедшей эпохи, возврата к которой нет и не будет. А во всём виноват один я, терзал себя Костя. Понадеялся на русский авось и сел лужу. Как теперь жить с этим, ума не приложу? Верка запрезирает, и вообще вся деревня отвернётся. Бежать надо, думал он, бежать!

Из Итальянского дворца вышел Дядин, но, в отличие, например, от Большакова, задумчивый и грустный. Он тактично хмыкнул в кулак и сказал сиплым голосом:

– Ты думаешь, я его не проверил?

– Кого? – удивлённо спросил Костя, чувствуя в душе бездонную пустоту, в которой не было места ни системе «мёртвая рука-два», ни Кронштадту, ни славному Санкт-Петербургу – вообще никому, словно жизнь остановилась, замерла на полном бегу.

В его представлении всё было кончено и можно было разбегаться по домам. Только для того, чтобы бежать, нужны были душевные силы, а их у Кости как раз и не было.

– Большакова, – сказал Дядин таким трезвым тоном, что Костя удивился, хотя видел, как Дядин махом осушил полкружки крепчайшего полугара.

– А-а-а… не всё ли равно… – обречённо махнул рукой Костя. – Всё кончено…

– О-о-о… – всепонимающим тоном протянул Дядин. – О-о-о… А ну-ка пойдём-ка… – Он крепко взял Костю под руку и потащил из-под ночной тени Итальянского дворца. – Пойдём-ка, пойдём-ка…

Костя покорно дал себя увести к набережной пруда, где росла густая сирень, и там расчувствовался, едва не заплакав. Ему вдруг захотелось ткнуться в широкую грудь Дядина и поведать ему обо всех своих печалях и несчастьях. Но он, конечно, же этого не сделал. Не подобает теленгеру проявлять слабость духа.

– О-о-о… – в третий раз произнёс Дядин, и его узкое лицо показалось Косте похожим на лезвие клинка. – Да ты раскис, парень?! Раскис! Окстись! Запомни, бороться нужно до последнего вздоха, иначе мы не победим!

– С кем бороться-то и как?.. – печально спросил Костя.

– Ну, с кем известно, – сказал Дядин. – А как, ты мне сам расскажешь!

– Я и борюсь… – уныло ответил Костя, глядя, как на поверхности пруда играют ночные мошки.

– Оно и видно, – насмешливо согласился Дядин, а потом произнёс то, отчего у Кости по спине пробежал мороз. – Большаков-то наш не человек!

– А кто?! – выдохнул Костя и заметил, что Дядин вовсе не грустен и не печален, как казалось ему вначале, а наоборот, как и тогда в Петрозаводске, подтянут и настроен решительно.

– Я думаю, он гранбот, – сказал Дядин таким тоном, от которого у Кости мурашки побежали по телу. – У пиндосов тоже свои высокие технологи.

– Так… э-э-э… гранботы людьми не бывают… – Костя наклонился к Дядинy, как кролик к питону, притянутый его взглядом, желая уточнить смысл услышанного.

– Откуда ты знаешь? – испытующе блеснул глазами Дядин.

– Вы же сами… Захар Савельевич… говорили, что только кошками и обезьянами.

– Нет, я ничего не говорил, это тебе показали кошку и обезьяну, а гранбот может принимать любой облик. Мы же не знаем, правда?

– Правда… – согласился поражённый Костя. – Значит… значит, что?..

Он боялся поверить в то, что не всё еще кончено, что есть ещё хотя бы один единственный шанс, и Дядин сейчас его подскажет.

– Значит, надо начинать заново, – непререкаемым тоном заявил Дядин.

– Когда? – спросил Костя. – Когда, Захар Савельевич?! – воскликнул он.

Он не мог собраться с мыслями, от радости они у него разбегались во все стороны, как блохи, но он, боясь сглазить удачу, даже и не думал ловить их и делать какие-либо выводы.

– Тихо! – предупредил его Дядин. – Сегодня ночью. Прямо сейчас.

У Кости отлегло с души.

– А как же?.. – он мотнул головой в сторону Итальянского дворца, в котором окна на втором этаже были весело освещены.

Там ещё остались Чёбот и Телепень, которых он ни при каких обстоятельствах бросить не мог. Не по-деревенски это было бы, не по-теленгерски.

– Спокойно, я по порядку объясню, – сказал Дядин таким ясным голосом, что Костя невольно снова вернулся к мысли об отмщении. Оказалось, что ещё не всё потеряно. – Я послал Чёбота проведать моего старого знакомого. Он живёт недалеко от Морского собора. Человеку этому можно доверять. Он прошёл войну и остался жив. Зовут его Сашей Брагиным.

– Брагиным?! – крайне удивился Костя и понял, какое у него, должно быть, сейчас глупое лицо. – Брагиным… Брагиным… – вспоминал он знакомое имя. – Брагиным… Старшим лейтенантом Брагиным! – воскликнул он. – Не может быть! Ведь у меня здесь… – он поспешно похлопал себя по груди, – его фронтовой дневник!

– Отлично! – поддержал его Дядин. – Таким ты мне больше нравишься! Теперь ты сам понимаешь, что Брагину можно доверять.

– Старший лейтенант Брагин… – всё ещё никак не мог поверить Костя. – Здорово! А я думал, он погиб.

– Брагин – уникальный человек, – объяснил Дядин. – Один из миллиона, кого не взяла чахомотка. Врожденный иммунитет у него, я так думаю. Так вот, Саша, а точнее, Александр Викторович, рассказал, что американцы здесь всё перерыли, а настоящего Большакова заменили гранботом.

– А что стало с настоящим Большаковым?

– Что может стать с таким человеком? – в свою очередь спросил Дядин и сам же ответил: – Убили Большакова, чтобы замести следы. А этот, уж не знаю, как его назвать, появился совсем недавно и Брагина не узнал.

– Вот в чём дело! – воскликнул поражённый Костя. – А Пётр Сергеевич?

– Пётр Сергеевич свой, то ли пиндосы чего-то не учли, то ли, наоборот, перемудрили, но Петра Сергеевича он признал сразу, и похоже потому, что Пётр Сергеевич всегда на виду в городе и пользуется огромным авторитетом, и ты наверняка вышел бы именно на него. Видишь, какой тонкий расчёт у пиндосов. А о Брагине никто не помнит, никто о нём ничего не знает. Живёт себе одинокий человек тихонько и незаметно. Рыбку на моле ловит.

Костя так был благодарен Дядину, что ему хотелось спросить со слезами на глазах, почему он с ним никогда так не разговаривал, почему не объяснял, что к чему, дружески и понятно. Может быть, тогда я быстрее нашёл бы эту заветную красную кнопку, то бишь тумблер под красным колпачком, думал он с облегчением.

– Так это его мы утром заметили? – спросил он. – У маяка?

– Его, его, – согласился Дядин.

– А как же я? – удивился Костя.

– А ты всё правильно делал, до последнего времени, пока не пал духом.

– Что же нам дальше делать?! – воскликнул Костя так громко, что Дядин приложил палец к губам.

– Тихо!

Они прислушались. Было тихо, пахло цветущей сиренью, из окон дворца доносились пьяные голоса.

– Сейчас вернёмся по одиночке, будто мы с тобой не виделись. А когда все улягутся, пойдём туда, где красная кнопка.

– Тумблер, – сказал Костя, – под красным колпачком.

– Отлично! – согласился Дядин. – Пусть будет тумблер под красным колпачком. А теперь иди, я за тобой.

Костя замялся:

– Простите меня, Захар Савельевич, я ведь вас подозревал… ну, что вы на американцев работаете.

– Ничего страшного. Это нормально. Вёл ты себя естественно. Наоборот, мне помог.

– В чём? – удивился Костя, счастливый, как никогда, готовый подпрыгнуть до небес и схватить луну.

– Заморочил ты всем голову. Вот Большаков и дал маху, и расшифровал себя. Слышишь, как радуется.

Действительно, из освещенных окон доносился радостный бас Большакова, ему тонким фальцетом вторил Телепень. Пели они, страшно фальшивя, какие-то непонятные песни.

– Мы поэтому ещё и живы, что он ничего не заподозрил, а то бы здесь уже была морская пехота США или люди-кайманы.

– А почему он меня сразу не убил? – спросил Костя.

– Потому что им надо было удостовериться, во-первых, что ты один и больше никого из «мстителей» нет, во-вторых, им твёрдо надо знать, где находится заветная кнопка, в-третьих, где располагаются ракеты системы «мёртвая рука-два». Уверен, что он уже сообщил своим, что её не существует, и там тоже от радости хлещут виски. Нам же надо торопиться в любом случае, вдруг они подстрахуются, и тогда мы, действительно, до утра не доживём.

Костя ещё раз посмотрел на освещенные окна Итальянского дворца и подумал, что какие они коварные и подлые, эти самые америкосы.

 

***

Он вернулся во дворец в тот момент, когда Телепень, держась за стенку одной рукой и пошатываясь, окроплял мочой чьи-то апартаменты на первом этаже, напевая при этом: «Не одна в стогу я ночевала…»

– А-а-а… это ты… – увидел он Костю и, не справившись с гульфиком, рухнул на антикварный диванчик в двух шагах от собственной лужи. – Я тебе одно скажу, как другу, – пробормотал Телепень, изучая потолок у себя над головой и заваливаясь на бок, – не верь, никому не верь, особенно э-э-э… – и уснул, забыв закрыть глаза.

– Кому?.. – не понял Костя, но Телепень уже храпел во всю Ивановскую, так, что по углам дрожала чёрная паутина.

Если и Чёбот набрался, подумал Костя, подступая к широкой мраморной лестнице, то что же с ними делать?

– Мальчишка-то не такой простак, как им кажется, боялся, что когда мы узнаем о кнопке, то убьём его. – услышал он голос Большакова и замер, занеся ногу над первой ступенькой.

На верхней площадке, у окна стояли Большаков и Пётр Сергеевич. Пётр Сергеевич курил, и сизый дым растекался во все стороны. Костя пригнулся и юркнул под лестницу.

– Красной кнопки не было, – напомнил Пётр Сергеевич.

– Ну! – радостно гудел Большаков. – Какая разница?!

В общем-то, ему всё рано: была или не была, подумал Костя.

– Зато была ракета, – напомнил Пётр Сергеевич.

– Вот за это мы его и…

– А зачем его убивать? – спросил Пётр Сергеевич, – если нет никакой кнопки и ракета сама собой растворилась?

Пётр Сергеевич был изрядно пьян. Большаков же был трезв, как стёклышко, и говорил, как всегда, весьма самоуверенно:

– А на всякий случай, – объяснил он. – Он же больше нам не нужен?

– Не нужен, – подумав, согласился Пётр Сергеевич. А потом словно очнулся: – Но чего-то я тебя не пойму, – возразил он, кивая головой, как китайский болванчик. – Вот если бы я не знал тебя, дурака, лет сорок, то подумал бы, что ты не Андрей Павлович Большаков, а другой человек, а так я тебе хочу возразить: нас и так мало осталось. Каждый человек дороже золота стал, а ты: всех убивать. Видать, остров на тебя плохо действует. Пацанов отпустить надо. Какой с них спрос? Ёшкин кот…

– Плохо-неплохо, а дело я своё знаю, – упрямо ответствовал Большаков. – Убьём, и точка!

– Ну как знаешь, – неожиданно дал добро Пётр Сергеевич. – А я ведь знаю, кто такой Дядин.

– Кто? – лениво заинтересовался Большаков.

– Настоящая его фамилия Гущин. Я-то помнил его в форме, а здесь он при косичке да старый.

– Ну и что? – спросил Большаков.

– А то, что он – Гущин Арсений Демьянович, служил в разведке. Был он тогда майором и приезжал к нам в штаб корректировать планы между погранцами и моряками.

– Ах, вон оно что?! – удивился Большаков и, подумав, добавил: – Тем более, надо всех… Зачем нам бывший разведчик?

– Конечно, – беспечно согласился Пётр Сергеевич. – Конечно… ведь бывших разведчик не бывает.

– А я тебе о чём… – добродушно загудел Большаков. – Неспроста он здесь… неспроста… Ну да утром мы во всём разберёмся, – пообещал он.

– Разберёмся… – снова согласился с ним Пётр Сергеевич.

Они ушли пить свой полугар и вести странные разговоры. Не успел Костя развернуться, чтобы бежать за Дядиным, то бишь Гущиным Арсением Демьяновичем, как тот оказался рядом.

– Я всё слышал… – сказал он. – Ты вспомнил, куда надо двигать и что делать?

– Помню, – ответил Костя. – Я всё помню.

– Действуй, а я твоих друзей вытащу из беды.

Костя, счастливый, как никогда, выскочил на улицу и понёсся в порт.

 

***

Он пересёк Синий мостик, и Итальянский дворец скрылся за развесистой рябиной, которая так благоухала в ночи, что от её запаха слегка кружилась голова. Впрочем, Костя знал, отчего кружится голова – оттого, что он плохо понимает, что надо делать и как надо поступать. Конечно, если бы Дядин, рассуждал Костя, открылся сразу, может быть, мы ракеты запустили бы ещё вчера. А с другой стороны, Большаков точно не позволил бы мне добраться до засекреченного пункта связи. Тогда может быть, всё к лучшему. В Косте проснулись азарт и холодный расчёт. Если он такой хитрый и дальновидный, то зачем напился? Да и не напился он вовсе, проклятый гранбот, а… а… следит за мной! Костя с перепугу оглянулся: площадь перед дворцом была пуста, брусчатка блестела под холодным светом луны. Но это ещё ничего не значит, решил он, засада может быть где угодно.

Вначале он бежал по пустынным улицам, потом перешел на быстрый шаг, потому что луна скрылась за облаками и сделалось темно, а в темноте можно было запросто переломать ноги. Город без людей быстро сделался старым, ветхим, разбросал везде камни, сучья, а то и вообще повалил деревья, и их, конечно же, никто не убирал. К тому же почти на каждом углу ржавели старые машины.

Потом Костя снова подумал, что если Большаков такой хитрый, то почему не следит за мной именно сейчас? Не может быть, чтобы я его перехитрил. Так не бывает. Мне всё время не везло. Он осторожно передвигался от одного дерева к другому, вслушиваясь в неясные звуки ночи. Но город был тих, и Костины шаги одиноко прозвучали вначале в Сквере подводников, потом вдоль длинных мрачных казарм, тянувшихся с правой стороны улицы. За каналом Амазонка сразу открылась водная гладь Каботажной гавани. Выглянула луна, и тени легли на землю. Косте сделалось не по себе, осталось всего-то обойти гавань и попасть на дамбу, которая вела к форту Пётр I. Если кто и подкарауливает меня, думал он, то только на дамбе, потому что её никак миновать нельзя. Из-за страха он не пошёл по берегу, где его можно было увидеть издали, а – лесом, и через пять минут понял, что заблудился. Пришлось повернуть влево и пробираться через буераки, пока между деревьями не блеснула вода. Вот тогда-то он и почувствовал запах костра. Ветер приносил его издали, с моря. Это было плохим знаком. Кто будет жечь костер ночью? Только засада, рассудил он, выбираясь на дамбу. Замерзли, должно быть. Греются. Минут пять он провёл в кустах, безуспешно вглядываясь в сумрак, пока не разглядел, что костер горит на внутренней стороне гавани. Только идиот его будет жечь, полагая, что никто не заметит, с некоторым превосходством подумал Костя. Он взобрался на дамбу и едва не разбил себе нос, споткнувшись о рельсы. Дальше он только и делал, что полз, потому что идти в полный рост было страшно и потому что на дамбе чувствовал себя как никогда уязвимым. Так он преодолел на брюхе все двести метров до блокгауза и, полагая, что его стерегут как раз там, где кончаются рельсы, спустился по опоре вниз и по колено в воде добрёл до каменной стены. Здесь тянулись старые причалы, и стена убегала вдоль берега до самого правого фланга форта. Костя начал взбираться по металлической лестнице, достал пистолет, высунулся и осторожно оглядел пирс. Теперь запах дыма чувствовался очень хорошо. Костер жгли по другую сторону форта.

Двухэтажный блокгауз внутри оказался пуст. Лестницу устилала многолетняя пыль, бойницы слепо смотрели на Кронштадт, и отсюда же хорошо было видно сидящего у костра человека, который был занят тем, что, устроившись на плащ-палатке, преспокойно читал себе при свете костра книгу. Ну теперь он никуда не денется, самодовольно решил Костя, снимая сапоги и выливая из них воду. Он отжал портянки и снова обулся. Можно было действовать. Человек у костра, как ни в чём не бывало, продолжал чтение с таким видом, словно его больше ничего не заботило.

Костя взял незнакомца на мушку, как его учил Рябой. И вдруг незнакомец показался ему чем-то знакомым, словно он где-то и когда-то его видел. Подожди, сказал он сам себе, кто он? В следующее мгновение его осенило: так это же старший лейтенант Брагин, о котором говорил Дядин! Костя опустил пистолет и покрылся холодным потом. Слава богу, что я не выстрелил! Он представлял его себе точно таким – бывалым, битым жизнью человеком и, конечно, большим любителем книг, а ещё романтиком и поэтом.

– Эй, парень!.. – позвал его Брагин, даже не обернувшись. – Иди сюда! Я тебя давно уже заметил, ещё на дамбе…

Я и не прячусь, подумал пристыженный Костя и вышел из блокгауза, спрятав пистолет в кобуру. Он испытал облегчение оттого, что ни в кого не надо стрелять. Брагин отложил книгу и поднялся.

– Потом ты плескался в бухте, – объяснил он. – Потом карабкался по лестнице, потом выливал воду из сапог.

– Простите… – покраснел Костя, – обмишурился.

– И всё потому что у меня абсолютный музыкальный слух. Я, брат, каждую ноту слышу.

– Я думал, что здесь засада, – ещё больше стушевался Костя. – Зачем вы костер палите? Вас видно за три километра.

– Маскировка, брат, – объяснил Брагин, рассматривая его из-под козырька бейсболки с большим интересом. – Большаков знает, что это я – одинокий, никчёмный рыбак, и поэтому ему волноваться не о чем, а если буду таиться, он сразу забеспокоится.

Был он не стар и не молод, что-то среднее. Седой и худощавый, с глубокими складками на переносице, он производил впечатление если не больного человека, то по крайней мере, не очень здорового. Одет он был в старую армейскую куртку-реглан, а на ногах крепкие берцы. Обычный мужичок, потрепанный жизнь, которого встретишь в любой деревне, решил Костя, только отточенные движения выдавали в нём военную косточку.

– А у меня ваш дневник есть, – сказал Костя, испытывая непонятное волнение.

Если бы он был постарше, он бы понял, что ему просто приятно иметь дело с хорошими людьми.

Костя полез во внутренний карман куртки.

– Правда? – удивился Брагин, и лицо у него на какое-то мгновение сделалось беззащитным. – Где ты его нашёл?! – почти вскричал он, хватая свой блокнот, как величайшую драгоценность.

Несколько мгновений он рассматривал его, не в силах совладать с волнением. Потом на его лице отразилось восхищение.

– Это ж надо! – воскликнул он и с благодарностью посмотрел на Костю.

– Там… – сказал Костя, не без сожаления расставаясь с дневником, потому что за делами и спешкой не успел его дочитать, ему было интересно, чем кончилась история любви старшего лейтенанта и Сони К.

– Спасибо, парень, – дрогнувшим голосом ответил Брагин. – Спасибо… Я его потерял в Санкт-Петербурге.

– А вы мне расскажете, что было потом? – спросил Костя, хотя вопрос был не ко времени. Но когда ещё у меня будет время? – подумал он, нет у меня времени.

– Расскажу, всё расскажу, – пообещал Брагин, заливая костер водой из котелка. – А теперь нам пора двигать, скоро начнёт светать.

И действительно, свет над водой стал ярче, и утренний туман наползал со стороны залива, скрадывая очертания форта. Его чернеющие амбразуры смотрели в сторону пролива, словно ожидая оттуда дурной напасти. Вот и мы, подумал Костя, как и старая крепость, тоже ожидаем напасти от Большакова, от людей-кайманов, от пиндосов. Запугали нас всех. Ну теперь уже недолго.

– Погода благоприятствует задуманному, – по-военному сказал Брагин.

И Костя словно вспомнил его слова. Это уже было, думал он, мы уже встречались и плыли в тумане, только я не помню, чем всё это кончится. Значит, всё идёт по плану, успокоил он сам себя, хотя, как и любого человека, его терзали сомнения.

Они спустились к воде, где стояла лодка, и Брагин, усаживаясь в неё, сказал:

– Война, брат, штука страшная. Все, кого я знал, уже умерли. Я последний из могикан.

Костя не понял, кто такой «последний из могикан», а просто спросил, берясь за вёсла:

– От чахомотки?

Брагин ответил не сразу, а оттолкнулся от опоры, и лодка бесшумно скользнула на глубину. Костя взялся грести.

– Кто от чахомотки, кто от ран и радиации, – нехотя сказал Брагин. – Мне повезло, я уцелел, может быть, один на миллион. Никто ведь не считал.

Некоторое время они двигались в полной тишине. Хороший мужик Брагин, подумал Костя, и дневник у него классный, и вообще, он мне нравится. Его бы к нам в деревню. Нам хорошие люди ох, как нужны. Мы бы с ним дружили, ходили бы на рыбалку, раз он её так любит.

– А что потом было, ну, когда вы получили ракеты? – не утерпел он.

– Потом? – переспросил Брагин и снова некоторое время молчал, должно быть, вспоминая своё боевое прошлое. – Потом, брат, всё очень просто: дали последний залп по противнику, и на этом война для нас закончилась.

– Почему? – удивился Костя.

В его представлении война – это нескончаемая вереница боев и побед. Но, оказывается, не всегда и не на каждой войне, а вовсе даже наоборот – за последним залпом следует поражение.

– Ну в смысле, мы, конечно, ещё сражались. Может быть, неделю, а может, чуть больше, бегали по лесам и болотам, пока армия окончательно не легла костьми от чахомотки. Американцы только на неё и рассчитывали и нас почти не бомбили и не били термоядерными. Инфраструктура им нужна была. Так что они просто ожидали, когда мы вымрем. Время играло против нас.

– А теперь оно за нас, – твёрдо сказал Костя.

– А теперь за нас, – согласился Брагин, – теперь мы короли, если, конечно, всё получится.

Должно получиться, подумал Костя и на всякий случай скрестил пальцы.

Над головами у них проплыла западная башня цитадели, и Брагин сказал, не обращая на неё внимания:

– Правь на десять часов.

– Куда? – не понял Костя.

– Вот туда, – показал рукой Брагин и стал возиться с мотором. – Нам главное – за форт завернуть.

Некоторое время был слышен только скрип уключин, плеск волн о борта и странное гудение, которое Костя приписал Балтике, её вечной изменчивости. Костя ещё некоторое время грёб беспечно, надеясь, что Брагин расскажет о Соне К. Очень интересовала его тема любви к женщине, неискушен он был в этом деле и думал о Верке Пантюхиной, как он её обнимет и поцелует. Если бы он лучше понимал себя, то сообразил бы, что на самом деле он романтик и что Аманда совершенно ему не подходит. Но такого опыта у него не было. Хорошо так думать, если есть о ком думать, заботиться. Потом он догадался, что слышит вовсе никакой не гул Балтики, а самый что ни на есть настоящий звук винта. Звук пришёл с южного стороны, с материка, и поэтому его было плохо слышно, да и вертолёт не долетел до Кронштадта, а, покружив некоторой время, ушёл назад, на юг.

Косте сделалось не по себе. Вечно мне не везёт, подумал он, и как с этим бороться?

Однако Брагин высказался более определенно:

– Летают… – посмотрел он в небо. – Они всё время летают. Последний месяц чаще обычного.

– Кто? – спросил Костя, плавно выдёргивая вёсла из воды.

– Американцы, больше некому. Или кайманы. Бог их разберёт. Всё едино.

Костя вдруг захотел рассказать, как он сбивал вертолёт в горах, как преследовал кайманов, как обнаружил «плазматроны» и как сражался в деревне, но подумал, что на фоне того, что пришлось пережить Брагину, это будет выглядеть пустым бахвальством, не потому что ему до последнего момента всё время везло, а потому что чувствовал, что это больше игра, чем реальная жизнь, и он промолчал. Единственное, о чем он пожалел: что не захватил с собой «плазматрон». С ним он чувствовал себя увереннее. А как его можно было захватить, если он остался в комнате, где веселился Большаков-монстр? Ну да, думал Костя, какой же он человек, если он гранбот. Но, похоже, Брагина это волнует меньше всего. Не боится он Большакова, понял Костя, и я бояться не буду. Он пощупал пистолет под мышкой, который придавал ему уверенность. Конечно, из него гранбота не свалишь, но всё-таки… – не успел закончить он мысль, как Брагин сказал:

– Сейчас, – и запустил мотор.

Костя положил вёсла вдоль бортов, и Брагин медленно и осторожно стал править в сторону форта Александр I.

Вертолёт вернулся и снова сделал несколько кругов над акваторией пролива. Теперь он гудел уверенно и сыто, словно готовил какую-то каверзу.

Хорошо, что сегодня туман, сосредоточенно думал Костя. Туман свой, он не предаст. Сегодня мне определённо везёт.

– Чего тебе надо? – забеспокоился Брагин, глядя в молочную пелену тумана. – Чего? Улетай, улетай, кыш! – уговаривал он вертолёт, и тот, словно послушавшись, скрылся в направлении материка. – Будут сегодня дела, – сказал Брагин. – Ох, чую, будут…

– А что дальше случилось с вашей Соней? – совсем некстати спросил Костя.

Любопытно ему было. Так любопытно, что удержаться не мог, хотя понимал, что Брагину может быть больно. Казалось, что Брагин не услышал вопроса да и вообще – сосредоточился исключительно на движении лодки. Но вдруг, когда Костя уже отчаялся ждать, он ответил:

– Нет Сони… Я не нашёл её в Санкт-Петербурге. Пропала Соня. Конечно, она могла эвакуироваться на восток страны, но, откровенно говоря, надежды на это совсем мало. Сколько лет прошло. Здесь она… – он похлопал рукой по борту лодки. – Здесь… В братских могилах…

– Почему? – спросил Костя. – Почему здесь? Вдруг она всё-таки уехала?

– Потому что поезда к тому времени уже не ходили и самолеты уже не летали, – устало объяснил Брагин, и было ясно, что он говорит так не из-за упрямства, а потому что такова логика жизни, а у неё, у этой логики, свои железные законы, и ничего с этим не поделаешь.

– А как же вы?.. – не унимался Костя, желая одним махом выяснить все вопросы, которые волновали его.

– Я?.. Чего я?.. – со вздохом спросил Брагин. – Я, брат, всю Белоруссию прошёл пешком и видел так много смертей, что душа моя огрубела, и я уже ничего не хочу от жизни, кроме как рыбачить и читать старые книги.

Они снова помолчали. Потом Костя сказал мечтательно:

– Вот бы мне одну… – и подумал, что готов за хорошую книгу полжизни отдать.

Ему вдруг захотелось рассказать, обо всех книгах, которые хранились у него дома, о «Справочнике молодого моряка» за пазухой, об энциклопедии и книге о хоббитах и властелине колец, даже о клочках газет, которые хранились у него под кроватью. Но конечно же, ничего не рассказал, потому что не к месту это было и не ко времени. Вопрос о Соне К был ко времени, а обо всём другом – не ко времени. Обо всём другом говорить было кощунственно, потому что Брагин вспоминал свою жизнь, и это была его боль, это было заметно по его лицу и морщине, которая вдруг прорезала переносицу.

– Кончим дело, брат, – сказал Брагин, – зайдешь, я тебе подарю много хороших книг.

– Спасибо… – чуть ошалело сказал Костя, потому что в его представлении книги были величайшей ценностью в жизни.

Уже совсем рассвело, туман полз клочьями. Костя закрутил головой, заволновался, что они проскочат форт Александр I, но Брагин угадал его мысли:

– Не боись, мы уже совсем рядом.

Словно в подтверждение его слов, туман на мгновение приподнялся, и Костя увидел чёрный массив, зализанный волнами и поднимающийся прямо из воды. В следующее мгновение туман сомкнулся, и они снова очутились в сплошном молоке. Брагин выключил мотор, и Костя снова взялся грести – тихо, осторожно, чтобы даже уключины не скрипели. Стало слышно, как вода журчит под форштевнем, волны бьются о гранитные стены форта да кричит одинокая чайка. Внезапно из тумана выплыл угол пирса со склонившимся, как журавль, небольшим краном. Не успел Костя завести нос лодки между камнями, как Брагин прыгнул на берег, схватил верёвку и накинул её на ближайшую сваю.

– За мной… – скомандовал он.

Они прокрались по скользким валунам и выглянули: туман над фортом поредел и видно было, что пирс пуст, а на воротах написано: «18-й Арсенал военно-морского флота». Сверху за крохотным балконом чернело окно.

– Никого… – прошептал Костя и собрался уже было сигануть на причал, но Брагин его остановил.

– Смотри…

За узкоколейкой, которая вела от пирса к воротам, темнел какой-то куль. Костя одним прыжком очутился на пирсе и побежал в этому кулю, боясь подумать о самом очевидном, и вздохнул с облегчением только тогда, когда понял, что это не Дядин, не Чёбот и не Телепень, а неизвестный человек.

Брагин присел и пощупал у человека шею.

– Ещё тёплый, – сказал он. – Недавно убили…

– Вы его знаете? – спросил Костя, почему-то оглянувшись на тёмное окно.

У него возникло ощущение, что за ними следят.

– Это Дмитрич, – сказал Брагин деревянным голосом, – сосед мой по Андреевской улице. Голову ему свернули, как куренку.

У Кости возникло плохое предчувствие.

– По-моему, я даже знаю, кто это сделал, – сказал он.

– Я тоже – с придыханием согласился Брагин.

– Не может быть, чтобы Большаков обогнал нас.

– Не может, – кивнул Брагин, отступая под стены форта.

Ему тоже было не по себе из-за мрачного окна, смотрящего им в спины.

– Он здесь всё лето жил, – сказал Брагин, сдергивая с головы бейсболку. Под бейсболкой у него оказался короткий серебристый ёжик. – Убили его совсем недавно, может быть, когда мы отчалил от берега.

У Кости появилось смутное ощущение, что всё это: и мрачные стены форта, и пирс в тумане, и убитый сосед Брагина Дмитрич – уже было в его жизни. Может быть, в другой, не в этой, но были, потому что он «помнил» и беднягу Дмитрича со свёрнутой шеей, и этот пирс с узкоколейкой, наглухо вделанной в камень, и даже плеск волн, не говоря уже о крике одинокой чайки.

– Идём, – решительно сказал Брагин.

Они скользнули между приоткрытых створок ворот. Костя достал пистолет и снял его с предохранителя, а когда оглянулся, оказалось, что Брагин тоже вооружён, но только коротким автоматом. Где и когда он его взял, Костя не заметил. Легче ему, конечно, от этого не стало, потому что если они нарвутся на кайманов, вооруженных «плазматронами, то автомат, а тем более пистолет покажутся сущей безделицей.

Арка вывела их во внутренний двор. Прямо перед ними возвышались две полубашни с голыми стенами из красного кирпича, с заложенными окнами на первом этаже и с ржавой арматурой, торчащей из кладки.

Костя посмотрел направо, потом – налево и «узнал» «свою» башню. Она была выше и венчалась треугольной настройкой. Там, под её крышей, и должен быть заветный тумблер под красным колпачком. А уж как треугольная надстройка называется – засекреченным пунктом связи или как-то по-другому, это не важно. Он показал Брагину, что надо идти в ту сторону, и Брагин кивнул.

Самым трудным оказалось покинуть спасительную арку. Костя предпочёл спрятаться под цветущую черемуху, которая пахла так одуряюще, что у него в носу зачесалось, и он едва не чихнул.

Брагин бесшумно проскользнул мимо, обогнул одну полубашню горжевой части, взбежал на бетонное крыльцо второй и пропал внутри её. Косте не оставалось ничего другого, как проделать тот же самый путь, и несколько секунд он чувствовал, что является прекрасной мишенью, если кто-то смотрит со стороны огромной чёрной арки справа на третьем этаже. К счастью, в него никто не выстрелил, никто не закричал: «Стой! Стой!» Брагин же, оказывается, прикрывал его по всем правилам воинского искусства, следя через прицел за обстановкой в тылу. Костя нырнул в полубашню, твёрдо помня, что им нужна, собственно, не эта полубашня, а та, что напротив, но там окна и двери были замурованы аж до второго этажа. От этого она казалась мрачной и слепой. Разумеется, они повернули направо, чтобы попасть в неё, зайдя с горжевой части, но сразу упёрлись в «свежую» стену. «Свежую» не в смысле недавней кладки, а в смысле кладки, которая не соответствовала духу крепости, потому что была сделана совсем из другого кирпича, да и положена была кое-как, словно каменщик страшно спешил.

Если бы у них был «плазматрон», то они разнесли бы эту стену в мгновении ока, но «плазматрон» остался в Итальянском дворце, и это было большим упущением.

– Костя, сюда, – тихо позвал Брагин.

Они на цыпочках поднялись по чугунной лестнице, в которой какие-то вандалы умудрились выбить большую часть ступеней, поэтому приходилось, во-первых, внимательно смотреть под ноги, а во-вторых, не доверять всем остальным ступеням, чтобы не сорваться вниз на бетонный пол каземата.

Если бы Костя попал сюда просто на экскурсию, он бы с удовольствием пробежался по всем-всем закоулкам и поглазел через бойницы на красоты Балтики и повздыхал об ушедшей эпохе, но дело было важнее всего, и он даже не стал ломать голову над хитроумным приспособлением в виде полукольца напротив бойниц. Единственным объяснением этому устройству могло быть только то, что лафет пушки двигался по этому полукольцу, чтобы менять сектор обстрела.

Телепень на это сказал бы: «Мудрено сотворено». Но Телепня рядом не было, а где сейчас он вместе с Чёботом, известно одному богу. Одна надежда была на то, что Дядин убережёт их буйные головы, не даст совершить глупость и не потащит сюда на помощь.

– Послушай, – сказал Брагин, – а где ты мой дневник нашёл?

Косте пришлось плясать от печки, то бишь от свой деревни Теленгеш, и вообще, многое рассказать. Например, о «промыслах», и кто такой Рябой, и как они ходили сбивать вертолёт ради пушки тридцатого калибра, а в результате нашли «плазматроны», и как Косого перекодировали, и он ушёл к людям-кайманам.

– Что такое «плазматрон»? – спросил Брагин.

– Это такая штука, которая бьёт  зелёной плазмой, – объяснил Костя.

– А-а-а! – воскликнул Брагин. – Видел я однажды, только на штурмовике, как она народ косит. Сильная, брат, я тебе скажу, штука.

– Если бы не эти «плазматроны», мы бы деревню не отбили, – Костя невольно предался воспоминаниям, вспомнил свой бой и, конечно же, Верку Пантюхину, да ещё много чего хорошего, что было у них в Теленгеше.

Видно, у него так возбужденно заблестели глаза и он так воодушевился, что Брагин добродушно рассмеялся:

– У тебя и девушка, наверное, есть?

– Есть, – Костя откинул со лба белый чуб и снова подумал Верке Пантюхиной. Красавица она, подумал он. Самая лучшая в мире! Быстрее бы домой!

– Теперь, брат, уже недолго, – согласился с его мыслями Брагин.

– Соскучился, – признался Костя.

Так за разговорами и воспоминаниями они незаметно миновали несколько батарейных казематов, где когда-то стояли пушки, а теперь гулял ветер и осыпалась штукатурка.

– А ваш дневник я нашёл в соседней деревне Чупа, – сказал Костя.

– Давай на «ты»? – предложил Брагин. – А то выкать язык цепляется.

– Давайте, – согласился Костя.

К этому времени они преодолели все три этажа и были где-то совсем близко от нужной полубашни, где находился заветный пункт связи, только проход к нему никак не могли найти: то двери замурованы, то на лестнице трех десятков ступеней не хватает, то просто залы до потолка завалены всё тем же красным кирпичом.

– Чёрт! – выругался Брагин. – По-моему, мы не туда идём.

– Ты не находишь, что всё это странно? – поддержал его Костя.

– Думаешь, нас специально водят за нос?

– Было бы неудивительно, – Костя почему-то подумал о Большакове. Кто ещё мог так легко свернуть шею человеку? – Думаю, проход с другой стороны, – он выглянул в окно. – А вдруг за нами наблюдают?

– Всё может быть, – Брагин высказал то, о чём они боялись думать. – Засада! Я давно хотел сказать об этом.

– Тогда вперёд! – сказал Костя, и они повернули туда, откуда пришли, потому что уже догадались, что путь в нужную им полубашню не такой короткий, как казался вначале.

 

***

Где и когда он потерял Брагина, Костя не заметил, вроде был только что рядом, а потом оглянулся – его уже нет.

– Саша! – осторожно позвал Костя, и ему почудилось, что за плавным поворотом стены форта он услышал знакомый голос.

Косят бросился в ту сторону, сжимая в руке пистолет, пробежал два-три каземата, однако, к большому своему сожалению, никого не обнаружил. Голос между тем слышался совсем рядом, почти над головой. Звук прилетал через амбразуру. Слова разобрать было трудно. Потом к первому голосу присоединился ещё один. Спорили двое, и это уже был явно не Брагин. Брагин пропал, растворился в многочисленных коридорах и закоулках форта. Разбираться с этим явлением не было времени, вначале надо было узнать, кто разглагольствует на крыше.

Для того, чтобы попасть наверх, Косте пришлось карабкаться по ажурной лестнице, которая предательски раскачивалась и стонала под ногами, иногда от неё отлетали металлические части и с грохотом падали вниз. Больше всего Костя боялся, что его обнаружат прежде, чем он минует ненадёжную лестницу. Однако похоже было, что спорящим на крыше было всё равно. Они, как токующие тетерева, ничего не слышали, кроме собственного крика. Под эти крики он, собственно, и добрался до распахнутого люка и увидел широченную спину Большакова. Напротив него, у самого края форта стоял не кто иной, как Пётр Сергеевич Кононов в своей неименной кожаной тужурке и бескозырке, ленточки которой гордо развевал ветер.

Таким злым и гневным Костя его ещё не видел.

– Да ты всё испортил! – кричал он срывающимся голосом. – Ёшкин кот! Испоганил такую идею! У меня на тебя виды были, а ты всё испортил!

Неожиданно Большаков стал оправдываться, как малолетка, как в деревне оправдываются те, кто здорово набедокурил. Пётр Сергеевич, однако, его не слушал, а кричал, переходя на всё более тонкий фальцет:

– Да кто ты такой вообще? Такое ощущение, что ты не мой друг Андрюша Большаков, с которым мы десять лет сидели в школе за одной партой, а чёрт знает кто! Ты, вообще, понимаешь, о чём я говорю?!

– Понимаю, – набычившись, оправдывался Большаков.

Он даже стал меньше ростом и сутулился больше обычного, к тому же дрожал, как паралитик. Даже его фирменный бас потускнел под напором Петра Сергеевича.

– Я говорю о будущем, о родине! – кричал Пётр Сергеевич. – А ты мне, что надо всех убить?! Да зачем? Какой смысл?!

– Я не могу… – вдруг обычным своим басом сообщил Большаков, и Костя вздрогнул. – Я не могу, потому что… потому что…

– Да что «потому что»?! – грозно спросил Пётр Сергеевич, и казалось, стал выше и массивнее Большакова.

– Потому что я не Большаков! – неожиданно воспрянул духом Большаков, только Пётр Сергеевич этого не заметил.

И Косте захотелось крикнуть: «Беги, Кононов! Беги, если успеешь!»

– А кто?! – удивился Пётр Сергеевич. – Кто ты тогда, ёшкин кот?! Кто?!

И тогда Костя увидел, как Большаков бьёт Петра Сергеевича железной свайкой по голове – раз и ещё раз, как Пётр Сергеевич упал, как ноги у него стали царапать пыльную поверхность крыши и как Большаков ударил его ещё два раза, уже лежащего, и произнёс:

– Я же тебе просил, никогда не спрашивай меня об этом? Просил! – а потом воровато оглянулся и, не заметив Костю, столкнул тело Петра Сергеевича в воду. Раздался громкий всплеск, и наступила тишина, только невдалеке пронзительно кричали чайки.

Потом Большаков выпрямился и увидел Костю.

– А ну-ка!.. – он торопливо направился к нему, размахивая окровавленной свайкой. На лице у него была маска ярости. Он ещё не отошёл от убийства Петра Сергеевича и хотел убивать, убивать и убивать.

Костя отступил к лестнице, памятуя, что она предательски ненадежна, и поднял пистолет, держа его двумя руками. Широченная грудь Большакова закрывала всё пространство. В такую мишень трудно было промахнуться с расстояния в шесть-восемь метров.

– Стойте, Андрей Павлович! – крикнул Костя. – Я буду стрелять!

– Стреляй! Стреляй, поганец! – с улыбкой на лице крикнул Большаков и швырнул свайку.

Костя уклонился влево, свайка просвистела у него рядом с ухом, и тогда он выстрелил, целясь в грудь Большакову, туда, где у обычного человека сердце, хотя знал, что это бесполезно и даже глупо. У него было всего лишь одно мгновение и шанс из ста тысяч, и конечно же, он его не выиграл, хотя, должно быть, его шанс заключался в чём-то другом.

– Глупый мальчишка! – крикнул Большаков. – Ты думаешь, что меня убьёшь?!

Тогда Костя прыгнул вниз, в надежде, что ветхая лестница выдержит его вес, но не выдержит грузного Большакова, и он будет искать другой путь. Однако Большаков и не думал останавливаться, он храбро шагнул следом, изрыгая проклятья на голову Кости, и едва тот успел отскочить в ближайший каземат, как вся чугунная конструкция рухнула от крыши до подвального этажа. Где-то среди её обломков промелькнуло массивное тело Большакова, и клубы вековой пыли скрыли картину его погребения.

Костя, конечно же, знал, что гранбота невозможно убить никакими известными способами, разве что ядерным фугасом, да и тогда Большаков наверняка выживет.

– Ты меня напугал! – откуда-то из коридора выскочил Брагин. – Кто сорвался? – он подбежал к чёрному провалу полубашни и посмотрел вниз, но, разумеется, ничего не увидел, кроме торчащих во все стороны обломков лестницы и арматуры, которой она крепилась к стенам полубашни.

– Большаков… – объяснил Костя. – Точнее, тот, кто стал Большаковым.

Ему даже стало немного жаль, что пропала самая большая угроза, из-за которой всё время приходилось быть начеку. Только он так подумал, только расслабился, чтобы начать жить по-новому, как чугунные куски лестницы зашевелились. Нет, зачарованно подумал Костя, не может быть. Живучий гад, понял он, отскакивая в сторону. Брагин гадливо дёрнулся вслед:

– За мной! – крикнул он. – Я нашёл проход!

Костя пару раз оглянулся: чугунные остатки лестницы оседали, как горка песка, когда её подкапываешь снизу.

Однако они не успели добежать даже до ближайшего поворота, как их обстреляли, но не прицельно, а так, на всякий случай, поверх голов, когда стреляют, лишь бы очистить себе дорогу, и пули, с визгом рикошетя от стен, заставили их рухнуть на пол и расползтись по углам. Потом в каземат выскочил кайман с автоматом наперевес. Костя выстрелил в него навскидку, целясь в голову, и понял, что кайман охотится не за ними, а спешит туда, где разбился Большаков. Не дожидаясь, когда кайман оживет, они побежали дальше.

В следующее мгновение целая толпа кайманов ворвалась в каземат, однако Костя с Брагиным уже продвигались путем, которым когда-то пользовались корректировщики огня, чтобы попасть на крышу. Это был узенький, как крысиная нора, ход, шириной не больше метра. Он их и привёл в надстройку на полубашне. Внутри ничего не было, кроме голых стен. Лишь ржавая арматура торчала из стен. Трудно было даже предположить, что это и есть засекреченный пункт связи.

– И это всё? – растерянно спросил Брагин. – Где же твоя красная кнопка?

– Ну да, так она тебе и будет на самом видном месте, – ответил Костя, который тоже растерялся, только не подавал вида, что отчаяние вновь овладело им.

– Ну хотя бы какой-то знак?! – расстроился Брагин ещё сильнее, и Костя подумал, что он идёт тем же самым путем, что и все остальные, то есть не верит и не может поверить в невозможное, которое просто так не укладывается в голову. Для этого надо было увидеть ракету в форте Милютин.

Честно говоря, он и сам не знал, где эта заветная кнопка, то бишь тумблер под красным колпачком. Не имел ни малейшего представления. Он огляделся. Крохотное окно смотрело на Финский залив. Над ним в вечной игре света и тьмы сияло солнце.

– Если я что-то понимаю, – уверенно сказал Костя, – то здесь!

Снаружи уже слышались голоса, лжеБольшаков громоподобно командовал:

– Хватайте их, они в башне! Хватайте!

– Где она? – удивлённо спросил Брагин, не реагируя на голоса кайманов и лжеБольшакова.

– Не знаю, – признался Костя, – но что-то мне подсказывает… что-то мне подсказывает, – он, сам не зная почему, пристально смотрел в стену, испещренную старыми, почерневшими трещинами.

ЛжеБольшаков со своими кайманами был уже совсем близко. И тогда Костя сделал то, что в обыденной жизни никогда не сделал бы, потому что это было глупо и нелогично: он просто размахнулся и что есть силы ударил кулаком в стену рядом с окном, в эти самые трещины, поросшие патиной времени.

Нет, старинная кладка не рухнула, она осталась прежней – крепкой и надежной, но и Костя не разбил в кровь кулаки и не сломал кости, просто часть стены словно выдвинулась туда, куда, по идее, не могла выдвинуться, то есть наружу, к краю форта, где под лучами весеннего, радостного солнца вовсю блестела Балтика. И Брагин с Костей увидели там не голубой простор и не это самое сияющее солнце, а нишу с тем же самым единственным окном, которое смотрело на пролив, вопреки логике пространства смещенное в изометрическую плоскость, что тоже было загадкой, как и ракета, которая не взлетела в форте Милютин. Брагин замотал головой, словно не верил собственным глазам:

– Так не бывает! Что это?! – он с опаской заглянул внутрь.

– Капсула времени! Лезь туда быстрее! – крикнул Костя, потому что уже совсем рядом слышались торопливые шаги кайманов и лжеБольшакова.

– Какая ещё капсула времени? – удивился Брагин, оглядываясь на Костю.

В этот момент он думал о нём всё что угодно, но только не то, что должен был думать в такой ситуации. А должен был думать о том, что произошло чудо, которое в обыденной жизни не происходит.

– Новейшие технологии современности! – нашёлся Костя. – О чём тут ещё рассуждать?! – И подтолкнул Брагина в спину.

Толпа кайманов, возглавляемая лжеБольшаковым, уже гремела подковами на железной лестнице. Костя прыгнул в нишу в самый последний момент, когда разъяренный лжеБольшаков ворвался в башню.

– Где они?! – заорал он так, что кайман испуганно отпрянули.

Даже всё видавший Брагин испуганно задрожал, потому что они стояли на виду у кайманов, вооруженных «калашами», «плазматронами» и прочим оружием, как-то: гранатометами и огнеметами. Он решил дорого продать свою жизнь и клацнул затвором автомата.

– Не бойся, – остановил его Костя, – они нас не видят.

– По-о-о-чему? – спросил Брагин, дрожа и заикаясь от нервного возбуждения.

– Потому что мы находимся совсем в другом месте, хотя и здесь тоже.

Косте и самому такое объяснение показалось более чем глупым. Как можно было находиться в двух местах одновременно? Хотя за игрой слов таилось то неочевидное, чего не могло быть на самом деле и всё-таки было. Просто неочевидное надо было принимать в качестве реальной очевидности.

– Да-а-а, – прошептал Брагин, – многое я повидал, но такого… – он стал оглядывать стены капсулы, которые были сложены вовсе не из красного кирпича форта. – Клянусь установкой «Искандер», если бы я ещё что-нибудь понял, – смущенно пробормотал он.

– Можешь не шептаться, – уверенно сказал Костя, – они нас не слышат.

Между тем, лжеБольшаков топал ногами и плевался, как верблюд, осыпая головы и спины кайманов самыми чувствительными тумаками, на которые был способен. Если бы кайманы не были кайманами, то есть практически бессмертными, он просто поубивал бы их. Поняв, что ярость к чему не приведёт, он послал кайманов обследовать крышу.

– Они удрали через окно! – кричал он. – За ними! Бегом марш!

Сам же он стал тщательнейшим образом обследовать башню. Вид у него был ужасный, одна рука висела на честном слове и каких-то жилах, лицо было похоже на кровавую маску, а из тела торчали куски арматуры. Однако прошла минута-другая, и Костя с удивлением заметил, что лжеБольшаков восстанавливается: лицо стало принимать прежнюю форму, железо – само собой выпадать из тела, а оторванная рука вернулась на место, и лжеБольшаков воспользовался этим, чтобы перехватить «плазматрон» и направить его прямехонько в то место, где в нише, то бишь в капсуле времени, прятались Костя и Брагин. Должно быть, Большаков обладал звериным чутьем на всевозможные новинки века.

Брагин забеспокоился:

– Нажми свою копку! – попросил он. – Нажми скорее!

– Спокойно, – сказал Костя, выжидая сам не зная чего, должно быть, в этот момент он действовал согласно алгоритму, который заложили в него умные учёные.

Он нашёл её быстрее, чем даже ожидал. Действительно, тумблер под красным колпачком торчал на самом видном месте, прямо перед его носом. Костя приподнял колпачок.

В этот момент лжеБольшаков выстрелил: «Бух-х-х!» Разумеется, звука как такового не было. Звук родился в голове у Кости оттого, что лжеБольшакова отбросило к противоположной стене башни, и он врезался в неё с такой силой, что часть кладки прогнулась, и стена рухнула не него.

А потом они увидели, как над блестящей водой Финского залива на бреющем, тяжело и натужно ревя двигателями, идёт штурмовик.

 

***

Они видели, как она падает – огромная, сытая чушка, готовая разнести форт на куски. Бух-х-х!!! – бомба «перелетела» форт и ударила в основание защитной дамбы. В воздух поднялся огромный столб воды и земли. Три трубы на берегу постояли-постояли, подумали, падать или не падать, и рухнули в воду. Самолёт сделал плавный вираж, зашёл  по солнцу и снова сбросил бомбу. На этот раз она угодила точно посередине залива, между защитной дамбой и фортом Александр I. Штурмовик качнул крыльями и пошёл на третий заход.

– У него ещё одна есть, – сказал Брагин, заворожено наблюдая за манёврами  штурмовика.

– Не попадёт, – уверенно сказал Костя и на всякий случай скрестил пальцы.

– Щёлкай! – с азартом сказал Брагин, наконец-то уверовав в магические способности Кости. – Щёлкай!

– Сейчас, – отозвался Костя, с любопытством наблюдая за самолётом.

Ему нужен был тот единственный знак, который синхронизирует на земле всё: живое и неживое, и то, что должно ещё произойти.

– Щёлкай! – с тревогой сказал Брагин.

– Сейчас, – спокойно повторил Костя.

– Ну щёлкай же!!! – в ярости обернулся к нему Брагин.

– Сейчас… сейчас… – пообещал Костя.

Прежде чем третья бомба попала в форт Александр I, он успел щёлкнуть тумблером.

 

***

Они стояли втроём на самом гребне Стены. Знакомый КПП был разрушен, и ветер вместе с дождём уносил дым пожарища вдаль.

– Мать моя женщина… Кто же это их так? – спросил Телепень, разглядывая развалины бункеров, которые словно были вывернуты наизнанку. – Похоже, что наши прилетали на вертолётах? – он посмотрел на Костю, который теперь просто обязан был всё им рассказать и объяснить.

– Святые угодники… – Чёбот презрительно хмыкнул и тоже посмотрел на Костю.

Их двоих просто распирало от восторга и от радости: спасти родину – такой шанс выпадает на одного человека из ста поколений. Пусть это сделали не они с Телепнём, пусть они просто находились где-то рядом, но ведь они тоже причастны в подвигу! А такой подвиг – это слава на века и медаль на всю жизнь. От славы и медали только дураки отказываются.

Косте было всё равно, кто разбомбил КПП. Теперь это не имело принципиального значения, разве что лишний раз погордиться за возрождающуюся родину. Он оглянулся. Величественный город лежал словно в тумане, задёрнутый по самый воротник чёрной, глухой пеленой, насупившийся, совсем не родной, почти чужой. Однако в следующее мгновение всё изменилось. Сквозь тучи ударило солнце. Город засиял, засверкал куполами соборов, загорелась Адмиралтейская игла. Блеснула голубая Нева. Серебром развернулся во все стороны Финский залив, и там, в его глубине, где находился Кронштадт, возникла серебряная точка, которая стремительно росла на глазах, пока не превратилась в самолёт с красными звездами на крыльях, который с рёвом пронёсся над их головами.

– Ура! – закричали они. – Ура!!!

И были счастливы, как может быть счастлив человек в семнадцать лет.

– Кайманов пошёл добивать, – радостно сообщил Чёбот и встряхнул чёрными, как смоль, волосами, с удовольствием принюхиваясь к пожарищу.

– Не-е-е, – возразил Телепень, – я думаю, что бомбить Девять холмов красных дьяволов. Заводы нам теперь ни к чему.

Они вопросительно уставились на Костю, потому что им было интересно его мнение, но услышали совсем не то, что хотели услышать.

– Вот бы сесть на него и через мгновение – дома, – мечтательно сказал Костя. – А там…

– Это точно… – со вздохом согласился Телепень.

А ведь Приёмыш везде прав, сто раз прав. Быть ему атаманом! Быть! Ох, чую, быть! – подумал он.

– К осени дойдём, – уверенно сказал Чёбот, который в таких делах любил полагаться исключительно на свои ноги.

– Дойдём, – согласился Костя, поднимая воротник куртки и пониже надвигая «менингитку». А ещё он потрогал карман справа – там у него лежала ценная книга, настоящий роман Джека Лондона – «Мартин Иден», который подарил ему старший лейтенант Брагин. Он пробовал читать его урывками, но разве как следует вникнешь в дороге-то?! И, в предвкушении удовольствия, сказал: – Перекур через каждые два часа.

– А давайте завернём на станцию «Пайки», заберём то, что в прошлый раз не забрали?! – предложил Телепень и улыбнулся, радостно поведя своими бабскими плечами.

– Давайте, – сказал Чёбот и снова вопросительно посмотрел на Костю, безоговорочно признавая его авторитет и власть.

– Завернём, – согласился Костя. – Для бешеной собаки сто километров не крюк, – а сам подумал с сожалением, что за делами и суетой так и не забежал ни в один из книжных магазинов и что роман «Мартин Иден» он прикончит за два-три дня, а потом начнёт заново, потому что хорошие книги читаются всю жизнь.

Чёбот и Телепень засмеялись, поняв, что Костя шутит. Потом все трое закинули на плечи вещмешки, оружие и тронулись в путь, оглядываясь до тех пор, пока город не пропал за Стеной, то бишь за обрывом.

– А что дальше было? – спросил Чёбот, когда они вошли в сосновый лес и дождь перестал быть таким надоедливым.

– Чего дальше-то?.. – как эхо повторил Костя и помолчал, потому что всё ещё переживал свой подвиг, но, как истинный теленгер, не показывал этого. – Дальше я этим тумблером и щёлкнул. Делов-то…

Он только не рассказал, какого страха натерпелся не от Большакова, не от кайманов и тем более не от штурмовика, а от собственной неуверенности и будоражащих его чувств. Но теперь всё было позади. Теперь впереди только огромное, безмерное счастье и Верка Пантюхина, о которой он точно знал, что любит её на всю жизнь.

– А ракета-то, ракета откуда взлетела? – не унимались Чёбот и Телепень.

Дюже интересно им было – такой подвиг, можно сказать, исторического значения, а с ракетами большая неясность.

– Главная ретрансляционная находилась в самом глубоком месте фарватера, – в сотый раз терпеливо рассказывал Костя. – Она лежала там в контейнере и ждала сигнала. А ещё три дублировали её поближе к Большой Ижоре, к Красной Горке, а последняя взлетела из Горавалдайского озера. Это мне уже Захар Савельевич сообщил. Он всё знает.

– Святые угодники! – восхитился Чёбот и на мгновение остановился, чтобы бросить благоговейный взгляд на Костю. – Кому расскажешь, не поверят!

– Мудрено сотворено! – согласился Телепень. – Я бы так не смог. Гы-гы-гы!..

– А ядерные ракеты ты видел?.. – хором спросили они, приставая к Косте, как банный лист к одному месту.

– Ядерных ракет не видел, – честно признался Костя. – О ядерных ракетах ничего не ведаю. Не видел я их.

– А с другой стороны, они же взлетели?! – воскликнул Чёбот и снова вопросительно посмотрел на Костю.

– Судя по всему, взлетели, – подтвердил Костя. – Иначе бы мы домой не топали, а лежали бы в сырой земле.

– А где они находились-то? Где?! – от нетерпения подпрыгнул Телепень.

И хотя Костя уже рассказывал об этом сто двадцать пятый раз, он терпеливо принялся объяснять:

– А кто их знает. Где-то там… далеко, в общем… – он махнул рукой на север. И был недалек от истины.

 

 

***

Впрочем, если бы все трое могли обратить внутренний взор на моря, омывающие Россию с севера, то увидели бы следующую картину: в тот момент, когда взлетели ретрансляционные ракеты, то там, то здесь: и у берегов полуострова Рыбачий, и у берегов Новой и Северной Земель, и в акватории Новосибирских островов, и острова Врангеля из-под воды с рёвом и шумом, будто из многолетнего плена, будто залежались на морском дне и только ждали пробуждения, вырывались сотни, тысячи ракет и устремлялись каждая по своей траектории, а именно: на север, на восток и на запад.

И это была высшая справедливость, которая всегда торжествует в мире, и от этого никуда не денешься, потому что всегда найдётся герой, которому дано отвечать за эту самую справедливость. На том стоим и стоять будем, подумал Костя. И не учите дедушку кашлять!

 

Май 2011.

[1]              Бильдербергская девятка – правительство «девяти мировых банков», которое управляло миром.

[2]              МЖ – машина жизнеобеспечения.

[3]              ПТУР – противотанковая управляемая ракета.

[4]              НАР – неуправляемые авиационные ракеты.

[5]              СУО – система управления огнём.

[6]              ФПС – Федеральная пограничная служба.