Ваня

 

Тем летом, казалось, от зноя плавилась сама земля. Раскаленный солнечный диск будто решил выжечь всё живое. Некогда изумрудная трава превратилась в сухое сено на корню, листья на деревья пожухли. Над селом будто висело плотное знойное марево. Не было видно ни собак, ни кошек, попрятавшихся в любое подобие тени. Даже мухи лениво передвигались лишь в домах по окнам.

 

Ребятня с утра до вечера пропадала на речке, баламутила воду нырками, догонялками, сверкая лишь белыми незагорелыми пятками. К ним иногда подходил Ваня – дурачок. Он, казалось, жил в селе сто лет. Его избушка-развалюшка стояла на краю села, на пути к ключу с прозрачной, хрустальной водой. Когда-то он жил там с матерью – хмурой, нелюдимой женщиной. Её лицо обветрившееся, наполовину прикрытое платком, разглаживалось от морщин и теплело только тогда, когда она смотрела на своего юродивого сына. Она будто испытывала вину за его недуг, подсовывала ему конфетки, кусочки повкуснее и всегда старалась незаметно его погладить, приласкать. Пока у нее были силы, жили они огородом и тем, что подавали добрые люди. Ваня ходил по селу и не просил ничего. Одет он был и зимой, и летом одинаково: старый военный пиджак, большой для его худенького тела, подвязанный солдатским ремнем с пряжкой. А на боку у него висела военная сумка, куда хозяйки клали кто что: яйца, хлеб, конфеты, печенье. Он не говорил, только мычал и всегда- всегда улыбался, показывал свои длинные нездоровые зубы. Улыбался даже тогда, когда ребятня с детским азартом начинала над ним смеяться и бросаться палками и камнями. Думал, что играют, наверное. Только сжимался весь, когда было больно.

 

Мать его умерла как-то быстро, говорят перед смертью, плакала и всё сжимала Ванину ручку, а он всё улыбался и мычал. Как её не стало, он долго никуда не выходил. А потом опять стал ходить по селу, но только с собачкой. Откуда она к нему прибилась, никто не знал. Собачка была маленькая, тщедушная, на тоненьких ножках. Чистокровной “дворянской” породы. С смешными ушками, беленькая, с серыми подпалинами.

Она семенила за ним или убегала вперед, поворачивалась, садилась и смешно поднимала ушко. Будто пыталась его услышать, таращила на него свои глазки- бусинки. А он радостно смеялся и мычал-мычал. Они так разговаривали. Они не расставались. Когда было холодно, он кутал ее в свою верхнюю одежонку, от ребят закрывал собой, а она отчаянно лаяла, пытаясь защитить его от обидчиков.

 

Однажды к вечеру собралась гроза. Красновато-желтые стрелы рассекали небо с опозданием сопровождаемые сухим грохотом грома. Пошел дождь проливной, долгожданный, будто с неба кто-то лил воду не через сито, а из ушата.

 

Его дом загорелся словно свечка, быстро и споро. Пока сбежался народ, спасать уже было нечего. Ваня сидел на обгоревшей ступеньке, сгоревшее бездыханное тело собачки лежало у его ног. Иван сидел не моргая, раскачиваясь из стороны в сторону, а по юродивому лицу, черному от сажи, бежали дорожки то ли дождя, то ли слез.