Учительница близкая моя…

(Жизнь для взрослых)

После урока физичка, встав коленками на стул и отклячив «неохватный» зад, быстро что-то писала в журнале, при этом строго выговаривая мне:

– Ирина Александровна просила тебя зайти к ней домой по поводу вашей олимпиады… знаешь ее адрес? Ты же был у нее? Ты меня слышишь?

Обмирая, я замер.

…Полутораметровый карлик с руками и плечами борца, отличник Женя Могила, щелкнув безотказной Zippo, дал прикурить Ирине Александровне сигарету. Вместе с прочим, Могила принес нам блок Marlboro, твердые пачки. Это были настоящие американские сигареты. Зажигалку Женька поставил рядом с диском Led Zeppelin, здесь же лежал яркий пакет с праздничными леденцами.

Сокровища из пещеры Али-Бабы – посылка из ФРГ, от дяди Могилы…

Фотография дирижабля Graf Zeppelin LZ 127, пластинка Led Zeppelin, а между ними зажигалка Zippo – рифмованные пылающие символы.

Потом Женька ушел. А мы пили кофе под LZ, Ирина Александровна, хмурясь, курила, неприятно хрустя немецкой карамелью, и я вдруг поймал мгновение неизбежного – она думала обо мне. Я обнял её и, как мне показалось, ловко поцеловал в губы, в ту же секунду почувствовал толчок, меня отпихнули и через мгновение, с подавленным стоном, она, прижимаясь, обняла меня.

– Прости! – Она с трудом выговаривала слова куда-то мне за ухо. – Только этого мне и не хватало!

Казалось, что в моём ухе хрустнула конфета, судя по звуку – зеленовато-желтого цвета…

– Хочешь карамельку?

– Конечно! – Я почувствовал грудь Ирины под ее тонкой рубашкой.

– Они большие, – гордясь, прошептала Ирина виновато, – самостоятельные…

Настольный хоккей, журнал Playboy, велосипед «Кама», контурные карты, жевательная резинка Kalev, джинсы Montana, коллекционные польские солдатики, пластинки Led Zeppelin и Deep Purple – этот ясный мир оказался простым и конечным, впереди был таинственно затемненный, огромный зал, кинематографично населенный непонятными персонажами, отношениями и предметами – жизнь для взрослых, дети после 16 строго допускаются.

Слова про «большие самостоятельные груди» были билетом в киножизнь взрослых.

– Они восхитительные, – я начал фразу мальчиком, а закончил уже мужчиной, – вы чувствуете какой у меня огромный… словарный запас?! Они восхитительные!

«Моя первая девушка!» – это было вне меня, где-то рядом с левым ухом.

Ирина Александровна оглянулась на пакет с леденцами:

– Сейчас угощу тебя сладким…

– Нет, не так! – Я раздвинул языком её губы и почувствовал приторный лимонный аромат осколка карамели, отмечая по дороге, аромат карамели переборол запах табака.

– Батюшки! – Она возмущенно улыбнулась мне в губы. – Кто кого соблазняет?

– Ты, конечно! – ответил я, теснее прижимая Ирину к себе, интуитивно понимая, эта модель девушки легка в управлении. Девушка, легкая в управлении – подарок Бога, что Он сделал мне, после долгих размышлений… А мне хотелось, чтобы Бог думал обо мне долго.

– Забудь и «ты», и «Ирину», – к ней вернулись «учительские» интонации – даже когда только мы, обними меня крепче и вот здесь…

– Здесь я ещё не был, но я быстро учусь!

– Я знаю.

Я не успел оказаться «вот здесь», разрушая гармонию моих рук и задранной рубашки близкой моей учительницы, пришла ее maman, «чорт бы ее взял!»

– Вот так и закончился факультативный семинар по «Райскому саду» Эрнеста Хемингуэя, – сообщила мне Ирина, застегивая рубашку и показывая мне язык.

С горячечной головой, на полусогнутых ногах я был отправлен домой. По дороге, стараясь сгладить нервность движений и мыслей, я, завидуя себе, с удивлением рассматривал свои руки, которые касались груди Ирины Александровны. Её бедер. Её талии… Её другого-прочего, не менее любопытного.

«Это моя первая девушка!» И вдруг я сообразил: «Интересно, а кому я это скажу?!»

– Мамуля, это Ирина Александровна, моя девушка! Она из тех девушек, что, не стесняясь, покупает в аптеке презервативы! Мам, ты рада?

– Женька, видишь Ирину Александровну? Теперь это моя девушка, завидуй, бро!

– Папуля, знаешь нашу учительницу по русскому и литературе? Это моя девушка! Правда, она старше меня на восемь лет, но… – то, что шло за этим «но» мне ещё предстояло осознать.

А еще было бы неплохо, скандально пнув дверь, зайти в учительскую и ласково прикрикнуть на них: «Ну что, старые идиотки со справками, а Ирина-то Александровна – моя девушка!»

Возносясь в лифте на мой этаж, я смаковал эту идею, перебирая кровавые оттенки интонаций, прекрасно понимая, разглашение нашей тайны обернется для меня раком головного мозга. Или легких… Я теперь точно знал причины возникновения рака.

Так или иначе, но мироздание было обогащено хоть и опасной, но выстраданной утончённой деталью – «моей девушкой». Всё, оставшись прежним, изменилось «моей Ириной». И теперь везде, даже в окрестностях банального магазина «Вино-Водка» над всклокоченными головами агрессивно алкающих алкоголиков витала, алмазно поблескивая, аура «моей девушки».

– …Ты только дистанцию там соблюдай, Ирина… Александровна гриппует, хоть и выздоравливает уже, – продолжила физичка, – ты же был у нее? На семинаре? Знаешь её адрес? Да ты здесь ли?

Я очнулся от откровенных предположений и пикантных воспоминаний.

– Да, – я едва слышал себя. – Был. Знаю.

– Тогда топай! И, главное, рассказ свой прихвати, не забудь!

…Открыла мне её mаmаn – сосредоточенная, одетая в халат дама с высоко взбитой, какой-то архаичной прической. Прическа напомнила старательно завитые бороды ассирийских воинов на черно-белых барельефах в учебнике по истории древнего мира. В сознании всплыли укоризненные «пионерские» интонации: «Вавилоны на голове крутишь!»

Утонченный халат был украшен рисунком крупных алых роз, две из них интимно оборачивая пышную грудь, удачно подчеркивали монументальность округлостей. Мелкая цепочка бледного металла, пунктирно пробежав вокруг сдобной шеи, направляя взгляд, пикантно терялась между огромных роз. Серьезные глаза за старыми модными очками смотрели не мигая. Я почувствовал задушенный аромат… «Красное поле»? «Красные маки»? «Красная Москва»!

Всё в maman было чрезмерно богатым, преувеличенно сладким, очевидно неприкасаемым.

– Здравствуйте, – интонацией я «шаркнул ножкой» в некотором почтении.

– Здравствуй, – она, улыбнувшись, «прочла» мою интонацию. – Высокий какой… Ты Андрей?

Кивнув, я вздрогнул, услышал жалобный слабый голосок:

– Ма-а-ам, кто там?

Maman благосклонно и осторожно наклонила свою «вавилонскую башню.

– Входи, – и, возвысив голос, обернулась в сторону комнаты, – это к тебе! Олимпиец твой.

– Андрюша, – слабый голосок Ирины Александровны мгновенно окреп, – проходи!

В моем дипломате лежало последнее сочинение for Iren, «Жизнь для взрослых», плеер, наушники и кассета с «ядерной», «ломовой» музыкой: Smoke on the Water, Lazy, Black Night, словом, the best от Deep Purple.

– Только ты подальше от неё, – строго и задумчиво сказала мне её mаmаn, – Андрюша… И недолго. Она слабенькая ещё. Чай будешь? С лимоном?

– Лучше кофе, – я вдруг (с чего?) решил держаться нагло, – если можно.

Вероятно, я предчувствовал реакцию Ирины на мой рассказ.

– Кофе, – она произнесла это ровно, без утвердительного вопроса.

– Кофе, – я имитировал её тон. И затем, глубоко вздохнув, хамски добавил: – И сливки. Если можно.

Она скривила рот, я догадался – это была усмешка, сливки сделали свое дело и maman взяла официальный тон:

– Желаю вам после олимпиады из олимпийца превратиться в олимпийского бога. Как это похвально, молодой человек, что вы навещаете свою заболевшую учительницу, проходите, она ждет вас.

И я прошел.

– Здравствуй… те, Ирина… Александровна!

– Привет! – и тише, – ангел мой…

Но я услышал. И ещё тише:

– Солнце мое, дверь закрой!

Я торопливо прикрыл дверь. Зажмурившись, обернулся. Её черная челка, алый румянец на меловых щеках, опущенные ресницы, бледные капризные губы…

Я раскрыл дипломат, положил на грудь Ирины свои бумаги:

– Enjoy, моя королевишна!

– «Жизнь для взрослых» – отличное название! – она улыбнулась. – О! Записано шариковой ручкой на линованной бумаге – поперек! Молодец!

Затем я вставил кассету в плеер и, путаясь в её волосах, ощущая нездешние ароматы духов и жаркого пота, осторожно надел на неё наушники. Не удержался и прижался к её пылающему лбу своей холодной, только что с мороза, щекой.

– Приятный ты какой, прохладный, – сказала Ирина еле слышно, – люблю, – и добавила на фантомным выдохе, одними губами, – тебя…

Я включил плеер.

– Ты подальше от меня, – она, улыбнувшись, обняла меня за шею и прищурила глаза, – я заразная!

– «Плохо» мне поставишь? – Как можно строже прошептал я в ее ухо. – Я не хочу на олимпиаду!

– Поставлю, не читая, «отлично»! Будешь участвовать и выиграешь олимпиаду как миленький.

– Не хочу!

– Нет, хочешь!

– Хочу, но другую.

Это был повод, и я поцеловал сухие горячечные губы Ирины. Выказывая себя прекрасной ученицей, она ответила мне, с деликатной требовательностью раздвигая языком губы. Где-то на окраине сознания возникли звуки кофемолки в кухне, Highway Star еле слышным эхом в наушниках…

Поцелуй был долгим, её потрескавшиеся губы успели стать влажными. И всё ожило, заныло и стало неприлично тесным. Ирина задышала чаще горячей грудью, и я оторвался от неё наконец – она начала обессиленно задыхаться.

– Oх!.. Теперь я не одна…

– Я с тобой, за руку тебя держу!

– Так, верно, ныряльщики тренируются, задерживая дыхание…

Ее руки, плечи, грудь без лифчика – всё влажное, пышущее, болезненно манящее…

– Классная музыка для классной меня! – губы Ирины стали малиновыми.

– Моя любимая, – зашептал я в её ухо, – и музыка тоже. И девы-розы пьем дыханье…

– …быть может, полное чумы! Помнишь «Райский сад» старика Эрни Хэма? – Ирина медленно задрала свою майку до мелко подрагивающего подбородка. – Эти яблоки и эти вишни?

– Да к черту теорию, – закричал я страшным шепотом, под сочные ударные Rosa‘s Cantina, – я хочу практики!

– Я, как и ты, умею дрожать подбородком! Знаешь, – она взяла мою руку и запустила себе под одеяло, – греки не зря поехали на своих кораблях за золотыми завитками призового руна…

– Пошли, – мне хотелось задушить её maman, – пошли на пентеконторах! Пентеконторы – это такие древнегреческие галеры, они ходят, а не едут!

На мгновение ощутив дрожащими пальцами шелковистое, постыдно всё прервав, я, пригибаясь как под обстрелом, затравленно метнулся в кресло – шаги за дверью.

Не опуская майку, давая мне возможность рассмотреть, Ирина медленно закуталась в одеяло. Из-под одеяла мне показали кончик язычка – дрожащий, розовый, деликатесный на вкус кончик язычка.

Сердце моё раздвоилось и стало гулко стучать в тлеющих ушах. В комнату торжественно вплыла её maman, и кофейный аромат смешался с запахом «Красной Москвы».

– Кофе твой, Андрюша, – сказала mаmаn. И добавила значительно: – Со сливками.

– Спасибо! – приняв из её рук чашку, я скандально и невпопад звякнул блюдцем.

– Не кричи. Что это у тебя руки дрожат?

– Волнуюсь, – гулко прошептал я, – перед олимпиадой.

– Да всё будет хорошо, не переживай! Пунцовы какой… Ты не болен?

– Всё зе бест, – я стал неловко греть свои трясущиеся ладони о чашку с кофе.

– Зае… что?!

– Мамуля, это по-английски! Всё отлично!

Mаmаn строго посмотрела на дочь, затем на меня:

– Не волнуйся. Ирина Александровна тебе поможет, научит тебя всему. Правда, Ирина Александровна?

– Конечно, помогу! – пробубнила Ирина из-под одеяла. – Разумеется, я научу. Ещё как научу! И именно что – всему! Особенно обучу языку.

– Я не всё знаю, – сообщил я обществу, – только теорию, а практики нет!

– Узнаешь и на практике, – оберегая прическу от излишнего, mаmаn экономно кивнула сама себе, – занимайтесь! Русский язык требует этого!

– Язык, да! – подтвердил я, не удержавшись. – Язык мой требует! А также всё другое.

Maman осторожно выдвинулась из комнаты. Мгновенно возникло название сюжета: «Сберегательная maman», трепетно относящаяся к своим эмоциям, движениям, макияжу, прическам. Надо будет запомнить.

Дверь тихо закрылась, но не до конца.

– Рассказ почитаешь? – я не узнал свой деревянный, из липы, голос. – Прости, я больше не могу говорить тебе «вы», когда только мы.

– Потом прочту, – нетерпеливо сказала Ирина, – после!..

Я отпил кофе, не почувствовав вкуса, понял только, что горячо, и опять посмотрел на дверь, и было непонятно, чего я хочу больше – мою девушку? Или чтобы она прочла рассказ?

– Да оставьте вы свой кофе, пижон! – высокомерно лицемерно прошептала Ирина, хмуря брови, она перехватила мой взгляд и вытянула из-под одеяла голые руки: – Идите сюда! Давайте ещё раз. Для надежности!

Я отставил кофе, вернулся на кровать и поцеловал Ирину.

– …и ещё. Для надежности.

– Ты как бабочка на моей ладони, боюсь пыльцу с тебя сдуть, – угадывая шепот, я чувствовал её слова, – в новогодние каникулы я буду одна. – Ирина обняла меня крепче. –  Хочу съесть баночку йогурта с помощью одной твоей решительной мышцы, – «разглядывая картинку», мечтая, она закатила глаза, – или две баночки… или три… Приходи!

И я не поехал на олимпиаду, этим же вечером в горячке жара и предчувствий, слег в постель – блаженные ночи и дни «в обнимку» с обнаженными, альбомно выпуклыми, странично раздвинутыми женщинами Рубенса, Ренуара и Модильяни. Ночи в метаниях гриппа и томительных, запредельно температурных и, одновременно, холодных эскизах предстоящих поз и слов. В расчетливых сценарных деталях я запоминал все то, что буду делать с «моей девушкой», и все то, что будет делать со мной она.

Дней через десять, сразу после выздоровления Нового года я опять пришел домой к Ирине, дверь в этот раз открыла она сама. И я мгновенно понял – мы одни…

(9 «А» класс, зимние каникулы – Мясницкая, «Шоколадница», 1992, 2017 гг.)