«Ты можешь приезжать в любое время, начиная с 15:00!»
Дописываю рецензию и выхожу из кафе в 18:00. Забиваю адрес в поисковик.
О-ля-ля…
Она живет не в Женеве.
Деревня на границе с Францией. Но всего одна пересадка и час пути. Ça va.
Смешно и характерно для меня: самым сложным оказалось найти отправную точку — остановку в центре города.
Забитый автобус душит. А что делать? Только втискиваться, воплощая в себе архетип пассажира общественного транспорта с огромным рюкзаком (я же не поеду с пустыми руками!)
Но до конечной доезжаем только я и какой-то пацан.
Выхожу в голое поле, ориентируюсь на\по местности. Второй автобус везёт меня 3 минуты. «Вы выезжаете за территорию Швейцарии» — говорит гайморитный женский голос, пока за мной закрываются двери. Трава по грудь, Монблан и тишина.
Неожиданный поворот событий.
Из дома под номером 40 я слышу чьи-то веселые голоса. На стук в калитку никто не отвечает, конечно. Открываю дверь с надеждой, что захожу туда, куда надо.
20 первокурсников сидят кругом журнальных столиков и радостно меня приветствуют. Их количество я осознала, конечно, позже. Сейчас я никого не вижу. Делаю взмах рукой в их сторону, слегка приседаю и улыбаюсь.
— Как дела? Всё нормально? — бойко спрашивает хозяйка Кьяра.
— Да, спасибо — мечтательно отзываюсь я, сплющенная духотой и опустошенная творческими экзерсизами.
— Ты легко нас нашла?
Я задумываюсь, вспоминая получасовой поиск остановки. Но это относится не к её дому, а к моим проблемам в, прости Господи, ориентации. Я приподнимаю плечи, вскидываю одну бровь, скептично опускаю углы губ: «Я бы так не сказала, но…»
Все смеются, конечно.
— Ты слишком вежливая!
— Да уж, я живу в дыре!
— Да нет-нет, всё в порядке. Спасибо за приглашение.
Разговор не то чтобы не клеится — он идёт, но говорить в большой компании всем вместе сложно, да и не о чем. Масса норовит распасться на группы, но для интимных разговоров ещё слишком рано. Впрочем, пауз — а значит, напряжения и неловкости — нет.
Смуглый накаченный парень с серьгой в ухе, похожий на армянина, держит себя залихватски самоуверенно. Говорит громко, шутит смешно.
— Ты проходил курсы стендапа?
— Да, а что? — прямой взгляд на вопрошающую, рот слегка приоткрыт. Готовится, чтобы вывалить очередную шутку.
Он сидит прямо, откинувшись на спинку кресла и закинув ногу на ногу так, что лодыжка одной лежит на колене другой. Он здесь не хозяин, но чувствует себя таковым, потому что ощущает свою выдающуюся на фоне остальных зрелость. Да, он тут, пожалуй, самый взрослый.
По лицу всегда можно определить степень опытности. Она, правда, разная бывает. Часто граничит с чем-то порочным. Нимфеточно-инфернальным.
Вот такая мадам сидит рядом с этим испанцем-стендапером. Она так естественно-грациозно раскинулась в кресле в своем черном платье под белой рубашкой, как могла бы только графиня. Острые скулы, мутноватый взгляд, постоянно, но без суеты, пытающийся сфокусироваться. Это какое-то внутреннее напряжение, ощущение отсутствия себя, которое не транслируется окружающим. Чем-то похожа на героинь Ремарка. Курит, конечно. Очень красиво держит сигарету в прозрачных пальцах с толстыми серебряными кольцами. Опасная мадам.
Она дружит с парнем из 70-х. На нем адидасовский спортивный костюм фиолетово-зеленого окраса. Разница между ним и модниками времен наших бабушек заключается в том, как костюмчик сидит. Фирма, что ж ты хочешь.
Псевдохаризматичный испанец перебивает дрища, своей псевдопомощью не давая ему закончить свою историю. Вообще-то история интересна всем, и рассказывает этот прыщавый Бенуа занятно. Более того, от этой истории очень большая польза: она закрывает дырку в стене общности. Угадаете, почему все так всполошились и воодушевились?
Конечно, обсуждают и осуждают единственного не пришедшего.
Ну так вот несмотря на жажду узнать побольше сплетен про злосчастного Оливье, повествование постоянно прерывается: каждому хочется пошутить, переспросить, вспомнить своё. Рассказчика это раздражает, но он упёрт и вновь и вновь возвращается к брошенной теме. Я понимаю, что он чувствует, но на его месте не стала бы продолжать. Не слушают — значит, не надо. Но Бенуа, очевидно, все дела доводит до конца. У него хороший академический ум. Он здорово анализирует и точно понимает текст. Преподавательница говорит, что в нём сильна французская школа. Там нужна четкая схема — здесь её не дают и не требуют.
Я не знаю Оливье, о котором идёт речь. Мне не нравится то, что мы его обсуждаем. Однако же я улыбаюсь, когда надо: история правда абсолютно абсурдная. Позже выяснилось, что Бенуа уже высказал гвоздю программы всё, что про него думал. Ну, если так, ça va[1]…
Мне повезло оказаться рядом с другой компанией — ребят помоложе и попроще. Я сижу рядом с красавицей Александрой, которая почему-то запрещает называть себя Алехандрой. Мы с ней уже знакомы, и мне легко спрашивать у нее незнакомые слова.
— Подожди, chelou — это…
— Да, это верлан![2]
— То есть вы правда его используете?
— Да, и даже переворачиваем то, что уже перевернули!
Она радостно смотрит на меня своими черными глазами.
— Так, а пешо — это типа faire la cour?[3]
— Да, знаешь, это зависит от человека, для кого-то это просто выйти в кино, а кто-то…
Над длинными черными ресницами — ярко голубые стрелки.
О боже, я знаю, что значит «ухаживать»!
Мне смешно и странно. Кажется, что все думают, будто моё знание языка не позволяет мне понимать сказанное.
Это, впрочем, так, но только частично.
Меня приглашает пересесть поближе ко всем долговязый паренёк, который молчит так же упорно, как и я. У него открытое и очень доброе лицо. В следующей жизни будет лабрадором. На парах он часто задавал вопросы по произведению и выдавал симпатичные наблюдения.
— Почему ты ничего не сказал про Оливье?
— Потому что я его не знаю. Ты так красиво говоришь!
Опускает свои большие голубые глаза.
— Ты наверно думаешь, что мы глупые и не умеем разговаривать!
— Что?!
Я буквально не верю своим ушам.
Александра поддерживает: «Да, ты так круто комментировала текст, а я даже не понимала, на какой мы странице!»
Арно добавляет тихо: «И ты говоришь так мягко… Без наших «жт», «скь»…»[4]
Я смеюсь и объясняю, что это показатель несовершенства: разговорный регистр ещё не освоен. «Когда вы добавили меня в свой чат…», — и, не договаривая, изображаю удивленную и недоумевающую гримасу, чем вызываю их смех. «Но, Лилья, поверь, мы тоже не всегда всё понимаем!»
Я же говорю, мне повезло: я сижу в своей компании — компании тех, кто не знает современный сленг.
Приходит девушка Марин, удивительно похожая на одну из самых дорогих мне подруг. Такая же постоянная и при этом удивительно искренняя улыбка и лучистые, заинтересованные в собеседнике глаза. Она так же держит руки от неловкости: чуть ниже груди, касаясь пальцами одной руки пальцев другой.
Но вот я уже внимательно слушаю новоявленную англичанку. Ну как, она Suissesse[5], но поступила в Йенский университет, однако бросила его через год. Боже, воплощение стереотипа о дочке богатых белых родителей. Почему-то мне кажется, что лицо любительницы ночных клубов выглядит именно так. Она говорит невыразимо легко — ну просто щебет!
«Но в Йене мне не давали свободу! Они как будто предлагали выбор, но на самом деле я всё равно делала немного не то, что хотела!» — француженка с плаката эпохи модерн.
«Но в этом нет смысла — просыпаться с мыслью, что ты должен делать то, что тебе не хочется!» — всплеск тонкими руками.
«Такая жизнь — не жизнь!» — глаза возбуждены, ресницы лихорадочно трепыхаются. Она встречает мой взгляд и по-светски спрашивает своим одобрения. Я медленно киваю.
Да, ты абсолютно права, шери[6]. Но как же ты н е в ы н о с и м о глупа!
Тем временем испанец привлекает внимание Бенуа на вид, открывающийся с заднего двора. «Монблан!» Мол, понимаешь? Не хухры-мухры видок! Но Бенуа, конечно, отказывается разделять восхищение. Наклон головы вниз и вбок, вскинутая бровь. «Вообще-то из моего окна она тоже видна, просто с другой стороны». «Ах!» — совсем просто и понимающе отвечает стендапер.
Я подхожу к случайно оказавшимся рядом инфернальной мадам, Александре и её подруге, которая похожа на мою.
— Ты уже уходишь?
— Да. Я думаю, ça va.
Они смеются. Да, правда, смешно говорить вслух то, что думаешь. Ну, раз реакция так хороша, можно продолжить.
— Je crois, ça suffit ! Ça suffit pour moiii, ça suffit pour vouuus…[7]
Мы говорим ещё какое-то время — о возможности приехать снова, о купании в Женевском озере и студенчестве. Взгляд взрослой нимфетки восхищенно-перевозбужденный: следствие только что выпитого спонтанно-намешенного алкоголя. Саша и Марина смотрят на меня по-доброму, но по-разному. Одна просто рада жизни, празднику и мне как части того и другого, другая думает о себе. Нет, не думает, а чувствует — чувствует себя не в своей тарелке. Прямо как моя подруга на вечеринках. И вот я — одна из немногих, с кем можно было поговорить, — ухожу. Ты бы тоже ушла, милая моя! Но на первом курсе я бы, как и она, осталась.
Захожу в дом, где собрались все остальные.
— Спасибо вам, это было большое удовольствие!
— Это удовольствие было взаимным! — галантно заявляет испанец. Красиво, учитывая, что за весь вечер мы не обменялись с ним буквально ни единым словом.
Выхожу в темноту. Мне вслед Кьяра кричит прощальное мерси. «Мерси а туа[8], Кьяра», — делаю взмах рукой в её сторону, слегка приседаю и улыбаюсь. Дверь за мной закрывается, не дожидаясь, пока я скроюсь за поворотом.
На улице — если эту дорогу можно назвать улицей — разумеется, никого. Жасмин бальзамирует воздух. Монблан, трава по пояс. Не знаю, когда я еще попаду в такую пригородную природу. Не знаю, что я испытываю по поводу этого незнания. Мне грустно и легко. Я тихо смеюсь и удивляюсь этой жизни. Боже, вот и такие знакомцы у меня тоже были. Противное прошедшее время. Противная привычка смотреть на свою жизнь как на чужую. Впрочем, она же и не дает испытывать настоящую грусть. Я их больше не увижу — ну и что? Главное — московские. Вот они могут понять, что такое светлая печаль.
Прежде чем я зайду в автобус, на остановку придут две курящие дамы. «Это же не моя последняя», — как-то вопросительно-утвердительно говорит одна из них. Двери за мной закрываются. Это ты про сигарету? Не зарекайся, тётка: никогда не знаешь!
Слава богу, я в автобусе одна. Можно снять маску.
[1] ça va – ладно, идёт (фр.)
[2] Верлан – пласт разговорной лексики французского языка. Чтобы сказать слово на этом «языке», надо перевернуть слово, то есть поставить слоги в обратном порядке. Louche – в нейтральном регистре значит ‘мутный’ в прямом смысле или ‘странный’, ‘подозрительный’’. Если переставить слоги, получится chelou – ‘странный’, ‘чудной,’ причем на сниженном регистре речи. Наверно, это можно перевести как наше сленговое «дичь».
[3] faire la cour – приударять за кем-то, ухаживать
[4] В разговорной речи падает «e», поэтому, например, «ce qui» будет произноситься не как [sә-ki], а [ski], «je te» не как [ʒә-tә], а как [ʒtә]
[5] Suissesse – швейцарка (фр.)
[6] Транслитерация «сhérie» – дорогая (фр.)
[7] «Думаю, этого достаточно! Достаточно для меняяя, достаточно для вааас…» (фр.)
[8] Транслитерация «merci à toi» – это тебе спасибо (фр.)
Автор публикации
