В парке

Мы шли по дорожке в парке. Был август, солнце стояло высоко в небе. Парк был полон людей, но на дорожке были только мы.

– Какой прекрасный день! – вздохнула она и подставила своё бледное личико к солнечным лучам.

– Погода, действительно, прекрасная.

По бокам от дорожки были посажены молодые ростки деревьев. Они тоже тянули свои неокрепшие веточки к солнцу. «Наверное, опять акция была, – подумал я, – по защите природы». На некоторых росточках уже появились первые листья, остальные же пока оставались девственно голыми, отчего казались ещё беззащитнее. «Это правильно, – подумал я, – что люди заботятся о природе и сажают всё новые и новые деревья. Это правильно, что люди думают не только о себе, но и о будущем поколении и об окружающей среде, которая их ждёт.

Я повернулся к своей спутнице. Её миловидное личико серьёзно смотрело на росточки. Она ничего не сказала, и мы молча прошли этот импровизированный садик.

Я чувствовал себя неловко рядом с ней. Несмотря на хрупкую внешность, в моей спутнице чувствовалась уверенность. Но не та, которая ведёт войско вперед и даже не та, которая зовётся «чрезмерной уверенностью». Нет, это была не светлая, а страшная уверенность. Казалось, она знает что-то, чего не знаю я, но не хочет этим хвалиться. Однако само это знание возвышало её надо мною. «Возможно, знание слишком тяжёлое и тёмное, чтобы делиться со мной», – подумал я, поглядывая на её сосредоточенное лицо.

Вдруг я услышал звон монет. Обернувшись на звук, я увидел какой-то заброшенный сарай, окруженный давно прогнившей изгородью. В центре на корточках сидели два пацана и что-то усердно делали. Вокруг них стояли и громко спорили где-то шесть мальчишек, семи-восьми лет. Они были все как один, худые и грязные, большинство сидело без футболок, либо для загара, либо из-за отсутствия у себя таковых. Почти все были босые, и только один из них имел потрепанные жизнью тапки. Взлохмаченные, грязные макушки блестели на солнце. Белобрысый парень со ссадиной на щеке закатал до колен свои длинные не по размеру штаны, обнажив множество синяков и ран. «Дворовые ребята», – с улыбкой подумал я.

– Вот оно – наше будущее, – сказала моя спутница.

Я удивленно посмотрел на неё. Но она не грустила, а скорее злилась. Тихой злостью. Она смотрела на мальчиков с сочувствием, но я понимал, что ей тяжело их видеть.

– Мелкий! – зычно крикнул самый высокий из них – Твой черед.

Из кучки ребят вышел совсем ещё маленький мальчик и подошел к центру. Напротив него встал пацан крупнее и видно богаче, так как высыпал на стол сразу пять монет.

– У меня столько нет, – смотря в пол, тихо произнёс малой.

Его соперник усмехнулся и убрал лишние две монеты.

Мальчик, помяв в руках изношенный козырёк, достал оттуда три монеты и положил на деревяшку в центре. Большой мальчишка насмешливо и злобно посмотрел на него и взял все монеты в руки для броска. Однако, к моему удивлению, малой не испугался такого соперника и решительно наблюдал за его движениями.

На бревно упало два орла и четыре решки. Старший забрал одного орла, а другим стал бить по оставшейся копейке.

– Мне никогда не везло в этой игре, – прошептал я своей спутнице.

Она промолчала. Я опять повернулся к играющим.

Мальчуган не смог перевернуть копейку и передал орла сопернику. Однако и тому не повезло. Мелкий настороженно смотрел на копейки, то и дело теребя в руках козырёк. Следующий шаг вышел у врага удачным. Пацан перевернул все монеты и с самодовольством посмотрел на малого. Тот побледнел и резко встал с пола. Надев свой козырёк, он практически выбежал с крыльца. «Что это с ним? – подумал я. – Подумаешь, проиграл три копейки, с кем не бывает!»

– Что это с Мелким? – повторив мой вопрос, сказал один из ребят.

– Он последние деньги продул, – протянул рыжий мальчишка.

– Вот ему папка задаст! – присвистнул ещё один пацанёнок.

– Да нет у него отца, – угрюмо ответил рыжий, – он на тетрадку для школы копил.

– Пойдем, – тихо сказала моя спутница и, взяв меня за руку, повела дальше.

Голова закружилась. Что-то в этом мальчике пронзило меня до глубины души. Я не чувствовал ничего. Голова была пустая, но почему-то очень тяжёлая. Мне как будто трудно было её нести на плечах. Я посмотрел на мою спутницу. Её прекрасный профиль раздвоился, и в глазах померкло. Очнулся я уже далеко от заброшенного здания и пацанов.

Мы пошли дальше. Она теперь говорила спокойно и, если мне не показалось, даже улыбалась. Вся её резкая горячность будто испарилась, и теперь моя спутница напоминала мне скорее тёплое море, влекущее искупаться в себе. Поневоле я улыбнулся. Заметив мою улыбку, она слегка приподняла брови, но тоже улыбнулась. Жуткое чувство, охватившее меня при виде мальчуганов, исчезло совсем, и я радостно вздохнул, освобождая голову от непонятных мыслей.

Вдруг кто-то промчался мимо нас, роняя на ходу какие-то листочки. Это оказался молодой парень, лет двадцати, с взлахмаченными от бега волосами. В руках он еле держал множество книг, тетрадей и папок.

– Студент, – безразлично заметил я.

– Не только. Он работает грузчиком ночью.

Я удивленно посмотрел на неё. Она, заметив мой взгляд, загадочно улыбнулась.

– У него вся одежда в пыли, и на щеке грязь.

Я пораженно покачал головой.

– Я просто наблюдательна, – пожала плечами моя спутница.

Я грустно усмехнулся, глядя вслед убегающему пареньку.

– Говорят юность – лучшая пора жизни, – начал я. – Но это не так. Ты теряешь всю свою энергию и инициативу в погоне за чем-то лучшим. А в итоге перегораешь, как спичка.

– Ты не прав, – покачала головой она. – Я люблю смотреть на студентов, на их вечно спешащий образ жизни. В такие минуты мне кажется, что в существовании, действительно, есть какой-то смысл. Смысл, о котором знают только они, молодые люди.

– Какая в этом разница, если о нём знают только они, а не ты.

– Разница в том, – улыбнулась она, – что, глядя на них, я понимаю, что смысл жизни хороший. Не в деньгах, славе или призрачной любви. А в этой вечной спешке за чем-то великим и прекрасным. В этой убежденности, что в конце тебя ждёт счастье, а не смерть.

Мне нравилось слушать её. В этих словах была заключена какая-то особая, загадочная философия. Обречённая, но вечно дающая последнюю надежду жизни. Я знал, что не могу мыслить как она. Жизнь представлялась мне больше практикой, нежели рассуждением. Опытом, а не наблюдением. Я мог исходить только из своей точки зрения, когда как её взгляд охватывал весь мир.

– Кстати о призрачной любви, – усмехнулась она.

Я посмотрел туда, куда смотрела она. Впереди нас стояла лавочка, на которой сидели девушка и юноша. Они тоже были молодыми и полными надежд. Он что-то увлеченно ей рассказывал, она лишь тихо смеялась, прикрывая румянец на щеках руками.

– Тебя не нравятся влюбленные? – усмехнулся я.

Она лишь закатила глаза.

– Ты презираешь все человеческие ценности? – язвительно спросил я.

– Я не вижу нужды в таковых, – холодно ответила она.

Я уставился на неё, удивленно приподняв брови.

– Ценности – фундамент любого общества. Мы не смогли бы без них жить!

– Это самое общество сделало понятие «человеческие ценности» человеческой ценностью, – безразлично сказала она.

Мы помолчали.

– И одним из таких «ценностей» является брак, который в двух из трех случаев заканчивается разводом, – неожиданно продолжила она.

– Нет, это уже слишком, – протестующе замахал я руками. – Ты не можешь быть против браков, когда сама не видела и половины таковых.

– Возможно, – улыбнулась она.

То, что она так легко сдала позиции, воодушевило меня. Я обогнал её и теперь шел, повернувшись спиной к дорожке и лицом к моей спутнице.

– Брак разрушает ложную любовь и укрепляет истинную.

– Истинной любви не нужно укрепление, – тихо возразила она.

– Брак доказывает любовь людей к друг другу через обязательства.

– Опять-таки, истинной любви, как ты говоришь, не нужно ни доказательств, ни обязательств.

Она оставалась невозмутимой. Я перевёл дух и обескуражено взглянул на неё.

– С помощью брака люди могут испытать друг друга на верность, – уже не так уверенно произнёс я свой последний аргумент.

Она грустно вздохнула.

– Вечно людям надо друг друга испытывать!

Я резко выдохнул и встал рядом с ней.

Мы шли дальше. Дорожка вела к офисам, стоявшим рядом с парком. Огромные стеклянные здания возвышались над беззащитной природой. Сквозь листья проглядывались самые верхушки вышек, двадцатые, а то и тридцатые этажи. Из одного офиса вышел мужчина. Ему было лет сорок, одет он был в деловой пиджак, стоивший, наверное, как этот парк. Он что-то посмотрел в планшете и сел в подъехавшую машину.

– Как давно я не был в этой успешной стадии жизни, – задумчиво протянул я.

– Не бывает успешных стадий жизни, – пренебрежительно хмыкнула она.

В моей спутнице почувствовалась некая высокомерность. Те два выигранных спора со мной давали о себе знать.

– Почему? – пожал я плечами, решив проигнорировать её тон. – Моменты, когда тебя повысили или ты закончил успешный проект.

– Но в эти моменты всегда происходит что-то неудачное. Например, проблемы в личной жизни, приобретение вредных привычек… Я могу долго перечислять, список большой.

– Но ведь есть выражение – на пике своей жизни. Не просто же так оно появилось?

– Почему тогда люди долго не высиживают на этой «пике»? – вопросом на вопрос ответила она.

– Потому что пика одна, а желающих много.

– Нет, – покачала она головой, – дело не в этом…

– А в чём тогда?

– В том, что пика острая. На ней неудобно сидеть. И, сам подумай, можно ли тогда назвать такие посиделки на пике – успешной стадией жизни?

Я промолчал. У меня просто не было аргументов.

– Почему тебе так хочется со мной поспорить?! – разозлившись от собственного бессилия, почти прокричал я.

– Я не спорю, – опять по-доброму улыбнулась она, – дискутирую. Люди спорят, когда им что-то нужно. Мне же ничего от тебя не нужно.

Мне стало обидно. Что-то в её словах задело моё самолюбие. Сложилось впечатление, что ей, действительно, без разницы с кем спорить, лишь бы быть правой.

Между стенами офисов мелькнула чья-то тень. Это был высокий крупный человек, по фигуре – мужчина. Он оглянулся по сторонам и выхватил из кармана нож. Я резко схватил мою спутницу за руку, но когда она обернулась, тень уже исчезла. Она непонимающе посмотрела на меня, но никаких доказательств того, что я видел, у меня не было. «В конце концов, мне могло просто померещиться», – подумал я, когда мы ушли дальше.

Пошёл дождь. Капли стучали по асфальту, почти все люди в парке, прикрываясь чем попало, убегали оттуда. Я невольно поморщился. Волосы моментально вымокли, одежда покрылась неприятными мелкими пятнышками.

– Ненавижу дождь!

Я недовольно посмотрел на небо. Тут же мне прямо в глаз упала ещё одна капелька. Неожиданно раздался серебристый и чистый смех. Я оглянулся. Моя спутница стояла рядом и с улыбкой смотрела на пролетающие мимо капельки. Её волосы тоже промокли, превратившись в капающие на лицо и на плечи пряди. Её белое платье уже не было белым. Однако её сияющий вид придавал жалкому образу некоторую очаровательность.

– Не вижу ничего смешного в дожде, – покачал я головой. – Мы промокнем и заболеем, надо куда-нибудь уйти…

Я посмотрел по сторонам. Но ни одного кафе или прилавка так и не обнаружил.

– Ты ничего понимаешь, – сказала она. – Дождь – это освобождение от прошлого и шаг к будущему. Он даёт влагу для растений и питьё для животных. Каждая капля несёт в себе жизнь, которая протекает между пальцев.

Она вдруг засмеялась. Каким-то нереальным, звонким голосом, который, казалось, отскакивал от дорожки, деревьев, переливаясь, и постепенно улетая высоко в небо. Не было перерывов или же, наоборот, всхлипов. Только равномерно высокий смех, будто звон тысячи колокольчиков. Она протянула ладонь и поймала несколько капель. Они стекли по её тонким пальцам и капнули на дорожку, образуя мокрые следы.

– Потрогай.

Она протянула мне ладонь. Её рука была холодная и мокрая от дождя.

– Люди никогда не смогут удержать эти жизненесущие капли. Но остаётся след.

Тонкая ножка указала на пятнышко в асфальте.

– И этих следов тысяча.

Она была права. Вся дорожка стала в крапинку. Всё новые и новые точки с глухим шлепком появлялись на ней.

– А людям кажется, что именно их след особенный и неповторимый.

– Но каждый человек, действительно, уникален.

– Это так, но следы всё равно одинаковые. Просто каждый воспринимает их по-разному.

Я начинал понимать её метафоры. То, что казалось странным, теперь обретало смысл в её словах. Я не знал, почему она мне всё это рассказывает. Я не знал, почему она то – резкая и раздражительная, то мягкая и спокойная, то неестественно веселая. Нет, ничего этого я не знал. И, честно говоря, не хотел узнавать.

Мы пошли дальше. Дождь потихоньку закончился, вокруг опять стали появляться люди. Мы вышли из офисной застройки и направились к центральной части парка.

Вдруг я услышал колокольный звон. Оглядевшись по сторонам, я заметил небольшую церквушку вдалеке. Моя спутница тоже обратила на неё внимание.

– Время молитвы? – она вопросительно посмотрела на меня, словно ожидая подробного ответа.

– Не знаю, – пожал плечами я. – Честно, я не особо разбираюсь в тонкостях религии.

– Ты не веришь в Бога?

Я покачал головой.

– И почему же?

– Не знаю, – я смутился от её прямолинейности, – мне не близка эта тема с поклонениями и молитвами.

– Ты веришь в прогресс и эволюцию? Отрицаешь всевышние силы?

– Не совсем так. Я верю, что человек должен поступать правильно и, тогда, кто-то будет помогать ему на протяжении жизни и после смерти.

– И почему же ты тогда не веришь в Бога?

– Это странный вопрос, тебе не кажется?

– В то же время он очень прост.

Я задумался.

– Знаешь, я не совсем понимаю религию.

Она вопросительно приподняла бровь.

– Почему Богу нужно, чтобы люди молились ему, благодарили его за помощь и дары, если люди это заслужили? А если не заслужили, то почему он им помог? Если Бог – это милосердие и чистота, то почему же тогда ему нужно всё это поклонение и подтверждение своей власти?

– Ты сомневаешься, это нормально. Веры нет без сомнений.

– Возможно, но… Кому поможет Бог: тому, кто в него верит, но поступает плохо, или тому, кто в него не верит, но живёт честно и по совести?

– Обоим, – ответила она, – ты сам сказал, что он милостив.

– А если это война? Какой стране помогает Бог? «Испанцы воссылают мольбы Богу через католическое духовенство в благодарность о том, что они победили 14 июня французов, а французы воссылают мольбы через то же католическое духовенство о том, что они 14 июня победили испанцев», – с усмешкой процитировала она. – Ведь каждая страна молится и просит от Него победы. И почему, если война – это плохо, Он не предотвращает её?

– Хм, – она задумчиво посмотрела под ноги.

Я ожидал, что она продолжит аргументировать свою точку зрения, но она молчала.

– Ладно, проехали, – выдохнув, сказал я. – Прости, если задел твои религиозные чувства.

Она скрыла улыбку.

Мы почти дошли до конца тропинки. Разговорившись, мы еле заметили группу людей в чёрном, окружавших гроб. Старушка склонилась над покойником и что-то ему прошептала. Когда она отошла, её обняли двое молодых людей, видно дети или внуки. Старушка тихо заплакала, утирая слёзы платком.

– Знаешь, чего я никогда не понимала? – резко и серьёзно спросила меня моя спутница.

– Чего?

– Почему люди так волнуются о загробной жизни? Зачем эти панихиды, чёрные одежды, гробы. Покойникам уже это не нужно.

Она покачала головой.

– Люди так заботятся о том, что будет после смерти, что забывают про жизнь.

Я ничего не ответил и ещё раз взглянул на старушку. Она вытерла очередные слёзы и вдруг посмотрела на меня. Её усталые и невыразимо печальные глаза смотрели на меня с надеждой и в то же время были пустыми. В них будто бы что-то пропало, вытекло вместе с нескончаемыми слезами. Мне показалось, что я её знаю уже очень давно. Я перевел взгляд на морщинисты руки, но почему-то вспомнил прикосновение других, мягких, молодых пальцев. Губы старушки были изогнуты в страдании, но был в них блеск улыбки юности, столь мне знакомой и дорогой. Я будто бы хотел обнять ее, утешить в ее непонятном для меня горе. Она что-то прошептала, но я не расслышал. Тогда, пытаясь подойти к ней поближе, я шагнул к гробу.

– Нам пора.

Моя спутница схватила меня за руку и отвела от похорон.

Старушка расплылась в неясную дымку, а после исчезла совсем. Последнее, что я заметил, были глаза с застывшими навсегда слезами. Все окружающее вдруг превратилось в мрак, и только два сияющих, в морщинах, глаза стояли предо мною, будто бы прося остановиться.

Мы шли очень долго. Она молчала, и я тоже. Я всё думал о старушке и об её прощальном взгляде. Впереди показалось ограждение, которое означало, что парк кончается. Старая калитка скрипнула и открылась.

– Мы пришли? – спросил я, обернувшись к своей спутнице.

– Да, – ответила Смерть.