С матерью Насти нельзя угадать, когда произойдет очередной взрыв. Так с детства пошло, называть ее истерики взрывом. Папа научил. Тогда она свою агрессию направляла на него, но, конечно же, попадало и детям. Насте, Егору и Андрею.
– Когда взрыв, нужно что?
– Прятаться…
– Правильно. Прячьтесь в своей комнате, собирайте в охапку игрушки – чтобы их не зацепило…
Папа, наверное, когда-то любил мать. Он до последнего старался сохранить терзающий его брак. Глупый брак по залету, испоганивший жизнь и родителям, и детям. Только вот мать Насти искренне считала, что ее дети счастливы, что она дала им все лучшее. Когда Егор, старший, ушел из дома, ему в след неслись страшные проклятия.
Настя назвала себя Настей сама. Мать хотела дочке имя Глафира, отец в итоге сдался. А девочку все детство называли Глашей. Почему-то это казалось обидным.
В феврале Насте исполнилось восемнадцать, и она в тайне от матери сменила паспорт. Это был большой риск, но сдавать ЕГЭ и идти во взрослую жизнь она хотела под своим настоящим именем.
Врыв произошел в обед.
Мать что-то готовила – это у нее получалось отменно. Она работала поваром в ресторане. Июнь, в ожидании следующего экзамена Настя смотрела вебинар. Больше всего она боялась обществознания, абсолютно не понимая не парящихся по этому предмету одноклассников. Их обоснование «мы и так в обществе живем» никак не помогало с изучением пяти наук сразу.
– Глафира! – Это имя мать всегда произносила с какой-то садистской нежностью. Смотрела она всегда довольно мягко. Вот только за взглядом скрывалось недоброе.
– Что, мам?
– Когда результаты придут?
– На днях.
– Давай проверим!
– Зачем? Их еще нет.
Мать деловито прошла в комнату и села перед компьютером.
– Неси паспорт, я посмотрю. И открой сайт, где.
Время остановилось, нужно не попасться.
– Мама, еще не пришли результаты, расписание есть…
– Да не важно мне твое расписание! Я хочу удостовериться! Неси паспорт! Или ты его потеряла?
Ловушка. Теперь придется доказывать, что не теряла, а способ это сделать один.
– Да не теряла я паспорт! Вебинар смотрю…
– Не ори на мать!
– Да не ору я…
– Не пререкайся! Неси паспорт, быстро!
– Нет!
Мать встала из-за стола, тяжело дыша. Она всегда следила за своей внешностью, и к сорока пяти годам выглядела едва ли на тридцать. Но морщины появлялись в момент гнева, особенно явно в уголках прищуренных глаз. Вместе с искривленным лицом это превращало мать в старуху.
– Неси… паспорт. Живо!
– Я сказала, что к экзамену готовлюсь, ты обещала не мешать.
– Я уже мешаю, да? А кто тебе вебинар этот оплатил?
– Отец с бабушкой!
Запретная тема – помощь отца. Но это было так. На карманные расходы мать денег почти не давала, хотя считала наоборот. Выпив, иногда попрекала деньгами, будто бы много дает, а она, бестолочь, все тратит не пойми на что. Слово скетчбук мать так и не выучила. Впрочем, как и не приняла увлечение дочери рисунком. Спонсировали девушку, в основном, родственники по отцу.
Настя не успела ничего сделать, как ее схватили за лицо и толкнули на кровать. Она никогда не успевала. Слезы подступили к глазам. Настя из раза в раз обещала себе, что больше не будет плакать, что даст отпор. И каждый раз любую выстроенную защиту смывало шквалом материнского гнева и личной обиды.
– Не трогай мои вещи!
– Твои? Что тут твое? Давно работаешь, доченька? – На этих словах из сумки полетели тетради, расческа, многочисленные бумажки и ручки. Следом на полу оказалась одежда, из которой предварительно вывернули карманы.
Непреодолимый ураган обрушился на маленький мирок Насти, и та забилась в угол кровати. Взрыв надо пережидать в убежище.
– Тварь!
Визг, перед ним пара мгновений тишины. Значит, нашла паспорт. Значит, увидела имя. Девушка постаралась выбежать из комнаты, но получила затрещину и упала. Инстинктивно сложилась в позу эмбриона. Это помогло защитить лицо, когда мать взялась за излюбленное орудие внушения – мыло, положенное в полотенце. Синяков нет, боль есть.
– Неблагодарная тварь! Мразь! Так тебе! Как ты могла? Как?!
«Почему нельзя подавиться слезами?» – Думалось в этот момент Насте.
***
Даже будь Андрей дома, он бы ничем не помог. Когда же младший брат вошел к сестре в комнату, та продолжала лежать на полу. Уже не плакала.
– Опять?
Настя не ответила.
– Андрюша, проходи, я покушать приготовила! – Донеслось из кухни.
Брат присел возле Насти и взял ее за руку. Вдох-выдох. Пошел на кухню, не умея не слушаться мать. Пожалуй, младшего она поломала больше всего.
Андрею не нужно было ничего говорить, вся его помощь всегда сводилась к старшему брату. «Позвони или напиши Егору» – вот все, на что могла рассчитывать Настя. Обижалась ли она на брата? Могла бы, если бы не ревела каждый раз вопреки собственным обещаниям. Наверняка и Андрей обещал себе, что в следующий раз вступится за сестру. Из года в год.
***
С последнего взрыва что-то изменилось. Будто произошел слом. Лежа на синем линолеуме и глядя на свои слезы, Настя наконец-то призналась себе в ненависти к матери. К ее вечным претензиям, взрывам, мерзкой фразе «Неблагодарная! Я ради тебя…» Принятие пришло спокойно, под ноющее от побоев тело. Сколько можно терпеть? А главное – зачем? Ей теперь восемнадцать. Она умна, красива. Мать трепетала над ее фигурой, измеряя с двенадцати лет каждый калорий. Еще балет, закончившийся с подготовкой к ЕГЭ. Глашка-стройняшка, как-то так пытались ее ласково называть товарищи. Или это был флирт – Настя не разбиралась. Подруг у нее так и не появилось, мать блестяще наставляла ее житейской мудростью: «У тебя не может быть подруги – она твоего мужчину уведет». Мужчин тоже так и не появилось. Во-первых, Настя не знала, как себя вести с ними, во-вторых, раз в три месяца обязательных поход к гинекологу, под бдительным надзором матери. Любой намек на отношения или просто общения с мальчиком мог завершиться взрывом и криками «шлюха», поэтому Настя перестраховалась в своей жизни. Но, признаться, иногда хотелось переспать с кем-нибудь в знак протеста. Хоть с первым встречным.
Теперь же все это показалось таким мерзким, таким противоестественным и абсурдным, что выход был один – бежать. Настя знала, что она личность, но понимание пришло только на синем линолеуме. Избитой и униженной.
Ее должен будет встретить Егор. Тот недавно вышел из больницы – последние года его здоровье сильно подпортилось. Он грешил на завод, но Насте вспоминались те проклятия от матери. Глупости, конечно. Просто все негативное у нее давно ассоциируется именно с матерью.
Собиралась Настя в день побега – ничего не должно выдавать приготовления. Накануне, после побоев, ее позвала мать.
– Глафира, посмотрим сериал?
Эти вопросы, будто ничего не произошло, Настя воспринимала как издевательства. Но самое ужасное, что мать реально считала, будто все нормально. Эта женщина не знала о настоящей ответственности. Дети одеты, накормлены, обучены – значит, все в порядке. Значит свой долг родителя выполняется.
Пришлось сесть рядом и смотреть идиотский сериал. Андрей залипал в комп. Хотелось тишины, но солью на рану начались расспросы. Будто специально пытается вывести из себя. Настя отвечала спокойно, где-то улыбаясь, думая об одном – бежать. Она собиралась после ЕГЭ уехать из города, поступить в вуз и забыть весь кошмар. Пришлось ускоряться.
Упаковывая в сумку плюшевого медведя с разными глазами, Настя вспоминала все ужасы своей жизни. Все обидные фразы от матери.
«Я лучше знаю, что тебе полезно» – и заставляла надеть тот идиотский свитер.
«Я тебя рожала, неблагодарная!» – вылитый на голову суп за разбитую тарелку.
«Я в твои годы такой дурой не была!» – тащит за волосы и бьет по лицу найденным личным дневником.
«Ты моя жизнь! Я для тебя стараюсь!» – и через истерику тащит на урок балета.
В ее жизни места для Насти не находилось. Для дочери – да. Для отдельной личности, по имени Настя, или хотя бы Глафира, – нет.
От обиды и гнева хотелось выть и лезть на стенку. Внезапно появилось возмущение – как так вообще можно поступать с детьми? Лгать столько лет. Манипулировать несформировавшимся сознанием. И правда, дети чувствовали себя в безопасности лишь с матерью. Остальной мир, по ее заверениям, грозил обмануть и растоптать.
Стокгольмский синдром, пришло на ум Насте. Потом она углубилась в воспоминания и подумала, что все сложнее. Мать будто специально отгораживала их от мира, заставляла поверить, что она – единственная, кто о них позаботится. Даже несмотря на отца, который всегда был добр к ним.
К горлу начала подходить жалость к себе, но Настя ее отогнала. Не сегодня. Сегодня она должна быть сильной и покинуть эти проклятые стены. Должна.
Сумка, рюкзак, небольшой портфель – не так много вещей, как могло бы быть. Все самое необходимое и самое дорогое. Остальное – хоть огнем гори.
Едва она потянулась к дверной ручке, как та дернулась сама. Настя побледнела. Мать должна была вернуться только вечером, Андрей ушел в школу совсем недавно.
Она как-то узнала. Маленький загнанный зверек внутри Насти призвал броситься к ногам матери и зарыдать, просить прощения и клясться. Будет больно, зато… Зато что?
Дверь открылась. Стояла она. Светлые, крашенные волосы, подтянутое тело и смеющиеся глаза. А еще странное спокойствие, которое Настя видела впервые.
– Что же, дочь. Попьем чаю?
– Мама…
– Ты отсюда никуда не уйдешь. Поэтому положи вещи и…
– Уйди с дороги!
– Нет.
Настя ожидала взрыва. В ответ – ухмылка и спокойствие. Что происходит?
– Дай я выйду, ты не имеешь права…
– Еще как имею. Ты моя. Поэтому положи сумку – я не хотела бы портить это личико. И пойдем попьем чаю. Тебе надо успокоиться.
Необычайное спокойствие матери смутило Настю. Она поставила сумку возле двери – так, чтобы в случае чего легко подхватить и выбежать в подъезд.
– Тебе совсем нас не жалко было?
– Ой, перестань.
Сняв обувь, мать сделала жест в сторону кухни. Сама пошла следом. Трехкомнатная квартира внезапно показалась очень тесной.
– За что?
– За то, что вы мои дети.
– Ты в нас людей совсем не видела?
– В мальчиках видела. В тебе – нет. Потому что ты не человек.
– Что?
Ее мать улыбнулась и достала из шкафчика какие-то травы. Закинула в графин с водой. Готовкой она запрещала кому-либо заниматься, как и трогать свои приправы. Мать размешала пальцем воду, сделала несколько глотков и заставила выпить Настю. От странных листьев вода стала красной, на третий глоток – соленой. Будто кровь. От такой ассоциации затошнило.
Голова резко стала тяжелой, и только Настя присела на кресло, как руки матери вцепились ей в лицо. Кухню наполнили странные песнопения, запах чего-то паленного и боль.
– Мамочка! Не надо! Мамочка!
Пальцы со свежим маникюром впились в глаза. Крик девушки перешел на истошный вопль.
– Ты моя жизнь, я тебе говорила, помнишь? Ты моя жизнь…
Повинуясь движению пальцев, Настя запрокинула искалеченную голову. Что-то попало ей в горло, проходя глубже, врываясь в грудь. Рвущая внутренности боль – последнее, что Настя почувствовала в своей жизни.
***
Переход в новое тело всегда риск. Отторжения за все пятьсот лет ни разу не было, но одно неправильно заклинание – и плоть не восстановится. Сущность, которая была матерью Насти, теперь поселилась в ее теле. Проверила глаза, руки, встала на ноги и прошлась по коридору – все вроде бы хорошо.
– Ну и славно. Ох, давно не чувствовала себя так… Молодо…
Говорить сама с собой – старая привычка. Еще когда поселилась в глухом лесу, изучая тайны этого мира. Как ее тогда звали? Сущность не помнила. Но помнила, что была женщиной, поэтому предпочитала переселяться в дочерей.
Прошлое тело лежало неподвижно на полу. Пустая оболочка. Тамара. Надо записать – последние тринадцать перевоплощений она записывала имена, так, на память.
Какое же легкое тело, думала она. Снова молода. Снова красива…
Глафира подошла к зеркалу в ванной. Оценивающе на себя посмотрела. Длинные, шелковые волосы. Аккуратные ключицы. Тонкое лицо, васильковые глаза, нежно-розовые губы… Она стала раздеваться и изучать новое тело. Оно было прекрасно. Руки скользнули по груди, талии, потом ниже.
– Какое… Красивое тело…
Из ванны послышался томный вздох.
***
Причину пожара доподлинно установить не смогли. Скучал ли Егор по сгоревшей матери? Он сам не знал. Поначалу думал, что почувствует облегчение, но и его не произошло. Скорее возникло беспокойство.
Он вез брата и сестру к себе. Андрея заберет отец, Глафира-Настя переедет в другой город, как и хотела. Он продолжит жить, как жил, уже меньше волнуясь о младших. В своем цикличном мирке работа-дом-работа, с баром по пятницам и периодическими больничными. Семью создавать он не собирался.
– Это тебе.
Егор открыл бардачок машины и протянул Глафире скетчбук. Та вопросительно посмотрела на брата.
– Подарок, в честь освобождения… Как бы это не звучало теперь. С ламами, как ты любишь.
– Зачем мне эта тетрадка?
– Тетрадка?
Егор глянул в зеркало заднего вида. Андрей спал, обнимая Глафиру, та смотрела на него с явным вопросом.
– Говоришь, как мать.
– Извини, вся эта полиция, врачи… долгий день. Какие смешные овечки на обложке. Спасибо!
– Не овечки, а ламы. Извини, я просто… Тоже устал.
Беспокойство возрастало. То странное чувство, которое возникало по вечерам, когда мать возвращалась с работы. Когда мир становится опасным, и требуется много усилий, чтобы не спровоцировать взрыв. Егор всегда чувствовал себя Маугли. Вот только выращенного в джунглях мальчика, в отличие от Егора, волки не грызли.
Старший брат снова посмотрел на сестру. Она обнимала Андрея за плечи, сама откинула голову, пытаясь заснуть. Во всех ее движениях что-то отдаленное начало напоминать мать.
– Сколько же в детях от их родителей? – Тихонько спросил сам себя Егор.
Автор публикации
