Уроки

Маленькие упражнения с литературных курсов.

***

Полдень жарит. Голову печёт так, что вот-вот кровь брызнет носом, но мальчишкам плевать на причуды погоды. Воздушные змеи бьются в их руках, стремятся в небо проворными галками. Ветер подхватывает разноцветные капроновые ромбы, треплет, играет и снова бросает к земле. Следующий порыв повторяет цикл – как капризный ребёнок отбрасывает надоевшую игрушку, но тут же требует обратно, сучит ногами, когда теряет её из виду. Змеи не достигнут вершин, сегодня всё напрасно. Тяжесть атмосферы прибивает к земле.

Трава жухнет на глазах – её соки пожирает палящее солнце. Раскалённый воздух гудит в ушах. Его рябь заметна даже здесь, под сенью одинокого граба. Ветви тянутся к земле, ищут укрытия в собственной тени. Мясистые листья лопаются от жары. Моя рубашка взмокла, потемнела. Пятна расплываются подмышками точно кляксы в пустой тетради. Солёные капли сбегают из-под панамы и теряются в гуще бровей. Карандаш скользит в пальцах. Жирные следы остаются на бумаге. Я хочу записать всё, что вижу, но природа имеет собственный замысел. Она плавит мысли и размягчает руки.

Я флегматично смотрю на ребят со змеями – как диафильм из детства, моего или любого другого, такого, каким оно должно быть. Моё укрытие возвышается над полем, по которому бегут мальчишки. Не придумать лучшего места для наблюдений. Этот коренастый откос разграничивает участки и защищает от снега зимой. Отцовская ферма ветшает далеко за спиной, впереди дрожит в полуденном мареве соседский конный завод. Лошадей не видно – может, к вечеру, когда жара спадёт, откроются двери стойла и округа наполнится нетерпеливым топотом, лоснящиеся бока заблестят в лучах закатного солнца – но не сейчас.

Двое юнцов гоняют строптивых змеев под моим цепким взглядом. Нутро переполняет меланхоличное вдохновение, неуклюжее ещё, но настырное. Оно свербит шрамом. Я жду в нетерпении, когда зуд превратится в нарыв, и тот вскроется потоком то ли желчи, то ли мирры. Не помню, как давно утратил это чувство. А строки все ускользают предательски точно вода в дырявом ведре. И я смотрю на ребят с пустой головой и предчувствием. Мальчишки смеются, путаются в лесках, сталкиваются и кубарем валятся в высокую траву. Их детский восторг заражает, но вместе с тем, вызывает тревогу. Хочется крикнуть «бегите домой, прячьтесь от солнца». Но я молчу, впитываю все краски этого лиричного этюда.

Воздух набухает. Я поднимаю глаза к небу – черня тень наползает с востока. Ветер усиливается, вырывает желто-зелёный ромб из рук и уносит в свои владения. Далёкая гроза рокочет, перекрывает детскую визгливую досаду. Я вздрагиваю, но остаюсь на месте, хочу узнать, успеют ли мальчишки домой раньше дождя. Они усвоят истину однажды – за солнечным полднем всегда приходит непогода. Счастливы те, у кого есть укрытие. Рука выводит свежие строки под стук первых капель.

***

– Мороженое. Сегодня должен быть день мороженого, – Петя канючил тихо, без надежды, скорее по инерции. Его левая нога в синем с белой полоской кроссовке ударяла по чугунной опоре с ритмичностью барабана на галере. Носок правой скреб асфальт. Редкие прохожие с участием поглядывали на мальчика, но тут же отводили глаза. Связка пива в руках спящего деда гасила интерес. Женщины брезгливо фыркали. Мужчины кивали с ухмылкой, то ли от жалости, то ли от тщеславия — уж они-то точно не допустят такой конфуз.

Дед бесстыже храпел. Его гортань исторгала булькающую канонаду и кислую отрыжку. Петя морщил нос. Он не мог взять в толк отчего взрослые пьют эту пенную гадость. Однажды отец забыл полупустой бокал во дворе возле мангала. Мальчишеское любопытство так и подмывало попробовать странный лимонад. Петя уже поднес его к губам, но резкий, тошнотный запах остановил. От деда несло еще хуже. Даже когда он не пил. Может это часть старости? Как сморщенное лицо, немодная одежда и слезящиеся глаза. Петя посмотрел на деда — на краешке рта и подбородке блестела засыхающая слюна, ворот рубашки покрыли желтые пятна. Странные они — эти взрослые. Особенно пьяные.

Сегодня был день мороженого. Каждое последнее воскресенье месяца, дед приезжал за Петей и вел его гулять. Зимой и в плохую погоду они ходили в кино, в тир или в зал игровых автоматов, где тоже можно пострелять из игрушечного ружья по фигуркам на экране. Лето же – время парков и мороженого. Но день не задался с самого утра. Ночью были заморозки и мама закутала Петю в толстовку и теплые носки. К десятому часу августовское солнце передумало и засияло в полную силу. Теперь ноги потели, и чесалось за шиворотом.

Дед вместо кафе повел его смотреть на могилы с красными звездами. Петя любил кладбища, там всегда можно было набрать полные карманы конфет, оставленных родственниками, как знак старой традиции, смысл которой давно потерялся. Но сегодня конфет не было. Только пшено и леденец в потрепанном фантике. Мятный. Словно кем-то пережеванный на вкус. Пете даже захотелось плакать от досады. Кажется, дед расстроился вместе с ним. Глаза его слезились сильнее обычного. Пришлось поделиться найденным в джинсах платком, правда мятым и в крошках.

Фургончик рядом с парком оказался закрыт, мороженщик не стал ждать, когда распогодится. Зато пивной ларек собрал целую очередь из бедно одетых людей и стариков с орденами. Дед залпом осушил свою кружку, перекинулся парой фраз с пьянчугами и прихватив склейку банок, повел внука в парк. У него всегда были одни и те же истории. Интересные и немного страшные. Сегодня особенно. Пока язык не начал заплетаться. Теперь весь день насмарку. Сиди, карауль.

На дорожке показалась пара с коляской. Они о чем-то весело болтали, но завидев Петю остановились и умолкли. Женщина подошла к скамейке, склонилась над дедом и потрясла за плечо, – Как вам не стыдно? При мальчике.

– Оставьте его! – Петя сжал кулачки, готовый вступиться за деда, – У него друзья умерли.

Глаза женщины смягчились, она склонила головой и цокнула языком, – Сегодня умерли?

– Не-а. Давно. Под Курском.

***

Часто вспоминаю этот день. Даже не день, так крошечное детское впечатление. Отголосок. Белую ночь. Не в прямом смысле, конечно, в нашей полосе таких не бывает. Но всё-таки. Сколько мне тогда было?  Может, года четыре-пять, едва осознание включилось. Мы тогда жили в малосемейке. Большой шумный двор. Площадка с песочницей и качелями. Футбольное поле с низким забором в спортивных картинках. Гурьба ребятишек с четырёх многоквартирников, замыкавших двор в кольцо. Мы играли без пригляда. Все друг друга знают. Доверие. Тогда ещё не принято было за детей опасаться. Самое страшное -разобьёшь коленку и с рёвом побежишь домой под мамину защиту. Сейчас всё намного страшней. С ужасом думаешь о собственных детях и всех опасностях, поджидающих в мире.

Раньше я не гуляла допоздна, разве что в деревне. Деревня — особая атмосфера. Там всё не так, как в городе. Другая жизнь, другие правила. Здесь режим – «Спокойно ночи малыши» и по кроваткам. Но как следить за временем, когда даже часы ещё читать не умеешь? Следили за солнцем — клонится к закату — пора закругляться. Вот я и гоняла мяч с мальчишками, пока светло. Не знала про июньские ночи.

Глядь — а ребятня со двора расползается потихоньку. День-деньской, солнце едва призадумалось, а они по домам. И мои футболисты уже засобирались. Дивлюсь, жму плечами и иду копаться в песке.

Вот уже и в окнах шторы опущены, точно ставни заслоняют от мира. Из всего нашего дома только одно окно распахнуто. Наше. Как маяк путеводный светит жёлтым ласковым светом, чтобы я всегда путь обратно нашла. В окне мама. Я не вижу её лица. Не знаю встревожена она или сердится. Она просто там и всё. Смотрит молча в тишину пустого двора. И я смотрю в ответ. И нет больше никаких других домов и никаких других окон. Только это одно. Бездна смысла на серой шершавой стене панельки. Бездна любви. Она не кричит мне «уже одиннадцать», она не требует «беги домой». Просто смотрит. И я, кроха, понимаю, что хочу навсегда удержать этот образ. Остановить время. Чтобы она всегда была там. Ждала. Самая искренняя любовь. Самая главная.

***

– Шлаткий, – шамкает Коля набитым ртом. Жмурится. В горле почти что мурчание. Детские губы причмокивают, мокрые от сока. Он улыбается широко, дразняще. Видно, как работают челюсти. На липком подбородке родинкой застыла семечка. Раздутые щёки блестят на утреннем солнце. Утираться сейчас — портить удовольствие. Сначала надо распробовать. Насладится.

С арбузом всегда так — первый укус самый важный. Пока разрезаешь, гадаешь, каким он окажется. Ищешь подсказки. Вычисляешь. По сахарному хрусту под ножом, по тонкому полумесяцу малахитовой корки, по налитой розовым мякоти, усеянной изюминами бурых семян. По аромату, одуряющему шмелей и ос. Его хочется втягивать ноздрями, задерживая дыхание, сколько сможешь. Смаковать в себе. Истинный дух зрелого лета.

И вот наступает момент, когда твои зубы погружаются в арбузную плоть. Слюна проступает от нетерпения и смешивается с соком. Ты жадно втягиваешь её. Придавливаешь языком кусочек к нёбу, ждёшь пока он, точно молочная пенка в коктейле, тает с одному тебе слышным треском. Секрет арбуза. Его медвяная тайна. Вопрос вселенского значения. Сладкий?

– Ещё какой, – подтверждает Саша, облизывает пальцы и просит новый кусок. Я тянусь за ножом, отрезаю крупную мясистую дольку, хочу располовинить её, чтобы мальчишкам было проще есть. Но останавливаюсь. Когда-то я, как и они, выбирала кусок покрупнее и со смаком возила им по ушам. Волосы на висках потом слипались, приходилось вымывать катышки сока. Выедала всё до зелёного ободка наперегонки с братом.

Теперь я ем арбузы по-другому. Отделяю корочку ножом, разрезаю мякоть на части – каждая на один укус, насаживаю на вилку и только тогда отправляю в рот. Страхую себя салфеткой. Чисто, аккуратно, без спешки. Теперь я взрослая. Наблюдаю за ребятами, подбородком упираясь в сцепленные пальцы. Сколько счастья на чумазых мордашках. Оно заражает обещанием. Детским. Незатейливым. Искренним. Вырезаю себе маленький кусочек и кладку на язык. Закрываю глаза. Сок растекается во рту. До чего же здорово! Первый укус самый важный. В нём собрано лучшее – предвкушение. Тайна арбуза. И так сладко её разгадывать.

***

Иду я, значится, по городу. И день такой хороший. Солнышко. Сквознячок. Птички даже. Неее. Не эти крысы пернатые – все карнизы засрали, хамово отродье! А вроде как, настоящие. Чик-чирик. Таких-то в центре и не встретишь, поди. Смотрю по сторонам. Девицы нарядные. Юбки свои малипусенькие одёргивают. Каблучки выстукивают звонко так. Загляденье!

Асфальтом свежим тянет. Гудрончиком. Аж ноздри слипаются. Тут за углом дорогу кладут. Грохочут, что твой молот копра. Вспомнил завод свой сажевый. Закрылся давно. Много чего закрылось. Да… Время идёт. А тогда молодой был. Грудь, что твой дуб. Ручищи во! Двух баб враз поднять мог. А потом их обеих…

Да, да, понял, не отвлекаюсь. Иду я, в общем, наслаждаюсь. Откель иду? Да вон с маршрутки. До неё-то на электричке. Жена, значится, в город послала. В этот, как его, центр торговли. Список дала. Ща, да вот же он. Промок. Детишки, да внуки в гости приедут, вот велено гостинцев прикупить. Ганжетов каких-то. Теперь-то не разберу — все чернила расплылись. Чего жена не поехала? Дык, она же соленьев крутит. Гостей встречать готовится. Ну вот, я и поплёлся.

Иду, гляжу. Преобразился город, конечно. Картинки разные, слова иностранные. Огонёчки везде, хоть и день-деньской. И внизу, и вверху. Задираю голову. Передо мной дом жилой, высокий, белёный торец, а посерёдке избушка. Этаж шестой, поди. Натурально так. Домик махонький торчит прям из стены. Дощатый, серенький, окошечки поблёскивают, труба – тонюсенькая, правда. Дыма нет. Но во всём, как с деревни нашей. Ну, думаю, удар сердечный, не иначе. Сначала мерещится всякое, а потом и прощай.

На руке вот браслетик, дочка в том году подарила, давление мерит и всякие другие штуки. Я в него потыкал — циферки скачут – вроде не помираю. Может, солнцем напекло. Постоял в тенёчке, отдышался. Глаза поднимаю, а избушка, как ни в чём не бывало, висит себе, паскуда, точно насмехается. Глядите на меня — во я какая наглая, на дом взобралась. Тут вспомнил, как в детстве в кино ходил и был там фильм такой. Теперь уж не упомню, как назывался. Там пришельцы, сквозь стены ходить умели. Наведут свой агрегат на препятствие, и оно вроде как разжижается, точно студень. И пришельцы в этот студень шасть и на другой стороне уже. А один не успел. Застрял, бедолага, ни там, ни сям. Верещит, что тот медведь, в норе у кролика. И вот, я смекаю — не иначе пришельцы к нам наведались. Тягают русское зодчество. Зачем? А пошто я знаю? Изучают, может. Собирают наше добро и играются как в бирюльки. Паршивцы!

Ну думаю, отцы и деды за Родину стояли. И я постою. Не дам супостатам народное имущество тыбрить. Токма, как я до этой верхотуры доберусь? Ну и вызвал пожарных. Да, приврал про огонь. А то б не приехали. У них, чай, вторжение пришельцев в уставе не значится. А кто в доме пожарные распылители включил, не ведаю. Может, жильцы какие нервные. Я и не сладил бы. Чесс слово. Я ж не хулиган.

Партией клянусь, не пьющий! Ни в одном глазу. Вот как есть, товарищ полиционер. Почём было знать, что это Промо… каци.. Аци.. Как, как? Промоакция. Проклятущая реклама! Дурит людей. Отпустите меня домой. А то ведь день такой хороший.

***

Сегодня меня повели на пляж. Солнце улыбается крекером, просит укусить, но я не могу допрыгнуть. От досады гоняю по берегу жирных чаек. Эти лощеные и ленивые, совсем не такие как на моей помойке. Клюют песок у кромки воды. Чистят перышки. Делают вид, что не замечают угрозы. Дразнятся, паршивцы! Но стоит подбежать, тут же вспархивают, роняя белые вонючие сгустки, норовят угодить прямо в морду.

От воды наносит странные брызги. Ловлю их языком. Соленые. Ммм. Вчера маленькая Вера уронила кусочек бекона за завтраком, он тоже был соленый, сочился жиром. Мясной и хрустящий. Рот наполняется слюной. Живот напрягается. А воду можно есть? Подбегаю к кромке, лапы вязнут в песке. Ловлю пенные пузыри, на вид такие же как от шампуня, которым меня помыли в первый день. Только пахнут иначе. От тех хотелось чихать, густой цветочный дух забивался в ноздри.

Солнечные блики кусают глаза, точно мухи. Вода набегает, я отпрыгиваю, но поздно, шерсть на лапах слипается, и я слизываю густую соль. Больше она не кажется вкусной. Хочется пить. Язык вываливается, сохнет. Я растерянно кручу головой и смотрю то на Васю, то на Леру. Они смеются. По-доброму. Не как мальчишки в подворотне. И мне хочется смеяться вместе с ними, но язык все еще щиплет. Лера всплескивает руками, лезет в рюкзак и достает бутылку. Настораживаюсь, но позволяю ей открыть мою пасть. Свежая вода проникает внутрь, течет по глотке. Жмурюсь точно щенок у мамкиной титьки. Вкусно.

Лера зажимает горлышко и брызжет дождем мне на морду. Взвесь искрящихся мошек наполняет воздух. Нос вздрагивает, и я чихаю, слюна разлетается во все стороны. Бубенчики ошейника звенят. Я почти смирился с этой странной полоской кожи, хотя под ней и чешется. Мои новые друзья смеются больше прежнего. Все трое.

Маленькая Вера громче всех. Ее легкий сарафан полощется на ветру. Она чирикает и хлопает в ладоши. Затем выхватывает у мамы бутылку и щедро поливает мне спину. Я должен испугаться, спрятаться в укромный угол. Но от чего-то не хочется. Я знаю, мне не причинят зла. Никто не кинет камень, не ударит. Это все осталось где-то там, в позапрошлом дне. С голодом и страхом. Теперь рядом со мной те, кто защитит. И мне хочется защищать их в ответ.

Новый запах привлекает ближе к воде. Что-то животное, разлагающееся. Волны бросают на берег странные камушки, витые и полые. Хочу попробовать на зуб, но хрупкие стенки крошатся, впиваются в десны. Я взвизгиваю, сучу лапой по морде. Урок усвоен.

Разгоняю повисшую тревогу звонким лаем. Бегу дальше по песку, маленькая Вера бежит следом, она пытается вскарабкаться мне на спину. Я не против. Она легкая и теплая как летний прибрежный ветерок, что треплет мою шерсть. Маленькие пальчики хватают загривок, девочка прижимается всем тельцем. Я разгоняюсь, быстрее и быстрее, желаю угодить.

Наездница не удерживается и с визгом валиться на землю. Я виновато тыкаюсь носом в ее плечо. Но девочка хохочет и тянет ко мне ручонки, обнимает. Я падаю рядом и катаюсь в песке, точно гоняю блох. Солнце греет бока и пузо.

Вася хватает палку, я прижимаю уши и хвост. Всего на мгновение. Гадкие воспоминания проносятся в голове. Инстинктам нужно время. Вместо удара палка взлетает вверх, подрагивает, манит. Почему так хочется ее схватить? Я в нетерпении кручу задом, хвост ходит точно щетка, оставляет полукруг на песке. Вася выкрикивает незнакомое слово и швыряет палку. Я срываюсь с места и бегу за ней, будто это мой обед. Зубы впиваются в деревянную плоть, шершавую и пряную. Я волоку добычу обратно. Все трое улыбаются.

Вася хватает палку и снова замахивается. Я больше не боюсь. Прыгаю за ней, хочу ухватиться. Лапы отрываются от поверхности. Вася прыгает вместе со мной. Дразнит. Маленькая Вера звенит колокольчиком. Палка снова летит. Я пытаюсь ухватить ее, но зубы клацают воздух. И я снова пускаюсь в погоню. Меня треплют за ухом, когда я возвращаюсь. И я готов бегать так до самого вечера. А потом мы вернемся в город, я досыта наемся, свернусь на ворсистой подстилке и буду вспоминать этот день. Как же здорово, когда есть дом. Глаза слезятся. Соль, ветер или счастье?