ГЛАВА ТРЕТЬЯ
ГРЮНВАЛЬДСКАЯ БИТВА
год 1410 от Рождества Христова
Жаркое солнце лило беспощадные лучи с неба на Таненберг, Грюнвальд и Людвигсдорф, иссушало широкое поле между ними, где который час шла кровопролитная сеча. Раскалялись доспехи, истекали потом люди, падали измученные кони. Уже отступили литвины после тяжкого сражения с рыцарями Фридриха фон Валенрода, только на дороге с Таненберга на Логдов насмерть встали Смоленские хоругви, усиленные виленскими, трокскими, гродненскими, жамойцкими рыцарями. Позорно бежали чешские и моравские наемники, послушавшись изменнических приказов Яна Сарновского. А польские хоругви бились, хоть сломались все копья, иступились мечи, в щепы разбились щиты, а руки отказывались удерживать оружие.
А крестоносцы давили, будто распеваемые гимны вливали в них нечеловеческие силы. Нас теснили хоругви епископов Помезанского, Самбийского, которую вел Генрих граф Каменецкий из Мнении, Вармийского и Кульмского. Плыло над рядами красное знамя с широкой белой полосой великого командора Конрада фон Лихтенштейн. Вели в битву своих рыцарей Конрад фон Гоцфельд, командор нешавский, и Иоганн фон Шоменфельд, командор гданьский, Бурхард фон Вобек, командор энгельсборгский и Балдуин Штолл, командор бродницкий.
Уже все пятьдесят наших хоругвей завязли в битве.
И впереди всех — Краковская, где рыцарями командовал Зиндрам из Машковиц, а знамя, на красном полотнище которого плыл белый орел, увенчанный короной, нес рыцарь Марцин из Вроцимовиц из рода Полукозы. В первом ряду хоругви сражались девять лучших рыцарей, чьи заслуги превосходили любого от Вроцлава до Киева. Я до сих пор помнил их имена: Завиша Черный из Гарбова, герба Сулима; Флориан из Корытниц, герба Елита; Домарат из Кобылян, герба Гжималя; Скарбек из Гур, герба Абданк; Павел Злодзей из Бискупиц, герба Несобя; Ян Варшовский, герба Наленч; Станислав из Харбиновиц, герба Сулима; Якса из Тарговиска, герба Лис.
Я же сражался на левом фланге, в двадцать пятой хоругви Альберта Ястшембца, епископа Познанского. Предводительствовал нами рыцарь Яранд из Брудзева, под лазоревым знаменем с подковой и крестом. В тот славный для польского оружия день довелось нам сцепиться с рыцарями из командорства ортельсбургского, который под красно-белым знаменем вел в бой Альберт фон Эчбор — славный воин и доблестный рыцарь, хоть и немец. И все его бойцы, как на подбор, сражались отважно и не заботились о сохранении собственной жизни.
Мы видели, какая жестокая сеча закипела у шести дубов в центре войска, под королевским знаменем с белым орлом. Видели, как покачнулось и рухнуло знамя, которое нес Марцин из Вроцимовиц, хорунжий краковский. Великое горе охватило наши сердца. Дрогнули иные, кто еще мог сражаться, ибо едва ли не половина познанских рыцарей — впрочем, как и ортельсбургцев, — лежали мертвыми или близкими к тому, под копытами хрипящих коней. Но Яранд из Бруздева громко воззвал к Господу, моля прибавить силы уставшим руками и крепости измученным душам, устыдил дрогнувших и вновь повел нас битву.
Копье мое сломалось, меч иззубрился, щит треснул пополам, но к тому времени «Белый орел» вновь взметнулся над полем брани, когда подоспели ближние рыцари короля Владислава — Земовит младший, князь Мазовии, Федушко и Сигизмунд-Корибут, литвинские князья.
Я бил и бил, думая лишь о том, чтобы не разжать ладони и не потерять стремя. Плечо онемело пот заливал глаза. Мой конь храпел и уже не мог бежать — только шагал, тяжело поводя боками и понурив гордую голову. Чей-то меч, скользнув по шлему, погнул мне оплечье, но боли я не чувствовал.
Славный то был день. В такой и умереть не страшно, ибо что может быть достойнее для благородного рыцаря, чем смерть за своего короля и за свою землю? Жаль только, что вместо благородного рыцарского поединка один на один, на поле под Таненбергом мы сошлись в беспорядочной свалке, где получить предательский удар в спину оказалось так же просто, как выпить кружку пива в придорожной корчме.
Здоровенный немец в топльхельме, украшенном черными и белыми перьями, налетел на Олешека из Барцин, герба Брама, моего давнишнего друга, стукнул его по затылку палицей, выбив из седла, и направил коня ко мне. Я прикрылся щитом от его удара, ощутив, как заныла рука, взмахнул мечом… И промахнулся. Затупившийся клинок мой лишь скользнул по черно-белому плюмажу, а тяжелая палица вдруг приблизилась к прорезям шлема, заслонив и небо, и землю, и сражающихся рыцарей.
— Mater Dei, ora pro nobis[1]… — успел прошептать я, а потом искры вспыхнули перед моими глазами, и непроглядная тьма заволокла сознание.
Очнулся я от холода.
С неба, затянутого низкими тучами, лил дождь, пропитавший всю одежду.
Поперек моего живота лежало чье-то безжизненное тело. Одному Господу известно, каких трудов стоило мне выпростать из-под него ноги. Еще столько же времени я потратил, чтобы избавиться от щита. И лишь после того, скинув латные рукавицы, стащил с головы шлем. Ледяные струи обрушились на лоб и щеки благословением небес. Долго, очень долго, лежа на спине, я ловил капли пересохшими губами, а потом попытался встать, опираясь на меч, словно на клюку.
Над полем разносился тихий и жалобный, тысячеголосый стон. Немцы и силезцы, литвины и поляки, русские и чехи… Раненые и умирающие. Каждый молил о помощи, но помощь не спешила.
Я не знал, кто победил в этом сражении, которое стало воистину переломным для христианского мира. Я не знал, что великий князь Александр-Витовт сумел-таки остановить бегущих литвинов и привести их в самый тяжкий миг, ударив в спину хоругвям великого командора Тевтонского ордена Конрада Лихтенштейна. Не знал, что Ульрих фон Юнинген, великий магистр Пруссии, убит, а Вернер Теттинген, командор эльбингский, более всех из крыжацкого войска настаивавший на необходимости сражения, позорно бежал. Не знал, что польские князья-изменники, выступившие на стороне Ордена, Казимир Щецинский и Конрад Олесницкий, пленены и доставлены пред очи короля Владислава, который, командуя хоругвями в бою, так сорвал голос, что на следующий день едва мог говорить. Я не знал, сколько полегло доблестных рыцарей с одной и другой стороны.
Я хотел лишь добраться до тепла, еды с питьем и постели. Впрочем, с едой можно было бы и повременить. Тошнота сжимала желудок в тугой комок — видимо, сказывался пропущенный удар по голове, изрядно смягченный подшлемником, который я и благодарил, что не отправился нынче в мир иной. Медленно, очень медленно, спотыкаясь на каждом шагу, я побрел туда, где, как мне казалось, сквозь завесу дождя мерцали огни костров. В первые в жизни я чувствовал себя беспомощным, будто младенец. Если тела поверженный рыцарей мне, с грехом пополам, удавалось перешагивать, то мертвых коней приходилось обходить, словно непреодолимые препятствия. Усилием воли я заставил себя не обращать внимания на слабые голоса, взывавшие ко мне, умоляющие о помощи. Единственное, что я могу для них сделать, так это прислать подмогу, когда выберусь к своим. Но, повторюсь, я не знал, кто же победил, а потому вполне мог угодить в оковы, которые крестоносцы, не скрываясь, везли на подводах для пленных поляков.
Среди трупов мелькали серые тени. Может, волки, а может, одичавшие собаки. Порой из темноты доносилось рычание и мерзкий хруст.
Не заметив ручья, я поскользнулся и свалился на четвереньки в пахнущую кровью и смертью воду. Пока шарил по илистому дну в поисках меча, пару раз блевал желчью — со вчерашнего дня во рту и крошки хлеба не было. И уже выбравшись на противоположный берег, я понял, что заблудился. Уж и не знаю почему — скорее всего из-за помутнения рассудка, вызванного все тем же ударом по голове, — вместо того, чтобы приближаться к огням, я удалялся от них все дальше и дальше, и теперь, с огромным трудом вскарабкавшись на невысокий пригорок, не видел ничего, кроме серой пелены и чуть более темных, нежели окружающий мрак, очертаний деревьев неподалеку.
Неподалеку завыл волк.
Я осенил себя крестным знамением. рядом с таким количеством трупов не хищников следовало бояться, а нечисти, привлеченной запахом крови и смерти. Когда рядом столько беззащитной добычи, зверь не выберет жертву, стоящую на ногах и способную дать отпор. Порождения Люцифера — иное дело. Они охотятся не ради насыщения, а ради убийства — жестокого и беспощадного. Грайверы-трупоеды и стрыгаи-кровососы, волкодлаки и вьесчи… Встреча с любым из них не сулила ничего доброго.
Бормоча под нос молитву и покрепче сжав рукоять меча, я пошел дальше, заставляя передвигаться дрожащие от усталости ноги. Теперь мною двигало лишь одно желание — найти сухое место и согреться, пережидая ночь. Внезапный порыв ветра разорвал облака. Они лопнули, словно гнилая мешковина и в образовавшуюся прореху глянула масляно-желтая луна.
В ее свете я увидел опушку — корявые стволы торчали совсем близко. Еще десяток шагов и я ступил бы под лесную сень.
«А не пересидеть ли до рассвета где-нибудь под кустом?» — мелькнула шальная мысль. Тем более, сил возвращаться не осталось. До сих пор меня держала на ногах лишь надежда на спасение: тепло, исцеление, отдых.
Но сделав первый шаг по направлению к лесу, я замер, похолодев. Поверх толстой ветки, протянувшейся в сторону от ствола, на меня глядели круглые немигающие глаза, отсвечивающие багровым.
По малолетству я немало времени провел в лесах, окружающих отцовский замок. С самострелом и с силками, с немудреной рыболовной снастью бегал к Вепшу ловить карасей. Я видел волков и лис, барсуков и рысей. Я помнил как светятся в темноте глаза филина и неясыти. Я понял — передо мной не Божья тварь.
— Credo in Deum, Patrem omnipotentem, Creatorem cæli et terræ[2], — прошептал я, поднимая руку, чтобы перекреститься, и тут тварь бросилась.
Словно огромный паук перебирая лапами, она устремилась ко мне. Грязные засаленные волосы на голове свисали космами, падая на скошенный лоб. Несмотря на явно звериные повадки, она показалась мне удивительно похожей на человека — эдакого опустившегося дальше некуда нищего. Вот только скорость. И лицо… Мертвенно бледное, с синюшными губами и выступающими вперед клыками.
Вомпер!
Я взмахнул мечом, пытаясь отогнать порождение Преисподней. Тварь ловко увернулась и сипло захохотала, обегая меня по кругу.
Краем глаза я заметил еще одну, подобную первой. Она подбиралась сзади. Бесшумно кралась, прижимаясь к земле, как скрадывающий добычу зверь. Да что удивляться? Ведь добычей был я.
Если бы не усталость, возможно, мне и удалось бы зацепить кого-то из них, но я едва стоял на ногах, а они носились по кругу, будто злые деревенские шавки вокруг проезжающего по большаку всадника. Сипели натужно, высовывали багровые, на удивление длинные языки. Торчащие вперед клыки — вовсе не так, как у гадюки, — блестели в лунном сиянии.
А потом первый вомпер прыгнул. Легко уклонился от моего слишком медленного клинка, ударил когтистой лапой под колено. Я пошатнулся, отмахнулся мечом… Кажется, попал, да только исчадье тьмы словно и не почувствовало — оттолкнулось от земли, ударило меня плечом. В этот же миг вторая тварь вскочила на спину.
Мы покатились по мокрой листве, как сцепившиеся в драке коты. Вомпер шипел, обдавая меня отвратительным смрадом мертвечины, а я, забыв о воинских умениях, отбивался руками и ногами, стараясь оттолкнуть мерзкую морду подальше. Меч я обронил еще при падении. Цепкие пальцы нападавшего тянули вниз воротник хауберка.
Я визжал, наплевав на честь и рыцарское достоинство. Такого ужаса мне не доводилось испытывать никогда в жизни. Ни до той ночи, ни после. Страх придавал силы, но и кровососы не дремали. Вскоре я понял, что дерусь сразу с двумя. Один навалился на ноги, второй…
Острые клыки коснулись моей кожи.
Боль!
Жгучая и нестерпимая боль…
Боль, заставляющая тело выгибаться.
Едва ли не в тот же миг она сменилась блаженством.
Я перестал соображать, перестал осознавать опасность, желая лишь одного — чтобы наслаждение никогда не кончалось.
И тут послышался свист стали, рассекающей воздух, мерзкий хруст. Вомпер, удерживающий мне ноги, то ли крякнул, то ли хрюкнул и откатился прочь. Второй, всхлипнул, вырвал клыки из моей шеи и попытался сбежать. Но клинок, направляемый твердой и безжалостной рукой, упал на него слегка наискось, снося напрочь голову.
— Вставай, пан рыцарь, — послышался негромкий, но суровый голос.
Сидя на мокрой листве, я только тряс головой, пытаясь убедить себя: все случившееся — всего лишь дурной сон, кошмар, вызванный усталостью и помрачением рассудка из-за пропущенного удара.
— Эй, пан рыцарь, слышишь ли ты меня? — повторил мой незнакомый спаситель.
Я поднял глаза.
Он возвышался надо мной, словно крепостная башня. Высокий, широкоплечий, по потертом кожаном поддоспешнике и черном шапероне. Черные усы свисали ниже подбородка.
— Ты умом не повредился ли?
У меня хватило сил покачать головой.
— Это хорошо, — он мельком глянул на еще шевелящееся тело первого кровососа. Быстрым взмахом рассек его напополам, перехватил меч и пару раз вонзил между ребер. — А вот так еще лучше… Встать сможешь?
Я кивнул. Шатаясь, поднялся на ноги.
— Э-э, пан рыцарь, — протянул незнакомец. — Да они тебя укусили…
— Кто это был? — стараясь скрыть дрожь в голосе, спросил я.
— Да так… Сволочи, каких поискать. Семейка тут завелась. Я давно их выслеживаю.
Наконец, я сообразил, что мне только что спасли жизнь. Приложил ладонь к груди.
— Спасибо тебе, пан рыцарь, не знаю твоего имени и герба.
— Зовусь я Ладвигом фон Раабе, — едва заметно улыбнулся рыцарь. И увидев мое изумление, добавил. — Я силезец из-под Свидницы.
Я кивнул, по-прежнему не догадываясь — друг передо мной или враг. Силезские рыцари бились на нашей стороне и в тринадцатой хоругви, как наемники, и в пятидесятой, под командованием Гневоша из Далевиц, краковского подстолия. Но стояли они и под знаменами Конрада Белого из Олесницы, которые, в отличие от других князей Силезии, открыто поддерживал тевтонцев. Но все же, он спас меня от самой страшной участи, какая только может выпасть на долю доброго христианина. И если даже он из стана врагов, я готов был со смирением сдаться ему в плен.
— А я — Анджей из Грабовиц. Еще раз спасибо тебе, — повторил я, пытаясь поклониться. И едва не упал, почувствовав головокружение.
— Они таки успели укусить тебя! — с нажимом проговорил рыцарь.
Прикоснувшись к шее, я ощутил под пальцами липкую кровь и две ранки. Будто шилом кольнули. Ерунда какая! Случалось мне получать царапины и поглубже.
— Не стоит беспокоиться, пан Ладвиг. Заживет, как на собаке!
— А вот и стоит, пан Анджей, — силезец нахмурился. — Ты ведь уже догадался, с кем столкнулся.
Перекрестившись, я ответил:
— Вомперы, похоже.
— Не вомперы, а вампиры. В Великой Польше и Моравии говорят еще — вьесчи. А за этой семейкой я давно гоняюсь. Острожные, хитрые и опасные. Ну, да теперь они уже никому вреда не причинят.
— Ты, пан, охотник на нечисть? — краем уха я слыхал о людях, которые посвятили жизнь этому нелегкому ремеслу. Очищать мир от исчадий Люцифера — работа изнурительная и опасная. К тому же она не приветствовалась ни светской, ни духовной властью. Признать охотников, значит, признать и детей Сатаны. Не всякий правитель мог решиться на подобное безрассудство.
— Нет, не охотник, — покачал он головой.
— А кто же тогда?
— Долго рассказывать, а времени у тебя мало, пан Анджей.
— Что ты хочешь сказать? — я похолодел. В памяти немедленно всплыли страшные истории.
— Они тебя укусили. Сейчас в твоей крови частицы их слюны…
— Я тоже стану вомпером? То есть, вампиром?
— Станешь, — кивнул фон Раабе.
— И ничего нельзя сделать? Я буду молиться Господу! Я поеду в Ясну Гуру… Нет, пешком пойду! Да что там пешком! На коленях поползу и каждый шаг земной поклон бить буду.
— Не поможет, пан Анджей.
— Святую воду пить буду! В монастырь уйду! Самые суровые обеты приму!
— Не надо себя обманывать. Обратной дороги у тебя нет.
— Руки на себя наложу! — в отчаянье воскликнул я.
— Ну, это твой выбор, — он пожал плечами. — А я помочь хотел…
— Как?! — попади горечь моего голоса в Вислу, люди много лет не смогли бы пить воду из нее.
— Сейчас, пан, у тебя есть всего лишь два пути. Первый — быстрая смерть. От своей ли руки или кого-либо иного, не знаю. А второй — вечная жизнь. И безграничные возможности. Почти безграничные, — поправился силезец, поразмыслив мгновение.
— И продать душу Сатане?
— Вовсе необязательно. Скажу тебе, положа руку на сердце, никто никого неволить не собирается. И договоры кровью скреплять тебе не придется. А вот пить кровь время от времени — да, придется. Но это в любом случае, независимо от того, поедешь ты сейчас со мной или нет.
— Так в чем же заключается мой выбор?
— В чем? А в том, чтобы жить и умереть как они, — Ладвиг ткнул кончиком меча безжизненное тело, больше всего напоминавшее груду старого тряпья. — Или обрести богатство, почет, власть. Жить в свое удовольствие.
— И пить кровь?
— Не так часто, как рассказывают в сказках. Это необходимость. Вопрос цены, если можно так выразиться. Но решать тебе.
Я подумал и кивнул.
— Отлично! — воскликнул силезец. — Неподалеку нас ждут два коня. В седло залезть сумеешь, пан Анджей?
Так началось мое многолетнее знакомство с Ладвигом фон Раабе, старшим товарищем и наставником.
[1] Матерь Божия, молись о нас… (лат.).
[2] Верую в Бога, Отца Всемогущего, Творца неба и земли (лат.).
Автор публикации
