– Гля, Андрюха, скилько рыбешек попалось- то! А ты боялся, что ничего не словим сегодня. Ага, словили! – радостно кричал Данилка, вытаскивая на берег самодельные рыболовецкие снасти.
В утренней тишине голос мальчишки эхом откликнулся на всю округу и тут же затих в ближайших зарослях камыша, полукругом обрамлявшим песчаный берег тихой речки.
– Да шо ты орешь, як резанный! Гля, всю рыбку распужаешь. Замолкни, бо точно зараз схлопочешь, – прикрикнул на него другой парнишка, возившийся около самодельного камышового шалаша в пяти метрах от песчаного плеса.
– Да ну тебя, такой улов нынче, а он лаяться вздумал, – буркнул с обидой себе под нос уже приглушенным голосом Данилка.
Данилка Белань и Андрюха Роменcкий, четырнадцатилетние подростки, с самого рождения жили в небольшом хуторе на берегу реки Кагальник совсем недалеко от Азовской крепости. Их родители еще в конце 1775-го года перебрались суда в числе первых кагальницких переселенцев, отстроили себе хаты саманные и жили совсем недалеко от берегов этой неглубокой речки, которая сызмальства служила подростком и главным местом отдыха, и источником ловли рыбы к домашнему столу. Они с детство дружили, так как хаты их родителей стояли совсем рядам, родители вели совместное общинное хозяйство и хорошо друг друга знали. Ребята просто не представляли жизни и дня друг без друга, но при этом постоянно что-то делили, не соглашаясь друг с другом и оспаривая пальму первенства. Любознательные, подвижные, трудолюбивые и мастеровые они даже внешне походили на двух братьев, и именно эта схожесть и побуждала в них некую ревность и стремление быть первым.
– Ну, чего притих? Тягни сюды чабака, чи тебе помощь нужна?
– Не нужна мне помощь, чай и сам не слабак, дотягну, – все еще с обидой в голосе отпарировал Данилка.
Он вытащил небольшой невод из воды, очистил от ила, набившегося в сети, подкатил повыше старенькие штаны и поволок к шалашу свой утренний улов.
– Ого, и впрамь добыча! Ну, ты, Данилка, и казак, – подбадривающе похвалил друга Андрюха, поняв, что зря его обидел.
– А то! Тебе говорят – улов, а ты сразу лаяться, – буркнул уже с улыбкой парнишка и стал важно, со знанием дела, извлекать рыбу из сетей на расстеленный свежесрезанный камыш около шалаша.
Летнее солнце уже вышло из-за горизонта на половину и окрасило небо в удивительные розово-багряные краски. От воды пахло илом и сыростью. Стояла тишина и только где-то на хуторах слышались ранние песни петухов да ржание лошадей.
Три небольших хуторка с несколькими саманными хатами появились здесь еще в середине XVIII века. Первыми поселенцами стали кагальничане – середняки – свободные малороссияне, нанимавшиеся к хозяевам пасти скот и лошадей. Выпасая лошадей, они загоняли небольшие табуны в эти пустующие заливные луга и постепенно решили основать здесь самостоятельное жилье, обзавестись собственным хозяйством и начать свободную вольную жизнь.
Сам же хутор Кагальник уже давно расположился в самом устье Тихого Дона в двух верстах от Азовского моря. Поселение в этих местах было известно еще в 1640-х годах, с времён Азовского осадного казачьего сидения. Версий происхождения поселения в народе ходило несколько. По одной из них Кагальник основан в 1760-е годы запорожскими казаками во главе с Трофимом Королём. По другой – древние поселения низовых казаков появились здесь еще в начале XVII века. Наиболее бурный период развития хутора пришёлся на 1768 – 1774 годы, когда на отбитые у турок земли хлынул поток переселенцев из верховий Дона и Запорожской Сечи. В 1795 году в Кагальнике уже проживало 765 человек. Со временем хутор разрастался и превращался в довольно-таки крупное для этих мест село. Многие свободные малороссияне и зажиточные казаки стали перебираться на новые необжитые места и основывали небольшие хуторки. Так и появились вдоль известных в этих краях рек Кагальник и Каялы, на самом побережье Азовского моря хутора Круглое, Пешковские хутора, Кугей, Качевань, Головатый, Займы и другие.
– Ладный улов… Молодец, Данила. Ну, мужик! – разглядывая рыбу и перекладывая её в холщевые сумки, подбадривающе на распев произнес Андрюха.
– Ага, ладный. Батка сказывал, что в наших местах раньше и не то можно было словить. Рыба вот такая сама шла в невод! – парнишка выпрямился, развел руки в разные стороны и широко улыбнулся.
– Да знаю. Мне тоже сказывали, что в те времена неводом можно было из реки клад с турецких галер достать. Турки, когда драпали из крепости Азовской, на галерах вверх по Кагальнику поднимались. А наши казачки их туточки и бабахали. Вот они за борт-то и бросали клады свои драгоценные.
– Да ты шо? Не могет такого быть! – удивленно или с сарказмом переспросил Данилка.
– А шо, не слыхивал?
– Да слыхивал я, слыхивал. Батька мой еще про Симку Пешкова рассказывал, будто бы он и основал наши хутора только лишь из-за того, что собирался всю речку неводом перешарить.
– Ага, так оно и было. Я от стариков наших слыхивал, что основателем хутора нашего якись Симка Пешков был. Вот по его фамилии и хутор назвали. Да его якись-то родственники возле нас живут, надо спытать соседей, мобудь что и знают.
Ребята засобирались. Летом быстро расцветает, жизнь на хуторе начинается с самого утра и к шести часам жизнь уже кипит своей обыденной хуторской жизнью. Данилка и Андрюха собрали невод, уложили его в мешок, взвалили на плечи две огромные сумки и мешок с неводом и отправились по истоптанной тропинке к хутору.
Три небольших хуторка расположились совсем рядом друг от друга. Кирпично-саманные хаты, покрытые камышом, казалось, вырастали из земли и удивленно смотрели на мир незамысловатыми ставнями окон. Обнесенные тынами из ивняка, они прилипали друг к другу в одну вереницу и спускались к самому берегу реки. В каждом небольшом дворике играли маленькие дети, гоготали гуси, кричали важные петухи, деловито сновали хозяйки в длинных холщевых юбках и подвязанные пестрыми косынками. Мужики возились вокруг крытых тем же камышом навесов со своими лощадями, мастерили незамысловатый сельскохозяйственный инвентарь и чинили неводы.
Стоит отметить, что река Кагальник была не слишком уж и маленькой речушкой. В некоторых местах она подмывала обрывистые берега, и чувствовалось, что по весне она превращалась в бурную широкую реку, по которой вполне могли пройти небольшие галеры и казачьи струги. Именно на стругах или маленьких каюках – небольших лодках, хуторяне могли спускаться в низовье или подниматься в верховье с целью сбыта выращенного урожая жителям соседних хуторов. На некоторых подворьях можно было заметить старенькие сани или подводы – единственное средство передвижение по заливным лугам Приазовья и до главного города – Азовской крепости.
Малороссияне из Кагальника, верхне-донские и украинские казаки, переселенцы из Воронежского округа уже давно жили одной дружной общинной семьей, разделяя и радость, и печаль друг друга. В праздники они устраивали общехуторские веселья, на которые собирались все – и детвора, и молодежь, и старики, и взрослые мужики и бабы. Что греха таить, могли хуторяне трудится, но могли и вместе веселиться и побаловаться самодельной водочкой. В дни праздника на каждом подворье накрывались столы под открытым небом, затягивались песни под несколько гармошек и парочку балалаек.
Вот такие общехуторские праздники со временем и решено было проводить ежегодно по три раза в год: по ранней весне перед посевом, в разгар лета, и после уборки урожая осенью.
Быстро времечко течет. Незаметно три хуторка разрослись и соединились ивняковыми тынами в единые две длинные извилистые улицы. Так и получил название хутор «Пешковские хутора», хотя поселение уже давно выглядело единым населенным пунктом. В центре стали вырастать довольно крепкие постройки – зажиточные хуторяне могли позволить себе уже и новые крепкие избы с деревянными заборами и расписными ставнями, обязательно красовавшимися именно на улицу, как бы подчеркивая достаток хозяина.
Данилка Белань и Андрюха Роменcкий выросли в здоровых и крепких парней и нанялись в Азовскую крепость на временную работу. За три года они собрали небольшой капитал и открыли свое собственное общее дело на хуторе – первую маслобойню. Подсолнечник только входил в моду, и молодые ребята сумели поднять на хуторе незнакомое новое дело. Затем у них появилась и общая мельница. Хутор постепенно превращался в село. Молодые люди обзавелись семьями, но продолжали дружить и вести общее дело.
К середине XIX века хутор уже стали именовать то Пешковским, то просто Пешково в честь первого переселенца и основателя хутора Семёна Пешкова. Правда, почти все местные из ближайших сел называли его по прежнему – Пешковские хутора, но сами пешковцы гордились своим новым названием:
– Яки мы хуторяне? Мы пешковчане и ни як иначе! – гордо заявляли они приезжим гостям. А тем, кто пытался спорить или оспаривать старое название, вообще доставалось:
– Да вы шо, турки что ли? Чи ни бачите, шо цэ село уже, а ни який-то там хуторок сраный!
Вот тогда-то и родилась мысль у пешковчан себе свою собственную церквушку отстроить. Данила Белань отправился в Кагальник в церковь, чтобы получить благословение. Кагальницкий приход поддержал почин мужиков и баб пешковских. По весне всем хутором приступили к постройке первой деревянной церквушки на самом «верху села» – на видном месте возле двух самых знатных сельских построек. Два года шло строительство. Дрова завозили на подводах из Азовской крепости, гвозди и все необходимые материалы мужики привозили из верховья Дона. Все своими руками строили. Всей общиной. Теперь сельские праздники проходили около стройки новой церкви. Из ближайших изб сносили деревянные столы и длинные лавки, а если их не хватало, то тут же сбивали временные. И начиналось веселье.
Церквушку еще не отстроили, а решили сельские праздники теперь проводить дважды в год – по ранней весне и по осени, после уборки урожая. Появился на селе и свой священник – отец Дмитрий. Дмитрий Чехранов был не только образованным человеком, но и обладал удивительными организаторскими способностями, ярким красноречием, трудолюбием и истинной любовью к православной вере и людям. Пешковчане в нем души не чаяли! Они его даже негласным старостой выбрали. Почему негласным? Да потому что еще статуса населенный пункт не приобрел официального в губернии, не положен пешковчанам еще свой староста, а все дела на общем сходе обсуждались.
Так отец Дмитрий успевал и в церкви служить, и постройкой церкви руководить, и предложил сельчанам мост деревянный через Кагальник построить. Жизнь совсем изменилась в селе. Теперь каждый не только о своем хозяйстве думал, но и о общесельских делах. Каждое утро старики спешили на паперть церковную. Тут теперь все новости можно было услышать, да и в своем красноречии поупражняться и сверкнуть перед мужиками и бабами умом своим старческим.
Деревянная церковь уже к 1858 году почти открылась и пешковчане решили сами устроить её освещение. В середине мая они соорудили перед церковью три ряда столов с длинными лавками, накрыли их белыми скатертями и поприносили каждый из дома самые вкусные свои угощенья. С самого утра поприглашали всех своих родственников из ближайших сел и хуторов на сельский пристольный праздник. После утреннего молебна в церквушке старики вместе с отцом Дмитрием устраивают крестный ход вокруг церкви и рассаживаются за столы.
Утренняя трапеза обычно проходит более-менее скромно, с песнопениями и молитвами. А вот к обедне собираются уже все гости. Вот тут и начинается пир горой! Самодельная водка льется рекой, столы ломятся от домашних солений и свежевыпеченных пирогов, самовары пыхтят жаром и зазывают любого на чашку горячего душистого чая. Молодежь пускается в хоровод, а детвора устраивают веселые подвижные игры.
С тех пор и прозвали пешковчане свой главный сельский праздник в честь освещения первой деревянной церкви Пристолом – пристольным святым праздником всех христиан-односельчан и их родственников. В последующие годы вошел обычай приглашать на Пристол своих родственников к себе в дом и долгие годы сохранялся обычай, что в этот день можно было войти в любой дом, где тебя обязательно встретят гостеприимные и счастливые хозяева и угостят чаркой доброй домашней водки с мягким пирогом из жаркой русской печки.
Незаметно пролетело еще несколько лет. В 1859 году на селе уже числилось 143 двора, в которых, согласно очередной переписи населения губернии, проживало 579 мужчин и 574 женщин. В 1860 году количество дворов возросло до 185, составивших уже три самостоятельные улицы. На общем сходе пешковчане решили выйти из-под административной и духовной опеки села Кагальник и обратились за разрешением обустроить хуторскую церковь и осветить её в честь Иоанно-Богослова. Инициаторами почина выступили все те же уважаемые на селе Данила Белань, Андрей Роменcкий и отец Дмитрий.
С этого дня началась новая жизнь не только пешковской церкви, но и всех жителей села. Основной капитал вложили, естественно, Андрей с Данилой, но и каждый житель нес в церковную казну все, что мог.
– Никогда не мог подумать, что мы соберем такие гроши на строительство храма, – как-то проговорился Андрей Роменский.
– А, брат, как своя сума стала плечо тянуть, так и в людей веру потерял? – укоризненно вопросом на вопрос ответил отец Дмитрий.
– Да я не об этом…, – как бы оправдываясь, замялся Андрей.
– Да нет, сын мой, об этом, об этом. Раз с языка словечко слетело, знать и на душе оно давно таилось. Нельзя чувствам волю давать. Бог все видит! Он милостив, Он завещал нам в людей верить и добро творить им ежедневно и ежечасно.
Совсем смутился Андрей, склонил голову перед отцом Дмитрием, перекрестился и ушел домой грустным. На следующий день с самого утра он привел всю свою семью, и семейство Андрея Роменcкого целый час простояло на коленях на паперти церковной.
Через два дня закипела новая стройка. Теперь Андрей с Данилой мастеров по кирпичному делу из Азова пригласили, а отец Дмитрий из Кагальницкой церкви духовного наставника. Кирпич пришлось завозить из города на подводах, из верховья Дона завезли листовое железо на купол, в Ростове основной иконостас заказали.
Деревянная церквушка обросла лесами, на которых с раннего утра и до глубокой ночи работало не менее двадцати рабочих. Женщины помогали мужикам чем могли, кормили их из своих собственных запасов – каждая семья по очереди. Рабочим помогали и ребята – подростки, которые и выполняли почти полностью всю черновую работу.
Работа не прекращалась и в зимнее время. Когда снегопады и метели заносили стройку со всех сторон снегом, работы перемещались вовнутрь здания. И здесь хватало дел и кирпичным дел мастерам, и художникам, и жестянщикам.
Однажды по весне произошло незаметное событие, которое потом долгие годы передавалось в каждой семье по наследству то ли байкой, то ли будто бы рассказом очевидца. А дело было так.
Ранним утром, когда солнце только окрасило небо первыми лучами и рабочие еще не успели прийти на работу, к церкви медленно, еле переступая с ноги на ногу, подошла седовласая старушка с холщевой сумой на плече. От тяжести сумы она казалось вообще вросшей в землю и еле передвигающейся старушенцией с пол аршина высотой, сгорбленной и скрученной от пережитых годов и жизненных трудностей. Она взошла по ступенькам церкви и постучала тихонько в дверь. Отец Дмитрий быстро накинул старенькую рясу и поспешил отворить раннему гостю дверь. На пороге стаяла маленькая сгорбившаяся старушка и придерживала поставленную на порог тяжелую суму:
– Батюшка милосердный, прими от мэнэ просьбу великую, – пробормотала еле слышным хриплым голосом бабушка.
– Да ты проходь, бабушка, проходь. Чай на пороге Господнем и разговор о просьбах вести грешно как-то, – засуетился смущенный священник и пригласил старенькую прихожанку вовнутрь помещения.
– Да нет, не можно мне, батюшка, грешную просьбу имею к табе, – отрицательно покачав головой, продолжила старушка.
– Так я слухаю тебя, бабуля, в чем ты хочешь Богу Всевышнему признаться?
– Прошу тебя, мил человек, прими от меня в стройку церкви цэй камень злосчастный…, – она смахнула с щеки слезу, проглотила подкатившийся к горлу комок и тихо продолжила:
– В молодости старик мий такий шустрый був, такий ревнивый, что однажды запустил в меня вот цэй каменюкой. Голову пробил, крови налилось в хате. А вин испужался и каяться став мне, шо, мол, билше никогда на мэнэ руку не поднимет… Прошло все, да и раны той ужо давно немае…, – старушка вновь утерла слезы, – Да и старик мой помер вже давно… Не мае ёго. Давно поховали мого деда… А вот каменюка ца лежит под порогом нашей хаты. Положи его, батюшка, под церкву, а бо Боженька простит его грех той давнишний…
Отец Дмитрий застыл и от удивления, и от внезапного чувства вины за ошибки юности стариков, и от жалости к этой маленькой старушке, доживавшей последние месяцы на этом свете.
– Бабушка, да это же самое великое человеческое пожертвование в дело наше общее угодное Богу! – наконец, вырвалось из его груди. – Если каждый из нас положит к подножью святого храма Господнего свой хоть один грех, то стены храма укрепятся верой и надеждой людской на искупление Господне. Конечно же я приму дар твой бесценный, как молитву за прощение грехов бессмысленных всех наших упокоенных…
Он бережно поднял с порога тяжелую суму, освятил бабушку святым крестом и поклонился ей в пояс. Бабуля утерла очередную слезу, перекрестилась, медленно повернулась и молча стала спускаться со ступенек церкви. Священник еще долго стоял на пороге и провожал взглядом исчезающую в утреннем тумане хрупкую фигуру старенькой женщины.
Земля слухом полнится. Через день около здания церкви и на паперти стали появляться камни самых разных размеров. Кто и когда их приносил – никто не видел. Но теперь мастера – кирпичники больше не нуждались в камнях, уж слишком много их было принесено к стенам будущего храма.
К лету 1863 года строительство нового храма завершилось. Вернее, говоря современным языком, закончился капитальный ремонт пешковской церкви. Освещение Иоанно-Богословского храма провел все тот же священник Дмитрий Чехранов, при котором и была построена эта церковь, пристроены к ней два придела, поднят главный церковный купол, поставлена железная ограда, а чуть позже открыта первая сельская школа и выстроен деревянный мост через реку Кагальник.
Спустя несколько лет, перебирая для губернских нужд церковные бумаги уже пожилой Андрей Роменcкий случайно нашел старую рукопись, отписанную аккуратным почерком отца Дмитрия: «Иоанно-Богословская церковь. Деревянная, на кирпично-каменном фундаменте, обшитая тёсом снаружи и покрашена краской. Покрыта железом. Длиною оная с колокольней 18 сажень, шириной 10 сажень, высота до верха карниза 3 сажени. Имеется одна большая глава и 4 малых. Иконостас длиною 10 аршин, высотою 9 аршин. Печей нет. Колокольня в 3 яруса общей высотою до верха карниза 7 сажень…».
***
Автор публикации
